Глава 7

Когда я проснулся, рядом со мной было пусто. Петрос исчез. Я на ощупь выбрался в прихожую и увидел на кухне Лео и Софию, при моем появлении они подняли головы от тарелок. Лео махнул в сторону балкона, где сгорбилась похожая на кузнечика маленькая фигурка. Петрос сидел на корточках, наклонившись, и что-то раскрашивал цветным карандашом.

– Открытку Симону рисует, – пояснил Лео.

Я улыбнулся.

– Отведу его на крышу.

– Отца Симона там нет, – шепотом сказала София.

Выражение лица Лео сказало все остальное. Они не знали, куда ушел Симон.

Я набрал номер брата, и он ответил после четвертого гудка.

– Ты где? – спросил я.

– В квартире.

– С тобой все в порядке?

– Не мог заснуть. Вернусь – поведу вас с Петросом завтракать.

Лео и София наблюдали за мной. София, должно быть, занималась Петросом с тех пор, как он проснулся. Бедная женщина даже не успела снять халат.

– Нет, – сказал я Симону. – Не ходи никуда. Мы сами к тебе придем.

При свете дня показалось странным, что в квартире почти ничего не изменилось. Следы разорения не исчезли вместе с тьмой. Петрос маленькой ручонкой крепко сжимал мою ладонь, перешагивая игрушки, словно ядовитые грибы. Впрочем, из кухни исчезли все разбитые тарелки и рассыпанная еда, а окна стояли открытыми. За столом сидел Симон и делал вид, что не курит.

Петрос бросился от меня к Симону и вручил сделанную собственными руками открытку. На ней изображались четыре человечка из палочек, держащиеся за руки: Мона, я, Петрос и Симон. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что на Моне – сутана. У меня упало сердце. Это была не Мона, а сестра Хелена.

Симон посадил Петроса на колено и крепко обнял. Похвалив открытку, он прижался губами к буйным зарослям волос.

– Я люблю тебя, – прошептал Симон. – Мы с твоим папочкой сделаем так, чтобы с тобой ничего не случилось.

Раковина была пуста, а все тарелки – вымыты. Губку словно выжимали досуха промышленным насосом. Удивительно, что Симон сумел остановиться и не убрал всю квартиру.

– Когда сестра Хелена приходит за грязным бельем? – спросил он.

Я слишком погрузился в свои мысли и не ответил. На фоне чистой кухни остатки хаоса выглядели еще более впечатляющими.

– Я Земля, я Земля, вызываю Алекса! – позвал Симон.

– Петрос, – сказал я, – прежде чем мы пойдем завтракать, сходи, пожалуйста, помой руки.

Сын осторожно двинулся по коридору.

– Что-то не так? – спросил Симон.

Разумеется, он тоже заметил. Я показал на места, где остался самый большой беспорядок: тумбочка у двери; книжные полки; столик, где стоял телефон.

Симон пожал плечами.

– Он что-то искал, – сказал я. – Открыл все дверцы. За исключением этих.

Восточные христиане устраивают в доме особый уголок, где лежит Евангелие, а вокруг выставлены иконы. В нашей квартире «красный угол» скромный – всего лишь старинный шкафчик, перед которым молились я и Петрос. Но при ограблении шкафчик не тронули.

– Он наверняка знал, что это такое, – сказал я.

В святом углу хранятся только освященные предметы. Грабитель понимал, что туда ему нет смысла соваться. Вряд ли кто из итальянских светских людей столько знает о наших ритуалах. Теперь вчерашние мысли о душевнобольном грабителе, вдохновляемом религиозным безумием, не казались правдоподобными.

Пока сын умывался, я быстро прошел по следам незнакомца. Сестра Хелена слышала, как он звал Симона из коридора рядом с комнатой Петроса. Коридор в одну сторону уходил к ванной, а в другую – к моей спальне. Ванная осталась нетронутой, как и комната Петроса. В затылке закололо, словно от легкого удара током. Похоже, грабитель стремился в комнату хозяина квартиры.

В моей спальне тоже был порядок. Если в ящиках тумбочки и рылись, Симон убрал все следы вчера вечером, одевшись после душа. Но когда я присмотрелся повнимательнее, то увидел, что одну полку трогали: ту, где я держал путеводители по странам, в которые получал назначение Симон. Том, посвященный Турции, валялся на полу. На нижней полке появилось пустое место. Что-то исчезло.

– Алли, – позвал из прихожей Симон. – Подойди-ка сюда на секундочку.

Книги по плащанице! Они пропали, вместе с моими рукописными записями результатов исследований, которые я проводил для Уго.

Сердце лихорадочно застучало. Мои первые интуитивные догадки оказались правильны. Ограбление и убийство Уго наверняка связаны. Все это имело отношение к выставке Уго.

– Алекс! – повторил Симон, уже громче.

Когда я в оцепенении вернулся в прихожую, он показал на пол. Взгляд у него стал еще более настороженным.

– Все утро на него гляжу, – тихо сказал он. – Но только сейчас щелкнуло.

– Симон, – выговорил я, – тот, кто здесь был, знает, что мы помогали Уго организовывать выставку.

Но Симон слишком увлекся находкой, чтобы осознать мои слова.

– Ничего не пропало? – спросил он, стиснув зубы.

Я встал на колени рядом с ним, среди перевернутых игрушек и телефонных книг.

Симон показывал на мой ежедневник, тот раскрылся на вчерашней странице. Понял я это, лишь перелистнув страницу.

Сегодняшний и завтрашний листки кто-то вырвал.

Я застыл. Во мне, словно кипящая смола, забурлила мысль, которую пытался донести Симон.

– Что было на тех страницах? – спросил он.

Всё. Срез нашей жизни. На следующей неделе начинался осенний семестр, и я записал расписание занятий, которые веду. И все наши планы с Симоном тоже были там.

Я проговорил то, что брат уже понял без меня:

– Он продолжает нас искать!

Брат набирал номер на своем телефоне.

– Забронирую для вас с Петросом комнату в «Казе».

«Каза». Наш ватиканский отель. Очень тихий, совершенно неприметный. Становилось ясно: отныне нам с Петросом небезопасно оставаться в собственном доме.

Симон разговаривал с портье, когда послышался резкий стук в дверь. Тотчас Петрос в ужасе выбежал из ванной и обхватил сзади мои ноги. С трудом шагнув к двери, я повернул ручку.

На пороге стоял вчерашний жандарм.

– Офицер, поймали кого-нибудь? – с нетерпением спросил я.

– К сожалению, нет, святой отец. Мне нужно еще кое-что записать.

Я пригласил его внутрь, но он предпочел остаться у входа и, наклонившись, принялся изучать дверной косяк.

Петрос прижался к моим ногам. Ему хотелось, чтобы полицейский ушел. Или – уйти самому.

Коп поднял глаза.

– Святой отец, ваша монахиня сказала, что, когда этот человек проник сюда, дверь была заперта.

– Все правильно. Я всегда запираю дверь, когда ухожу из квартиры.

– Даже прошлым вечером?

– Два раза проверил, прежде чем ехать в Кастель-Гандольфо.

Он внимательно разглядывал косяк. Провел пальцем вверх и вниз по дереву. Потрогал ручку. Мне потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять. Ни на двери, ни на косяке повреждений не было!

– Мне нужно сделать несколько фотографий, – сказал он. – Позвоню вам позже, надо будет кое-что обсудить.

Петрос отказался оставаться в квартире с полицейским, поэтому час до встречи с дядей Лучо мы провели на улице. Держась хорошо знакомых дорожек, мы сходили в папские сады, к фонтанам, которые мы с Симоном с детства называли по-своему. Фонтан дохлой лягушки. Фонтан непонятно откуда взявшегося угря. Фонтан имени той ночи, когда Катерина Фиори перебрала и пошла танцевать. Наконец мы очутились на маленькой детской площадке рядом с ватиканским теннисным кортом, и там Петрос попросил дядю встать за качелями и раскачать их повыше. Взлетая ввысь, он крикнул:

– Симон! Ты знаешь, почему листья меняют цвет? Это хлорофилл!

В последнее время – его излюбленная тема.

Симон вглядывался в даль. Когда он понял, что молчит в ответ на заданный ему вопрос, спросил:

– Почему же не все деревья меняют цвет?

Он никогда не был сильным студентом, но после четырех лет в колледже, и четырех лет в семинарии, и еще трех лет в академии он превратился в живую рекламу неизменной в нашей церкви одержимости учебой. Иоанн Павел имел докторскую степень по теологии и по философии. В Петросе мы так же поощряли стремление изучать все и вся.

– Потому, что хлорофилл просто остается у них в листьях! – выкрикнул Петрос.

Мы с Симоном переглянулись и решили, что это сойдет за правильный ответ.

– А знаешь, о чем я сейчас читаю? – спросил Симон.

– Про тигров? – выкрикнул Петрос.

– Помнишь доктора Ногару?

Я послал Симону наэлектризованный взгляд, но брат не обратил на меня внимания.

– Он мне птичек кормить разрешал, – ответил Петрос.

На едва заметное мгновение Симон улыбнулся.

– Давным-давно неподалеку от города, где встретились я и доктор Ногара, жил святой по имени Симеон Столпник. Он сидел на вершине столба почти сорок лет, не спускаясь. Даже умер наверху.

Показалось, что голос брата шел откуда-то издалека, словно его завораживала идея побега от мира – возможность уйти в затворничество внутри себя, будучи монахом, вместо того чтобы принять мир, будучи священником.

– А как же он ходил писать? – тут же поинтересовался Петрос.

Вечный, неизменный вопрос.

Симон рассмеялся.

– Петрос, – сказал я, стараясь напустить на себя серьезный вид, – не повтори этого в школе.

Он качнулся еще выше, усмехаясь. Едва ли не самым большим удовольствием для него было развеселить дядю.

Мало-помалу час пробежал. Никого из знакомых мы не встретили, новостей не услышали. Мы смотрели вниз с ватиканских стен и ясно понимали, что этим утром никто в Риме не обращает внимания на события нашей жизни.

Когда мы уже подошли к ступеням у входа во дворец Лучо, позвонила сестра Хелена и сказала, что сегодня вечером с Петросом посидеть не сможет. И, чуть не плача, поспешила закончить разговор. Отключившись, я подумал, что она что-то недоговаривала. А может, не отдавала себе отчета в собственном промахе, пока вчера вечером не пришла домой. Иногда она брала Петроса с собой в гости, когда навещала соседей по дому, и иногда при этом оставляла дверь незапертой.

Дворец губернатора Ватикана – молодое, по местным меркам, здание. Младше Иоанна Павла. Его построили в тысяча девятьсот двадцать девятом году, когда Италия согласилась учредить независимое государство Ватикан. Первоначально дворец предназначался для семинарии, но папа, нуждаясь в национальном правительстве, превратил его в административное здание. Сегодня здесь повсюду сновали ватиканские чиновники, готовили выпуск марок с картинами Микеланджело. Мы звали это здание Губернаторским дворцом, в память о днях, когда нашим городом управлял мирянин, но губернаторов больше не существовало. Новый глава исполнительной власти носил белый католический воротничок-колоратку. Лучо проживал в частных апартаментах на верхнем этаже со священником-секретарем доном Диего, который и открыл нам дверь.

– Входите, святые отцы, – сказал он. – И ты, сын мой.

Он наклонился поздороваться с Петросом, – главным образом, чтобы не встречаться глазами с Симоном. Они были ровесниками – два священника, быстро продвигавшихся по карьерной лестнице, и Диего считал, что Симон – его конкурент. За спиной у Диего в воздухе разливалась суровая классическая музыка. Лучо был талантливым пианистом, пока не подступил артрит. Дядя хранил у себя вставленную в рамку газетную статью, описывающую, как в молодости он на концерте исполнял Моцарта. Теперь пианино простаивало без дела, а фоном играла музыка мрачных русских и мрачных скандинавов. Исполнявшееся сейчас произведение Грига звучало как лейтмотив кальвинизма.

Диего провел нас в кабинет. Окна его выходили не на собор Святого Петра, а на север, отчего в комнате было промозгло. Предшественником Лучо был простой и откровенный американский архиепископ, у которого на полу лежала медвежья шкура, а по телевизору крутились вестерны. В таком кабинете Петросу бы понравилось. Но вкус моего дяди склонялся к восточным коврам и стульям на львиных лапах, поскольку их можно было бесплатно взять с ватиканского склада, где каждый раз, когда умирал очередной прелат, скапливалась гора барочной мебели.

– Простите меня, – сказал Лучо, воздевая руки, – что не могу встать и встретить вас.

Это было его традиционное приветствие с тех пор, как в прошлом году у него случился небольшой инсульт. После него Лучо перестал носить красную кардинальскую шапочку и отделанную красным кардинальскую мантию, потому что иногда терял равновесие, а его пальцы не справлялись с пуговицами и с поясом. Вместо этого он облачался в свободно сидящий костюм, и каждое утро монахиня надевала ему на шею нагрудный крест. Мы с Симоном пожали его протянутую руку, и брату, как всегда, досталось чуть более долгое рукопожатие, чем мне. Но самое долгое, однако, дядя приберег для Петроса.

– Подойди сюда, мой мальчик! – сказал Лучо, с нетерпением стуча по столу.

Удар парализовал у Лучо часть лица, но он усердно занимался реабилитацией, чтобы не пугать Петроса. Пока они обнимались, я бросил взгляд на лежащие на столе бумаги, надеясь увидеть полицейские рапорты об Уго или о проникновении в нашу квартиру. Но обнаружил только отчеты по бюджету, которые требовались Лучо как воздух. Он был мэром маленького городка, которому всегда необходимо обновлять оборудование и строить новые парковки; министром культуры при величайшей в мире коллекции искусства Античности и Возрождения; работодателем для более чем тысячи работников, пользующихся бесплатным здравоохранением, магазинами беспошлинной торговли и дотациями на питание, не платя ни гроша подоходного налога; и посредником в хрупких отношениях со светским Римом, которому наша окруженная Вечным городом страна обязана энергоснабжением, поставками нефти и вывозом мусора. Каждый раз, размышляя о том, что Лучо недостаточно внимания уделяет мне и Симону, я напоминал себе, что дяде надо успевать выполнять обещание, данное им Иоанну Павлу.

– Хочешь пить? – спросил Лучо у Петроса, с усилием заставив двигаться обе стороны рта. – У нас есть апельсиновый сок.

Петрос просветлел. Он спрыгнул с колен моего дяди и бросился следом за Диего на кухню.

– Полагаю, – прибавил дядя, понизив голос, – прошлой ночью больше не случилось никаких происшествий?

Вопрос прозвучал скорее как формула вежливости. В этой стране ничего не происходит без ведома кардинала – председателя Ватикана.

– Нет, – ответил я. – Больше ничего.

Но тут вмешался Симон.

– У жандармов ничего нет, – с нажимом поправил он. – А Петрос и Алекс тем временем даже переночевать не могут под крышей собственного дома.

Его тон меня удивил.

Лучо посмотрел на него долгим укоризненным взглядом.

– Александр и Петрос могут оставаться под этой крышей. И ты ошибаешься: двадцать пять минут назад мне позвонили жандармы и сообщили, что подозреваемого, возможно, зарегистрировала одна из камер видеонаблюдения.

– Дядя, это прекрасная новость! – обрадовался я.

– Сколько еще пройдет времени, прежде чем у них появится что-то конкретное? – проворчал Симон.

– Не сомневаюсь, они работают насколько возможно быстро, – ответил Лучо. – А пока, что обо всем этом можете рассказать вы?

Я глянул на Симона.

– Сегодня утром мы нашли в квартире кое-какие свидетельства, которые позволяют заключить, что эти два… происшествия… связаны между собой.

Лучо поправил лежащую на столе ручку.

– Ту же самую возможность изучают и жандармы. Это, безусловно, тревожный факт. Вы рассказали им о том, что обнаружили?

– Еще нет.

– Я попрошу их еще раз с вами связаться.

Лучо повернулся к Симону.

– Есть ли что-нибудь еще, о чем мне следует знать?

Брат покачал головой.

– Например, для начала, что ты делал в Кастель-Гандольфо? – нахмурился Лучо.

– Мне позвонил Уго и попросил о помощи.

– Как ты туда добрался?

– Попросил шофера из гаража.

Лучо поцокал языком. Гараж подчинялся ему, и простым священникам не разрешалось просить машину, а репутация племянников начальника должна оставаться безупречной.

– Дядя, – сказал я, – ты слышал, чтобы кто-нибудь пробрался через ворота Кастель-Гандольфо? Или сюда?

– Конечно нет.

– Как можно узнать номер нашей квартиры?

– Я собирался задать вам тот же самый вопрос.

Через открытую дверь я видел, что Диего подал Петросу апельсиновый сок в хрустальном бокале. Петрос съежился, вспоминая, как в прошлом году он один такой уже разбил. Монахини полчаса ползали на коленях, собирая осколки. Я осуждающе посмотрел на Диего – мог бы и запомнить.

– Ладно, – сказал Лучо, – есть еще один вопрос, который я хотел обсудить. К сожалению, в содержание выставки Ногары необходимо внести изменения.

– Что?! – вскричал Симон.

– Симон, мой куратор уехал. Я не могу монтировать выставку без него. В некоторых залах вообще непонятно, что вешать.

Брат вскочил и чуть ли не в истерике воскликнул:

– Ты не можешь этого сделать! Он же свою жизнь за это отдал!

Я урезонил Симона, тихо сказав, что после событий прошлой ночи изменить или отложить выставку – возможно, не самая плохая идея.

Лучо постучал костлявым пальцем по бюджетному листу.

– У меня роздано четыреста приглашений на открытие. О том, чтобы отложить, не может быть и речи. И на данный момент, поскольку Ногара не закончил оформление нескольких залов, речь идет не столько об изменении экспозиции, сколько о расположении экспонатов. Поэтому я бы хотел обсудить с вами – особенно с тобой, Александр, – возможность сделать логическим центром выставки не плащаницу, а рукопись.

Мы с Симоном вытаращили глаза.

– Ты хочешь сказать, Диатессарон? – спросил я.

– Нет, – отрезал Симон. – Ни в коем случае.

Лучо проигнорировал его. Впервые в жизни в расчет принималось только мое мнение.

– Как это возможно? – спросил я.

– Реставраторы закончили работать с книгой, – сказал Лучо. – Люди хотят ее видеть. Мы помещаем книгу в витрину и показываем им. Подробности решишь сам.

– Дядя, десять залов одним манускриптом не заполнить.

Лучо фыркнул.

– Если снять переплет – заполним. Каждую страницу можно выставить отдельно. Мы ведь уже сделали несколько больших фоторепродукций на стены. Столько страниц в книге? Пятьдесят? Сто?

– Дядя, возможно, это старейший цельный переплет Евангелия из всех до сих пор обнаруженных.

Лучо махнул рукой, будто отгоняя муху.

– Мастера из лаборатории отдела рукописей знают, как справиться с такой задачей. Они сделают все, что нам нужно.

Не успел я возразить, как Симон хлопнул рукой по столу Лучо.

– Нет, – твердо сказал он.

Все вокруг застыло. Я взглядом велел Симону сесть. Лучо поднял густую изогнутую бровь.

– Дядя, – сказал Симон, пробегая рукой по волосам, – прости меня. Я… у меня горе. Но если тебе нужна помощь, чтобы закончить организацию выставки, я расскажу то, что тебе нужно знать. Уго мне все объяснил.

– Все?

– Дядя, для меня это очень важно!

Было время, когда непредсказуемые вспышки гнева портили репутацию Симона в глазах дяди. «Это греческая черта, – повторял Лучо, – а не римская». Но теперь он говорил, что она делает Симона непохожим на остальных, и характер поможет ему достичь таких высот, до которых не добирался да же сам дядя.

– Понятно, – сказал Лучо. – Рад слышать. Тогда тебе придется руководить остальными кураторами, поскольку нам в ближайшие пять дней нужно многое сделать.

– Дядя, – вклинился я, – ты понимаешь, что Симон и я сейчас столкнулись с некоторыми личными проблемами?

Он передвинул на столе бумаги.

– Понимаю. И я приказал коммандеру Фальконе направить офицера на охрану тебя и Петроса, в качестве меры предосторожности.

Он повернулся к Симону.

– Что касается тебя: будешь ночевать здесь, под этой крышей, пока работа по выставке не закончится. Договорились?

Симон охотнее бы согласился ночевать на перекрестке у вокзала Термини. Но такова была цена этой необычной просьбы. Зато Симон продемонстрировал Лучо, у кого на руках козыри.

Брат кивнул, и Лучо дважды стукнул по столу костяшками пальцев. Мы закончили. Дон Диего вернулся, чтобы проводить нас к лифту.

– Послать кого-нибудь за вашими сумками? – язвительно спросил у Симона Диего.

Ближайшие пять ночей им предстояло делить друг с другом апартаменты. Страж и заключенный. Но в глубине глаз Симона промелькнула успокоенность. Облегчение. Он не собирался глотать наживку. Металлическая дверь отъехала в сторону, и Петрос вбежал внутрь – ему не терпелось нажать на кнопку лифта. Не успел Диего подыскать еще один способ уколоть Си мона, как мы уже спускались.