Громада безлюдного пространства и непроходимые горы надежно укрывали новорожденный скит от мира. Раскольники прочно укоренились в щедром кедровом урочище, постепенно расширяя для себя границы приютившей их Впадины.

Четыре года они не покидали ее пределов. Но на пятый, в аккурат во время Великого Поста, все же пришлось снарядить ватагу из четверых мужиков в острог* на ярмарку за мануфактурой, инструментом, порохом и свинцом. Помянули добрым словом схимника, который не забыл изобразить, как из Впадины пройти к нему.

Чтобы иметь возможность менять товар, скитники еще с лета собирали самородки, мыли, наученные Лешаком, золотоносный песок, с осени взялись промышлять пушнину, в основном ценного соболя и крепкую, носкую выдру.

Путь к острогу пролегал через восточный стык Южного и Северного хребтов. Ходоки шли на снегоступах вдоль глубокой тропы-борозды, набитой горными баранами. Местами встречались их лежки, клочья шерсти, старый и свежий помет. Похоже, животные обитали здесь давно, добывая корм на малоснежных, прогреваемых солнцем террасах.

Тропа вилась по отвесным кручам, узким карнизам, нередко зависала над глубокими безднами: вниз глянешь — невольно дрожь пробирает до пят.

Наконец головокружительные участки остались позади. Путники выбрались на перевальную седловину и, перейдя на восточный склон, нашли безветренное место. Вырыли в снегу яму. Расстелили мягкие оленьи шкуры, поужинали и легли спать, прижавшись друг к дружке. Сквозь меховые одежды холод не проникал, спалось крепко. С восходом солнца, надев снегоступы, начали спуск.

Появились первые ели. По противоположному склону ущелья цепочкой, изящно прыгая с уступа на уступ, не обращая внимания на людей, продвигались хозяева здешних мест — бараны.

Сойдя на пойму большой, хотя явно уступающей размерами той, по которой раскольники уходили из Забайкальского скита, реки, путники соорудили на нижних ветвях старой березы лабаз. Сложили в него припасы для обратной дороги: лепешки, вяленое мясо, а сверху все укрыли корьем, придавили обломками сухостоин. От лабаза двинулись вверх по белой ленте реки, на которой четко выделялись многочисленные нартовые следы — оленные эвенки на ярмарку проехали. Воспользовавшись накатанной полозьями нарт колеей, ходоки сумели добраться до острога к середине следующего дня.

Располагался острог на высоком береговом куполе у подножья, изъеденного дождями и ветрами кряжа. В начале ХVII века здесь был заложен казачий пост, разросшийся со временем до деревянной крепости с двумя сторожевыми башнями: «воротной» — с выходом к реке и «тынной» — с бойницей в сторону леса. Они служили больше для устрашения, чем для огненного боя.

В этих диких и безлюдных местах острог был важным опорным пунктом для продвижения промышленного люда на север и на восток к Алдану, и дальше, на Колыму. Он издавна был известен во всей округе. В обязанность служивых также входил сбор податей и ясака с местного населения. Сюда, в начале каждой весны, по снегу, съезжались на оленьих упряжках все окрестные кочевники-эвенки и хитроглазые купцы-молодцы с Алдана. Шумное многодневное торжище проходило прямо на реке, перед крепостью.

В эти дни к десятку столбов печного дыма из острога, подпиравших остекленевший от мороза небесный свод высокими белыми колоннами, прибавлялось до двух сотен дымовых столбов из чумов понаехавших кочевников и промысловиков. Дым поднявшись до вершин горных гряд, обрамлявших острог, потоком воздуха смешивался в одну теплую белесую крышу, неподвижно зависшую над ярмаркой, словно специально для защиты многоликого торжища от стужи.

Пространство перед острогом заполняли нарты с товаром. Кругом лежали пухлые связки мягкой рухляди, туеса с мороженой брусникой, мешки с орехами, мороженой дичью, тюки с чаем и табаком, котлами и сковородами, топорами и ножами, ружьями, свинцом и порохом, гвоздями и скобами, сукнами и холстами.

Тут же ходили поп с дьячком. Читали проповеди, беседы вели, увещевали потомков многочисленного когда-то эвенкийского племени креститься в православие.

Торговые люди тоже времени даром не теряли. Поили «сердитой водой» доверчивых инородцев и скупали у захмелевших за бесценок таежные дары. С особым усердием выманивали соболей. Видя такой грабеж, скитники брезгливо отворачивались:

— Экая срамота! Не по совести поступают, а еще православные!

— Ровно басурмане какие. В прежние времена такого нечестия и в мыслях не допускалось.

А эвенки, дивясь пристрастию русских купцов к собольему меху, посмеивались над ними промеж собой:

— Лучи — глупый люди. Соболь любят, а оленя — нет. Соболь — какой толк? Мех слабый, мясо вонючий. Олень — много мяса, мех крепкий.

Непривычные к обилию народа, многоголосому гомону и пестроте скитники, чтобы побыстрее покинуть шумное скопище, не торгуясь, поменяли самородное золото и пушнину на искомый товар и ушли из острога кругами — следы путали.

Вернувшись с ярмарки, «опоганенные», не заходя в избы, долго мылись в бане, стирали облачение — скверну смывали. Доставленный товар осеняли крестным знамением.

Того, что они принесли, хватило общине на два года. В очередной поход в острог определили Изота — старшего сына Глеба, повзрослевшего сына Никодима — Елисея и Колоду, назначенного у них старшим.

На обратном пути, утром второго дня, когда скитники переходили по своим следам замерзшую речку, неподалеку от устья впадавшего в нее ключа, Елисей заметил, что впереди вроде парит, и предложил обойти опасное место.

— И то верно, прямо только вороны летают, — поддержал Изот. Но Колода, не любивший долго размышлять и осторожничать, в ответ прогудел:

— Коли давеча здесь прошли, стало быть, и нынче пройдем.

Истончившийся под покровом снега лед все-таки не выдержал тяжело груженных ходоков, и они разом оказались по грудь в воде. Течение теснило к краю промоины. Мужики без лишних слов мигом перебросали на снег тяжелую поклажу, затем освободились от снегоступов. Теперь надо было как-то выбираться самим. Первым вытолкнули на лед самого молодого — Изота. Следом Колода подсобил Елисею.

— Живо оттащите поклажу подальше и киньте мне веревку. Она сбоку торбы приторочена, — скомандовал он.

Исполнив все в точности, Изот с Елисеем принялись вытягивать из промоины старшого. Когда тот был уже по пояс на льду, закраина не выдержала скитского богатыря, скололась, а веревка выскользнула из его окоченевших рук. Подхватив добычу, течение затянуло ее под лед…

Мокрые Изот с Елисеем встали на колени и принялись истово молить Бога за товарища, но крепкий мороз быстро принудил их подняться.

Поскольку до дома было еще далеко, закоченевшие скитники решили бежать по следу эвенкийских упряжек, проехавших накануне, в надежде достигнуть стойбища, расположенного где-то неподалеку у подножья Южного хребта. Перетащив всю поклажу к приметному своей расщепленной вершиной дереву, закопали ее в снег…

В тех местах, где нартовая колея проходила по безветренным участкам леса, она то и дело проваливалась под ногами бредущих к стойбищу парней. Оледеневшая одежда хрустела и затрудняла движение. Путники, похоже, чем-то сильно прогневили Господа: откуда ни возьмись налетела густеющая на глазах поземка — поднимала голову пурга.

— Сил нет… Остановимся! — прокричал, захлебываясь ветром и колючими снежинками, Изот.

Чтобы окончательно не застыть, парни свалили прямо на нартовую дорогу ель и забрались под ее густые лапы. Дерево быстро замело. Внутри, под пухлым одеялом, стало тихо и тепло. Чтобы согреться, ребята обнялись. А над ними со свистом и воем неистовствовала разыгравшаяся стихия…

Припозднившаяся оленья упряжка, ехавшая с ярмарки, уперлась в высокий сугроб. Собаки, что-то почуяв, принялись рыться в нем. Эвенк Агирча с дочерью Осиктокан разглядели в прокопанной собаками норе меховой сапог, торчащий из хвои. Раскидав снег и раздвинув ветви, они обнаружили людей. Вид их был ужасен: безучастные лица, заиндевевшие волосы. Но люди, похоже, были живы. Переложив их на шкуры, устилавшие упряжки, эвенки развернули застывшие коробом зипуны, распороли рубахи и принялись растирать замерзшие тела мехом вывернутых наизнанку рукавиц, затем драгоценным спиртом. Грудь Елисея постепенно краснела, и вскоре он застонал от боли. А бедняга Изот так и не отошел. В чум привезли только Елисея…

Глядя на покрытое водянистыми пузырями, багровое тело обмороженного, в стойбище решили, что лучи не выживет, но черноволосая, смуглолицая, с брусничного цвета щеками, Осиктокан продолжала упорно ухаживать за Елисеем: смазывала омертвевшую кожу барсучьим жиром, вливала в рот живительные отвары. И выходила-таки парня! И даже когда «воскресший» совсем оправился, она не отходила от него ни на шаг, старалась быть рядом.

Пролетел месяц-другой. Елисею давно следовало возвращаться в скит, но молодые никак не могли расстаться. Агирча уж стал лелеять надежду породниться с высоким, статным богатырем. Но Елисей, воспитанный в правилах строгого послушания, не смел, не получив дозволения, привести в скит хоть и крещеную, но не их благочестивой веры, девицу. Поэтому, добравшись на оленьей упряжке Агирчи до приметного дерева, он раскопал поклажу и, отобрав самое необходимое, вернулся в скит.

Уже и не чаявшая увидеть его живым братия прониклась особым сочувствием к чудом уцелевшему ходоку. Погоревали о погибших, отслужили по ним панихиду. Однако, просьба Елисея дозволить жениться на эвенкийке вызвала в общине возмущение:

— Окстись! Да как ты мог удумать такое? Не по уставу то!

Влюбленный юноша совсем потерял голову. Через несколько дней он попытался вновь заговорить с отцом и матушкой, чтобы заручиться пониманием и поддержкой хотя бы с их стороны, но получил еще более резкий отказ. Будучи не в силах терпеть разлуки с любимой, он тайно ушел к эвенкам и остался жить там с Осиктокан вопреки не только желанию родителей, но и воли всей общины.

На очередном скитском сходе братия единодушно прокляла Елисея за самовластье и непочтение к уставному порядку.

Прошло еще два года. Когда снаряжали очередную ватагу в острог, Никодим, крепко переживавший за сына, обратился к Маркелу:

— Не гневайся, хочу снова об Елисее поговорить. По уставу оно, конечно, не положено в супружницы чужих, но где девок-то брать! Сам посуди, своих мало — все больше ребята родятся, а эвенки чистый народ, Никоновой церковью не порченный. Добры, отзывчивы, не вороваты — чем не Божьи дети?

— Размышлял и я о том. Книги старые перечитал. Дева-то молодец — нашего спасла!.. Думаю так: коли решится она пройти таинство переправы и дать обет, что никогда не покинет пределы Впадины, то, пожалуй, и повенчаем. Бог ведь един над всеми человеками, — согласился наставник.

Собрали сход. Долго обсуждали сей вопрос. Много было высказываний «за», не меньше «против». Но тут встал отец замерзшего Изота — Глеб:

— Братья, вдумайтесь: когда с нашими чадами случилось несчастье, эвенки не посмотрели, что они другого рода-племени — старались спасти. Теперь случилось счастье: двое нашли, полюбили друг друга — мы же губим их. Не по христиански это.

После таких слов сердца и противников смягчились.

Ватага, отправленная в острог, на обратном пути завернула в эвенкийское стойбище. Одарив Агирчу многими полезными в хозяйстве вещами, староверы увезли счастливого Елисея и его суженую в скит. Совершив все установленные обряды и повенчав по старому обычаю, молодых определили жить в поставленный накануне пристрой под крышей родительского дома. В положенный срок Бог дал новокрещенной Ольге и прощенному Елисею дочку.