Глава 27

Когда я забрал Петроса от Косты, он первым делом заявил:

– Я не хочу во дворец prozio. Хочу домой.

– Аллегра тебе что-то не то сказала? – спросил я.

– Хочу поиграть со своими машинками!

– Мы можем забрать твои игрушки, но остаться не получится.

– А в ванную можно? Мне не нравятся ванные у prozio.

Теперь его настойчивость не казалась странной.

– Повезу тебя на спине. Так быстрее доберемся.

Дом. Когда мне было семь лет, мы с Симоном сосчитали, сколько ступенек до нашего этажа и шагов до нашей квартиры. С годами уменьшилось количество шагов, но не исчезла привычка их считать. С Петросом мы считали вслух. Он сказал, когда вернется сюда жить знаменитым футболистом, будет подниматься по лестнице быстрее меня.

Цветы в квартире вяли. Хек, приготовленный сестрой Хеленой к приезду Симона, одиноко стоял на холодильнике и благоухал.

Петрос пошел в ванную, а я убрал остатки беспорядка. Вновь появилось ощущение дома.

– Есть хочу, – заявил Петрос, вернувшись.

Я достал с полки коробку мюсли, запасное блюдо отца-одиночки. Пока Петрос ел, я позвонил в службу эксплуатации.

– Марио, это отец Алекс с четвертого этажа. Мне надо поменять замок. У тебя найдется запасной?

Марио не славился расторопностью, но мы вместе ходили в школу, и я знал, что могу на него положиться.

– Святой отец, рад слышать, что вы вернулись! – сказал он. – Сейчас иду.

Когда Петрос доел вторую миску мюсли, у нас появилась блестящая новенькая дверная ручка и ключ. Марио даже настоял на том, чтобы врезать замок самому.

– Если что еще понадобится – звоните, – сказал он.

На прощание Марио потрепал Петроса по волосам. Он наверняка слышал новости о Симоне, но отреагировал на них по-своему. Мне не хватало этого места. Я и не задумывался о том, какая мы все в нашем доме дружная семья.

Когда Марио ушел, Петрос отнес миски к раковине и отправился играть с новой ручкой.

– Я молился за Симона, – сказал он ни с того ни с сего.

Я с трудом скрыл удивление.

– Я тоже.

– А когда за Симона, ты кому молишься?

Однажды он сказал мне, что во время молитвы ты – как футбольный тренер – вызываешь святых со скамейки запасных.

– Богородице, – ответил я.

Мария, Матерь Божия. Высшее воплощение заступничества.

– И я, – серьезно кивнул он.

Он взял машинку и «полетел» по воздуху, изображая звуки бомбардировки.

– Почему ты спросил?

– Не знаю, – сказал он, нахмурившись. – А по-моему, в этой машинке батарейки кончились.

Он открыл ящик, где обычно лежали батарейки, и ему вздумалось по дороге нажать на кнопку стоящего наверху автоответчика.

– Петрос, с Симоном все будет в порядке… – начал я.

Но тут же рванулся выключать автоответчик, из которого полились слова: «Алекс, это я. Прости. Не надо мне было приходить посмотреть на Петроса, когда ты давал урок. Пожалуйста, позвони м…»

Я успел остановить сообщение раньше, чем оно закончилось.

– Это кто? – спросил Петрос.

У меня что-то оборвалось в душе, когда я произнес в ответ:

– Никто.

Но Петрос знал, что на этот телефон женщины звонят редко. Он дотянулся до аппарата и промотал список входящих звонков.

– Кто такой Ви-тер-бо? – спросил он.

Я уставился на него и выговорил:

– Не будь таким любопытным.

Он недовольно забурчал и стал перебирать батарейки.

Значит, вот что я буду чувствовать каждый раз, когда зазвонит телефон. Вот так будет сжиматься сердце каждый раз, когда кто-то постучит в дверь.

– Когда сестра Хелена вернется? – спросил Петрос.

– Не знаю. – Как я устал от всей этой «лжи во спасение». – Не скоро.

Он бросил искать батарейки и, вздохнув, повел машинку по воздуху к себе в спальню.

– Петрос! – окликнул его я.

Он вернулся, держа в руках старого плюшевого зайца, с которым всегда спал, и разглядывая его, словно видел впервые. Плюшевые игрушки и одеяла сменились открытками с фотографиями и футбольными постерами. Мне будет не хватать прежнего малыша. Тем временем Петрос заходил на посадку.

– Хей, Babbo? – сказал он, подходя ко мне.

Как-то так говорил мультипликационный мишка по телевизору. Может быть, Петрос уже забыл про голос на автоответчике.

Но я не забыл. И пока мы с этим не покончим, мне будет слышаться ее голос каждый раз, когда наступит тишина.

Я подхватил Петроса и посадил себе на колени. Хотелось запомнить это мгновение.

– Петрос, я хочу тебе кое-что сказать, – начал я, проводя пальцами по его волосам.

Он перестал хлопать одним заячьим ухом о другое.

– Это хорошая новость или плохая?

Хотел бы я знать. Надежда каждой частичкой своей говорила: хорошая. Жизненный опыт каждой крупицей своей предупреждал: плохая.

– Хорошая, – ответил я.

И потом произнес слова, которых он ждал чуть ли не с самого рождения.

– Женщина в телефоне, – сказал я, – твоя мама.

Он замер с недоумением в глазах.

– Она вернулась два дня назад, – сказал я. – Пока ты был во дворце prozio.

Петрос покачал головой. Сначала в сомнении. Потом в ужасе. Как я мог скрывать от него это чудо, это божественное явление?

– Она здесь? – спросил Петрос, поглядев в сторону спален.

– Не в квартире. Но если хочешь, мы можем ей позвонить.

– Когда? – растерянно спросил он.

– Да когда захотим, я думаю.

Он выжидательно посмотрел на телефон. Но сперва нам предстояло пройти непростой путь.

– Мы с тобой давно этого ждали, – начал я.

– Очень-очень давно, – кивнул он.

Начали ждать, когда он еще не мог о ней помнить.

– Что ты об этом думаешь? – спросил я.

Он хлопал рукой по столу. И бил по стулу ногой.

– Здорово, – сказал он.

Но на самом деле это означало: «Пожалуйста, давай побыстрее!»

– Ты помнишь историю, когда вернулся Иисус? – спросил я.

Я не мог придумать, как еще ему объяснить, кроме как вернувшись к истории, которую мы знали лучше всего.

– Да.

– Что произошло, когда он вернулся? Ученики узнали его?

Петрос покачал головой.

Это один из самых таинственных, самых пронзительных моментов в Евангелиях.

– «В тот же день двое из них шли в селение, называемое Эммаус, – процитировал я, – и Иисус, приблизившись, пошел с ними. Но они не узнали Его».

Раньше я воображал себе этих двоих как братьев, один повыше, другой пониже. Теперь мне представлялись отец и сын.

– Когда мама вернется, – сказал я, – она может оказаться другой. Она будет выглядеть не совсем так, как на наших фотографиях. Может вести себя не так, как в наших историях про нее. Может быть, сначала мы ее не узнаем. Но это же все равно будет Mamma, да?

Он кивнул, но разговор постепенно наполнял его тревогой.

– А что еще сделал Иисус, – продолжал я, – после того, как вернулся?

Какой я плохой учитель. На этот вопрос есть тысяча возможных ответов, а я требую от ребенка интуитивно найти правильный.

Но Петрос понял. Ему потребовалось некоторое время, чтобы настроиться на одну волну со мной и мыслить в унисон, но мы всегда друг друга понимали.

– После того, как Иисус вернулся, – с ноткой отчаяния произнес Петрос, – Он снова ушел.

– А если мама снова уйдет, – не отступал я, – мы будем грустить, но мы же поймем, правда?

Петрос резко отвернулся и соскользнул с моих колен на пол, звучно вытирая ладошками слезы с глаз, показывая, как он расстроился.

– Петрос… – Я присел рядом с ним на корточки.

Если по моей вине он испугается возвращения Моны, значит я проявил худшую свою сторону. Ту часть моей души, которая не способна испытывать надежду. Мое сердце тонуло в тревоге за сына, но ради него же я должен был сделать как лучше.

– Петрос, мне кажется, она не уйдет. Я думаю, если бы она собиралась уйти, то не вернулась бы. Твоя мамочка любит тебя. И что бы ни произошло, она всегда будет любить тебя. Она не станет тебя огорчать. Ни за что на свете!

Петрос кивнул. На ресницах у него лежали росинки слез, но глаза уже высыхали. Именно это он и хотел услышать.

Я развернул его к себе. Его ребра были тоньше моих пальцев.

– Когда она встретится с тобой, это будет для нее невероятная радость. Нет в мире другой такой любви, как любовь мамы к своему сыночку.

Это подтверждала вся наша вера. Самая чистая любовь во всем мироздании – любовь между матерью и ребенком.

Но подавать ему ложную надежду я тоже не хотел. Ни он, ни я не знали мотивов Моны. Я и собственных-то мотивов не знал. Мы с Петросом выстроили свой хрупкий мирок, а появление Моны могло полностью его перевернуть. Сейчас нужно отдавать все силы Симону. Но лишать Петроса этого мгновения я не вправе. Он слишком долго ждал.

– Она может к нам приехать? – спросил сын, потянувшись к телефону. – Пожалуйста!

Последнее слово зияло такой бездонной пропастью, что у меня мороз побежал по коже.

– Мы можем ей позвонить, – сказал я. – Давай?

У него уже лежал палец на кнопке. Ему не терпелось ее нажать.

– Погоди, – сказал я. – Ты подумал, что ей скажешь?

Он без колебаний кивнул.

У меня заныло сердце. Я и не знал, что сценарий этого разговора у него уже заготовлен.

– Тогда хорошо, – сказал я. – Звони.

Но к моему удивлению, он протянул телефон мне.

– Мы можем вместе позвонить?

И я положил палец поверх его пальца, и мы вместе нажали на кнопку звонка.

– Готов? – прошептал я.

Он не в состоянии был ответить, сосредоточившись на гудках.

Мона ответила почти сразу. Словно мы звонили по аварийной частоте, выделенной специально для супергероев. Петрос замер, как завороженный.

– Алекс? – спросила она.

Синие глаза моего сына были широкими, как небо. Я нажал громкую связь и остался всего лишь свидетелем.

– Алло? – сказала Мона.

Петрос испугался. Он не узнавал ее голоса. Вдруг обнаружилось, что в душе у него еще недостает твердости.

Но губы его сложились в улыбку.

– Мама? – выговорил он тоненьким голоском.

Как бы я хотел увидеть сейчас ее лицо!

Из динамика раздался звук. Петрос в тревоге вытаращил глаза. Он не знал, как звучит плач его матери.

– Петрос!.. – проговорила она.

Он снова на меня посмотрел. На сей раз, обращаясь не за ободрением, а за помощью. Я понял, что никакого сценария у него не было.

– Петрос, – сказала Мона, – я так рада, что ты позвонил!

Она тоже подбирала слова. В самом важном деле каждого дня моей жизни, общении с собственным сыном, она оказалась совершенно неопытна.

– Я… Ты сегодня… Что ты сегодня делал? Играл с Babbo? Она говорила медленными, неестественно приподнятыми фразами, словно беседовала с ребенком вполовину младше. Но Петрос уже взял себя в руки. Не отвечая на ее вопрос, он твердо заявил собственную тему:

– Ты можешь приехать к нам домой?

Для нас обоих это оказалось неожиданностью.

– Ну… я не знаю, что… – сказала Мона.

– Приезжай прямо сейчас. У нас есть на обед мюсли.

Она засмеялась в ответ, отчего Петрос растерялся. Он не знал, что его мать умеет издавать такие звуки.

– Петрос, – сказала она, все еще смеясь, – малыш, об этом нам надо поговорить с твоим папой.

О наивная женщина. Она, как рыбка, попала в его сети!

Петрос передал трубку мне.

– Хорошо, – сказал он. – Папа сейчас с тобой поговорит.

Она приехала через двадцать минут. Я мог бы сказать ей, чтобы не приезжала. Но я еще никогда не видел Петроса настолько растворенным в счастье. Отказать ему – все равно что задуть свечи в церкви.

Он побежал открывать дверь, а мне казалось, что я смотрю вслед поезду, исчезающему в темном туннеле. Слава богу, Петрос ни секунды не сомневался.

На Моне был наряд, которого я раньше не видел. Уже не скромный летний свитер, а темно-синее открытое платье. Она была прелестна. И все же, когда Мона опустилась на колени, протягивая к Петросу руки и не зная, примет ли он ее объятия, улыбка на ее лице казалась нарисованной. Ощущая ее страх, сын тоже замешкался, обуреваемый противоречивыми чувствами, а потом неуверенно пошел к ней в объятия. Не произнеся ни слова.

Я мысленно вздохнул с облегчением. Петрос еще слишком мал и не понимает, что такое сожаление, но меня трясло от тревожного осознания того, с какими темными материями мы играем.

Мона сунула руку в полиэтиленовый пакет, лежавший на полу у ее ног, и сказала:

– Я принесла обед.

Пластиковый контейнер. Ее ответ нашему жалкому обеду из мюсли.

– Подарок, – пояснила она. – Nonna передала.

Бабка Петроса по материнской линии. Я вздрогнул.

Петрос посмотрел на контейнер и сказал, словно можно было поменять заказ:

– Моя самая любимая пицца – «Маргарита»!

– Прости, – удрученно ответила Мона. – Я принесла только «качо-э-пепе».

Спагетти с сырным соусом. Дьявол внутри меня язвительно улыбнулся. Это блюдо, в исполнении ее матери, слишком перченое для Петроса. Достойное начало знакомства с моей тещей. Я-то в свое время успел свыкнуться с ее характером.

– Мы уже поели мюсли, – объяснил Петрос, потом взял Мону за руку и повел в комнату. – Ты сколько можешь остаться? Можешь на ночь?

Мона глянула на меня, надеясь на помощь.

– Петрос, – я погладил его по волосам, – не сегодня.

Он нахмурился. Мое решение ему не понравилось.

– Почему? – спросил он.

К моему удивлению, Мона решила воспользоваться моментом, чтобы показать свою твердость.

– Петрос, мы еще к этому не готовы. Пойми нас, пожалуйста.

Гнев, который расцвел на его лице, был восхитительно чист и невинен. Какие же мы лицемеры! Подари нам любовь, но не сейчас.

– Но я тебе кое-что принесла, – сказала она и снова сунула руку в пакет.

Петрос с предвкушением ждал, но получил всего лишь фотографию в рамке. На ней мы вдвоем смотрели по телевизору футбол. Я поднял его ручонки в воздух, радуясь голу. Мне пришлось постараться, чтобы не выдать волнения, когда я понял, что она хранила эту фотографию несколько лет. Но Петрос забрал рамку у нее из рук, сказал: «Ага, спасибо» – и бросил на ближайший столик.

– Давай положим пасту в холодильник, – сказал я и протянул жене руку.

И когда она передавала мне контейнер, наши пальцы впервые соприкоснулись.

Этот час, проведенный вместе, дался нам нелегко, прежде всего потому, что Петросу слишком все нравилось. Мона чувствовала себя с ним неловко, но Петрос вообще обошелся без перехода, без медленного привыкания к присутствию незнакомого взрослого. Он повел ее в свою комнату и усадил на пол, предложив место рядом с собой. Рассказывал ей пространные истории о мальчиках, которых она не знала и чьих проделок понять не могла, особенно в его изложении на итальянском в стиле потока сознания.

– Тино, который внизу живет. Это в четверг было, только не в этот… Он Джаде сказал, что у него деньги на завтрак, если она трусики ему покажет, он тогда ей все эти деньги отдаст. А она сказала, не покажет, а он все равно стал, а она ему тогда пальцы сломала!

Он играл с машинками, он показывал ей новые бутсы, на которые ему скопил Симон. До конца дня ему надо было успеть рассказать ей целую жизнь.

На его лихорадочность было больно смотреть. В ней отражалась некая двойственность существования, словно он не просто проживал свою жизнь, но организовывал ее, подготавливая к возвращению матери, как куратор подготавливает музей к приему экспонатов. Еще печальнее было видеть упорство, с которым он хотел провести всю экскурсию целиком за сегодняшний вечер, словно убежденный, что другого шанса ему не предоставится. Два дня назад у него исчез Симон. Понимание того, что потери случаются, еще не утратило краски. Как он заснет этой ночью, когда представление окончится? Сможет ли думать о чем-либо, кроме вопроса: случится ли для него «следующий раз»?

Но это потом, а пока он фонтанировал, исполненный решимости опустошить себя до последней капли. Мона устала, пытаясь за ним поспеть, понять все, что он говорит, и к концу визита окончательно капитулировала и просто наслаждалась происходящим.

Наконец, когда Петрос закончил вторую речь о головастиках, я был вынужден сказать:

– Петрос, скоро пора ложиться спать.

Я не собирался этой ночью ночевать здесь. Но у нас был новый замок на двери и бдительность соседей, которые нас любили. И главное, у нас появился шанс заменить плохие воспоминания хорошими.

– Нет! – крикнул Петрос.

– Можно я почитаю ему? – вклинилась в разговор Мона. Он отправился в кровать, исполненный ожиданий. В этой комнате он в страхе прятался с сестрой Хеленой, пока по дому рыскал незнакомец, но, кажется, сейчас на второй план отошло все, кроме мамы.

– Пижама? – напомнил я. – Зубы почистить?

Петрос потащил Мону в ванную, где на раковине валялась старая щетка для волос и два колпачка от зубной пасты. Стаканов не было, мы полоскали рот, набирая воду рукой из-под крана. Наши зубные щетки остались у Лучо, и Петрос невозмутимо достал из ящика старую щетку и сполоснул. Столь яркое свидетельство нашего холостяцкого существования вызвало у Моны лукавую улыбку.

– Надо у вас тут прибрать, – сказала она.

Час, проведенный с нашим сыном, помог ей немного расслабиться.

– Пасту! – сказал Петрос тоном хирурга, требующего скальпель.

– Паста! – кивнула Мона, вручая ему тюбик.

Мой взгляд задержался на вещах Симона, валявшихся в ванной с той ночи, когда погиб Уго и Симон забегал принять душ. Его незримое присутствие сопровождало визит Моны. Тень былого счастья нашей семьи. Глядя, как улыбается мой сын, я вспомнил, что сегодня ночью брат снова один.

Мона с Петросом прочитали несколько глав из «Пиноккио». Потом я объявил, что пришло время молитвы. Петрос съехал на край кровати и сложил руки, а Мона бросила вопросительный взгляд на меня.

– Обязательно, – тихо ответил я. – Все вместе.

Мир притих. Надвигалась ночь. «Ибо там, где двое или трое соберутся вместе во имя Мое, буду с ними и Я».

– Господь всемогущий и всемилостивый, – сказал я, – благодарим Тебя, что свел нас сегодня в этом доме. Этим благословением Ты напомнил нам, что для Тебя нет ничего невозможного. Хотя мы не можем знать нашего будущего или изменить наше прошлое, мы смиренно просим Тебя направить нас к Твоей воле и охранить нашего возлюбленного Симона. Аминь.

А про себя прибавил: «Господи, помни о моем брате, которому сегодня одиноко. Ему не нужно Твое милосердие. Только справедливость Твоя. Прошу Тебя, Господь, ниспошли ему справедливости!»

У дверей, перед тем как уйти, Мона сказала мне:

– Спасибо.

– Это очень много для него значило, – кивнул я.

Я не мог позволить себе больше.

Но Мона не сковывала себя запретами:

– Я бы хотела вернуться и снова увидеть вас. Хочешь, завтра принесу чего-нибудь на обед?

Завтра! Как скоро! Утром мне нужно в зал суда. Миньятто может задать мне любой вопрос в любое время дня.

Я начал что-то говорить, но Мона увидела выражение моего лица и замахала рукой.

– Не обязательно именно завтра. Позвони, когда сможешь. Я хочу помочь, Алекс, а не мешать. – Она нерешительно замолчала. – Я даже могла бы посидеть с ним, если тебе надо куда-то…

– Завтра – отлично, – сказал я. – Давай завтра приготовим обед.

– Позвони мне, если утром не передумаешь, – улыбнулась она.

Я ждал. Если она меня поцелует, я пойму, что мы двигаемся слишком быстро и зашли уже довольно далеко. И придется по-другому посмотреть на сегодняшний день.

Но она положила руку мне на плечо и легонько сжала. И все. Ее пальцы скользнули вниз, мимоходом коснувшись моих. На прощание она помахала рукой.

«Завтра!» – подумал я.

Как скоро!