Подобревшее весеннее солнце щедро раздаривало скопившееся за долгую зиму тепло. Под жаркими лучами оседали, таяли сугробы, гремели ручьи. Обнажалась мягкая сверху, но еще мерзлая внутри земля. На вспухшей реке начался перезвон разрушающихся торосов. Собирая талую воду, она готовилась сбросить тяжелый панцирь, защищавший ее от стужи всю зиму. Ледяные поля местами уже разошлись трещинами, угловатые осколки зашевелились, расталкивая соседей, — «проснитесь».

Подтаявшая вдоль берегов «броня» не устояла, дружно тронулась и, дробясь, поползла, потянулась вниз по течению. Сначала спокойно, чинно, но, застревая на излучинах, зеленоватые льдины образовали первые заторы. Что тут началось! Сталкиваясь, они наезжали друг на друга, переворачивались, бултыхались в воде как расшалившиеся звери. А вновь, прижатые сильным течением к затору, вставали на дыбы, громоздя хрустальные замки, истекавшие на солнце прозрачными слезами. Наплывавшие сверху громады новых льдин, выталкивали «стариков» на берег. Те, что были толще и попрочней, срезали все на своем пути, тонкие же крошились, как стекло.

Купаясь в ласковых лучах, летели на родной север первые вереницы крылатых странников. Радость и ликование звучали в их надсадном крике и бередили сердце Корнея. Как бы он хотел сейчас улететь вместе с ними в родную Впадину!

Когда река вошла в берега, скитник, провожаемый всем стойбищем, переправился на свой берег и зашагал к перевалу знакомой звериной тропой вдоль речушки, вытекавшей из широкого ущелья.

Морщинистые склоны, по мере приближения Корнея к перевалу, сходились все ближе и ближе. Вскоре они ниспадали почти отвесно. В глубоких каменных складках еще лежали узкими языками пласты снега. От них веяло холодом, промозглой сыростью.

Дорога домой всегда короче, чем из дома.

Не трудно представить, какое ликование в скиту вызвало возвращение всеобщего любимца, сколько было разговоров и радости. Весть о том, что казачий острог опустел, всех поразила, но вместе с тем и успокоила. А в то, что царя убили и теперь правит не царь, а какой-то Совет, не поверили.

— Брешут всякое. И ране царей убивали, но заместо убиенного всякий раз другой садился. Как же без царя? Рассеи без царя беда!

Больше всех, не считая конечно родителей Корнея, радовались его возвращению женщины и охотники. Для первых он принес нитки, иголки и прочую мелочь, а для вторых — бесценные огнестрельные припасы. Луки ведь хороши когда сухо, а при влажной погоде тетива вытягивается, слабеет, да и сама дуга теряет упругость.

Но никто не догадывался, что возвращение Корнея сделало самым счастливым человеком русоволосую Даренку, давно тайно вздыхавшую по недогадливому парню…

Святолепный старец Никодим сидел под деревом и глядел на тропинку, когда на ней показался любимый внук. Посветлев лицом, он поднялся и шагнул навстречу:

— Здравствуй, радость моя! Красно солнышко! Чуял, что сегодня явишься…

— Доброго здоровья и долгих лет жизни, деда.

Слегка отстранив внука и внимательно оглядев, Никодим пожурил:

— Ну и погулял ты, голубчик, заставил всех поволноваться… Я уж подумал, что ты совсем эвенком стал.

Сказал это старец вроде с внушением, а глаза его сияли от радости, радости безмерной.

— Между прочим, эвенки очень даже славные люди! И тебе они премного благодарны.

— За что же честь?

— За премудрости лекарские, которым меня обучил.

— Отрадно знать, что практика моя людям на пользу идет.

Что-то мягкое, теплое коснулось ноги Корнея. Простак! Уже лежит рядом, легонько бьет хвостом и заглядывает в глаза. Корней принялся ласково поглаживать собаку, счастливо вздрагивающую от каждого прикосновения тяжелой ладони. При этом глаза Простака светились блаженством и такой бескорыстной преданностью, которая свойственна лишь собакам.

— Тоже послушать нас хочет. Мы тут с ним за зиму летопись нашего скита дописали. Все главы ему прочитал. Так что Простак у нас теперь весьма просвещенный пес. А знаешь, как он чувствует мелодию?! Совсем как человек. Запою псалмы, так он нота в ноту подвывает. Чисто дьякон вытягивает! Зимой к нам Лютый приходил. Простак поначалу не признал его, чуть было не сцепились. Здоровенный котяра, но что-то исхудал больно. Пытался покормить, так он ни крошки не взял. Так и ушел, не поев. С тех пор его не видели, следов даже не встречали… Да что я все говорю да говорю. Давай-ка, голубчик, сам рассказывай.

Внук подробно, день за днем поведал старцу о ненароком затянувшемся гостевании.

— Молодец, внучок. Рад, что ты употребил время для добрых дел, — похвалил Никодим, — без доброты человек не может зваться человеком.

Корней пробыл в пустыни всего один день, но и этого времени хватило, чтобы заметить, как сильно сдал дед за лето. Говорить стал совсем мало. Скажет слово и молчит, улыбаясь, как будто продолжает с кем-то беседовать. И выражение глаз переменилось. Стало просветленно-детским. А в глубине их залучилось нечто особенное, возвышенное, молодым недоступное.

Обратно в скит Корней уехал на Снежке, наконец, явившимся на свист. А Лютый так и не объявился…