Глава 4
Паутина вокруг доктора Филиппова

Целые сутки Лыков изучал донесения секретного сотрудника по кличке Химик. Он был подведен к Филиппову как корреспондент по экономическим вопросам. Отбывший ссылку марксист, основатель одного из первых социал-демократических кружков в Москве… Финн-Енотаевский не вызвал у редактора «Научного обозрения» подозрений, лишь желание помочь. Он жил на съемной квартире и сильно нуждался, а потому готов был писать много. И действительно, статьи Химик пек как блины и обладал бойким пером.

Видимо, редактора и его автора сблизило и общее образование. Финн окончил университет Святого Владимира в Киеве, причем физико-математический факультет. Двум естественникам было о чем поговорить. Освед быстро вошел в доверие к Филиппову, бывал у него дома и пару раз присутствовал на опытах. Рапорты об этом Лыков прочитал особенно внимательно, но мало что понял. Агент, хоть и окончил физмат, описывал опыты сумбурно. Видимо, он и сам не осознавал до конца их научный смысл. Передача энергии взрыва вдоль направленной электромагнитной волны… Волны ультракороткие, миллиметровые, ученый получал их с помощью искрового генератора. Один абзац Лыков выписал дословно, для поручика Олтаржевского: «Из двух цепей первая это высоковольтный источник энергии, высоковольтный конденсатор, искровой промежуток и первичная катушка. А вторая состоит из одной катушки, заземленной с одной стороны и с выходом с другой. За счет того, что катушки находятся в резонансе, при каждом разряде конденсатора и появлении тока в первичной катушке электрический ток возникает и во вторичной. При этом выходное напряжение может достигать значительных размеров». Алхимия какая-то, пусть ученая голова разбирается… Других технических подробностей рапорты не содержали. Освед делал из увиденного вывод: идея Филиппова весьма спорна. Передача энергии на большие расстояния невозможна без потерь. Потери эти пропорциональны квадрату расстояния. А как осуществлять наведение подрывного аппарата на цель, если она находится в том же Константинополе? Енотаевский предлагал начальству устроить внезапный обыск, конфисковать оборудование и бумаги с результатами опытов и сделать серьезную экспертизу идей Филиппова.

Ему отказали в этом и дали новое поручение: выяснить контакты ученого с революционными партиями. Конкретно начальство интересовало, встречается ли Филиппов тайно с анархистами и эсэрами. Понятно, две партии, более других склонные к терроризму. Осведомитель пытался разговорить наблюдаемого – и потерпел неудачу. Филиппов сразу замыкался и менял тему разговора. Когда же собеседник пробовал настаивать, спросил в лоб: а зачем вам это знать? Вот охранка много бы дала за такие сведения. А что у вас, Александр Юльевич, за история была в Москве? Говорят, вы получили срок ссылки меньше других и вас подозревали в предательстве. Даже бойкот объявляли в Енотаевске. А когда вы приехали в Петербург, чтобы объединиться со здешними марксистами, вам отказали из-за недоверия. Было такое? Финн с трудом оправдался и больше опасных вопросов объекту не задавал.

Лыков сделал из донесений агента несколько важных выписок. Прежде всего стало ясно, какие именно бумаги исчезли из квартиры убитого. Финн упоминал три лабораторных журнала. Опыты велись с 1900 года, всего их состоялось – до роковой ночи – одиннадцать. И Филиппов был ими очень доволен. Последние два опыта планировались им как завершающие. Он получил результат! И проверил его в эксперименте. Все это было отражено в журналах, с цифрами, выкладками и доказательствами. Но журналы пропали.

Кроме того, изобретатель написал статью под претенциозным названием «Революция посредством науки, или Конец войнам». В ней он подробно описывал свое открытие. Насколько подробно – вопрос оставался открытым: статья тоже исчезла. Настораживало слово «революция». Что имел в виду автор – новый шаг в науке и политике? Или народ на баррикадах и свержение существующего строя?

Далее сыщик выписал все имена, упомянутые осведом. Это были люди, вхожие к Филиппову, в той или иной степени ему близкие. Не исключено, что один из них и есть германский шпион. Чаще других Енотаевский называл три фамилии: Большаков, Грилюк и Разуваев. Он же дал им характеристики.

Всеволод Большаков – выпускник Петербургского университета, по профессии филолог. Тем не менее Финн назвал его ассистентом ученого! Как так? Зачем химику и физику Филиппову ассистент-филолог? Это было непонятно и требовало разъяснения.

Яков Грилюк вызывал еще большие подозрения. Недоучившийся студент, отовсюду выгнанный за участие в волнениях. Волнения – дело терпимое, кто только в них не участвовал. Но Грилюк пошел дальше. По сообщению осведомителя, он примкнул к анархистам, причем не к абы каким, а к самым страшным, к анархистам-безмотивникам. Перешел на нелегальное положение, ездил во Францию – не иначе как за опытом. И приставал к Филиппову, требуя помочь своим аппаратом угнетенному народу… Еще Финн-Енотаевский упоминал, что с головой у анархиста не в порядке. Это истерический тип, склонным к непродуманным авантюрным действиям. Ради спасения угнетенного народа готов на все.

Наибольший интерес у сыщика вызвал третий персонаж. Петр Разуваев характеризовался осведом как серьезный исследователь, ученик и настоящий ассистент Филиппова, его правая рука. Что же тогда делал Большаков, колбы мыл? Разуваев, по словам Финна, «единственный, кто досконально, в подробностях, знает идею Филиппова и разделяет его уверенность в реалистичности разрабатываемого оружия». Вот кого надо найти в первую очередь!

В рапортах мелькнул еще один интересный факт. Секретный сотрудник сообщил, что год назад Филиппов сменил название своего изобретения. Раньше он именовал его «волны смерти». Но съездил в Ригу и по возвращении стал говорить «лучи смерти». Опять всплывала Рига, наводненная германскими шпионами. К сожалению, нигде не упоминалось, какой именно завод помогал ученому в экспериментах. В городе их сотни, электротехнических – не меньше десятка. Но производственной базой для Филиппова мог быть и химический завод, и механический. Где искать?

Лыков отложил дело и задумался. Пять вопросов, и ни на один нет ответа. Требовать эксгумировать тело ученого? Решетников – опытный врач, он делал вскрытие. Явные следы убийства он бы заметил. Сейчас, после похорон, шансы найти их минимальны. Нет, не стоит беспокоить прах усопшего.

Надо прежде всего опросить тех, кто стоял ближе других к Филиппову. Это вдова, друг – профессор Трачевский – и те трое, кого упомянул в рапортах Финн-Енотаевский. Ну и, конечно, он сам, секретный осведомитель охранного отделения. С него и следует начать.

Коллежский советник телефонировал Сазонову и попросил его устроить встречу с агентом. Подполковник взял на это сутки. Опять хочет посоветоваться с начальством… Лыкову пришлось согласиться. В итоге он отправился на бывшую Малую Итальянскую беседовать со вдовой Филиппова.

Пятиэтажный доходный дом принадлежал вдове писателя Салтыкова-Щедрина. Узкий с фасада, он глубоко уходил во двор двумя крыльями. Краска на стенах облупилась, окна давно не мыты, дровяной сарай покосился. Настоящего надзора нет. Но и из такого жилища семье ученого скоро придется съезжать. По данным охранного отделения, единственный доход доктору натуральной философии давал журнал. Он оставался соучредителем «Научного обозрения» и еще получал в нем жалованье как редактор. Теперь судьба журнала под вопросом, жалованья не будет. У Любови Ивановны остались сын Леонид двенадцати лет и дочь Люба десяти лет от роду. У дочери подозревают туберкулез, сейчас она находится на лечении в Ялте. А сама вдова на последнем месяце беременности. На что все они теперь будут жить?

Филипповы снимали квартиру на самом верхнем этаже. Дверь открыла прислуга. Сыщик назвался и попросил хозяйку. Вышла женщина лет сорока пяти, с усталым лицом и большим животом. Когда-то была красавица, подумал Лыков.

– Что вам угодно?

– Прошу меня простить, госпожа Филиппова. Понимаю, насколько это неприятно. Но я вынужден вас побеспокоить.

– Да кто вы?

– Коллежский советник Лыков из Департамента полиции.

– Опять? – Вдова закусила губу. – Когда же вы оставите нашу семью в покое? Его уж нет в живых, а вы все шпионите, шпионите…

– Дознание о смерти вашего мужа было проведено поверхностно. В порядке надзора это установила прокуратура, велено провести повторное изучение всех обстоятельств. Увы, таково распоряжение судебных властей. Мне поручено его исполнить.

Сыщик пристально смотрел на женщину и видел, что она его не понимает.

– Что поручено? Зачем повторное изучение? Опять вы будете мучить меня своими расспросами?

– Так надо, Любовь Ивановна. Чем быстрее мы все выясним, тем быстрее я уйду. Обещаю, что причиню вам минимальные неудобства.

Вдова смирилась. Она показала сыщику все комнаты, изложила обстоятельства того утра, когда муж не отпер дверь кабинета. Лыков внимательно изучил помещение бывшей лаборатории. Одно ее окно выходило на улицу Жуковского. Второе – на крыши Рождественских улиц, за ними виднелись серая Нева и постройки Большой Охты. По словам вдовы, оба окна были распахнуты настежь.

Женщина не сказала ничего нового. Да, замок ломали уже в присутствии полиции. Частный врач опоздал, и первый осмотр тела делал вызванный ею лекарь, живущий в их доме. Решетников потом высмеял его заключение… Никаких подозрительных звуков ночью она не слышала, все было тихо. Мог ли кто-нибудь ночью прийти к супругу в кабинет? Да, конечно. Он же ставил очередной опыт. Как правило, ему помогал в этом Разуваев. Петр Никодимович почти всегда приходил к началу эксперимента. Муж сам впускал его, и они работали чуть не до утра. Иногда, значительно реже, это делал Всеволод Большаков. Он хороший юноша, Михаил Михайлович был ему заместо учителя. Но Сева не химик и помогал в простых делах. При серьезном опыте Михаил Михайлович всегда вызывал Разуваева.

– Где мне найти Петра Никодимовича? – спросил коллежский советник. – Если вы правы и он был здесь в роковую ночь, то это свидетель. Вы сообщили полиции о своей догадке?

– Да, но ее не приняли во внимание.

– Почему же?

Любовь Ивановна вспыхнула:

– А это уж, господин сыщик, вы сами у них спросите!

– Хорошо, спрошу, – миролюбиво ответил Лыков. – А когда вы видели господина Разуваева в последний раз? На похоронах?

Тут вдова удивила коллежского советника:

– Он не явился на похороны.

– Как не явился? Почему? Правая рука, ассистент и ближайший помощник!

– Я сама до сих пор не понимаю. Увы, люди иногда разочаровывают. Считаешь их друзьями, а когда тебе плохо, их рядом не оказывается. Разве что…

– Слушаю вас.

– Вы же знаете, что супруг находился под надзором охранки.

– Да, находился. Именно поэтому после его смерти к вам пришли жандармы. Но при чем тут исчезновение Разуваева?

– Это только моя догадка, – пояснила женщина. – Петр Никодимович казался мне порядочным человеком. Да что такое! Он и сейчас кажется мне таким. И если скрылся, то, возможно, от испуга? Ваши жандармы его и напугали. Вцепятся, припишут политику. Вот Разуваев и решил где-то пересидеть опасное время.

– Припишут политику? Разве Михаил Михайлович занимался чем-то противоправным?

Вдова смутилась. Она явно знала больше, чем говорила!

– Ну, была бы шея, а хомут найдется. Выслали же супруга из столицы три года назад. А он так и не понял, за какие грехи!

– Все он понял, Любовь Ивановна. И опыты, которые он проводил в этом кабинете, вовсе не рядовые. Ваш муж изобретал не абы что для улучшения народного быта, а новый способ убивать людей. Разве не так?

Филиппова воскликнула:

– Я мать и хозяйка, что я могу понимать в науке? И вообще, покиньте квартиру, мне плохо. Когда женщина в положении, ее так легко сбить, вынудить сказать что-нибудь себе во вред. Как вам не стыдно пользоваться этим?

Алексей Николаевич понял, что перегнул палку.

– Хорошо, я сейчас уйду. Последний вопрос: не осталось ли у вас работ Михаила Михайловича?

– Каких работ? Ваши все увезли. Ни единого листочка в доме не оставили.

– Я видел конфискованные бумаги, они неполны. Любовь Ивановна, давайте по-честному. Отдайте то, что вы спрятали от обыска, и я немедленно удалюсь.

Лицо женщины дрогнуло.

– Я бы отдала, ей-богу. Но бумаги унес на другой день Енотаевский.

– Это была статья?

– Да.

– «Революция посредством науки, или Конец войнам»?

– Да. Как вы догадались?

– Ваш муж упоминал о ней в письмах. Большая статья?

– Большая, подробная. С формулами!

– Зачем же вы отдали ее в чужие руки?

– Александр Юльевич попросил. Сказал, что снимет копию и отдаст. А так она вообще пропадет.

– Отдал?

– Нет. Стал меня избегать, на письма не отвечал. – Вдова покрылась пятнами от возмущения. – Я прижала его в конце концов, пригрозила, что расскажу все друзьям мужа. Тогда только Енотаевский сознался, что не может вернуть работу, он ее сжег.

– Как сжег? Взял на время чужую рукопись – и сжег?

– Именно. Он сказал, что обнаружил за собой слежку, испугался и сжег на всякий случай все опасные бумаги. В том числе и статью. Александр Юльевич тоже ведь пострадал от вашего строя. Был в ссылке, теперь его никуда не берут на службу.

Кроме как в охранное отделение, хотелось сказать сыщику. Но говорить так, конечно, было нельзя.

Лыков вежливо простился и поехал на Введенскую улицу. Там в новом доходном доме помещалась явка петербургской охранки. Гостя внимательно осмотрели на входе сначала дворник, потом швейцар. Последний передал сыщика с рук на руки молчаливому коридорному. И уже тот ввел Алексея Николаевича в квартиру номер семь.

Окна явки выходили на пустырь, в комнатах царила полутьма. Конспирация, усмехнулся Лыков. Подполковник Сазонов запаздывал, и гостя минут пять продержали в кухне. Наконец хлопнула дверь, и начальник отделения почти вбежал в комнату. В руках у него был кожаный портфель.

– Прошу простить, служба!

– У Сергея Васильевича задержались? – предположил Лыков.

Жандарм смутился:

– Ну, начальство есть начальство…

– Инструкции получили?

– Э-э…

– Будет вам, Яков Григорьевич. Получили и правильно сделали. Зубатов плохого не посоветует. Где ваш человек?

– Ждет в гостиной.

– Идемте к нему.

Финн-Енотаевский с напряженным лицом застыл посреди комнаты. Увидев начальство, он жалко заулыбался. Осведомитель нервничал. По обычаю, ни среди жандармов, ни среди полиции не принято раскрывать своих секретных агентов. Тут, конечно, исключительный случай: чиновник особых поручений, да с открытым листом… Но все равно ситуация была чрезвычайной.

– Здравствуйте, Химик, – протянул собеседнику руку коллежский советник. Тот пожал ее, и обстановка чуть разрядилась. Но ненадолго. Едва все сели, сыщик жестко спросил:

– Где статья, что вы забрали у вдовы Филиппова?

Подполковник нахмурился:

– Какая еще статья?

– Программная, в которой ученый объяснял свое изобретение. Называется «Революция посредством науки, или Конец войнам».

– Не слышал о такой.

– Я только что разговаривал со вдовой. Она заявила, что на следующий день после смерти мужа к ней пришел Финн-Енотаевский и выпросил эту работу на день-два.

– Зачем?

– Чтобы снять копию, а потом вернуть, – пояснил жандарму сыщик.

– Ну и что?

– Он ее не вернул. Вот я и спрашиваю в вашем присутствии: господин Енотаевский, где статья?

Лицо Сазонова стало наливаться кровью.

– Присоединяюсь к вопросу господина коллежского советника. Поясните также, почему я узнаю об этом не от вас?

– Ваше высокоблагородие, я же докладывал! Вы изволили забыть. Указанную статью я принес вам в тот же вечер. И вы присоединили ее к прочим… когда сжигали.

Теперь пришла очередь Лыкова краснеть от гнева.

– Что сжигали?

– Алексей Николаич, я как раз собирался пояснить, – всплеснул руками подполковник. – Взрывной аппарат Филиппова мы сломали, о чем вам уже известно…

– Помню про это самоуправство.

– Вот. И бумаги все окаянные мы тоже истребили. Сожгли их в печке, в моем кабинете. Оставили немного для виду, те, что я вам отдал, а остальные спалили. Вот акт, ознакомьтесь.

Жандарм вынул из портфеля документ и протянул его собеседнику.

Лыков читал и не верил своим глазам. Все чин по чину: акт о сожжении бумаг, конфискованных у покойного М. М. Филиппова. Общим счетом три стопки, вес один пуд два с половиной фунта. Подписали ОКЖ подполковник Сазонов и ОКЖ ротмистр Герарди. Дата – 16 июня 1903 года, кабинет начальника Санкт-Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка. В перечне – три лабораторных журнала, статьи с формулами и расчетами, научная переписка на разных языках.

– Но зачем вы это сделали, черт возьми?

– Я же объяснял. Революционер изобретает невиданное ранее оружие. Вдруг оно попадет во вражеские руки? Нет, вернее будет сжечь, сломать, истребить. Мы все по закону, вот бумага.

– По какому закону?! Документы, конфискованные на месте преступления, являются вещественными доказательствами. И сохраняются после завершения судебного процесса, если нет иного указания властей.

Жандарм махнул рукой:

– Не будьте таким крючкотвором. Жизнь шире законодательных актов. Наш государь-миротворец, безусловно, одобрил бы подобное решение.

– Яков Григорьевич! При чем здесь государь? Есть правила, их надо соблюдать. Вот сейчас по факту смерти Филиппова ведется новое дознание. Назначил его министр внутренних дел. Оно, кстати, на контроле у государя, коего вы всуе поминаете. Как я буду вести дознание, если вы самые важные документы в печке сожгли? У меня нет слов. Едем к Вячеславу Константиновичу, ему объясните про то, что жизнь шире закона.

Финн-Енотаевский слушал перебранку начальников с нарастающим беспокойством. Он пытался что-то вставить, но Сазонов оборвал его:

– Выйдите из комнаты!

Агент безропотно удалился, а жандарм обратился к Лыкову:

– Алексей Николаич, выслушайте меня без сердца. В чем моя-то вина? Я маленький офицер… Подполковника вот еле-еле дали. Мне сказали – я исполнил. А вы: к министру…

– Кто сказал вам сделать это?

– Господин Зубатов.

– А вы про превышение власти никогда не слышали?

– Слышал, – с достоинством ответил жандарм. – Но тут другое. Сергей Васильич посоветовался наверху. И получил одобрение своим действиям. Там тоже сказали: спалить от греха подальше, и дело с концом.

– На каком верху? Назовите имя!

– Пожалуйста: Петр Николаич Дурново.

Лыков смешался:

– При чем тут Дурново? Он заведывает почтой и телеграфом.

– А вот и нет, – ротмистр торжествующе поднял палец. – Забыли про приказ от десятого июня?

– Ах да… Забыл. Ну вы и…

Жандарм наблюдал за сыщиком не без злорадства. Лыков не знал, как ему быть. Действительно, Плеве, придя на пост, упразднил подчинение Департамента полиции одному из товарищей министра. Обычно этот же человек был командиром ОКЖ. Но фон Валь стал товарищем Плеве без ведения дел департамента. Вячеслав Константинович хорошо знал полицейское дело и не нуждался в посреднике между собой и Лопухиным.

Так было до последнего времени. Но 10 июня вышел приказ по МВД: товарищу министра тайному советнику Дурново принять в свое заведывание Департамент полиции. Временно, до 15 августа. Это было вызвано предстоящими Саровскими торжествами. Готовилась канонизация Серафима Саровского, на нем настаивала царская чета. Синод и церковь вынуждены были уступить. Торжества должны пройти в местах жизни преподобного, они займут две недели. Все это время царь с царицей проведут там. И важнейшие министры тоже, включая Плеве. Вячеслав Константинович много сил отдавал подготовке к событию, оценив, как его желает государыня. Ведь угодить ей – значит завоевать доверие государя. Он сам ездил предварительно в Саровскую пустынь, строил губернаторов Нижегородской и Тамбовской губерний, вникал во все детали будущей канонизации. Ему стало не до полицейской прозы, и Плеве временно передал департамент в ведение Дурново. Так что формально Петр Николаевич имел право отдавать команды Зубатову.

– Как поступим? – деловито спросил подполковник.

– Я переговорю с ним.

– С Дурново?

– Да. Хочу выяснить, почему так вышло.

– И не страшно вам, Алексей Николаич? – искренне удивился жандарм. – Там такой характер…

– Я восемь лет служил под его началом, характер знаю. У Плеве он не лучше. Спросит, почему не разобрался до конца – что я ему отвечу?

– Да, попали вы меж двух огней. А может, не надо дразнить начальство? Дурново власти не превысил, он товарищ министра. Злопамятный. Вы вроде как подвергаете сомнению его полномочия. Он потом припомнит.

– Когда потом?

– Когда Плеве взорвут и он займет его место, – не моргнув глазом, ответил подполковник.

– А его взорвут?

– Полноте, Алексей Николаич. В этом нет никаких сомнений. Боевая организация ПСР вынесла приговор, они не отступят. Плеве со всеми в драке, никого не щадит. Такие скипидаристые долго не живут. Сипягин вон какой был в сравнении с ним добряк. И шлепнули как муху. Не надо, а?

– Я подумаю, Яков Григорьевич.

– Вот! – обрадовался Сазонов. – Вот верная мысль. Авось и не станете дергать льва за усы. Всем нам от этого будет только лучше. А Филиппову уже все равно, он в аду горит.

– Давайте продолжим разговор с Химиком. Попросите его вернуться.

Финн вошел в комнату, сел напротив и принял подобострастный вид.

– Александр Юльевич, – обратился к нему сыщик, – вы помните, что было в тех трех стопках?

– Я сам науку давно, признаться, подзабыл. Мне судить трудно, но вроде бы оно походило на полное научное наследие покойного. Лабораторные журналы, черновики статей, таблицы с расчетами…

– Так что же в этом случае вывезли немцы?

– Какие немцы? – выпучил глаза Енотаевский. Ненатурально выпучил, подумал сыщик. Прямо как Сазонов в тот раз.

Начальник отделения дал разъяснения агенту. Тот задумался, потом сказал:

– Ну не знаю. Мы все конфисковали. Статейка, что я у вдовы забрал, случайно в спальне завалялась.

– А не мог часть бумаг унести Разуваев? – спросил коллежский советник.

– Разуваев? Петр Никодимович? Зачем ему?

– Да тем же немцам продать.

– А как он мог вынести бумаги незаметно?

– Вдова мне сказала, что Разуваев присутствовал на всех важных опытах своего учителя. Как ассистент и правая рука. Значит, он вполне мог быть в ту ночь в лаборатории. Что, если он и есть германский агент?

– Тогда Разуваев еще и убийца, – вставил Сазонов. – Ведь в письме резидента сказано: убили и вывезли документы. Одно лицо исполнило и то и другое. Вы делаете сильное предположение, Алексей Николаич. Вот только это не мог быть Разуваев.

– Почему вы так уверены?

– А наш дворник его бы непременно в ту ночь заметил. Там подъезд запирается, и выхода другого нет, кроме как через дворницкую.

– Но дворник говорит, что ассистент не приходил?

– Именно так. Мы же все проверили, когда вели свое дознание.

– Но он мог пройти через черный ход.

– Не мог, – возразил жандарм. – В десять часов вечера дворник его запирает на всю ночь.

– Да, загадка… А через окно? Там есть окно со двора в подъезд. Лето, тепло, рама могла быть открыта…

– Вы видели Петра Никодимовича? – хмыкнул Енотаевский. – Он в окне застрянет. Очень толст.

Вдруг лицо агента дрогнуло. Он замолчал, потом с силой стукнул себя кулаком по лбу, так, будто хотел его разбить:

– Знаю! Я знаю!

– Что случилось? Что вы знаете? – всполошились собеседники.

– Я все понял, господа! Явиться ночью к Филиппову, а потом незаметно исчезнуть мог другой человек. И только он, никто другой. Другого доктор бы не впустил.

– Кто он? – спросил Алексей Николаевич, схватив осведа за плечи.

– Яшка Грилюк, вот кто.

– Грилюк? Это студент-анархист?

– Именно. Посудите сами, господа. Знаете, какая у него кличка в ихней среде? Яшка Бешеный. Он неуравновешен, быстро теряет самообладание. Психический, ей-ей психический! Ему человека убить раз плюнуть, ежели того требуют высшие идеалы анархизма.

– Погодите, Химик, – осадил агента Алексей Николаевич. – Зачем Грилюку убивать Филиппова?

– Он дурацкий, путаный тип. Анархист-пацифист, представляете, что у него в голове творится? Как миролюбец, Яшка и прибил доктора.

– Так и не понял, с какой целью.

– Ну, партия дала ему задание завладеть подрывным аппаратом Филиппова. Тому до конца экспериментов оставалось всего ничего. Анархисты могли подумать, что они сами справятся, доделают из лабораторной установки действующий образец. И обрушат оружие на эксплуататоров.

– А ведь верно, – пробормотал Сазонов.

Подбодренный Финн продолжил:

– Грилюк был вхож к изобретателю, видел аппарат. Знал, что тот собирался обнародовать свое открытие. И нанес упреждающий удар.

– А как он вошел и вышел? – азартно спросил подполковник.

– Залез со двора через окно и так же удалился. Яшка ловкий, ему это ничего не стоит.

– И унес с собой бумаги? – подхватил Лыков.

– Точно так. Не все, а самые важные.

– Но как тут оказались немцы?

У Енотаевского был ответ и на этот вопрос:

– Они все и затеяли. Подговорили анархистов, направили руку Грилюка, а сами будто бы в стороне. А потом выкупили бумаги у анархистов. Или того хлеще – обменяли на динамит.

Коллежский советник подумав, произнес:

– Дико звучит, конечно. Но так хотя бы могло быть…

– Надо взять Яшку и допросить, – высказался Сазонов. – Где он сейчас?

– Не знаю, – ответил агент. – Я его не видел с десятого июня. Говорили… в революционной среде, что он собирался в Москву. Готовит там какой-то экс.

– В революционной среде? – хищно ухмыльнулся начальник охранного отделения. – Это что имеется в виду?

– Ну, я вам сообщал. Товарищ Пантелеймон и товарищ Сергей. Так-то они эсеры, но сочувствуют и анархистам. Не определились еще, от чьего имени сатрапов убивать.

– А, эти… Они у меня намечены на осень. Пусть пока погуляют.

– Яков Григорьевич, – вмешался сыщик, – полагаю, надо дать задание Химику поточнее выяснить, где искать Грилюка. Если его догадка верна, пора изымать психа из общества.

– Согласен, Алексей Николаич. А вдруг он и правда обменял бумаги Филиппова на динамит? Начальство мне голову снесет! Александр Юльевич, примите поручение разведать про Грилюка как самое важное.

После этого освед был отпущен. Лыков с Сазоновым попили чаю – на явке имелся самовар, поговорили о том о сем. В частности, сыщик спросил у жандарма, как обстоят дела с анархистами. Много ли их в столице? Есть ли внутреннее освещение? Подполковник ответил, что его отделение анархистами не занимается, их целиком забрало себе ГЖУ. Якобы оттого, что в самом городе их нет, наезжают какие-то люди из Нарвы и Ямбурга, вот и отдали губернским.

Уже прощаясь, Сазонов спросил:

– Ну, что надумали?

– Вы имеете в виду, пойду ли я к Дурново?

– Конечно.

– Еще не решил, Яков Григорьевич. Вы поступили необъяснимо легкомысленно, если хотите знать мое мнение.

– Это как поглядеть! – обиделся подполковник.

– Как ни гляди, а поступать так было нельзя.

– Чего уж теперь! Дело-то сделано, не поправишь. А начнете ворошить, только всем навредите. Мне Плеве по шапке даст, но я исполнитель, мелкая сошка. Достанется Зубатову и Дурново. А они фигуры! Хочется ли вам заводить таких врагов? Подумайте о том, что будет завтра.

– Советуете скрыть факт уничтожения аппарата и всех документов от министра? Прямое поручение которого я выполняю.

– Ну и что? Мало ли мы скрываем от начальства, – глубокомысленно изрек жандарм. – Если небожителям обо всем рассказывать, сам не уцелеешь. Наверху любят только хорошие новости.

Что же ты скрыл от меня, если так смотришь на осведомление собственных руководителей, подумал сыщик. Но спрашивать об этом у подполковника было глупо, и он откланялся.

Не теряя времени, Алексей Николаевич поехал в ГЖУ. Губернское жандармское управление устроилось с комфортом: оно занимало старинный трехэтажный особняк на Тверской улице, с огромным садом вокруг. Начальником управления был генерал-майор Секеринский. Лыков хорошо его знал по прежней службе Петра Васильевича в охранном отделении. У Секеринского была кличка Пинхус. Он происходил из еврейских детей, которых при Николае Первом ловили в местечках и определяли в кантонисты. И выслужился в генералы! Получив лампасы и управление в придачу, Петр Васильевич перестал заниматься службой. С утра он уезжал в казенной карете и пропадал на весь день. Генерал считал своим долгом посидеть в трех-четырех приемных: в МВД, Департаменте полиции и штабе округа, иногда по старой памяти и в охранке. Он пил чаи, беседовал с руководством, собирал сплетни. Пинхус называл это «нюхать воздух». Вечером он возвращался в управление и давал разгон офицерам.

Всеми делами в ГЖУ при таком начальнике занимался его помощник полковник Кузубов. К нему и явился коллежский советник. Умный и трудолюбивый, полковник стоял в очереди на повышение, вот-вот ему должны были поручить одно из провинциальных управлений.

– Алексей Николаевич! Какая радость для всех нас! – вроде бы искренне приветствовал его Кузубов. – Чаю не желаете?

– Спасибо, Николай Матвеевич, только что попил у Сазонова.

– У Яшки? – нахмурился полковник. – И как он вам?

– А вам?

– Ну, согласитесь, что человек не на месте. Вялый, неразвитый, розыскным делом не владеет. Казак он и есть казак, ему бы лошадей пасти, а он столичным охранным отделением командует.

– Вы, Николай Матвеевич, с какой целью мне это говорите?

– С той целью, что вы, может быть, осведомите министра. Сазонов – ставленник Зубатова, лишь в этом его сила. Но ни ума, ни опыта нет, желания учиться тем более. А у нас в управлении имеется готовый кандидат на его должность. Хотите познакомлю? Подполковник Ульрих, специалист!

Алексей Николаевич скривился. Отдельный корпус жандармов славился своим интриганством. Там считалось в обычае подставить ногу конкуренту, очернить коллегу и писать начальству доносы. Разлад усугубляло деление жандармов на своих и департаментских, то есть служивших в охранных отделениях и подчинявшихся Департаменту полиции. Эти офицеры носили голубой мундир, числились в ОКЖ, и там велось их чинопроизводство. Но приказы они получали от Особого отдела департамента, а в ГЖУ ходили только за жалованьем. Сазонов как департаментский уже одним этим вызывал неприязнь губернских. А тут еще любимчик Зубатова, восходящей звезды политического сыска. Офицеры ОКЖ считали поэтому своей обязанностью порочить его на каждом шагу.

– Николай Матвеевич, некогда мне участвовать в ваших дрязгах. У меня личное поручение от самого. А он не любит, когда его приказы исполняются слишком долго.

Кузубов посерьезнел:

– Слушаю вас.

– В середине июня умер некто Филиппов…

– Редактор журнала «Научное обозрение»?

– Он самый.

– Я читал о его смерти в газетах, – сказал полковник. – Не в разделе происшествий, а там, где пишут про умерших от естественных причин.

– Правильно. Смерть ученого признали естественной, у него имелся врожденный порок сердца. Но позже из других источников были получены сведения, что к этому могут иметь отношение германцы.

– Вот как? Зачем им это понадобилось?

– Филиппов был изобретатель-одиночка. И разрабатывал у себя в лаборатории новое оружие. Якобы он научился передавать на расстояние энергию взрывов. По радиоволне, без потерь. Хоть Берлин можно взорвать из Петербурга, хоть Константинополь. Представляете?

– Фантазер, – убежденно заявил Кузубов. – Такие открытия не делаются на кухне, тут нужна мощь государства. Всей науки, всей промышленности. Деньги огромные нужны. Фантазер!

– Может быть, – не стал спорить Лыков. – Но немцы, кажется, восприняли идеи Филиппова всерьез. Военные случайно перехватили письмо их резидента. Он сообщил начальству, что его люди убили ученого, а бумаги выкрали.

– Эх-ма!

– Содержание рапорта военный министр довел до государя.

Кузубов помрачнел.

– Во что вы меня втягиваете, Алексей Николаевич? И так дел невпроворот. А тут шпионы, дело на контроле у Его Величества…

– Если бы я хотел вас втянуть, сказал бы Вячеславу Константиновичу, – оборвал его Лыков. – И вы бы сейчас вместе с Пинхусом стояли во фрунт и слушали приказание министра.

Кузубов вспыхнул и хотел ответить что-то резкое. Но сдержался.

– Чем могу быть полезен вашему высокоблагородию? – перевел он разговор в официальную тональность.

– Мне нужна справка по анархистам. Подполковник Сазонов сказал, что его отделение ими не занимается, все материалы у вас. Буду обязан вашему высокоблагородию за исчерпывающие сведения.

– Анархисты? – удивился полковник. – Но при чем тут германские агенты?

– По соображению лиц, ведших наблюдение за Филипповым, к его смерти может быть причастен некто Грилюк. Он анархист, наверняка проходит по картотеке. Кличка Яша Бешеный. Бывший студент. А немцы могли использовать его втемную, поскольку Грилюк по убеждениям пацифист. Изобретателя страшного оружия мог пристукнуть, борясь за мир…

– Анархист и при этом пацифист? Адская смесь. М-да. Яша Бешеный… Я сам о таком человеке не слышал, но это ни о чем не говорит. Анархистами у нас занимается офицер резерва штабс-ротмистр Похитонов. Пойдемте к нему, там картотека и архив, быстрее найдем.

Похитонов, спокойный и вежливый, на вопрос сыщика сразу же ответил:

– Есть такой. Точнее, был.

– Что значит был?

– Уехал в Москву недели две назад. Говорят, чего-то там эти ребята готовят.

– Расскажите, что знаете о Грилюке, – попросил коллежский советник.

Похитонов положил перед собой учетную карточку с фотопортретом и начал говорить по памяти, не заглядывая в бумагу:

– Грилюк Яков Самойлович, малоросс, родился в Тараще. Двадцать один год. Из семьи штабс-капитана, отчисленного из Четвертого кадрового обозного батальона за злоупотребления по службе…

Кузубов желчно вставил:

– Во дает! Что же надо было натворить, чтобы тебя отчислили из обозного батальона? Украсть все подковы?

– Он залез в денежный ящик, – бесстрастно пояснил штабс-ротмистр и продолжил: – Грилюк поступил на исторический факультет Петербургского университета, отчислен за участие в беспорядках. Сначала симпатизировал эсерам, впервые попал под наблюдение как кандидат в их террористы. Лично знаком с Гершуни, просился к нему в Боевую организацию! Потом передумал, какое-то время был вне политики. Или маскировался, сбивал нас с толку – допускаю и такое. Весной этого года мы получили сведения, что Грилюк поступил в анархисты. Клички Студент и Яша Бешеный. Что еще? Болен чахоткой, лечиться отказывается.

– Болен и не хочет лечиться? – уточнил Кузубов. – Ай как плохо.

– Да уж ничего хорошего, – согласился сыщик. – Из них выходят самые опасные. Терять-то нечего.

– Так и есть, – подтвердил худшие опасения штабс-ротмистр Похитонов. – Грилюк харкает кровью, скоро так и так помрет. В ямбургской организации сказали: Яша решил на прощанье громко хлопнуть дверью.

– Вы сообщили обо всем в Москву?

– Конечно. Тамошнее ГЖУ пытается нащупать след. Анархистов в Первопрестольной ведет ротмистр Ионов, мы находимся с ним в переписке. На вчерашний день у него было пусто. Грилюк пропал: отсюда выбыл, туда не прибыл. Или прибыл так, что нашим о нем ничего не известно.

Лыков покосился на Кузубова. Тот и не думал скрывать своей радости по поводу того, что опасный элемент уехал в Москву и теперь за его поимку отвечают другие люди…

Тут штабс-ротмистр в первый раз заглянул в учетную карточку и воскликнул:

– Ой! Я кое-что забыл.

– Ну-ка? – схватился за карандаш сыщик.

– Грилюк сожительствовал с некоей Агриппиной Сотниковой, дочерью титулярного советника. Полгода уже – это для их среды много. Не иначе там любовь.

– А что есть на Агриппину?

– Бывшая бестужевка, отчислена за неуплату. Проживает по адресу: Лодейнопольская улица, дом два.

Лыков занес сведения в записную книжку и спросил:

– Это все?

– Это все.

– Благодарю.

Алексей Николаевич перевел взгляд на Кузубова и добавил:

– В рапорте министру непременно упомяну про полезное содействие вашего управления.

До конца дня он успел встретиться еще с несколькими людьми. В частности с Трачевским. Сыщик сначала поручил эту беседу Олтаржевскому, но потом передумал. Тот близкий друг покойного, лучше узнать все из первых рук.

Уже немолодой и почти лысый историк принял сыщика настороженно. Но когда узнал, что разговор пойдет о Михаиле Филиппове, смягчился. Было видно, что профессор относится к покойному ученому с большим уважением.

Он так и начал:

– Как жаль! Если бы вы знали, какая это потеря для русской науки!

– А он не разбрасывался, Александр Семенович? Вроде бы время энциклопедистов прошло. Плиний Старший мог в одиночку описать все доступные античному миру знания. Но сейчас, в начале двадцатого века…

– Нет, – живо возразил Трачевский, – не разбрасывался. Просто Михаил Михайлович был слишком многогранен, слишком талантлив. Его хватало и на химию, и на философию, и на политическую экономику.

– И на создание нового страшного оружия…

– Вот вы о чем хотели поговорить, – погрустнел профессор. – А я гадаю, что понадобилось чиновнику особых поручений Департамента полиции? Ну давайте про оружие.

– Это было серьезно? – задал сыщик главный вопрос.

– В каком смысле?

– Ну, «взрыв по телеграмме». Кинуть энергию бомбы за тысячу верст! Никому еще не удавалось.

– Сам я, понятно, таких штук не видел, – ответил Трачевский. Он говорил медленно, обдумывая каждое слово. – Но верю Михаилу Михайловичу. Он не мальчишка, не фантазер, чтобы трепать языком. Если сказал, что получил результат в эксперименте, значит, так и было.

– От эксперимента до работающего образца дистанция огромного размера, – мягко возразил сыщик.

– Я историк, судить мне трудно. Но вот что сказал мне доктор Филиппов за неделю до смерти. Он заявил буквально следующее: я сделал открытие. Настоящее, которое перевернет общество. Это больше, чем открытие, это революция. И если бы вы знали, как все просто, как изумительно дешево. Удивительно, как до сих пор не догадались другие.

– Что именно заставило его так заявить? Он провел какой-то новый, особенно успешный опыт?

– Да, Михаил Михайлович только что вернулся из Риги. И весь сиял!

– Вы, случайно, не знаете, с каким из заводов он там работал? Где делались приборы?

Трачевский подумал, затем затряс головой:

– Эх, годы, годы… Раньше я помнил наизусть целые томы научных сочинений. А сейчас? Филиппов называл место. Где-то на окраине. На какой-то дамбе.

– Выгонная дамба?

– Кажется, да.

– А не помните, какая? В Риге их две – Первая и Вторая.

– На Второй вроде бы.

– Может, и завод вспомните? Хотя бы какой он был, механический или химический?

– Химический, – твердо ответил историк. – Именно химический, потому что Михаил Михайлович называл его директора коллегой.

– Очень хорошо. В Риге на Второй Выгонной дамбе находятся три химических предприятия. Самое большое из них – завод Рутенберга.

– Точно! – обрадовался собеседник. – Рутенберг, именно эту фамилию упоминал Филиппов. Но так зовут владельца, а Михаил Михайлович работал с директором-распорядителем. И говорил, что тот очень близко принимает его исследования. Весьма помогает с приборами, с оснасткой. На русских заводах таких ему никто бы не изготовил.

Очень близко принимает, убийственно близко, чуть не сказал сыщик. Но продолжил расспросы. Однако больше ничего важного Трачевский вспомнить не смог. И про Теслу не добавил. Мелькало имя, и не более того. Поблагодарив профессора за беседу, Алексей Николаевич отправился в здание МВД на Фонтанке. К этому времени он окончательно решил переговорить с Дурново, хотя ему настойчиво советовали не делать этого.

Коллежский советник позвонил из вестибюля товарищу министра на прямой телефон и попросил о встрече. Дурново не удивился, и это был плохой знак. Значит, тайного советника уже известили…

Сановник назначил прием на семь пополудни. Когда Лыков вошел в обширный кабинет, хозяин встал, вышел на середину и протянул руку. Потом указал на два кресла в углу. А когда они оба сели, первый начал разговор.

– Я осведомлен о теме беседы, Алексей Николаевич. Вы хотите знать, почему я приказал ликвидировать оборудование и бумаги Филиппова. Так?

– Да. И еще почему вы не известили об этом Вячеслава Константиновича.

– Вы пока не докладывали ему об этом?

– Нет. Хочу сначала услышать ваши объяснения. Вдруг в результате и докладывать не придется.

– Вот и промолчите, – со значением сказал Дурново, пристально глядя в лицо Лыкова своими ястребиными глазами.

– Промолчать?

– Да. Хотя бы до конца августа. Такая у меня к вам просьба.

– А что случится потом? – с вызовом спросил коллежский советник. – Подполковник Сазонов предложил мне дождаться, пока Плеве взорвут и вопрос исчезнет сам собой. Вы не это ли имеете в виду, Петр Николаевич?

Он знал Дурново много лет, уважал его и никогда еще не позволял себе говорить с этим человеком в таком тоне. Но то, как начался разговор, сильно не понравилось сыщику.

Однако Дурново и не думал обижаться. Более того, он ответил совершенно равнодушно:

– Конечно, его убьют. И правильно сделают.

– Петр Николаевич, что вы такое говорите?!

– А что я говорю? Чистую правду. Нельзя же воевать с целой страной. Это глупо. И для дела не полезно. Такой политикой Плеве оказывает медвежью услугу своему государю.

– Но…

– Алексей Николаевич! – Дурново стукнул кулаком по подлокотнику. – Вы же умный человек. И в душе согласны со мной. Разве не так?

Пришла очередь задуматься Лыкову. Он действительно не одобрял душительскую политику министра. Время идет, общество меняется, людям требуется все больше свобод. Это и есть прогресс, эволюция, назови как хочешь. Управляй этим, если ты политик. Вода дырочку найдет, направь ее в нужное русло, иначе прорвет плотину. Но Вячеслав Константинович Плеве считал по-другому.

– Петр Николаевич, я не готов сейчас к дискуссиям, однако я помню о служебном долге. Скажите мне только одно: почему?

– Почему я взял на себя и не довел до министра? Потому что у того и без нас полно дел. А еще потому, что проговорил вопрос насчет Филиппова наверху и получил поддержку.

– Наверху? – удивился сыщик. – У государя?

Дурново невесело усмехнулся:

– В моем положении товарища министра трудно видеться с государем.

– Тогда с кем?

– Ну, есть важные люди, царедворцы, которые формируют мнение Его Величества.

– Но почему не поговорить со своим министром?

– Вячеслав Константинович не верит мне, а я не верю ему. Знаете, Алексей Николаевич, когда много лет служишь с кем-то бок о бок, порой возникает взаимное раздражение. Не замечали?

– Стойте. Вы оба нужны монархии, вы оба достойные люди! И…

Дурново нетерпеливо поднял ладонь:

– Остановитесь. Я вас прошу отложить беседу с Плеве насчет бумаг Филиппова до конца августа. Ищите убийц, там у вас ни коня, ни воза… А про аппарат и статейки забудьте. Пока.

– Что же изменится в августе?

– Тогда я отвечу на все ваши вопросы. Если они у вас еще останутся. – Дурново буквально прожег сыщика взглядом и добавил: – Если согласны подождать, я сочту это большим одолжением для себя лично с вашей стороны. И не оставлю без вознаграждения.

– А если не согласен? – спросил коллежский советник. – Сочтете враждебным актом?

– Само собой, – кивнул товарищ министра. – И тоже не оставлю без ответа. Выбирайте.

Лыков встал, одернул сюртук и сказал:

– Петр Николаевич, последний вопрос. Вы, как я вижу, в курсе моего дознания и вообще всего дела доктора Филиппова. Точно подполковник Сазонов ничего от меня не скрыл? Чего-то важного, что поможет найти убийц?

– Точно. Можете мне поверить.

– Честь имею!

Лыков вышел из начальственного кабинета и задумался. Плеве сидит на этом же этаже. Восьмой час вечера, скорее всего, он сейчас у себя. Можно попробовать зайти и объясниться. Но что-то удерживало сыщика. Он не боялся угроз Дурново и намеков Сазонова. Но Петр Николаевич обнаружил слабину у сыщика: так ли прав министр? Ну, кое-что подчиненные от него утаили. И теперь боятся, что Лыков доведет их промашку до Орла. Учитывая его нрав, можно предположить, что полетят головы… Поможет ли это в поиске убийц доктора Филиппова? Не факт. А вопрос серьезный, безопасность государства на кону. Все больше и больше Алексей Николаевич убеждался, что Филиппов не блефовал, а действительно что-то изобрел. И немцы напугались не зря. Лучше пока заняться самим дознанием, а не той пеной, что клубится вокруг него.

И еще. Кто те люди наверху, с которыми советовался Дурново? На государя влияют несколько человек. Скорее всего, товарищ министра имел в виду кого-то из великих князей. Московский генерал-губернатор Сергей Александрович – самый серьезный из них. Он и посоветовал Дурново сжечь бумаги и поломать аппарат? Вполне возможно. Почему? Да чтобы не обременять царя лишними заботами. Тот миролюбец, известный пацифист; скорее всего, Его Величество одобрил бы такое решение. Отчего в обход Плеве? Это загадка. Но есть вопросы более важные. Например, кто и как убил Филиппова.

Лыков ничего не решил. Он прошел мимо приемной министра. В коридоре ему встретился подполковник Скандраков, начальник личной охраны Плеве.

– Здорово, Алексей Николаевич!

– Здорово, Александр Спиридонович. Как поживаешь?

Сыщик знал Скандракова много лет, и между собой два правоохранителя были на «ты». Когда-то давным-давно они вместе охраняли Александра Третьего на коронации. Потом ушлый жандарм служил в Киеве, был начальником Московского охранного отделения. Вышел в отставку и долго прозябал, пока Вячеслав Константинович не призвал его в личные телохранители. Еще Скандраков отвечал у министра за перлюстрацию. Он сам ездил на почтамт и забирал ежедневные меморандумы.

Лыков не раз слышал за последние дни, что Плеве вот-вот убьют, и ему хотелось это с кем-то обсудить. Но не с тем же человеком, который отвечает за безопасность министра! Как быть? Видя, что подполковник не прочь почесать языком, Алексей Николаевич спросил вполголоса:

– Трудно приходится?

– Трудно, Леш. Никогда так не было.

– Риск большой?

Жандарм оглянулся: не слышит ли его кто-нибудь? И ответил шепотом:

– Огромный. Не знаю, справлюсь ли я.

– А сам это понимает? – также шепотом спросил Лыков.

– Как никто другой.

– И что?

– Что «что»? Служит. Завещание мне свое вчера показывал. У него же имения кот наплакал: бездоходный хуторок в Костромской губернии. Отписал его дочке.

– Готовится?

Подполковник вздохнул:

– Понимаешь, как ему тяжело? Жить и постоянно ждать пули или бомбы…

– Тебе, что ли, легко? – ответил коллежский советник. – Ведь ты всегда рядом. Даже когда он едет к княгине Кочубей!

Многие знали, что по вторникам всемогущий министр внутренних дел навещает свою любовницу…

Скандраков молча перекрестился – и пошел прочь. А у Лыкова на сердце стало еще тяжелее. Вдруг он решился и крикнул вслед:

– Александр Спиридонович!

– Ой?

– Погоди. Скажи, на конец августа ничего такого не намечается?

Скандраков настороженно огляделся по сторонам, но в коридоре было пусто.

– А ты почему спрашиваешь?

– Да что-то вроде в воздухе витает… – уклончиво ответил сыщик.

– Поточнее не скажешь? Где витает? У кого?

– В столичном охранном отделении. Там как будто чего-то ждут.

– А, у этих галманов… Ну пусть ждут. Я скажу так: не дождутся!

– Объясни русским языком: о чем речь?

– По сведениям секретной агентуры, Боевая организация ПСР готовит на министра покушение, – ответил Скандраков. – Но кто предупрежден, тот вооружен. Шельмы! Мы еще поглядим, кто кого.

– Понял. Ну, держитесь там…

Алексей Николаевич вышел на крыльцо в задумчивости. Неужели Дурново имел в виду именно это? Министра скоро взорвут, и вопросы Лыкова отпадут сами собой. Нужно лишь подождать месяц с небольшим. Ну и дела творятся в государственном аппарате, если дошло уже до такого…

Поздно вечером на квартире Лаврова опять состоялось совещание. Таубе на этот раз пришел, но сначала молча слушал. Коллежский советник рассказал о своих открытиях по делу. О намеках Сазонова и Дурново он умолчал. Не хотелось выносить сор из избы. А еще сыщик до сих пор не решил, будет ли объясняться с министром, и не желал показывать это военным.

Зато Лыков подробно изложил версию Финна-Енотаевского насчет анархистов. И сказал:

– Надо ехать в Москву, искать Грилюка.

– Возьми с собой поручика Олтаржевского, – предложил генерал-майор.

– Мариан Ольгердович тоже приедет, но позже. Сначала ему надо конспиративно посетить Ригу.

– Ригу? – заинтересовались вояки. – Там нашелся след?

Лыков сообщил о беседе с профессором Трачевским и о его важной подсказке.

– Химический завод Рутенберга! – обрадовался Таубе. – Вот и кончик ниточки. Возможно, германские шпионы оттуда и выследили нашего доктора натуральной философии.

– Наверняка, – согласился Лавров. – Тот заказал им приборы, провел испытания. И засветился. Но в Риге шпионами занимается Лифляндское ГЖУ. Станут ли они разговаривать с армейским поручиком? Может, мне выехать вместе с Марианом Ольгердовичем? Как-никак я жандармский штаб-офицер, имею там знакомых.

– Пожалуй, вы правы, – согласился с ротмистром Таубе. – Поезжайте вдвоем. Прямо завтра, как только получите прогоны.

– Завтра поручик мне понадобится, – возразил Лыков. – Я наметил встречи с учеными из окружения Филиппова. И Мариан Ольгердович поможет мне правильно сформулировать вопросы.

– С кем мы увидимся? – оживился поручик.

– Ну, например, с Менделеевым.

– Ого! А он найдет на нас время? Сам Менделеев!

– Найдет, я уже договорился о встрече на десять часов утра. В половине первого нас ждет профессор Хвольсон. Пусть эти уважаемые люди и разъяснят нам, что же такое изобрел Филиппов.

Однако осуществить замысел сыщика не удалось. Сначала Менделеев, старый и раздражительный, долго уходил от прямых вопросов Олтаржевского. Он стал говорить что-то про эфир, про его неизученные свойства, которые, видимо, смог открыть Михаил Михайлович. Поручик возразил:

– Позвольте, какой еще эфир? Нет никакого эфира. Это доказано в тысяча восемьсот девяносто втором году экспериментом Майкельсона – Морли.

Ученый воззрился на дерзкого поляка и ответил:

– Молодой человек, вы еще не доросли до понимания таких материй. Мировой эфир существует. Это газ, не способный к химическим соединениям. Он всюду вокруг нас. Я уже рассчитал гипотетический элемент, из которого состоит эфир. И поместил его в нулевой ряд нулевой группы своей таблицы. Светоносный эфир, с которым и экспериментировал Филиппов, имеет свойство передавать энергию в любую точку Земли фактически без потерь. Михаил Михайлович использовал в качестве носителя короткие электромагнитные волны.

– Но как он это делал?

Менделеев развел руками:

– Не знаю. Я не занимался этим вопросом. Но совершенно убежден в том, что такое возможно. Наука не отрицает. Волна взрыва доступна передаче, как волна света или звука.

Олтаржевский покосился на Лыкова и чуть поджал губы. Он был обескуражен и не знал, что возразить.

– Дмитрий Иванович, – вступил в разговор сыщик, – а почему Филиппов сначала называл свое изобретение волнами смерти, а потом – лучами?

– Так это одно и то же. Еще Герц в восемьдесят восьмом году доказал, что свет имеет волновую структуру. А вообще, поговорите с Поповым, он лучший в России специалист.

Тут снова встрял поляк, и снова неудачно:

– Господин Менделеев, простите, я опять о предмете нашего диспута. Вы назвали гипотетический элемент, из которого будто бы состоит эфир, ньютонием. Но согласитесь, что его реальное существование экспериментально не доказано!

Менделеев вспыхнул:

– Какой у меня с вами может быть диспут? Вы кто для этого?

Лыков понял, что пора уходить.

Профессор Хвольсон, крупный специалист по электромагнитному излучению, оказался более полезен. Он не стал спорить насчет эфира, ответив просто:

– А черт его знает, есть он или нет!

На вопрос о том, что на самом деле изобрел Филиппов, он ответил:

– Да, это было оружие. Несовершенное, еще на стадии прототипа, но оно уже стреляло.

– Чем, Орест Данилович? Филиппов действительно научился перебрасывать энергию взрыва на большие расстояния?

– Я не знаю, чем оно стреляло, – честно ответил профессор. – Миша в определенных вещах был скрытным. Он всего не рассказывал. Но я своими глазами видел валун, который он разбил на куски.

– Какой валун, где?

– На берегу речки Териоки. Три года назад ваша полиция выгнала Филиппова из Петербурга, и он поселился в Финляндии. И вот однажды Миша сообщил мне: «Все! Аппарат работает!» Я, признаться, не поверил. Он пояснил, что испытал его в Риге, на каком-то заводе, и убедился. Я, естественно, попросил показать. Мы дошли до реки, там лежал довольно большой камень, гранитный. Красный с черным, какие часто попадаются в тех местах. Михаил сказал: «Проверь, крепкий ли он». Нелепая просьба: камень был самый обычный и, разумеется, очень крепкий. «Приходи, – говорит, – сюда завтра утром. И увидишь, что я с ним сделал».

– И что? – собеседники профессора были заинтригованы.

– А то, – ответил Хвольсон. – Когда я утром явился, вместо валуна в речке лежали его осколки. Словно кто-то кувалдой разбил! Но такой камень не возьмешь кувалдой… Я не знаю, как Миша это смог, но он смог.

– Скажите, пожалуйста, где именно находится это место?

– Точно не помню, три года прошло. Но от дачи Беляева, где жил тогда Филиппов, вниз по течению Териоки саженей сто – сто пятьдесят. На правом берегу, там еще река делает изгиб.

– Но вы не наблюдали взрывной аппарат в действии?

– Нет.

– И принцип его работы для вас загадка?

Хвольсон разгорячился:

– Господа! Для всего ученого мира это загадка, не только для меня. Скажите, что с его бумагами? Михаил Михайлович вел лабораторные записи, там все должно быть написано. Дайте мне их, и я отвечу на ваш вопрос.

– Записи пропали, – лаконично ответил коллежский советник.

– Как пропали? А сам аппарат? Можно изучить его и разгадать принцип действия.

– Аппарат разрушен.

– Кто это сделал, какой идиот?!

– Петербургское охранное отделение вело дознание смерти Филиппова и перевезло оборудование к себе на Мойку. Разобрать сумели, а собрать обратно уже не получилось.

Хвольсон хотел сказать что-то резкое, но передумал. Вместо этого он уточнил:

– Но куда делись записи?

– Никто не знает. Часть бумаг на Мойке, но они не представляют особой ценности. Самые главные работы исчезли.

– Кто же их забрал?

– Это, Орест Данилович, мы и пытаемся выяснить. Какого вы мнения о ближайших помощниках Филиппова? Я имею в виду Разуваева и Большакова.

– Разуваев – человек серьезный. Если у кого и спрашивать о принципах действия аппарата Филиппова, то у него. А Большаков просто милый юноша. Он чем-то нравился Михаилу Михайловичу. Знаете, к пятидесяти годам тянет завести ученика, оруженосца. Который смотрит тебе в рот и говорит всем, что ты гений.

– А Финн-Енотаевский?

– Я не люблю его, он какой-то… мутный.

– Яков Грилюк?

– Видел один раз, и мне хватило.

– Что он за человек?

– Опасный тип. Не знаю, зачем Миша приблизил его. Даже внешне отвратителен. Супруга очень пугалась, когда Грилюк приходил в дом. Он же харкает кровью! Лечиться не хочет. А в доме дети, долго ли подцепить заразу? Странно все это…

– Орест Данилович, последний вопрос, и мы уйдем. Скажите, Филиппов действительно был гений?

Хвольсон задумался. Думал он долго, по лицу ходили тени. Потом сказал:

– Да. В том смысле, который вы, господин Лыков, вложили в это слово.

– А какой, по-вашему, я вложил смысл?

– Вас как полицейского интересует, мог ли Филиппов открыть новый, крайне опасный и разрушительный вид оружия. Так ведь?

– Так.

– Вот я и говорю в этом смысле: мог. Он был серьезный ученый, а не популяризатор, как некоторые думают о нем из-за журнала. И он верил в свое изобретение, а опыты подтверждали его правоту. Закончив последние эксперименты, Михаил Михайлович собирался ехать во Францию к самому Бертло. А тот – выдающийся специалист по взрывчатым веществам. Они состояли в переписке, и Бертло очень ждал результатов петербургского эксперимента. И потом, я же видел осколки камня своими глазами! Так что, господа, дело плохо. Михаил Михайлович Филиппов изобрел что-то вполне страшное. А если бумаги его пропали, то все еще хуже.

– Что же вы молчали, профессор?

Хвольсон вспыхнул:

– О чем?

– О том, что человек, враждебный правящему строю, изобретает такое!

– Укоряете, что я не стал доносить на товарища? – вне себя от гнева крикнул профессор и вскочил: – Да пошел вон, полицейская шкура!

– Пусть я шкура, – согласился коллежский советник, – но сейчас что-то вполне страшное в руках либо германцев, либо революционеров. Вы кого выбираете?

– Никого я не выбираю. А вам лучше надо было делать свою работу. Филиппов ничего не скрывал. Он сам мне говорил, что охранка следит за каждым его шагом. И что, прошляпили?

Лыков почти выбежал из комнаты, Олтаржевский едва поспевал за ним. На улице сыщик еще долго не мог успокоиться. Обозвали шкурой, а он даже в морду за это не дал. И ведь ученый прав: почему охранное отделение допустило? Почему доктора не арестовали своевременно, если держали под наблюдением?

– Мариан Ольгердович, – обратился он к поручику, когда немного успокоился. – В Ригу вы поедете во вторую очередь. Сначала ступайте в Териоки и найдите то место, которое описывал Хвольсон. Помните?

– Сто – сто пятьдесят саженей от дачи, где жил Филиппов, вниз по течению, на правом берегу, у изгиба реки.

– Правильно. Дача Беляева. Наденьте партикулярное платье. И вообще, пока ведется дознание, ходите в нем. Если тут шпионаж, нечего сверкать золотыми погонами.

– У меня нет здесь статского костюма, – растерялся поляк. – Он остался в Варшаве.

– Заведите.

– Слушаюсь, Алексей Николаевич. Я в Териоки, а вы?

– Я сегодня же выезжаю в Москву. Из Териок и из Риги шлите мне телеграммы туда, на полицейский телеграф, шифром номер три.

– У меня нет такого шифра…

– У генерала Таубе есть, он даст. Ну, прощайте!

Лыков удалился, думая, какой у поручика приятный акцент. Он всегда любил польский говор. Олтаржевский произносил русские слова как-то по-особенному и радовал слух сыщика. Вот только если ехать с ним за границу, придется делать Мариану Ольгердовичу паспорт на польское имя. Иначе вмиг разоблачат.