Ранним утром, пройдя через луговину к гряде полуразрушенных гор, мичман Темный стал подниматься к верховью Студеного, проверять расставленные им самострелы. В тайге стояла редкая тишина. Лишь ворон, черный жрец, медленно и четко выговаривал свои суровые заклинания с вершины засохшего кедра.

На дне крутого распадка, разделявшего два отрога, под самострел угодила кабарожка. Раненная навылет, она лежала, зализывая раны. Увидев человека, вскочила и побежала вверх по тропе.

Сдернув с плеча ружье, мичман ринулся следом. В азарте погони охотник запамятовал, что на подъеме у него насторожен еще один самострел. Тот дал о себе знать резким колющим ударом в левый бок. Нестерпимая, жгучая боль повалила человека на землю. Кабарга обернулась на вопль ужаса и отчаяния, исторгнутый преследователем, и прибавила ходу…

Офицеров потрясла неожиданная, трагическая гибель товарища, да еще случившаяся сразу после того, как он замыслил похитить сокровища деда.

— Смерть мичмана и нам укор и наука, — сказал ротмистр.

— А мне по-человечески жаль Темного — офицер он был храбрейший, да и человек, согласитесь, неплохой. А что мысли? Мало ли какие мысли в голову приходят, — заступился есаул Суворов.

— Не согласен. Не причиняй зла никому даже в мыслях — это закон жизни, — возразил ротмистр Пастухов.

— Мой батюшка по этому поводу так говорил: «Кто на добро содеянное учинит зло, тому вековечно на огненной скамье корчиться», — добавил юнкер Хлебников.

Чтобы трагедия не повторилась, Лешак с есаулом прошли по звериным тропам и длинным посохом рассторожили все установленные мичманом самострелы. К счастью, тот возле каждого сделал на стволах двусторонние затесы.

Офицеры тем временем готовились к похоронам. По предложению юнкера прибрались в заброшенной молельне: помыли пол, стены, протерли божницу. Выгребая из углов хлам, нашли восьмиконечный наперсный крест, отлитый из серебра, с цветными каменьями по краю, сияющими как маленькие солнышки. Его помыли в щелоке, натерли до блеска и положили на аналой.

На третий день справили панихиду по убиенному и предали тело земле.

По завершении сорокоуста по предложению набожного Антона Хлебникова и далее продолжили собираться на вечерние службы. Постепенно эти службы прочно вошли в их полную забот жизнь.

После утренней трапезы принимались за хозяйственные дела. Сначала подремонтировали и отмыли саму трапезную, следом келарню. Поскольку кое-где протекала крыша, перекрыли ее. Навели, как заведено у военных, образцовый порядок на всей, местами сильно заросшей, территории монастыря. Все теперь радовало взор своей ухоженностью. И офицеры время от времени стали поговаривать о том, что этот оторванный от мира благодатный монастырь давно нуждается в хозяевах, которые вдохнут в него новую жизнь. Поэтому никто не удивился, когда Хлебников, завершая вечерню, сказал:

— Друзья, я полагаю, что, потопив струг, Господь спас наши души. Лично я решил, что мое место в монастыре. Согласитесь, господа, будет обидно, если он в полный упадок придет. Ведь здесь для жизни и работы идеальные условия. Добротные здания, земля и леса богатые. Какой смысл ехать куда-то и на пустом месте начинать?

— Кораблекрушение, монастырь, гибель мичмана — все это, похоже, не случайности, а подсказки, толчки к принятию решения, — как бы рассуждая сам с собой, проговорил ротмистр. — Может, и впрямь не стоит рваться куда-то на чужбину — кто знает, как она встретит?

— Господа, а что если нам создать здесь сельхозартель и монастырь вместе возродить? Место намоленное, Господь явно покровительствует ему. За столько лет ничто не порушено, внутри все в целости-сохранности. Сохи есть, зерна в клетях до сих пор полно. Займемся землепашеством. Школу-интернат для тунгусских детей откроем, к православию их приобщим, — размечтался есаул Суворов.

— А что, господа, может, по тайге бродит еще кто вроде нас. Им тоже нужна обитель, где приклонить голову, — сказал ротмистр.

— О чем вы говорите! Планы-то у нас иные были. Не слишком ли быстро меняем? — возмутились братья Овечкины.

— А что, у вас есть альтернативное предложение? Какое? Вернуться в гарнизон? Что нас там ждет, кроме общего дома в глухой тайге? А здесь высокая цель, можно сказать — духовная миссия. Коль не получилось защитить Отечество, так Богу послужим, — отпарировал есаул.

— Как самый младший среди вас, — опять заговорил юнкер, — я, конечно, не могу указывать. Каждый сам должен принять решение. Неволить в этом деле нельзя. Но не следует забывать, что мы сила до тех пор, пока мы вместе. Думайте! Я решение принял — остаюсь!

После недолгого молчания есаул пророкотал:

— Я с вами, юнкер.

Штабс-капитан резко поднялся:

— А чего тут раздумывать. Иных вариантов-то нет.

— Пожалуй, и мы останемся, — неожиданно дружно присоединились близнецы, разом откидывая со лба отросшие пряди.

По лицу Лешака пробежала улыбка — его это решение устраивало больше всех.