В скиту было много пересудов о случившемся. Каждый на свой лад толковал происхождение часовни, креста у нее, озера-западни. Долго обсуждали и удивительные обстоятельства спасения Корнея.

— Смотри-ка, птица, а и та с понятием! Добро помнит! — говорили они про Рыжика.

Братия справедливо полагала, что после столь сурового урока непоседа Корней наконец угомонится. Некоторое время он и впрямь далеко не отлучался, а работы по хозяйству исполнял с особым усердием и рвением. Но душа кочевника не могла долго терпеть однообразия. Да тут еще слова отца о странной дыре разбередили воображение. Остроконечные горные пики пуще прежнего манили Корнея к себе.

Природа щедро рассыпала по склонам отрогов свои самоцветы — яркие костры увядания, последний дар щедрого бабьего лета перед зимним сном. В эту благодатную пору у Корнея, как и у перелетных птиц, возникло неодолимое желание к перемене мест, и он, отпросившись на несколько дней к деду, сызнова замыслил восхождение на самый высокий пик Северного хребта.

К хижине отшельника молодой скитник подходил в темноте. Из оконца приветливо струился мягкий золотистый свет. И таким уютным и желанным показалось ему дедово пристанище! Сколько счастливых воспоминаний таилось там, за мутным пузырем, натянутым на крепкую раму.

«Сейчас дедушка наверняка записывает глухариным пером, под тихое потрескивание фитиля в плошке, в лежащую на коленях рукопись свои наставления» — прикинул Корней и не ошибся. Все было именно так.

— Здравствуй радость моя, — встретил его дед, поднимаясь с топчана, — Ты как будто мысли мои прочел. Помощь твоя нужна. В «Травознаях» вычитал про одно замечательное растение. Судя по описанию, в наших горах оно должно расти. Посмотри, вот она эта травка изображена. Сможешь отыскать ее?

Корней просто остолбенел. Всю дорогу он изобретал убедительный повод для отлучки, а тут на тебе — дед сам отправляет в горы! И уже на второе утро, спозаранку, несмотря на то, что макушки Северного хребта за ночь покрыл снег, отправился в путь.

Достигнув злополучного провала, он обошел озеро и, вглядевшись в неровные стены, обнаружил на одной линии с часовней зияющую дыру. Но как ни напрягал Корней глаза, так и не разглядел в ней ничего похожего на привидевшуюся отцу лестницу. Зато обратил внимание на то, что трава на берегу над челом почему-то редкая, как бы вытоптанная. Корнея подмывало тщательно обследовать это место, но он понимал, что время дорого, и начал подъем к далеким белоснежным пикам, плотно скучившимся на головокружительной высоте. Узловатые, низкорослые, перекрученные ветрами и морозами пихты, отважно карабкавшиеся вместе с ним по камням, вскорости отстали. Дальше путь пролегал по обнаженным скалистым склонам. Корней поднимался медленно, осторожно обходя опасные участки, чтобы не сорваться в расщелины. К вечеру он достиг лишь кромки снежной шапки.

Солнце, на несколько минут показавшись из-за полосы туч, незаметно потонуло алой каплей в щербинке между белых зубцов. Пора было позаботиться о ночлеге, но сказочная красота заката отвлекла путника. Завороженный, он созерцал, как вершины и склоны на глазах разгораются нежнейшими переливами пурпурного и багряного цвета, плавно переходящих, со временем, в темно-лиловый и фиолетовый. Купол неба при этом излучал роскошное, медленно густеющее, зеленоватое свечение. Такого необычайного сочетания красок Корнею еще не доводилось видеть. Его душа и сердце долго не могли успокоиться от восхищения перед этой неземной красотой. Мысленно отметив место, где скрылось солнце, скитник с трепетом подумал: «Может, завтра с вершины удастся заглянуть в почивальню светила».

Унося последние отголоски дня, по небу проплыл запоздалый клин красных, от лучей невидимого уже солнца, лебедей. В сгущающейся тьме растворялось, исчезало неисчерпаемое богатство форм пиков, ущелий, отрогов. В тишине отчетливо различался звон далекого ключа. Зеленоватое небо, неуловимо меняя цвет, стало темно-фиолетовым, а вскоре и вовсе почернело. Вызрели первые звезды…

Вместе с рассветом сплошным войлоком наползли низкие тучи, но смелый путник не повернул обратно, а упрямо карабкался к скрытому за ними горному массиву. Поднимаясь все выше и выше, он с волнением ожидал момента, когда сможет дотронуться до серых туч: вдруг они такие плотные, что сквозь них он не сможет пройти?

Достигнув, наконец, облачного покрова, Корней с удивлением и облегчением обнаружил, что облака — это обычный туман, только очень густой.

С трудом на ощупь, пройдя сквозь влажную муть, он через пару часов вновь увидел синее небо, слепящий диск солнца. А внизу под ногами простиралось во все стороны белое бугристое покрывало, из которого торчали заснеженные пики хребтов, ослепительно и нежно сиявшие под синевой неба. Корней стоял на подступах к самому высокому — трехглавому.

На севере и северо-востоке просматривались еще более величественные хребты, сверкавшие серебром зубчатых корон. Все вместе это напоминало вспененные гребни речных шивер. Когда-то мать рассказывала Корнею эвенкийские предания, в которых говорилось, что за этими горами, через много дней пути — тундра: ровная земля с бесчисленными стадами оленей, а еще дальше — Край суши, обрывающийся в Соленое море с бесконечными полями льдов и торосов…

По мере того как он взбирался к заветной много главой вершине, хрустальный купол неба вопреки его ожиданиям не приближался, а, напротив, темнея, удалялся, становясь еще более недосягаемым. Трудно было поверить, что внизу, под сугробами облаков, сейчас пасмурно — так ярко здесь полыхало солнце, слепил глаза снег. «Вот он — мир ангелов и архангелов! Где-то выше должно быть Божья обитель» — благоговейно подумал скитник.

Гора оказалась не трех, как виделось снизу, а пятиглавой. Невесть откуда прилетевший ветер погнал по снежным перемычкам, соединяющим пики горы, седые пряди поземки. Колючие порывы все крепчали. Снег слепил глаза, бил в лицо жгучим потоком. Дивясь тому, сколь быстро переменилась погода, Корней зашел под защиту суставчатых скал-останцев, частокол которых, словно вешки, указывал дорогу к его давней мечте — самой высокой вершине. Оглядев уходящую вверх ложбину, он застыл от удивления: по ее склону медленно двигалось черное существо, похожее на человека. В этот миг налетел жесткий шквалистый ветер, и на время все потонуло в белой мгле. Когда порыв ослабел и видимость улучшилась, скитник с облегчением отметил, что видение исчезло.

«Пожалуй, лучше отдохнуть, а то мерещиться всякое стало. Да и подкрепиться пора», - решил путник и заполз в нишу у основания скалы. Метель тем временем разыгралась не на шутку. Вскоре даже ближние скалы растворились в вихрях снежной круговерти. «Как бы не пришлось возвращаться», - подумал Корней. Он привалился к податливому надуву: усталость, а главное, непривычная высота все же давали о себе знать.

Под завывание ветра незаметно подкралась дрема, приятная и неподвластная воле человека. Веки смежились…

В полусне Корнею привиделся снежный пик. Он стоял на нем почему-то босиком и тянулся руками к слепящим бокам солнца.

«Хорошо-то как! Ох как хорошо! А светило, оказывается, вовсе и не жгучее, а напротив, теплое и ласковое!»

Корней осторожно взял и понес раскаленный шар, ступая босыми ногами по острому, как бритва, гребню, но от нестерпимой боли в ступнях проснулся…

Над ним склонилось волосатое чудище с выставленными вперед, словно напоказ, желтыми зубами. Оно растирало ступни его ног ладонями с жесткой, грубой кожей.

— Господи Исусе, неужто я у пещерников?!

«Пещерник», заметив испуг, поспешил успокоить:

— Не робей, это я, Лука-Горбун… Не признал, что ли?

По тому, как медленно и отчетливо человек выговаривал слова, было понятно, что он отвык от общения.

Перед глазами Корнея сразу ожила давняя картина: горбун, с выставленными зубами и длинными, висящими до земли руками, рассказывает ему сказки. Корней мало, что понимает в них, но крупные желтые зубы невольно притягивают взор. Он не осмеливается отвести от них глаз. Боится: вдруг они выпрыгнут изо рта и укусят?

— Да, да, дядя Лука. Признал! — облегченно вымолвил скитник, — Простите, Христа ради, попервости за пещерника принял — уж больно вид у вас одичалый.

Согревшись, паренек огляделся. Они находились в сухом, теплом гроте. Саженях в семи выход, за которым свирепствовала пурга. Вдоль неровных стен угадывалась хозяйственная утварь, вороха сена. Колеблющееся пламя светильника гоняло по шероховатому своду длинные причудливые тени. Очага не было. Озадаченный, Корней поинтересовался:

— Дядя Лука, а отчего у вас так тепло?

— Ишь, пытливый какой… Ноги-то отошли, что ль? Пойдем, покажу…

Лука запалил факел, и они перешли в другой, еще более теплый зал. То, что увидел там Корней, на долго лишило его дара речи. Вокруг стояли колонны с переливчатыми потеками. С уступчатого потолка свешивались перламутровые сосульки. Навстречу им с пола тянулись остроконечные шпили, рядом росли цветы из крупных белых кристаллов. По своду зала местами высыпала изморозь из хрупких кремовых и розовых игл. Стены сплошь покрывали извилистые наплывы, очень похожие формой на щупальца невиданных животных. С одного длинного уступа свешивалась волнистая занавеска огромных размеров. Пожалуй, в воображении даже гениального художника не могло родиться такое диво.

Справа, из трещины в плитняке, била струя парящей воды. Под ней образовался горячий водоем, на дне которого лежали гладко отполированные, с янтарным свечением шарики разной величины: от ячменного зерна до перепелиного яйца.

— Боже, а это что?

— Пещерный жемчуг! Нравится? То-то!.. Я каждодневно созерцаю сию красоту…

Вернувшись в жилой грот и поев нарезанного ломтиками мороженного белого мяса куропатки, Корней поведал Горбуну обо всех значимых событиях, произошедших в скиту за последние годы. Закончив рассказ, и сам полюбопытствовал:

— Дядя Лука, как вы отыскали меня в такую метель? Ведь не видно было ни зги!

— Трудно объяснить… На все воля Божья… Мне удивительно другое: как я тебя, такого детину, дотащил сюда…

— Храни вас Бог, дядя Лука! Можно сказать, отвели от верной смерти.

По слегка побледневшему выходу пещеры собеседники поняли, что светает, но пурга не стихала.

— Экий ветрина. Еще дня два покрутит, — определил Лука.

— Неужто так долго! — расстроился Корней.

— А че горевать… Поживешь у меня…

— Не можно мне. Деда тревожиться будет.

Корней подробно рассказал Горбуну о своих недавних злоключениях на озере и о чудесном спасении. Когда очередь дошла до привидевшейся отцу лестницы, Лука загадочно заулыбался и сказал:

— Путь твой к вершине столь многотруден неспроста… Господь тебя испытует… Слабый человек давно бы отрекся от этой затеи, а ты не отступаешь. Молодец!.. Ну что ж, ежели нельзя задерживаться — собирайся… Провожу тебя …

— Вы же сказали, что еще дня два покрутит.

По лицу Горбуна вновь скользнула загадочная улыбка:

— Где мы пойдем — пурги нет.

Вконец растерявшийся скитник надел котомку. Горбун запалил факел, два запасных передал Корнею и … направился в глубь пещеры.

За поблескивающей от света факела влажной стеной зала открылась полого уходящая вниз, галерея. Ее стены покрывали натечные складки, трещины, бугры. Шли по ней довольно долго, сворачивая то влево, то вправо, то, как бы поднимались, то опускались. Однажды галерея разделилась. Более широкий рукав сворачивал вправо, но Горбун повел прямо.

— Дядя Лука, а куда правый ход?

— Тебе-то что? Иди куда ведут, — недовольно промычал тот.

И хотя Горбун не получил ответа, он не сомневался, что это ответвление ведет в пещерный скит.

Своды пещеры опускались все ниже и ниже. Рослому парню теперь приходилось идти согнувшись, и он, из-за света факела, не сразу заметил, что тьма понемногу отступает. Лишь когда Лука устало присел на корточки подле лежащей на каменном полу лестницы из жердей, молодой скитник понял, что они достигли цели.

Корней подошел к выходу. Яркий свет ослепил, парень невольно зажмурился.

— Смотри еще раз не утопни, — засмеялся Лука.

Осторожно выглянув из лаза, Корней обомлел: под ним лежало памятное озеро. В прозрачной глубине, среди серых камней, шевелили плавниками знакомые темноспинные рыбины.

«Так вот откуда чело в стене, — сообразил парень, — и лестница отцу, стало быть, не померещилась. Теперь ясно, и кто вытоптал траву на берегу, и кто оставил цветы у креста».

Лука закинул Г-образную лестницу на край обрыва. Выбравшись на плато они молча подошли к часовенке. Помолились, каждый о своем: удивительно, но здесь, несмотря на облачность, ни ветра, ни снега не было.

— Дядя Лука, может, вернетесь в скит?

— Не могу… Обет дал. Да и привык я к уединению. А главное — здесь в горах особая мыслеродительная атмосфера… Своему деду передай от меня вот это, — Лука протянул Корнею довольно увесистый комок горной смолы. — Ему для лекарственных снадобий сгодится. Скажи, что молюсь за всех вас денно и нощно: ведь от моего логова намного ближе до небесных сфер Божьей обители. Обо мне никому не сказывайте. Коли надумаешь проведать — приходи.

— Великое спасибо, дядя Лука, вам за доброту и участливость. Бог даст, наведаюсь.

Скалистые террасы, уступами спускавшиеся к лесу, вывели Корнея к знакомой тропке, ведущей к хижине деда-отшельника.