XVI. Могила говорит
Утром Огнянов решил вернуться в город. Миновав ущелье, он вышел к монастырю. На поляне перед монастырем, под большими ореховыми деревьями, прогуливался игумен. Наслаждаясь утренней красотой этих романтических мест, он обнажил голову и полной грудью вдыхал живительный, свежий горный воздух. Теперь, осенью, от природы веяло новым меланхолическим очарованием, золотились листья деревьев, желтели бархатные склоны гор, и повсюду был разлит сладостно-нежный запах увядания.
Огнянов поздоровался с игуменом.
— Красивые места, отче, — сказал Огнянов, — ваше счастье, что вы живете среди природы и можете спокойно радоваться ее божественной красоте. Если я когда-нибудь вздумаю уйти в монастырь, то лишь из любви к природе, которая всегда прекрасна.
— Из апостолов да в монахи! Берегись, Огнянов, сразу скатишься на несколько ступенек ниже. Оставайся в миру. К тому же я бы тебя и не принял в свой монастырь, — ты такой безбожник , что, чего доброго, заразишь неверием самого отца Иеротея, — пошутил игумен.
— А что он за человек, этот старик? — спросил Бойчо.
— Весьма благочестивый и почтенный брат, очень похожий на господа Саваофа: по есть у него один грешок — закапывает свои деньги в землю, и они там зарастают плесенью. Сколько раз мы ему намекали, советовали отдать их для общего дела. Притворяется, что не понимает… О нем уже поговорку сложили. «Недогадлив, как отец Иеротей», — говорим мы в подобных случаях. Откуда идешь в такую рань?
— Ночевал на мельнице у деда Стояна.
Игумен посмотрел на молодого человека немного удивленно.
— Тебе что-нибудь угрожает?
— Нет… Я встретился там с одним товарищем.
И Огнянов рассказал о своей встрече с Муратлийским.
— Почему же вы не пришли в монастырь? — укоризненно проговорил игумен. — Там вы, наверное, спали на мешках с зерном.
— Нашему брату революционеру не привыкать стать.
— Благослови вас господь!.. А как вы собираетесь его окрестить, твоего товарища?
— Ярослав Бырзобегунек, австрийский чех, фотограф, решивший обосноваться в Бяла-Черкве.
Отец Натанаил рассмеялся.
— Ну и дерзкие же вы люди, апостолы! Смотрите, как бы крынка не разбилась в третий раз…
— Не беспокойся! И у революционеров, как и у разбойников, есть свой бог, — многозначительно проговорил Бойчо и улыбнулся. — Ба, ты, оказывается, с оружием, — проговорил он, заметив ружье Натанаила, прислоненное к стволу вербы.
— Да вот надумал пристрелять его сегодня утром. Давно уже я не брал ружья в руки… Ты всех точно с ума свел: я теперь каждый день эту музыку слышу… перед самым монастырем… Такая пальба, что и мертвого взбодрит, а про меня, старого грешника, и говорить нечего…
— Ну что ж, не мешает и тебе поупражняться, отец игумен.
Так они говорили, пока не добрались до мельницы — той самой, где Огнянов однажды провел страшную ночь. Он вспомнил все и нахмурился.
Теперь мельница не работала. С той ночи мельник Стоян забросил ее и снял другую, на монастырской реке.
Запущенная и заросшая бурьяном, мельница как-то не вязалась с этой прекрасной местностью и походила на гробницу.
Между тем к собеседникам незаметно подкрался Мунчо и, остановившись возле них, уставился на Огнянова. По тупому лицу помешанного блуждала какая-то странная усмешка. А в глазах отражались и дружелюбие, и страх, и удивление — чувства, которые Огнянов пробуждал в душе Мунчо. Надо сказать, что несколько лет назад Мунчо обругал пророка Магомета в присутствии одного онбаши, и тот избил юродивого до полусмерти. С тех пор в его затемненной душе осталось только одно чувство, только одна мысль, только один проблеск сознания: ужасная, нечеловеческая ненависть к туркам. Оказавшись случайным свидетелем убийства двух турок на мельнице и погребения их трупов в яме, Мунчо стал испытывать к Огнянову благоговейное удивление и почтительный страх. Эти чувства походили на поклонение божеству. Почему-то юродивый называл Огнянова «Руссиан». В ту ночь на галерее он испугался Огнянова, но позднее привык к нему, так как часто встречал его в монастыре. Завидев Огнянова, Мунчо уже не мог оторвать от него глаз и, должно быть, считал его своим покровителем. Когда его обижали монастырские батраки, он их пугал Руссианом: «Вот погодите, скажу Русс-и-ану, чтоб он и вас-с-с за-ре-зал!» — и проводил пальцем поперек горла. Эти же слова он твердил, бродя по городу, но, к счастью, никто не понимал их смысла.
Игумен и Бойчо не обращали внимания на Мунчо, а тот беспрерывно вертел головой и дружески улыбался.
— Смотри, онбаши идет! — сказал игумен. Действительно, невдалеке показался онбаши с ружьем через плечо и сумкой за спиной. Он шел на охоту.
Это был человек лет тридцати пяти, с опухшим желтоватым лицом, большим выпуклым лбом и сонным ленивым взглядом маленьких серых глаз. Подозревали, что он курит опиум. Обменявшись приветствиями, игумен и онбаши немного поговорили об охоте в этом году; затем турок взял ружье игумена и, как это делает всякий страстный охотник, внимательно осмотрел его.
— Хорошее ружье, деспот-эфенди, — проговорил он. — Куда будешь целиться?
— Да вот как раз выбираю место, Шериф-ага… Несколько лет не брал ружья в руки, надо же хоть разок его разрядить.
— А в какую мишень? — спросил онбаши и снял с плеча свое собственное ружье, явно желая показать, какой он меткий стрелок.
— Видишь, вон там на обрыве бурьян, похожий на шапку, — сказал игумен, — около него когда-то копали глину.
Онбаши посмотрел на него немного удивленно.
— Далековато!
Шериф-ага присел на корточки у большого камня, положил на него ружье и прицеливался секунд десять.
Грянул выстрел; пуля подняла пыль в нескольких шагах от «мишени».
Легкая досада отразилась на внезапно покрасневшем лице онбаши.
— Еще раз, — сказал он и, снова присев, стал целиться; теперь он целился почти минуту.
Выстрелив, онбаши поднялся и стал всматриваться в бурьян. Но на этот раз пыль на обрыве поднялась еще дальше от цели.
— Эх, чтоб тебя! — проворчал он, разозлившись. — Деспот-эфенди, нельзя выбирать такую далекую цель! Ну-ка, стреляй теперь ты! Но предупреждаю, зря пропадет пуля… Хоть в обрыв-то попади, — добавил он шутливо.
Игумен поднял ружье, стоя прицелился и сразу же выстрелил.
Облачко пыли взвилось над самым бурьяном.
— Все еще слушается меня эта штучка!.. — воскликнул игумен.
— Постой! — закричал онбаши. — Ну-ка. еще раз… Игумен опять прицелился и выстрелил. Пуля снова попала в бурьян. Онбаши побледнел и сердито проговорил:
— Глаз у тебя меткий, ваше преподобие, и не верится мне, что ты несколько лет не стрелял… Тебе бы впору поучить вашу молодежь, ту, что здесь что ни день увлекается пальбой… — Потом добавил со злобой: — Очень уж распустились, что-то не сидится им на месте… Ну, да когда-нибудь свернут себе шею!
И онбаши смерил Огнянова злым, ненавидящим взглядом.
Все это время Мунчо спокойно стоял поодаль. Но как он изменился теперь! Безумный испуг, смешанный с лютой ненавистью, исказил черты его лица, и оно стало страшным. Разинув рот и широко раскинув руки, он с угрожающим видом уставился на онбаши, словно готовясь кинуться на него. Онбаши, случайно повернувшись в сторону юродивого, бросил на него презрительный взгляд. Глаза Мунчо загорелись звериным бешенством.
— Погоди, Ру-сс-и-ан зарежет и тебя! — крикнул он, брызгая слюной от ярости, и крепко выругался.
Онбаши немного знал по-болгарски, по невнятных слов Мунчо не разобрал.
— Что он промычал, этот скот? — спросил турок игумена.
— Да так просто, эфенди. Или ты его не знаешь?
— Почему это Мунчо здесь так разошелся? В городе он тихий, — заметил Бойчо.
— Неужели не понимаешь? Всякий петух поет в своем курятнике.
Тем временем невдалеке показалась великолепная гончая с черными подпалинами на боках и в кожаном ошейнике, на котором болтался обрывок веревки; гончая бежала по лугу к мельнице.
Все повернулись в ее сторону.
— Сбежала от хозяина, — заметил игумен. — Очевидно, где-нибудь поблизости бродят охотники.
Огнянов невольно вздрогнул.
Гончая добежала до мельницы, остановилась, обнюхала дверь и стала кружить по траве, жалобно воя. Ледяная дрожь пробрала Огнянова.
— Смотрите-ка, да это гончая пропавшего Эмексиз-Пехливана! — воскликнул онбаши.
Гончая — Огнянов хорошо ее помнил — бегала вокруг мельницы, царапала когтями порог, рыла лапами землю у кустов и скулила. Но вдруг она подняла длинную влажную морду и, как бы желая обратить на себя внимание, сердито залаяла. Сердце у Огнянова сжалось от этого угрожающего лая! Он переглянулся с игуменом: оба они были поражены. Онбаши внимательно смотрел на собаку, удивленный и недоумевающий.
Гончая то лаяла, то выла, повернув морду в их сторону.
И вдруг она кинулась к Огнянову. Весь бледный, он отскочил, а собака, яростно лая, бросалась на него по-волчьи.
Он выхватил кинжал и стал обороняться от рассвирепевшего животного, а игумен, не видя поблизости ни одного камня, безуспешно пытался оттащить собаку.
Онбаши молча наблюдал за этой странной сценой. На Огнянова и его сверкающий кинжал он смотрел подозрительно и зловеще. Но, защищаясь, Огнянов мог убить собаку, которая то и дело ловко увертывалась от кинжала, чтобы кинуться на врага с другой стороны, и онбаши отогнал ее.
— Чорбаджи, почему эта собака так зла на тебя? — обратился он к раскрасневшемуся и тяжело дышавшему Огнянову.
— Как-то раз, не помню где, я ударил ее камнем, — ответил Огнянов с напускным спокойствием.
Онбаши посмотрел на него испытующе и недоверчиво. Очевидно, он не был удовлетворен ответом.
В голове у него зародилось смутное подозрение. Но он решил все обдумать потом, а пока сделал вид, что объяснение Огнянова кажется ему вполне правдоподобным.
— Что правда, то правда, собаки этой породы очень злопамятны, — сказал он.
Попрощавшись с игуменом, онбаши пошел к ущелью и вскоре скрылся из виду.
Гончая, подняв хвост, уже трусила по лугу, догоняя своего нового хозяина.
— Ведь вы же убили эту гадину? — проговорил игумен в недоумении.
— Я бросил ее, полумертвую, в заводь, думал, что утонет, но она, к несчастью, осталась жива! — пробормотал Огнянов озабоченно. — Прав был дед Стоян: лучше было зарыть ее вместе с теми двумя псами. И надо же было так случиться, что здесь оказался этот дубина Шериф! Беда там и нагрянет, где ее не ждешь!
— А тех-то вы прикончили как следует? Как бы кто из них не воскрес вроде этой собаки, — проговорил игумен укоризнен но. — Когда берешься за такое дело, нужно доводить его до копил, а не бросать на полдороге… Новичок ты еще, Бойчо, в этом ремесле, ну, да, может быть, обойдется. Ведь мы распустили та кой слух насчет пропавших турок, что о них перестали беспокоиться. Но придется мне опять разузнать, что про них говорят.
Между тем Огнянов устремил глаза на то место, где были зарыты турки, и с удивлением увидел там большую кучу камней. Ни он, ни мельник Стоян этих камней не бросали. Огня нов высказал свое удивление игумену. Натананл его успокоил, говоря, что камни, очевидно, попали на это место случайно. Они не знали, что Мунчо каждый день ходит сюда и с проклятиями бросает камни на могилу турок, так что уже подобрал все камни, валявшиеся поблизости.
Огнянов протянул руку игумену.
— Куда ты?
— До свидания, спешу. У меня куча дел со спектаклем. Из-за этой проклятой собаки я забыл про свою роль.
— Кого ты играешь?
— Графа.
— Графа? А где же твое графство?.. — пошутил игумен.
— Диарбекирская крепость… Дарю ее тому, кто пожелает. И Огнянов ушел.
Назад: XV. Неожиданная встреча
Дальше: XVII. Представление
