Глава 6
Крещение. Опала

Добрыни рядом больше не было.

Это не помешало князю успешно ходить в походы, подминая под себя то радимичей, то ятвягов, то поляков.

Снова и снова женился, отказываясь от прошлой жены, брал следующую, жены исправно рожали сыновей и дочерей. Не все дети выживали, но и тех, кто выжил, хватало – у князя Владимира помимо Вышеслава и трех сыновей Рогнеды Изяслава, Ярослава и Всеволода были еще Рогволодовский Святополк, которого он признал своим, и еще семеро сыновей, рожденных разными женами, и девять дочерей (три из них Рогнеды).

Последняя жена, болгарка, хоть и была крещена, согласилась стать супругой языческого князя. Она много рассказывала о трагедии болгарского царя Бориса, ослепившего собственного сына из-за ослушания, о том, как крестили болгар, каково это – жить крещеным.

Болеслава умела рассказывать занятно и добродушно.

В этом мире многое меняли женщины, недаром говорят, что ночная кукушка дневную всегда перекукует. Болеслава уже тяжела, почти на сносях, потому с ней только беседы вести и можно. Ее князь никогда не унижал, как Рогнеду, никогда не пытался взять силой, хотя и не любил так, как строптивую полочанку.

Во время бесед пытался понять, почему царь Борис выбрал христианскую веру. Болеслава этого не знала, но, что могла, объясняла.

Все чаще Владимир приходил к мысли, что капище ничего не решило, Киев единым не стал. А еще, что не зря все земли вокруг от сонма богов отказываются в пользу единобожия. На западе уже все крещены, на юге тоже, хазары магометане, а их каган иудей, викинги и те крестятся один за другим.

Что в этом такого, чем такая вера отличается от их родной? Всегда ли сами славяне в Перуна да Велеса верили или было иначе?

Попробовал поговорить с волхвом, что Перуну требы приносил. Спросил, всегда ли славяне верили только в этих богов. Седой суровый старик нахмурился:

– Вижу, к чему речь ведешь, князь. Да, главным был и есть Род…

Он еще долго объяснял суть верований, Владимир слушал, пытаясь осознать, что же его тревожит.

– А жертвы людские ранее приносили?

– Глупости говоришь, князь! Никогда не приносили, только кровь жертвенных животных. Так куда ее еще девать, если мясо съедается?

– А юношу христианского и его отца как же?

– Твои варяги и сделали! Тору в жертву принесли, а не Перуну, Перун человеческой крови не приемлет, только пролитую в бою.

– Почему все вокруг стали креститься, даже викинги?

– Они крестятся, а ты не смей! Береги веру своих предков, князь, ты же не только варяг через князя Игоря, но и древлянин от матери. Запомни одно: человека берегут те боги, в которых он верит, которым поклоняется. Поможет тебе на Руси христианский бог? Или иудейский? Или магометанский? Предки всегда знали, что в каждой земле свои боги, им и надо поклоняться, их законы исполнять. А ты думаешь о том, чтобы на Русь законы чужого бога принести. Кто тогда и тебя, и всех русичей защитит?

Разговор получился тяжелым, волхв обещал, что родные боги не просто откажутся помогать, если люди станут молиться чужому, они накажут отступников.

– Тебе Киевом завладеть кто помог? Иудейский бог или Перун?

Владимир хотел сказать, что предательство Блуда и глупость Ярополка, но промолчал. Но не смог промолчать о другом:

– В Киеве вдоль всего Днепра и на Почайне стоят ладьи купеческие. Самые разные – и наши, и христианские, и иудейские… Если буря налетает, то всех топит. Как и град посевы у всех одинаково бьет – и у тех, кто крестился, и у тех, кто Велесу молится. В чем разница? И солнце светит одинаково.

Волхв убеждал, что на Русской земле правят свои русские боги, но Владимир возражал:

– Наши боги правят на нашей земле, как Один или Тор, если там живешь, то им требы приносить надо. А вот те, у кого единый бог, будь то иудеи, христиане или магометане, защищает их по всей земле, и они приносят требы своему богу, а не местному, где бы ни жили.

И снова волхв предупреждал князя, что с огнем играет, боги обиды не прощают:

– Откажешься от них, пеняй на себя.

Не отказался, но расспросы продолжил. Теперь уже у служителей других вер.

Каким чудом об этом сомнении узнал иудей, неизвестно, но пришел беседовать первым.

– Один Бог есть, князь Владимир. Яхве это.

Рассказывал о главном в своей вере, о правилах поведения, о Торе, о том, что иудеи по всему свету едины.

– А Земля ваша где?

Развел руками собеседник, мол, разбросал Бог евреев по всей Земле.

– Чтобы всех в свою веру обратили? Проповедовать, как вон христиане ходят с крестами?

Снова чуть смутился иудей:

– Нет, князь, – голос вкрадчивый, тихий…

Владимир уловил, что что-то здесь не так, продолжил настаивать:

– Разве вы не учите своей вере всякого, чтобы больше единоверцев было?

– Иудейская вера – вера избранных. Нам не нужны все подряд.

– Потому в Хазарии каган и его окружение иудейское, а остальные магометане? – догадался Владимир.

– Ты прав, князь, очень прав…

– Хорошо, иди, я подумаю над твоими словами.

Он подумал.

Не так уж давно князь вынес капище за пределы теремного двора, чтобы приносить требы Перуну и другим богам вместе с киевлянами, стал приглашать лучших людей, а потом и просто желающих на дружинные пиры, сделал все, чтобы стать в Киеве своим, чтобы быть выше, но среди остальных. Он иначе не мыслил себе жизни, потому как сидеть, запершись в замке, оградившись даже от собственных горожан, это не дело. Да, князь во главе, поскольку самый сильный, самый умелый, лучший.

Так у викингов – вождь непременно лучший воин, он до самой смерти, вернее, гибели не может стать слабее, в том залог выживания племени. Люди пойдут за тобой куда угодно, если будут знать, что ты один из них, только лучший. При этом ты можешь быть предателем, подлецом, кем угодно, но самым удачливым, самым умелым, самым сильным.

Это Владимир уяснил для себя на острове у варягов навсегда. Ты можешь обмануть врагов? Хвала тебе, если это принесет пользу твоей дружине, твоему племени, твоему народу. Мало кто задумается, прав ли ты, если ты успешен.

Но если проиграешь, непременно спросят, достоин ли быть во главе.

Все законы викингов твердили, что вождь должен быть выше, но среди своих людей. Тот, кто пытается совсем отгородиться, обычно долго не живет.

Иудей предлагал ему отгородиться с самого начала, став избранным в вере. Но если князь примет иудейскую веру, то какими останутся другие русичи?

Нет, иудейская вера князю Владимиру не подходила совсем.

– Недаром вас раскидал Бог по всей Земле. Не про нас такое…

– Князь Владимир Святославич, наслышан о твоих богословских беседах. Говорят, ты о вере расспрашиваешь? Не слушай иудеев, они лживы.

Владимир смотрел на огромную шапку из яркой ткани, накрученную вокруг небольшой головы, и думал о том, кто же разносит эти слухи.

– Ты хочешь рассказать о своей?

– Если ты пожелаешь выслушать.

– Говори, – согласился князь.

Велеречивый старик подробно поведал о пророке Мухаммеде, о Коране, о прелестях загробной жизни в обществе семи десятков гурий, о свете ислама. Уже наслышанный о запретах и ограничениях иудаизма, Владимир поинтересовался запретами ислама.

Запрет кушать свинину его просто покоробил, а вот запрет на вино рассмешил:

– Да как же не пить, когда пир? Что вы на пирах пьете?

– Только воду, князь. Пьяный человек неразумен, он подобен свинье.

– Наверное, но без медов какое же веселье? Нет, все хорошо в меру, нам без медов и веселья никак. Никакие гурии твои не помогут. И с ними лучше тоже после хорошего меда дело иметь. Нет, не пойдет.

Священник обиделся, но возразить ничего не смог.

Еще одна беседа состоялась почти нечаянно. Монах-франк пришел просить разрешения проповедовать в Киеве. Ему посоветовали сначала обратиться к князю, вот он и обратился.

После долгого и тяжелого пути монах был изможден, невероятно тощ и столь же грязен. Оглядев его с ног до головы, князь вдруг приказал отмыть его, накормить и уложить спать:

– Завтра придешь, о твоей вере побеседуем, а пока прими мое гостеприимство.

На следующий день монах выглядел уже куда лучше, хотя худоба никуда не делась.

Князю только что принесли скорбное известие, что в Царьграде по глупости погиб Рагнар – желая перепрыгнуть с одного судна на другое, промахнулся, свалился между ними за борт, а тут подоспела волна, и варяга попросту раздавило бортами. Прошедший столько битв, убивший столько врагов и получивший столько ранений, Рагнар погиб нелепо.

– В этом мире жизнь человека не стоит ничего. Боги играют нашими судьбами.

Франк возразил:

– Но есть другая вера, где бог один, и он милосерден.

– К кому?

– К тем, кто в него верит.

Владимир повернулся к проповеднику всем телом, насмешливо окинул взглядом.

– Неужели достаточно всего лишь поверить и дальше жить, как пожелаешь? А если я буду жить по-прежнему? Или нужно приносить какие-то жертвы? Тогда чем твой бог отличается от наших?

– Жертвы не нужны. Достаточно жить по божьим заповедям.

– Каким?

Монах мгновенно ожил, в его глазах появился блеск, морщины на худом лице разгладились…

Слушая перечисление заповедей, данных Моисею, князь хмурился. Впрочем, он и не дослушал:

– Все это же говорят и наши волхвы. Никто не призывает быть плохим, только у всех требования к хорошим разное. Для Одина лучшая жертва – убитые враги, для Перуна кровь черного петуха, для Велеса вон ковш с зерном… Если я буду жить по заповедям твоего бога, он защитит меня от всего – от беды, от разорения, от пожара, от болезней, от засухи? От чего еще защитит – от врагов, от убийств? Но как он может защитить меня от меча того, кто в него не верит? Как он защитит тебя, если я вот прямо сейчас приставлю к твоему горлу нож?

Владимир сделал резкое движение, и острие клинка впрямь уперлось в горло франка.

– Ну?

Тот замер, беззвучно шепча молитву.

– Князь! Князь Владимир Святославич! Княгиня Болеслава сына родила! – Голос повитухи звенел радостью.

Клинок опустился, по шее франка потекла капелька крови.

Владимир, не отрываясь, смотрел в темные глаза проповедника:

– Это твой бог тебя спас?

Тот только пожал плечами, с трудом переводя дыхание:

– Пути Господни неисповедимы.

Князь только махнул рукой, но у двери обернулся:

– Никуда не уходи, поговорить хочу.

Франк закивал:

– Дождусь, князь, дождусь.

– Куда ты денешься! – усмехнулся в усы Владимир.

Он вернулся к разговору, с порога озадачив монаха заявлением:

– Цареградского императора Василия Болгаробойцу так прозвали за то, что ослепил пятнадцать тысяч болгар. Своих же – христиан. Я не спрашиваю, куда смотрел ваш бог, когда столько христиан пострадало, ответь: бог покарал византийского императора?

– Так ведь не убил, а лишь ослепил…

Франк просто не знал, что ответить.

Владимир фыркнул досадливо:

– Да им легче было бы погибнуть, чем слепыми век доживать! А родным каково? Значит, не покарал? Живет император, как жил…

Римлянин, наконец, нашелся:

– Так это же греческий император!

Князь изумленно уставился на собеседника:

– У вас что, боги разные?

– Нет, один, но по греческому обряду…

– У Одина всюду требования одни, у Перуна тоже. Вы же о равенстве пред богом твердите? А ваш император Оттон и мухи не обидел? Все заповеди соблюдал?

– Но грех отмолить можно…

Честно говоря, священник уже раскаялся, что ввязался в спор с князем, тот задавал крайне неудобные вопросы.

– Император Оттон как только нагрешит, начинает молиться? А после боя как же?

– Не он один, за него монахи молятся.

Голубые глаза прищурились:

– Он платит монахам золотом, чтобы те за него грехи отмаливали?

– Не совсем так…

– Один требует души убитых врагов, Перун воинской доблести, Велес труда, а ваш бог… золота? Потому в ваших храмах столько золота?!

Франк снова что-то мямлил, но князь уже не слушал, он прикрыл глаза, сделал выпроваживающий жест:

– Иди… Совсем уйди. Верно отец сделал, что вашу веру с запада не принял. И не смей болтать на торжище или на улицах, узнаю – по частям домой отправлю. Уйди сам и другим накажи, чтоб не появлялись.

Через несколько дней князь вдруг вызвал к себе Дедильца.

– Поедешь к Добрыне в Новгород с моим наказом.

Дедилец заданию подивился, но приказ исполнил точно.

Не менее удивился и Добрыня Никитич, кто бы не удивился, услышав этакое:

– На маленьком острове близь острова Харальда живет монах Авраам. Срочно привезти к князю. Ему сказать одно слово, мол, Владимиру про веру поговорить нужно. Иначе монах не поедет.

– Знаю я того монаха, только к чему он князю?

Дедилец руками развел:

– Не ведаю.

Он же и отправился на островок, привез, но не одного Авраама, вместе с ним был мальчонка лет десяти. Едва глянув на мальчика, Добрыня вздохнул:

– Гудрун действительно сына родила. Авраам, не вези его в Киев, отнимет. Оставь у меня.

– В Гнездово оставлю, там есть кому присмотреть до моего возвращения. Если в срок не вернусь, вернется Андрей к тебе, отправишь его на остров.

Непогода задержала монаха с мальчиком в Новгороде на три недели, провожал его уже крещеный Добрыня Никитич, а сопровождал крещеный Дедилец. Велика сила слова, произнесенного от души умным человеком.

Князь Владимир поселил Авраама в Вышгороде, приезжал на беседы, но о его сыне ни разу речь не зашла, князь не подозревал о существовании мальчика.

– Как ты монахом стал?

– Я до восемнадцати лет калечным жил – ходить не мог. А потом пришел к нам проповедник, о Христе рассказывал, новой вере учил. Я поверил, крестился, молился, и вот… Как на ноги поднялся вдруг, так и пошел, чтобы до Валаама добраться, в обители в монахи постричься.

– Зачем?

Глаза князя просто впились в изможденное лицо монаха. Тот не смутился, ответил спокойно:

– Чтобы и свои, и чужие грехи отмолить. В том числе твои, князь Владимир Святославич.

– Я тебе золото дать должен?

– Нет, мне не нужно золото.

– Но ведь монахи его берут с удовольствием? Мне священник, что с запада пришел, это подтвердил.

Монах покачал головой:

– Нет, князь, монахи не берут. Хотя и среди священников стяжателей немало. В том тоже наши грехи. И их отмаливать кто-то должен. Потому и живу в скиту.

– Почему нельзя отмолить в Киеве?

– Здесь суета, а с богом говорить душой нужно, без людской суеты вокруг.

Некоторое время Владимир сидел молча, Авраам не мешал князю думать. Наконец тот задал следующий вопрос:

– Вы все говорите, что бог един, но называете его по-разному и молитесь тоже. Магометане вон приходили, тоже все твердили про наказы, про то, что жить праведно надо…

Авраам рассказывал о пророках, о Моисее, об Иоанне Крестителе, о пришествии Мессии…

– Ты откуда так хорошо все знаешь, если живешь далеко на острове? Тебе рассказали те, кому рассказали в Царьграде?

Какой-то свет вмиг озарил лицо Авраама:

– Ты задал очень важный вопрос, князь. Я знаю не от тех, кто пришел из Царьграда. На Руси есть те, кто слышал все от учеников первого ученика Христа.

– Что? Каких учеников?

Авраам рассказывал об Андрее Первозванном, о его путешествии по будущей Руси, о том, что он оставил своих учеников на Валааме, на Соловецких островах и еще много где.

– И их не уничтожили?

– Нет.

– Почему? Они должны были учить своей вере тех, среди кого жили, или она тоже избранная?

– Нет, не избранная, она для всех. Учили. Не все выжили, но если ты подумаешь над тем, что говорили эти последователи, то поймешь, что не столь уж их речи отличны от вашей веры.

Монах объяснял суть оставленного апостолом Андреем учения, и князь понимал, почему не убили его последователей.

– Как прощение за грехи вымолить?

– За тебя отмолят, князь. Ты только дальше не греши. Живи по совести да для себя пойми, в чем грешил.

– А прежние грехи как же? Ты на печи лежал, там грешить не получалось, а я жил – девок портил, детей рожал, предавал, приказывал убивать и сам убивал… Это как?

– Если поймешь, в чем был грешен, покаешься, бог и простит. Он милостив к раскаявшимся грешникам, даже более милостив, чем к праведникам.

– Так лучше сначала нагрешить, чтобы бог больше любил тебя?

– Грешить сознательно – худший грех, такой едва ли простится.

Слово за словом, беседа за беседой, спор за спором, в которых не было победителей, были только раздумья после…

– Жаль, что тебя не слышит Добрыня, он немало подобного мне твердил в детстве.

– Он все это уже слышал и крестился.

– Что?! Добрыня крещен?

– Да, князь, то его выбор.

– А… свинину есть можно?

– Что? – изумился вопросу монах.

– Свинину ваша вера есть позволяет? Или какие еще есть запреты?

– Посты есть, когда не стоит мясо кушать, но и в такие дни многим дозволяется.

– Но запреты-то есть? Говори прямо, не юли.

– Есть, но они для разумного человека исполнимы. Мужеложество, скотоложество и прочее запрещено…

– А заповеди, разве они не те же, что у франков?

– Те же, ведь мы же христиане. Но что тебе не нравится в заповедях, князь?

– Не возжелай жены ближнего своего… – расхохотался Владимир.

– Да, в этом, князь, ты грешен сверх меры. Даже я не отмолю.

– В какой земле защищает вас ваш бог?

– В любой.

Наступил день, когда Владимир объявил:

– Крести и меня тоже.

– Этого не могу сделать здесь, нет с собой того, что нужно.

– А где есть? – нахмурился князь, которому страшно не нравились все эти нелепые ограничения и правила.

– В церкви в Киеве.

После крещения, проведенного без шума и огласки, Владимир заговорщически сообщил Аврааму:

– Боярина с важным делом в Царьград отправил – невесту там найти. Небось за некрещеного не отдали бы царскую дочь, а за христианина теперь отдадут. – И уже серьезно добавил: – Сыновей крестить хочу всех, чтоб с детства в этой вере были.

– Вышеслава Добрыня крестит, если будет готов. А остальных… твоя воля, князь.

Рогнеда не могла поверить своим ушам:

– Как это – крестил? Князь стал христианином, то его дело. Но как он мог крестить княжичей без моего ведома?!

– Да, княгиня. Он отец… – развел руками боярин, принесший эту весть.

Князь крестил всех сыновей от старшего Изяслава до новорожденного Глеба. За сыновей других жен Рогнеда не переживала, но своих!.. Представить, что ее сыновья стоят на коленях перед разрисованными досками и молятся… Или что они готовы подставить одну щеку, если их уже ударили по другой! Или что могут иметь всего одну жену.

Нет, пожалуй, вот это ей подходило. Она страдала из-за множества женщин у Владимира. Не раз думала над этим и поняла, что, будь у князя единственной, стала бы не просто послушной, но лучшей женой в мире. Однако князь не знал удержу, помимо четырех жен (как только куда-то девалась одна, например, как Наталья уходила в монастырь, он тут же брал новую) держал еще множество наложниц, даже в Вышгороде, если ему что-то не нравилось у Рогнеды, просто уходил к своим наложницам.

Можно ли такого любить?

Конечно, нельзя, но она любила. Проклинала себя, пыталась справиться, но любила. И точно знала, что он тоже любит. Женщины такое душой чувствуют, к тому же князь всегда возвращался. Возвращался, чтобы снова попытаться унизить, поссориться, взять ее силой, а потом умирать от восторга и счастья в ее объятьях. С обеих сторон это была трудная любовь, делающая их счастливыми и несчастными одновременно. Но справиться с собой оба не могли, вот и мучились.

Но что будет теперь?

Князь христианин, значит, у него не может быть несколько жен. Кого он выберет из тех, что есть? Уж, наверное, не ту, с которой ему так трудно.

Крещение Владимира значило крах жизни для Рогнеды. У нее оставались только дети, но князь и их крестил!

Как он мог так поступить, даже не спросив ее, мать детей?! Вот чего ради вдруг увезли в Киев Изяслава. Сын слишком мал, чтобы понять, что произойдет. Ярослав и Всеволод и вовсе ничего не поймут.

Беда пришла, откуда не ждали…

Рогнеда приехала в Киев сама без вызова. И пришла не к князю, а к старшему сыну.

– Пойдем со мной.

– Куда?

Но мать объяснять не стала.

Они отправились недалеко – к капищу, которое соорудил сам же Владимир.

Рогнеда положила руку на плечо мальчика:

– Посмотри, княжич Изяслав. Это твой настоящий бог – Перун. Тот, которому поклонялись твои деды князья-воины Святослав и Рогволод. Твои прадеды, твои предки. Ты не можешь предать его в угоду ромеям, для которых главное – золото.

– Почему ты здесь? – голос князя был строг как никогда.

Она даже не оглянулась, осталась стоять, как стояла, только чуть дернула плечом:

– Я приехала к своим сыновьям.

Владимир подошел ближе, уловил запах трав от ее волос, с трудом сдержал себя от желания зарыться в эту уже отросшую рыжеватую гриву, опрокинуть Рогнеду прямо здесь, снова испытать ее сопротивление и ее страсть. Его голос стал глух.

– Я тебя не звал.

Рогнеда все же повернулась, зеленые глаза сверкнули бешенством:

– Я княгиня, а не рабыня, а потому могу ездить и без вызова. Я приехала к своим сыновьям.

Стояла прямая, готовая биться до последнего.

Будь они не посреди Киева и не на капище, действительно взял бы ее силой. Но пришлось сдержаться и коротко приказать идти в терем:

– Поговорить хочу.

– Пойдем, Изяслав…

Князь пришел следом, гнать Изяслава не стал, видно, не до того, но разговор начал не сразу – не мог подобрать слова.

Объяснил, что крестился, выбор веры обсуждать не станет, детей крестил всех, для них так лучше, но теперь нужно кое с чем разобраться.

Рогнеда слушала, ничем не выдавая своих мыслей. Она уже поняла, что услышит что-то более неприятное, чем крещение детей без ее согласия.

Так и есть.

– Я теперь христианин, не могу иметь несколько жен. Должна быть одна и крещеная, чтобы обвенчаться с ней по христианскому обряду.

Чего она ждала, что предложит и ей креститься, чтобы можно было это сделать? Да, именно этого. Ждала, пытаясь понять, готова ли на такую жертву.

А услышала иное.

Владимир сообщил, что намерен жениться на царской дочери, а Рогнеде предложил тоже креститься и после того стать… женой боярина Дедильца. Не имя возмутило Рогнеду, она знала Дедильца, он хороший человек, умный, честный, хотя и провел князя с его людьми тайными путями на Полоцк, он был бы хорошим мужем.

Но креститься, чтобы стать боярыней? К чему же было называть ее княгиней?

– Ты предлагаешь мне стать рабыней?

– Какой рабыней? – не понял ее князь. – Да не рабыня ты! Назвал же княгиней при всех.

– А теперь предлагаешь стать рабой твоего бога?

– Да. Разве это так страшно?

Рогнеда вскинула голову:

– Наши боги нас рабами не кличут. Нет, князь, ты можешь делать, что хочешь, но не я. В Полоцке у отца царицей была, здесь, хоть и недолго, княгиней, снова рабыней стать не хочу.

Не зная, что ответить, он круто повернулся и вышел вон.

Изяслав изумленно смотрел на мать:

– Почему отец хочет отдать тебя другому?

– Потому, что хочет взять другую жену.

Это было непонятно. Княжич многого не понимал в отношениях родителей и вообще во взрослой жизни. Ярославу проще, у того есть Блуд, у наставника как у мужчины спросить можно, а его наставник только и знает буквицам учить да пальцем в какие-то письмена тыкать. Изяслав и не против бы, но буквицы чужие, запомнил их все, но что читал – не понимал.

– Эта жена хочет жить в этом тереме вместо тебя?

– Не только, сын.

– И ты ничего не можешь поделать?

Несколько мгновений Рогнеда молча смотрела в пустоту, потом тряхнула головой:

– Могу! И сделаю.

Изяслав почему-то понял, что спрашивать не стоит – не ответит.

Неужели действительно боги распорядились так, чтобы она всю жизнь уступала Владимиру и терпела от него обиды и даже надругательства? Сердце женщины захлестнула смертельная тоска, хотелось выть, метаться по опочивальне, кого-нибудь избить…

Рогнеда долго была не в себе, на ее счастье, князь ушел, потому не видел свою жену вот такой – с остановившимся взглядом, искаженным досадой и злостью лицом. Постепенно княгиня опомнилась, стало уже не просто больно, а горько. Взял силой, опозорил, убил отца, мать, братьев, теперь не считается с ее честью, на ложе кого только не бывает… Ну почему у нее такая доля?!

Убить себя? А дети? Сыновья еще совсем малы, как они без матери? И вдруг пришло решение – убить Владимира! Вся тоска последних лет, вся горечь, вся обида вылилась в это страшное решение.

К этому подтолкнул и неожиданный, страшный по своей сути подарок. Купец привез большой ларец, скорее короб. Перекупил у кого-то, но больше ничего толком сказать не мог, кроме как:

– Это из Полоцка, княгиня. Не твое ли?

Короб был и впрямь полоцкий и принадлежал когда-то ей. Потрепанный, побывавший, видно, во многих руках, из всех серебряных запорных пряжек осталась всего одна… А внутри…

Увидев, Рогнеда с трудом сдержала слезы. Щедро одарила купца, купила у него всякой ненужной всячины, выпроводила, заперлась в опочивальне и дала волю слезам, перебирая содержимое короба.

Там оказался ее свадебный наряд, который готовила для свадьбы с Ярополком до начала всех бед. Конечно, украшения пропали, кое-что даже с самой одежды оборвали, но основное сохранилось.

Надо же случиться такому, чтобы именно это вернулось к ней теперь, когда судьба решалась! Переполненная чаша опрокинулась…

Владимир приехал в Вышгород вскоре. Он собрался уходить на болгар и просто не мог не побывать у Рогнеды. Князь не боялся погибнуть в бою или по пути, но знал, что вернется обратно уже с женой либо невестой, значит, больше не сможет бывать в этой опочивальне, пахнущей травами, как и волосы ее хозяйки.

Держался так, словно ничего не произошло, словно не было этого унизительного для Рогнеды разговора в Киеве. Просто старался об этом не думать. Владимир позволил княгине увезти Изяслава в Вышгород, но остальных мальчиков оставил, как и прежде, в своем замке. Блуд учил Ярослава ходить, Всеволод уже хорошо держался в маленьком седле. Там же воспитывались и остальные княжичи от других жен, братьям лучше вместе.

Владимир не стал говорить Рогнеде, что намерен, возвращаясь в Киев, забрать с собой и Изяслава, ему тоже лучше вместе со всеми.

Он мог ничего не говорить, Рогнеда все почувствовала сердцем. Поняла, что это последняя их ночь, что у нее единственная возможность расквитаться за все – и за счастье, и за причиненную боль.

За первое расплатилась сполна, такой страстной Владимир ее еще не знал, оттого было в сто раз больней расставаться.

Ночь близилась к рассвету, последнему рассвету, который они встретят в объятьях друг друга, – это понимали оба.

Рогнеда смотрела в полутьме опочивальни на такое красивое и любимое лицо и просто не могла совершить задуманное. Нож в ее руке дрожал как осиновый лист на ветру. Но внутри уже вызрело страшное решение: если не хочет принадлежать только ей, то не будет ничьим! Оскорбленная женщина, готовая мстить за свою поруганную честь, за бесконечные измены мужа, за гибель родных, не думала о том, что потом будет с ней самой… Рогнеда не заметила капнувшей со щеки слезы.

Князь вдруг открыл глаза и перехватил ее руку с кинжалом.

– Ты?! Ты что?!

Клинок со звоном полетел на пол, а Рогнеда метнулась к стене, по привычке прикрываясь меховой накидкой.

Владимир никак не мог осознать, что произошло:

– Ты хотела меня убить?!

И тут княгиня выпрямилась, в ней снова заиграла кровь древнего рода:

– Да! Ты уничтожил мой род, полонил землю моего отца, но теперь не любишь ни меня, ни моего младенца! – Она не смогла бы объяснить, почему говорила только об одном сыне, точно и не было двух других, младших.

– Чего тебе не хватает?! Злата, серебра, скоры, челяди – всего вдоволь. Княгиней назвал…

И тут случилось совершенно непонятное, Рогнеда вдруг… разрыдалась. Наружу выплеснулась давнишняя женская обида:

– Ты… с другими… свадьбу… А меня… только насильно… Даже наряда… не было…

Владимир, как и многие мужчины, не переносил женских слез, сначала опешил:

– Какого наряда?

Рогнеда окончательно залилась слезами:

– Сва-адебного-о-о…

Глупее ничего не придумать – только что желала его убить, мстя за свою сломанную судьбу, а укорять стала из-за какого-то наряда! Но это выплеснулось само собой, как последняя капля в переполненной чаше становится первой, когда выливается.

Почему-то вид плачущей Рогнеды окончательно рассердил князя, на миг показалось, что она такая же, как все. Швырнул в сторону что-то, попавшее под руку, даже не заметил что, закричал:

– Тебе свадебный наряд нужен?! Надень его и станешь ждать меня вечером здесь же. Только это будет твой последний вечер! В том наряде и похороню!

Владимир выскочил из опочивальни, сам не сознавая, что делает, метнулся по терему, пугая гридей и холопов. Крушил все, что попадалось под руку, таким князя никогда не знали. Он мог быть ярым, даже бешеным, но чтоб так…

А у Рогнеды слезы вдруг прекратились сами собой. Нет, она не испугалась, страха почему-то не было, была опустошенность, вместо ужаса предстоящего почему-то наступило спокойствие. Владимир взял силой, полюбив, она покорилась, а теперь вот платит за эту покорность. Надо было убить его в первый же день, хотя бы за родных отомстила. Теперь убить уже не сможет, а он сможет, дети без матери останутся, да еще одного ребенка она снова под сердцем носит…

Княгиня долго сидела, глядя в пустоту, потом вдруг велела позвать к себе старшего сына. Мальчик еще мал, чтобы ему объяснять родительские споры. Гладя светлую головку ребенка, Рогнеда снова лила слезы. Никого на свете у нее нет, только вот эти мальчишки, но они слишком малы, чтобы защитить свою мать, о девчонках и говорить нечего – крохи. И тут Рогнеда решилась – она должна уехать от князя, забрав с собой всех пятерых детей, пусть живет со своими новыми женами, сколько бы их ни было. Но для этого надо, чтобы сегодня вечером Владимир не выполнил своего обещания.

Добрыня долго терпел, чтобы поднять на своих плечах племянника, даже благодарности не заслужил в ответ, но это не важно. Она также сделает все, чтобы поднять Изяслава и остальных сыновей. Трое сыновей плечом к плечу, может, и четвертый будет… И пусть князь Владимир сидит в Киеве со своими женщинами и льстивыми боярами! Они ему много сыновей нарожают. А ее сыновьям не нужен Киев. Они полоцкие княжичи, таковыми и останутся. Она поднимет Полоцк заново и княжество тоже, ее сыновья станут сильней своего отца!

Но для этого сначала нужно выжить, потому как князь на подъем меча легок, ох как легок…

Рогнеда приказала достать из своих коробов сшитый для не состоявшейся свадьбы с Ярополком наряд. Примерила – впору, точно и не родила четверых детей. От последней беременности толстеть пока не стала, надеть можно. Старательно нарядилась, снова кликнула к себе маленького Изяслава. Сын поразился наряду матери:

– Ой, мамо, какая ты красивая!

Та едва сдержала слезы, нет, она не должна плакать, сейчас не должна. Достала припрятанный меч, вложила в руку сына:

– Изяслав, послушай меня. Когда сюда войдет отец, шагнешь ему навстречу и скажешь: «Думаешь, ты тут один ходишь?»

– И все? – Глаза ребенка довольно блестели, ему дали в руки настоящий меч, который тяжело не только поднимать, но и просто держать, но мальчик готов терпеть. Только не понимал, зачем матери надо пугать отца. Но послушался, встал в углу, дожидаясь.

Ждать пришлось недолго, Владимир действительно был крайне зол на жену и решил казнить ее прямо на ложе. Но навстречу ему вдруг шагнул Изяслав. Голос мальчика дрожал, но он смог заслонить мать от отцовского гнева, дрожащим голоском произнес, что велела Рогнеда. Владимир замер, потом с досадой отшвырнул в сторону свое оружие:

– Да кто ж думал, что ты здесь?!

Рогнеда смотрела на мужа широко раскрытыми сухими глазами. Так и врезалось ему в память – красивая, но точно каменная жена и сын, поднявший меч против отца.

Князь выскочил из опочивальни и больше туда не возвращался. Всю ночь он прометался по одинокому ложу, скрипя зубами и разрывая на части одежду, попавшую под руку. Что теперь делать с Рогнедой – не мог придумать. Оставлять в Киеве княгиню, поднявшую руку на мужа, да еще и привлекшую к своей мести сына, князь не мог. И он впервые поведал о своих бедах боярам. Никогда прежде не делал этого, но сейчас Добрыни рядом не было, вот Владимир и решился. Пусть, как скажут бояре, так и будет.

Жизнь княгини спас Блуд, это он доказал, что убивать Рогнеду несправедливо, она хорошая мать. Но и держать в Киеве тоже нельзя. Блуд предложил выделить Рогнеде ее удел и отправить туда вместе с сыном, вставшим против отца.

Рогнеде передали волю мужа на следующий день, она выслушала молча, не удивляясь, что не казнили. Но когда Блуд сообщил, что княгиня поедет в новый град Изяславль в полоцкой земле только со старшим сыном Изяславом, не удержалась:

– А Ярослав?! А Всеволод?!

Блуд сокрушенно покачал головой:

– Они, княгиня, останутся здесь, у отца.

– Не-ет… нет, я заберу их с собой!

– Княгиня, не спорь с волей князя, можешь и этого дитя лишиться.

Рогнеда схватила Блуда за руку, умоляюще заглянула в глаза:

– Помоги! Помоги взять детей!

Кормилец Ярослава снова сокрушенно покачал головой:

– Не навлекай на себя новой беды, княгиня, и так едва отстояли… Езжай с одним Изяславом, там видно будет…

Глаза Рогнеды полыхнули зеленым огнем, губы сжались:

– Хочет меня сыновей лишить?! Не выйдет, я его самого их лишу!

Блуд вдруг погладил ее по плечу:

– Смирись пока, Рогнеда, смирись… – Он впервые назвал ее по имени, это было необычно, но княгиня в запале даже не заметила. Однако у нее хватило ума все же прислушаться к словам кормильца.

– Ничего, я просто выкраду и Ярослава, и Всеволода! Выкраду, дай срок, – пообещала то ли князю, то ли самой себе Рогнеда.

Владимир не выдержал и приехал попрощаться перед отплытием Рогнеды и Изяслава. Себе объяснял, что хочет обнять сына, хотя прекрасно понимал, что еще больше хочет увидеть опальную Рогнеду и услышать от нее мольбу о прощении.

Попроси Рогнеда, пообещай, что крестится, пусть даже замуж не выйдет, но станет жить в Вышгороде, Владимир простил бы. Не забыл, но простил. Изяслав еще мал, его еще можно переломить, но Рогнеду…

Красавица-полочанка была готова к отплытию, скарб уложен, осталось только подняться в ладью и отплыть, когда на берегу вдруг показался князь в сопровождении двух всадников. Сердце Рогнеды ухнуло, что он еще придумал?! Владимир вполне мог приказать Изяславу остаться, тогда она потеряла бы все.

Рогнеда многое передумала за два дня, прошедших после попытки убить князя. Поняла, что самое страшное после потери детей – потеря этого человека, пусть исковеркивавшего ее жизнь, пусть столько раз унижавшего, временами просто ненавистного, но все равно самого любимого мужчины на свете.

Только одно теперь могло отвратить Рогнеду от Владимира – боль, причиняемая им их детям. Но он хоть и никудышный отец, а сыновей не обижал. Дочерей же просто не замечал.

Князь спешился, бросил поводья гридю и направился к их ладье. Все, кто был рядом с Рогнедой, поспешили прочь. Она сделала знак служанкам, чтобы забрали девочек, а сама осталась стоять с Изяславом, положив руку сыну на плечо.

Это длилось совсем недолго, но за эти короткие мгновения Рогнеда успела понять, что если сейчас князь потребует от сына остаться, то она попросту набросится на него снова, выхватит меч и… будь что будет.

Поняла и другое: если Владимир предложит остаться ей даже ценой крещения, она согласится, потому что жить вдали от этих пронзительно-голубых глаз невыносимо совсем.

Владимир подошел, внимательно вглядываясь в лицо Рогнеды, пытаясь понять, почему на нем столько тревоги. Более внимательный мужчина понял бы, что она боится оставить сына. Но у князя в голове билась совсем иная мысль – он не желал, чтобы они уплывали оба!

– Я привез хорошего кормчего, он путь знает. И охрану еще, мало ли что.

– Спасибо, князь.

Голубые глаза не отрывались от зеленых.

Голубые просили: останься!

Зеленые молили: оставь!

Но…

Изяслав позвал:

– Мама, а мы до самого конца плыть будем?

– Не знаю…

– Вам пора! – очнулся Владимир.

– Да, князь. Прощай.

Нет, она не попросила пощадить, простить, оставить.

Не смирилась гордая Рогнеда ни со своим тогдашним бесчестьем, ни с именем Горислава, ни с необходимостью делить мужа со многими женщинами и терпеть его бесконечные попытки унизить.

Владимир с тоской смотрел вслед удалявшимся ладьям, чувствуя, что потерял что-то неизмеримо важное.

Глядя на текущую навстречу воду и слушая ее журчание, Рогнеда пыталась понять, не лучше ли было убить себя тогда, после перенесенного позора. На носу стоял Изяслав, мальчик удался в отца – высок, строен, синеглаз. Залюбовавшись сыном, Рогнеда вдруг поняла, что нет. Ведь если бы она тогда бросилась в Полоту, не родился бы Изяслав и другие дети. Ярослав и Всеволод проживут и без нее, им отец нужней, чем мать, а вот девочки, с обоих боков прижавшиеся к матери, без нее не обойдутся.

Владимир ушел в поход на болгар по просьбе византийских императоров, он делал все, чтобы не думать о Рогнеде и ее детях, вообще не думать о женщинах, но это даже в походе не получалось.

Никто не понимал, почему князь так переживает. Неужели столь сильно любит Рогнеду, что и дня без нее прожить неспособен? Так ведь не казнил же жену, легко наказал. За покушение на его жизнь должен был голову отрубить на месте или вон зверью в лесу скормить. А он лишь сослал.

Верный Дедилец попытался осторожно вызнать, но спросить у самого князя не решился, бочком подошел к Велеславу.

Тот подтвердил опасения Дедильца:

– Сам не пойму. Чего он к этой Рогнеде так прилип сердцем? Столько красивых женщин вокруг, послушных, на все готовых. Теперь и их сторониться стал, словно опасается, что любая с собой клинок на ложе принесет.

Велеслав не стал говорить, что лично проверяет каждую, которую князю на ночь предлагает.

Попробовали предложить Владимиру иное:

– Князь, может, отправить гонца?

– Куда?

– Чтоб вернул княгиню?

Владимир головой помотал:

– Нет, не нужно. Пусть там посидит, ей урок будет и Изяславу тоже.

– Жалеешь, что не казнил?

– Нет, не то. Не могу понять, ведь казалось, что она меня любит. А оказалось – ненавидит в глубине души.

Велеслав вздохнул:

– Знаешь, князь, от ненависти до любви один шаг, так ведь и обратно тоже. Рогнеда ревновала тебя к другим женщинам. Эти женщины… от них никогда не знаешь, чего ждать. Но ты не беспокойся, я теперь каждую, которая к тебе подходит, сначала проверяю, чтобы ничего с собой не принесла.

Князь поморщился:

– Я не боюсь быть убитым, даже Рогнеда не посмела, а уж у остальных тем более духа не хватит.

– Тогда что тебя беспокоит, что княгиня вдруг возненавидела? Так сам сказал: посидит там, урок ей будет, снова полюбит, и еще как!

– Они все меня любят, не только жены, женщины, все – мужчины, дети, девы, дружинники, старики… Но что если у каждого за пазухой свой камень, если эта любовь только кажется? У стариков – только пока я их содержу, у дружины – пока пиры устраиваю и щедро оплачиваю, у женщин – только пока подарки дарю и каждой лгу, что она единственная. Говорят, дети любят тебя просто за то, что ты такой сильный, за то, что ты есть. Но мой сын, который оружие получил из моих рук, мной восхищался и мне подражал, ненавидит меня настолько, что это же оружие против меня поднял. Где любовь? Чему верить?

– На этот вопрос, наверное, может ответить только бог.

Будь рядом Добрыня, тот сумел бы объяснить непонятное, но дядя далеко в Новгороде присматривал за Вышеславом и Алохией.

Удивительно, но оказалось, что с женщинами трудней справиться, чем с Ярополком. Кто мог ожидать от смирной, слабой Алохии такой твердости духа. Это все Рогнеда ее научила…

Снова Рогнеда.

Владимир даже мысленно называл ее этим именем, хотя требовал, чтобы откликалась на Гориславу. Догадывался, что все зовут Рогнедой, и только при нем с запинкой переходят на обидное имя. Он ничего не смог сделать с этой женщиной. Обесчестил, а она родила сына и мечтала отомстить.

Поселил у Алохии, чтобы еще сильней унизить, но она склонила первую жену на свою сторону и помогла той встать на ноги. Он надеялся, что Алохия унизит полочанку, причинит той боль, как умеют только женщины, но они стали сестрами…

Чего только не делал! Но Рогнеда сама остригла волосы, как у рабыни, а голову не склонила. Владимир любил и ненавидел эту женщину. Не мог без нее, тосковал, в каждой взятой на ложе красавице видел дочь Рогволода, а стоило увидеть ее саму, делал все, чтобы сломать, заставить склонить гордую голову. Рогнеда опускала, но именно опускала, а не склоняла. И как гибкая былина после урагана, выпрямлялась снова.

И вот теперь это…

Если бы сейчас Рогнеда согласилась креститься, он выбрал бы ее и обвенчался. Даже то, что отправил в Царьград боярина с необычным наказом, не помешало, сговор не женитьба, тем более императоры что-то не торопились. Между Рогнедой и всеми другими женщинами Владимир выбрал бы ее – непокорную и самую любимую женщину на свете. Но полочанка категорически отказалась менять веру сама и запретила это делать детям.

Владимир скрипел зубами: впервые Рогнеда доказала, что глупа, куда глупей, чем он думал! Ему была нужна эта вера, нужен один бог, а не десяток! Нужны послушные священники, а не строптивые волхвы, у каждого племени свои.

А она уперлась, словно чем-то обязана этим истуканам. Словно они защитили ее тогда в Полоцке, защитили ее родных или соплеменников. Где были волхвы, где были боги, которым поклонялись полочане, когда Владимир насиловал княжну? Нет, они не защитили.

Боги вообще позволяют сильным людям все, Рагнар был прав, когда твердил это.

Князь решил, что обойдется без глупой женщины, упертой и строптивой не в меру. Пусть поживет в глуши, ведь он распорядился поставить им с сыном терем далеко от Полоцка. Если умна – попросится обратно. Дочери Владимира не интересовали, а вот старший сын Рогнеды волновал. Поднявший на отца меч княжич был очень похож на самого Владимира.

Вдруг вспомнилось, как он сам не раз мечтал расправиться с отцом, особенно когда тот отправил его в далекий Новгород, а Ярополк смеялся, что на съедение диким медведям. Новгород оказался большим и богатым, и медведей на улицах не было.

Что ждет его сына? Чего он сам может ожидать от сыновей?

Князь вдруг содрогнулся при мысли, что ни один из сыновей не надежен. Даже маленькие, они волчата.

Вышеслава в Новгороде Алохия воспитала так, что и Добрыня, пожалуй, переломить теперь не сумеет. Изяслав на отца меч поднял. Святополк и вовсе чужой, это Ярополково семя, как бы Владимир ни внушал всем, что сам породил мальчика. Остальные либо совсем малы, либо чем-то нехороши.

Разве что совсем маленькие Борис и Глеб… Они еще ничего не понимают, и их мать христианка, с ней не нужно спорить. Вот кого он сможет воспитать как своих сыновей, вложить в них свои мысли, свою душу. И не доверит никакой жене, сам, все сам…

А жены… их было немало, и еще будут.

Или нет, ведь он уже христианин, а христиане не имеют много жен.

Это даже понравилось. Хорошо, что Рогнеда уехала, Владимир вдруг почувствовал, что обрел свободу. Да, он сможет жениться так, как захочет, например… например, на византийской царевне! А почему бы и нет? Разве он не князь, разве не вправе выбрать себе жену сообразно своему положению?

Вот чего не понимала (куда ей!) Рогнеда – став христианином, он стал равным многим правителям Европы, равным даже заносчивым византийским императорам. Конечно, Русь меньше Восточной Римской империи, но ведь многие государства меньше ее. Чем польский король Болеслав, тесть Святополка, лучше?

Конечно, ему, киевскому князю Владимиру Святославичу, недостает только высокородной супруги. И он получит византийскую принцессу! Какую – не важно, при дворе всегда есть незамужняя родственница. Интересно, каковы дочери у императора Василия.

Да, ради этого стоило креститься!

Мысль о скорой женитьбе на близкой родственнице, например, дочери византийского императора, так понравилась Владимиру, что он и думать забыл о Рогнеде и остальных женах. Породниться с императорской фамилией, что может быть важней!

Отъезд строптивой княгини, вернее, теперь уже бывшей княгини, больше не казался катастрофой, как и попытка маленького сына поднять оружие против отца. Изяслав просто еще мал и глуп, его Рогнеда подучила. Глупая женщина своей строптивостью сама лишила себя возможности остаться княгиней, а своего сына стать следующим князем Киева.

Выход был найден, и настроение князя поднялось. Он больше не страдал из-за полоцкой княжны.

Позже он понял, что сердце не обманешь, долго еще каждая рыжеволосая стройная девушка вызывала сердечную боль и страстное желание метнуться в Изяславль и самому привезти Рогнеду в Киев вопреки всем законам и правилам.

Отправленный в Константинополь боярин Всеволод – человек опытный в самых разных деликатных делах, не раз договаривавшийся с неудобными соперниками, вернулся так быстро, как сумел.

У князя привычно шумел пир. Над большими ямами с разведенными в них кострами на вертелах жарили целые туши, умопомрачительный запах разносился далеко по всему городу. Хватало всего – и мяса, и овощей, и пирогов, и медов, и заморских вин… Поднимали чаши и кубки, провозглашая тосты за князя, дружину, за будущие успехи… Потом тосты закончились и начался пир, когда все равно за что пить, а иногда и что.

Вовсю старались гусельники, ложкари, песенники, гостям было весело, они подпевали, снова пили, ели, даже начинали ссориться, хватая друг друга за грудки, но спорщиков тут же осаждали, наливая еще медов. Все знали, что драк у князя на пирах не бывает, того, кто заведет ссору, больше не допустят.

Дружина беспокоилась, что, став христианином, князь Владимир Святославич прекратит устраивать пиры, но он не перестал созывать гостей. Гостем мог стать любой, просто дружина сидела ближе к князю и получала лучшие куски и блюда. Но и киевляне не были обижены. Голоден или попировать не прочь? Приходи, как почуешь запах жареного мяса или просто услышишь веселый гвалт от княжьего двора. Если ты не тать, чисто одет и твердо держишься на ногах, проходи, ешь, пей, но только не задирайся.

Такие же правила князь Владимир завел везде – где князь, там и пир для всех.

Вот и теперь далече от дома поступал так же – кроме дружины позвал местных жителей (тем более быки да овцы на вертела у них же взяты).

Императоры Византии приуныли, когда против них свой же полководец Варда Фока мятеж поднял, помощь от Киева потребовалась. Князь, и без того чуявший, что дружине размяться требуется, да и другим не помешало бы, давненько в походы не ходили, откликнулся. Варду разгромили, тогда и поехал в Константинополь боярин Всеволод – князю византийскую невесту искать.

Пора бы уж и вернуться, давненько уехал. Князю Владимиру надо бы решать, куда отправляться – то ли в Константинополь за невестой, то ли обратно в Киев несолоно хлебавши. Об этом знали только близкие, остальным необязательно.

Пир был в разгаре, когда князю сообщили, что приехал боярин Всеволод Широкий.

Владимир велел звать на пир:

– Пей и ешь, небось в Царьграде таким не накормят! Потом поговорим.

Боярин ел и пил, но дело свое знал, успел рассказать, что… у императора Василия не то что дочерей, и семьи-то вовсе нет, а у его брата-соправителя девки больно молодые, им еще в куклы играть, а не замуж выходить.

Владимир начал мрачнеть, но боярин успокоил:

– Высватал я тебе, князь, сестру императорскую, царевну Анну Романовну.

– Ну-ка, ну-ка…

– Да, дочь прежнего императора Романа и его красавицы жены Феофано.

Всеволод словно в чем-то извинялся. Это насторожило Владимира, чуть прищурил глаза:

– Что не так? Вдова, с детьми или уродина?

– Нет! – почти обрадовался боярин. – Говорят, красива, мать-то красавица известная.

В этом слове прозвучало что-то насмешливое, но Владимир внимания не обратил, подогнав Всеволода:

– Не тяни!

– Детей нет, она и вовсе замужем не была.

– Так чего же?

– Двадцать пять лет царевне.

Владимир закусил ус. Двадцать пять… В таком возрасте не замужем только калека.

И снова боярин успокоил:

– У них, князь, порядок такой – царевен от себя не выдавать. Ни разу такого не бывало, чтобы царевну на сторону отдали.

– А куда ж девают?

– Во-от… – довольно протянул Всеволод, – потому и сидят до сроку, когда в монастырь отправляться пора. Или при братьях да дядьях до старости в девках живут. Бают, и царевна Анна так – добра, умна, хороша, а замуж не отдают.

– А еще хоть сватали?

– Да-а… – с готовностью подтвердил боярин, хотя понятия не имел, так ли это. – Много раз.

Владимир усмехнулся:

– Врешь. Но я верю.

Тут Всеволод вспомнил рассказы о сватовстве какой-то принцессы со стороны императора Западной Римской империи Оттона и немедленно сообщил об этом князю.

Тот приподнял бровь:

– За императора не отдали, а за меня отдать готовы?

– Готовы. Но просили время на размышления.

– Чего же размышлять, если согласны?

Всеволод развел руками:

– Князь, да ведь императорская дочка, негоже как-то сразу соглашаться.

– Сколько размышлять будут? А то я теперь крещеный, мне жен брать нельзя. Да и царевна твоя испортиться может, не первой же свежести девка.

Шутка вышла так себе, но вокруг с готовностью рассмеялись.

Владимир решил ждать ответ.

Боярин вернулся из Константинополя три седмицы назад, уже лето заканчивалось, а ответа все не было.

– Хорошо, я отправлюсь туда сам. Глупо сидеть женихом и чего-то ждать. Сыновья смеяться будут. Небось как увидит меня царевна, так сама поскорей из терема выбежит…

Он шутил, но чувствовал, как растет внутри совсем не христианское чувство злости и даже ненависти к будущей жене и ее братьям. Не будь он христианином, уже взял бы себе новую жену, а то и нескольких, но вот не может.

Но не объявлять же в Киеве, что отправляется в Константинополь торопить невесту и ее братьев? Нет, сказал, что повоевать болгар да Таврию собрался. Дружина была довольна…