Наконец на третий день бичевания* речка неожиданно круто повернула, и истерзанные путники увидели перед собой обширную лесистую впадину, защищенную с севера и юга мощными острозубыми хребтами. Более высокий, северный, венчался цепью снежных шапок, вокруг которых разбрелись отары кучерявых облаков. Над самой же падью небо было чистое, нежно-синее.

Их норовистая речка, берущая начало с ледника на дальнем, невидимом отсюда стыке хребтов, сбегая по уступам предгорий, здесь во впадине успокаивалась и дальше пошли по ней на шестах играючи. Не заметили, как отмахали несколько верст. Перед двугорбым холмом спохватились и зашли в длинную заводь, окаймленную на всем протяжении полосой белого песка. С него нехотя взлетел жирный, лоснящийся глухарь, клевавший мелкие камушки.

На светлом, как русская горница, склоне холма, покрытом могучими кедрами, подступавшими прямо к широкой речной косе, было покойно и уютно. Вокруг разлита такая вселенская тишина, что у изнуренных путников невольно возникло ощущение, будто мир сотворен здесь только что, перед самым их появлением.

— Братушки, лепота-то какая! Прямо земля обетованная, — восторженно выдохнул Глеб. — Сдается мне, что это та самая впадина, о которой сказывал схимник!

— По всему выходит, что так оно и есть. Передохнем, а там обсудим, как далее быть, — распорядился Маркел, вынимая топор, заткнутый за пояс.

Надорванная небывало тяжелым переходом, братия с нескрываемой радостью повалилась на теплый, крупнозернистый песок. Женщины принялись кто разжигать огонь, кто готовить стряпню из остатков ржаной муки и проса. А детвора, истомившаяся в тесных лодках, натаскав кучу хвороста для костра, пустилась играть в догонялки.

Самые нетерпеливые мужики, не мешкая, отправились обследовать окрестные леса. Места им открылись богатые. Изумляло обилие следов и помета дикого зверя. Как выразился охотник Игнат:

— Дичи тута — что мошкары!

— Всех пород звери есть — не оголодаем! — согласился Кирилл.

С деревьев то и дело слетали стаи непуганной дичи: спесивые тетерева, грузные глухари, бестолковые рябчики. Тараня кусты, шумно разбегались олени. Спасаясь от их копыт, из травы стремительно выпархивали куропатки. По ветвям кедров сновали жизнерадостные белки. Время от времени порывы верхового ветра срывали увесистые, смолистые шишки. Они глухо шлепались о землю, расцвеченную солнечными пятнами. Ноги мягко пружинили на толстом ковре из хвои. За холмом, в низинке, на прогалинах, окруженных елями, взор радовали заросли голубики, усыпанной матово-синими ягодами, красные россыпи поспевающей клюквы, брусники.

Понимая, что искомый скит где-то поблизости, очарованный не менее других, Маркел обратился к Никодиму:

— Каково благолепие! Здесь бы и обосноваться, да своих братьев сначала найти надобно.

Несколько растерявшийся Никодим напрягся, помрачнел. Собираясь с духом, он тяжело вздыхал, мял пальцами пучок кедровой хвои.

— Не гневайся Маркел. Взял я на себя грех, утаил, по уговору со схимником, что община та поголовно вымерла… С ярмарки к ним холеру занесли, а тут, как на грех — пурга. Люди, в пещерах безвылазно сидемши, так и перемерли один за другим. Только монаха того Бог и уберег: он в ту пору на месячное моление удалялся, а когда вернулся, узрел ужасную картину. Ладно сообразил — сразу утек… Обители их вон на той горе были, — Никодим указал рукой на каменистую плешину, видневшуюся на склоне северного хребта верстах в шести-семи. На ней легко можно было различить ряд черных точек, — Это и есть их пещерный скит. Впадина велика и зело скрыта, а пещеры, сам видишь, далеко, не опасны. Только ходить нам туда не след — потому как зараза та шибко живуча.

В этот момент с небес полились торжественные, трубные, берущие за самое сердце звуки. Они заполнили собой все пространство. Собеседники запрокинули головы и увидели журавлиный клин.

— Всевидящий Господь благословляет! — взволнованно произнес Маркел.

Собравшись у костра, братия, с надеждой глядя на наставника, взахлеб восхваляла прелести и достоинства Кедрового урочища.

— Краше и скрытней пристанища не сыскать, — поддержал Никодим.

— Ну что ж други мои, решено: скит здесь будем ставить, — подытожил Маркел.

— А как же искомый скит?

— Чужой скит — он и есть чужой.

— Ничего, и здесь обживемся, нам не привыкать, — согласился, колебавшийся до того, Пахом.

— Да что братушки обсуждать — место-то и впрямь отменное, одно блаженство жить здесь, — поддержал бодро Никодим.

— Слава Богу! Наконец-то. А то ведь, того и гляди, по земле ходить разучимся — все по воде, да по воде, — встряла повязанная до бровей черным платком словоохотливая Агафья, жена Глеба.

За ужином съели все без остатка, облизав, как всегда, чашки и ложки.

Сидевший на валежине Маркел поднялся:

— Братья и сестры, помолимся и спать. С утра за дело. Да благословит нас Господь. Аминь.

Путники наконец уразумели, что ставшая привычной бесконечная и изнурительная дорога закончилась, и даже несколько растерялись от мысли, что утром никуда не надо будет плыть. Постепенно сердца староверов наполнялись радостью от сознания, что они достигли цели и в этой тяжелой дороге не потеряли ни единого человека. Значит, и вправду шли Богом ведомые.

Истомленная продолжительным переходом община быстро угомонилась. Над становищем воцарилась тишина, прерываемая лишь всхрапыванием мужиков. Луна, разворошив тучи, осветила стан. Только два человека, охраняя покой спящих, не сомкнули глаз: Маркел и Никодим.

Летом ночи коротки. Как не устали новопоселенцы, а привычка вставать с первыми лучами солнца взяла верх. Отслужили благодарственный молебен Господу за милостивое соизволение на обживание земли новой. Продолжался он несколько часов. Мужики стояли на коленях отдельно от женщин. По завершении благодарений, дружно принялись за работу.

Подходящее для скита место выбрали саженях в ста от берега, на взгорке, где кедры росли довольно редко. Поскольку до снега оставалось всего полтора месяца, а путники были измотаны тяжелым переходом, новоселы решили ограничиться пока устройством курных землянок со стенами из сухостоин, сосредоточившись в первую очередь на заготовке припасов для зимовки.

Бабы и дети разбрелись по лесу собирать в берестяные кузова и лукошки ягоды, грибы, орехи. Ребята постарше ловили рыбу. Когда завершился Петров пост, Маркел дозволил охотникам заклать диких зверей. Из кишков оленей, заполненных молотым орехом и залитых кровью, делали колбасы. Мужики, кто по здоровее, рыли землянки, вмуровывали в печи котлы для варки пищи.

На счастье поселенцев урожай в тот год выдался редкостным. Особенно уродилась любимая всеми брусена. Ее красные, глянцевые, кисловатые ягоды обладают замечательным свойством: моченые, они не портятся годами. Поэтому хранят их прямо в кадках с водой, подслащенной медом.

Белая кувшинка, с крахмалистыми корневищами, здесь не росла, и для выпечки хлеба копали рогоз, заросли которого опоясывали все заводи: около двадцати фунтов ржи берегли на посев к весне. Нарезанные, высушенные, затем измельченные в ступе, корни рогоза давали питательную муку. Пух из его черных, как бы обгорелых, початков добавляли для тепла в подклад зипунов. Длинные листья тоже употребляли в дело: из них плели рогожи и легкие корзинки.

Первая зима, надолго поселившаяся в стынущей Впадине, прошла для скитников в тяжких трудах: наряду с будничными хлопотами с утра до вечера готовили лес для будущих построек. Материал для срубов подбирали бревно к бревну. Волочили их издалека, поскольку вокруг места, выбранного под скит, росли лишь громадные кедровые свечи в полтора-два обхвата. Иные так вымахали, что задерешь голову на вершину поглядеть — шапка валится. Вот и приходилось искать стволы потоньше на закраинах бора. Свалив подходящее дерево, одни обрубали сучья, другие шкурили, третьи по снегу веревками волочили розоватые стволы к скиту.

Зима в этих краях длинна, утомительна, а главное необычайно студена. Что бы не заморозить детей, землянки топили часто. Одна из них от огня, перекинувшегося с очага на обложенную сухостоинами стену, выгорела дотла. Слава Богу никто не погиб. Укутавшегося в уцелевшее тряпье Кирилла с супружницой и четырьмя детьми забрал жить к себе наставник: его землянка была самой просторной, с расчетом на проведение службы.

В ожидании тепла и Святой Пасхи скитники все чаще посматривали на оживающее солнце, сосульки, свисающие с крыш, прислушивались к повеселевшим голосам синиц. Наконец вокруг стволов крупных деревьев появились воронки. С каждым днем они углублялись и расширялись, обнажая лесную подстилку.

На березах из образовавшихся за зиму морозобоин начался «плач». Под ближайшими к скиту березами расставили кадки. В них, особенно когда припекало, обильной струйкой бежал сладкий березовый сок. Все с удовольствием пили его, а женщины борясь с морщинами, даже умывались по несколько раз на дню.

Как только сошел снег, первым делом раскорчевали и засеяли небольшую делянку рожью. Свободный остаток пустили под огород: благо, что семян морквы и репы было вдоволь. А там и стройка закипела. Посреди двора воздвигли красивый молельный дом. Установили старинный иконостас, привезенный в одном из ольховых, кованных железом сундуков. В центре — икона Святой Троицы в серебряной ризе. Рядом поставили особо чтимую икону Семистрельной Божьей Матери, оберегавшей их общину от бед аж от самого Ветлужского монастыря.

Семейным дома рубили отдельные. Неженатым воздвигли просторный дом с украшением в виде конской головы на охлупе. Ладные избы ставили к ограде глухим задом, лицом с оконцами к центру — «круговое поселение» в традициях общинной жизни. Для братии дома рубили из кедра, а молельню и обитель наставника из спелых бревен лиственницы. Внутри жилищ такая свежесть — не надышишься.

Потолки из тесаных плах глиной промазали, а позднее, осенью, засыпали еще и толстым слоем сухой листвы. Венцы конопатили мхом. Оконца, с крепкими рамами, затягивали тайменьевыми пузырями. В передней половине изб клали из дикого камня большие печи. Рядом подвешивали к потолку оструганные жерди-перекладины для сушки одежды и обуви. А под потолком, за печью, устраивали полати — помост для сна.

В красном углу киот с образами, а под ним широкие лавки вдоль продолговатого стола. Над ними деревянные гвозди для одежды, домашней утвари, пучков травы; небольшие полки для хранения мелких предметов. Возле домов ледники, сушильные навесы: скитники давно приноровились под их защитой сушить рыбу и нарезанное тонкими ломтями мясо. Обнесли все это временной оградой.

После работ и служб по Часослову** скитники, следуя правилам Варлаамова устава, собирались в избе Маркела. Вели душеполезные беседы. Вслух читали священное писание, жития святых, пели духовные песни и псалмы во славу Господа, милостивого к ним каждодневно. Порой под настроение слушали игру на свирели доморощенного музыканта Онуфрия, заводили на голоса старинные песни. Их знатоками и непревзойденными исполнителями были Марфа и жена Онуфрия — Ксения. Остальные душевно подпевали им.

В пору обживания нового пристанища в мир не выбирались. Работы всем хватало.

Выделывали шкуры добытых зверей, сучили волокно и на самодельных станках ткали из него полотно, шили одежды; ладили всевозможную утварь; выращивали за короткое, но жаркое лето репу и рожь. Ржи, из-за нехватки пашен, сеяли, понемногу, больше для просфоры и для выпечки в дни двунадесятых праздников. Повседневно же использовали муку из корня рогоза.

Несколько дуплистых деревьев, заселенных пчелиными семьями, разведали еще в прошлом году. В разгар лета, когда зацвели главные медоносы, оберегаясь дымарем, осторожно вынимали часть заполненных янтарным медом сот.

Так и зажили поселенцы, в трудах и моленьях, радуясь вновь обретенному надежному убежищу, воздавая Создателю благодарения.