Глава двадцатая
1
Пятого января хлопоты начались с раннего утра.
Нюрка Тайнишек появилась в доме, снятом для гулянки по случаю заручения, вместе с двумя помощницами – дородной женщиной сорока с лишним лет Дарьей Пантелеймоновной и ее племянницей Мотей. Их в помощь Нюрке доставил из села Кенон Яшка Гаврилов. В кошевке они привезли полмешка рыбы, стегно свинины, ведро пельменей, еще кое-что по мелочи. От самой Тайнишек Яшка притартал муки, яиц, две четверти заранее разведенного Нюркой спирта. Помог женщинам расставить в просторной горнице столы, скамейки, табуретки, стулья.
Весь день Нюра с помощницами стряпала, жарила, парила. Когда в четвертом часу разлили по широким чашкам студень и вынесли его на холод, появился Алеха – суженый-ряженый.
Вскоре снова подкатила та же самая кошевка, и молодой парень Нюркиных помощниц увез домой, на Кенон. Взамен вездесущий Яшка привел двух наряженных молодок, и они продолжили приготовления угощения.
В пятом часу начало темнеть. Алеха, натаскавший в кухоньку дров и воды, закрыл ставни, устроил керосиновое освещение, потом балагурил с бабами, крутившимися у плиты, отпускал соленые шуточки, лез к Нюрке целоваться.
Вскоре к Сарсатскому присоединился и второй балагур – Яшка. Они таскали миски с квашеной капустой и солеными огурцами, нарезанным салом и домашней кровяной колбасой, другими закусками в горницу, расставляли их на сдвинутых вместе столах, застеленных белыми длинными холстинами. Попутно воровато прикладывались к одной из четвертей с разведенным спиртом, опрокидывая с оглядкой на кухню по стопке и заедая щепотью кислой капусты.
Первым из гостей, в начале седьмого часа, появился Мишка Самойлов, лихо выставивший на стол две бутылки сладкого вина. Пояснил, что специально добыл для бабьего удовольствия. Но на красных от жара, распаренных до пота Нюрку и молодок-помощниц никакого впечатления этим не произвел, потому удалился в сени, засмолив махорочную цигарку. Отправились перекурить и Алеха с Яшкой.
Дымя махоркой, они встречали прибывающих гостей.
Мишка-Долгарь нарисовался со своей кралей – Машкой Чубастой, плотной бабой лет тридцати с навитой челкой и крашенными хной волосами, заколотыми в шишку на затылке.
Потом с Федором Ложкиным притопал чинный и торжественный Бориска Багров, преисполненный важности от приглашения, перебиваемой нетерпением поскорее добраться до жратвы. И сытый, при виде разносолов, он готов был трескать без устали. Рядом с тридцатидевятилетним Ложкиным, заросшим по глаза пегой бородой верзилой, невысокий, отоспавшийся на мягкой перине и отъевшийся Багров казался моложе своих неполных семнадцати годков.
К семи часам с гармошкой под мышкой ввалился хмельной Мишка-Хохленок. Тут же, в сенях, развернул меха и громко заорал:
А-а, держите меня, люди,
Холостой я до сих пор.
Дайте девку мне на блюде,
А не то снесу забор!
Собравшиеся в сенях мужики ржали, но Мишка тут не задержался, прошмыгнул в дом, забазлал свои частушки там:
Ой, лю-ли, стоит береза,
А на ней – один листок.
Вы не лейте, девки, слезы,
Что я всех обнять не мог!
Вскоре появились шмыгающий носом Михаил Жеребцов и затянутый в ремни Шурка Милославский, притаранившие четыре бутылки засургученной водки «Чуринская». Одну бутылку тут же, по очереди прикладываясь к горлышку, осушили Сарсатский, Гаврилов, Долгарев и двое подошедших. Подальше от греха отослали в избу с оставшимися тремя бутылками озябшего Алеху.
В начале восьмого часа процокали к воротам копыта – приехал Тимофей Лукьянов. Яшка тут же кинулся в избу, крикнул Алеху.
Широко улыбающийся Сарсатский, раскинув руки, двинулся с крыльца к показавшемуся в калитке Лукьянову.
– Тимофей Лукич! Заждалися! Проходите! Яха, прибери коня товарища Лукьянова…
Пока Алеха знакомил своего начальника с невестой, ее помощницами, подошли еще несколько гостей, в том числе и Гроховские. Мишка Долгарь вызвал из избы Самойлова – встречать полюбовницу, Ленку Курносую. Оставив Лукьянова на попечение Нюрки, вышел во двор, накинув ватную тужурку, и Сарсатский – принимал поздравления.
– Алексей! – послышалось от ворот. В проеме калитки стояли Харбинец и незнакомый Сарсатскому высокий и могучий парень.
– Друг ты мой Николаша! – осклабился Алеха, поспешил к гостю, крепко сжал в объятиях. Отстранил Харбинца на вытянутых руках, шутливо покачал головой. – Запаздываете! Никак ты, Николаша, часы потерял!
– И часы не потерял, и со своим старым знакомым нагрянул. Знакомься, Леха. – Он мотнул головой в сторону высокого молодца. – Северьян Хряк. Мы с ем в одной камере владивостокской тюрьмы вшей кормили! Занесла в Читу судьбинушка!
Сарсатский пожал сильную руку.
– Будем знакомы, молодец. Алеха я, Сарсатский. В милиции служу.
– Северьян. От Николая наслышан.
– Давай, Леха, – перебил Харбинец, – веди к невесте. Гостинцы вручим!
– Ну, ежели гостинцы! – заржал Сарсатский и повел обоих в дом. В сенках уже никого не было. Только тяжелый махорочный дух, особо ощутимый в морозном воздухе, наполнял темноту. Нашарив дверную скобу, Алеха дернул двери на себя, и все трое ввалились в тепло, окутанные белым облаком.
– Нюра! Нюра! – весело закричал Алеха. – Давай сюда! Подарки выдают!
К дверям сгрудились все находившиеся в доме бабы, с любопытством разглядывая привалившегося к косяку Северьяна. Алеха потянул Нюрку за руку вперед.
– Вот она кака! – с напускным восхищением заахал Харбинец. – Северьян, погляди-ка, ай да красавица! Ну, Леха, подвезло тебе, подлецу!
Под хохот баб Северьян шагнул вперед, вытаскивая из-за пазухи сверток. Развернул – шаль узорчатая, камчатая.
– Это тебе, красавица, от нас! – Накинул Нюрке на плечи подарок. Смех стих – от бабьей завидучести. А хозяйка же зарумянилась, счастливо глянула на Алеху, потом на Северьяна. Да так откровенно, что даже Алеха заметил.
– А это, друг ты мой Алеха, тебе! – Харбинец вынул из кармана серебряный портсигар и, взяв Сарсатского за запястье правой руки, с хлопком впечатал ему в ладонь подарок.
– Це-це-це! Богато! – восхищенно поцокал языком Мишка-Хохленок и встряхнул гармошку:
Коля-Коля дрова колет,
Коля в клеточку кладет.
Коля шмару поджидает,
Она вечером придет!
Алеха растроганно посмотрел на Харбинца. Потом повернулся к Нюрке, оглядел ее с головы до ног.
– Прям, царевна! – засмеялся Харбинцу, избегая глазами Северьяна. И хлопнул зажатым в правой руке порсигаром по левой ладони. – А чо это мы тута стоим? За стол! За стол! Анюта! Рассаживай гостей дорогих!
Рассадка, как понял Северьян, была заранее оговорена – в центре стола, напротив виновников торжества оставались пустовать два венских стула. «Ленкова ждет!» – догадался Северьян. Тревожное предчувствие окатило сердце, но тут же унеслось, как ветерком подхваченное…
Алеха Сарсатский и Анна Тайнишек успели переодеться в дальней комнате и теперь выглядели по-праздничному.
На Нюрке – муслиновое белое платье в мелкий розовый цветочек, заколотое на груди блестящей брошкой с разноцветными стекляшками, к волосам пристроены белая прозрачная вуалетка и такая же белая бумажная роза.
Алеха сменил гимнастерку на белую рипсовую рубаху с отложным воротничком, который он выправил поверх черного пиджака. На левом лацкане красовалась, как и у Анны, бумажная роза.
– От-так парочка, лебедь да гагарочка! – поощрительно засмеялись за столом. – Чистые господа!
А Мишка-хохленок снова растянул меха гармошки:
Песня вся, песня вся,
Песня кончилася.
Взял девчонку за ручонку,
Она скорчилася!
И гуляночка пошла-поехала. Под смех и шутки выбрали посаженых отца-мать. Завертелось!
2
Помня инструкции Бизина, Ленков к застолью не торопился. Выпить и погулять он любил, но, набирая власть и следуя советам Бизина за стаканом не гнаться, убеждался, – прав старый хрыч, должен быть атаман несхожим с рядовой шушерой.
Отправив Бориску к Ложкину с наказом, чтобы его не ждали, садились за столы, Ленков остался в доме Попикова. Застелив стол чистой тряпкой и водрузив на нее маленькую пузатую масленку, разобрал, вычистил и тщательно смазал изрядно потертый кольт, загнал в гнезда барабана шесть желтых латунных патронов. С другой стороны столешницы за всем этим наблюдала Шурочка, подперев упругую щеку гладкой, оголенной до плеча рукою.
– Ты никак снова на службу собираешься? – проговорила она тягуче, когда Костя затворил щечки револьверного барабана, последний раз провел по оружию тряпкой, поднялся и привычно сунул кольт в карман полушубка.
– Еще не знаю, – многозначительно ответил Ленков. – Если будет посыльный…
– Что-то Василий Петрович глаз не кажет, – вспомнила сожителя Шурочка.
– А чо, соскучилась? – ревниво спросил Костя.
– Боюсь я чево-то…
– Не боись, любушка, семь бед – один ответ, – ласково улыбнулся, наклонившись к ней и обнимая за плечи, Костя.
– Какие это семь бед? – забеспокоилась Шурочка.
– Это ж поговорка такая! – засмеялся Ленков. Вытянув руку, щелкнул воображаемым курком. – Ежели сильно будет наседать – успокоим!
Ситникова испуганно поглядела Ленкову в глаза.
– Костя…
– Правильно сообразила, горлица сизокрылая, – усмехнулся Костя, зорко следя за выражением ее лица.
– Мы не только удалые молодчики, а еще мы и лихие налетчики! – пропел с издевочкой.
– Боже мой! – Шурочка закрыла лицо руками. – Были у меня такие догадки!..
– Как не догадаться! – засмеялся Костя уже во весь голос. – Или што, думаешь, твой Васька Попик в стороне? А откель тогда, голуба, твои наряды да колечки, сережки золотые и на столе достаток?! Долгонько, любушка, догадывалась!
– Что же будет, а?.. Что, Костя? – посмотрела она на него сквозь слезы.
– А ничево не будет! Наши в городе! И мокроту не разводи – не люблю. Иди-ка лучше ко мне, золотая, поголубимся, – он схватил Шурочку за руки, привлек к себе, жадно нашел солоноватые губы. – Любушка моя! Увезу тебя, в шелка-бархаты закутаю, золотом засыплю! Ты погоди, погоди только самую малость!..
В окно постучали.
Шурочка испуганно отпрянула от Кости, а он приник к стеклу. С улицы было темно. Но стук раздался снова. По условленным ударам Костя понял: пришел Цупко. Ленков протянул руку к висящему у дверей полушубку, потом, помедлив, скрылся в отведенной ему комнате. Обратно вышел в гимнастерке, держа в руке ремень с кобурою. Переложил в нее револьвер, снял с гвоздя шинель, надел и туго перепоясался ремнем с оружием. С полки над вешалкой достал мерлушковую папаху, хлопнул по ней костяшками пальцев.
– Ты, это… Шура, подумай над моим предложеньем… Капитал набираю. Махнешь со мною?
Из маленькой комнатки, куда убежала зареванная Шура, не доносилось ни звука.
– Подумай, девка, кем ты станешь с Константином Ленковым! – выкрикнул Костя и зло толкнул, сгибаясь под притолокой, дверь в сени.
У ворот, держа под уздцы двух лошадей, переминался под пролетающим снежком Филя-Кабан.
– Здорово, атаман!
– Здорово, Кабан!
– Пошто такой злой, а, Костя? – заглядывая Ленкову в глаза, спросил Цупко. – Обзываисси… С полюбовницей разругался, ли чо ли?
– Заткнись ты! – злясь еще больше, огрызнулся Ленков.
– Э, паря, чо-то ты в раздрай пошел! – присвистнул Цупко. – Можа, и не соваться нам на зарученье? А то такой там фурор наведем!
– Каво? Што это за «фурор»?
– Слово тако умное мне Ляксей Андреич сказал. Это, стало быть, так. Вот мы появлямся посредь самого разгара гулянки, внезапно! Это и будет фурор. Но ежели такими кислыми и злобными нагрянем – фурор уже не тот…
– Ты давай-ка лошадей заводи, поставим в конюшню, к попиковскому. А сами ножками пройдемся. Для полных твоих фуроров!
– Голова старый Бизин, а, Костя?
– Угу, заводи лошадей…
Темными кривыми улочками они спустились к мосту через Читинку, повернув направо, углубились по Набережной в сторону Кузнечных рядов. Место гулянки в темноте искать не пришлось. Не потому, что Цупко отлично знал дорогу, а потому, что в звонком морозном воздухе, когда подошли ко 2-й Кузнечной, явственно разносилась пьяная песня:
…Ска-а-акал ка-за-а-ак через да-а-алину!
– Знатно гуляют! – проглотил голодную слюну Цупко.
– Стой, Филя!
– Чево ты?
– Пойдешь один вперед, прогляди все вкруг избы, загляни в окно, понял?
– Ага… – охрипшим голосом отозвался Цупко и посеменил к дому.
Он тихо подошел к калитке, нажал железную лапку внутреннего запора, просунул голову в щель, обводя глазами темный двор. Прислушался. Кроме пьяного гомона из-за неплотно прикрытых ставень, других звуков не было.
Филя протиснулся в калитку, придерживая ее, чтобы не скрипнула ненароком, притворил за собой. Тут же от баньки отделилась темная фигура.
– Эй, кто там? – настороженный оклик прозвучал для Фили громом.
– Тьфу ты, мать твою так! А ты кто, язви тя?
– Ярица-пшеница!
– А-а… Понятно… Овес на горох! – вспомнил Цупко ответные тайные слова, про которые Косте насоветовал тот же Бизин, рекомендуя менять их на каждый сход. Кас-пи-ра-то-ры хреновы!
– Чо тут у вас, тихо?
– Куды с добром! – весело отозвался сторожок. – Ты чо, глухой?
– Дурень, твою мать! – выругался Филя, направляясь к окну с щербатой ставней. – Я про подозрительный элемент вокруг, про сыскарей!
– Не-а, – самодовольно протянул парень. – Я легулярно обхожу дом. Да и на хрена сыскарям нонешняя гулянка, кады тут и так милицанеров полно, сам жених-то кто, дядя?
Припавший тем временем к щели в ставне Цупко вдруг отшатнулся, потом снова ввинтил глаз в дырку, стараясь пошире обозреть застолье. Оборотившись от окна, недобро глянул на сторожка.
– Милицанеров, гришь, полно?
Резво поворотившись, Филя быстро вышел из калитки, оглядевшись, махнул рукой Ленкову. Тот, тоже оглядываясь по сторонам, подошел от соседнего дома к Цупко.
– Костя, – свистящим шепотом сказал Филя, – там, за столом, – сыскарь!
– Ты! Понимаешь, што несешь?! Засада?! – схватил его за грудки Ленков.
– Да не, все наши. Один он там, как перст. Говорю тебе… Я его с Фоменкой, начальником угро, видел…
– Врешь!
– Век воли не видать! Бля буду! – забрызгал слюной Филя-Кабан. – Я, Костя, ни тебе, ни себе – не враг. И на лица у меня память – будь здоров! Говорю тебе – сыскарь! В тюрьме, кады ишшо передачку Бориске таскал от Ляксея Андреича… Оне там и встречалися! Начальник угро этот, Фоменко, и вот он, что там, за столом расселся. Смекаю, что милиция, видимо, для тайны и секретности в тюрьме с энтим встречалась, как с арестантом, чуешь? Ума не приложу, как жа он к нам затесался-то?!
– Погоди гундеть! – Ленков снова оглянулся, внимательно обводя взглядом улицу. – А там как, на гулянке, зарученьи этом, черт его дери?!
– А идет себе гулянка и идет… И парень на атанде во дворе… Говорит, тихо кругом… А много народу, Костя, про твой приход ведало?
– Ты – четвертый. Бизин, я, да Сарсатский. Остальных на это зарученье купили…
– А не мог тот же Алеха разболтать? Яшке, к примеру…
– Нашел, ядрена вошь, время гадать! – встряхнул головой Ленков, тут же вперив в Цупко загоревшиеся азартом глаза. – А мы же, Филя, парни рисковые? Этот фараон-то тебя видал?
– Не, не должно быть… Нет, не видел! – твердо заявил Цупко. Глянул снова на атамана. – Э, паря! Ты чо удумал? – спросил тревожно, в нарастающем страхе.
– Там видно будет! А пока мы ж с тобой молодых проздравлять собрались! Пошли, Филя, где наша не пропадала! Но вида не показывай! Надо будет – дам знак… Вот те и фурор! – тихо засмеялся Ленков.
Он шагнул в калитку и властно сказал застывшему парню:
– Веди к черному ходу!
Дом Прасковьи Прохоровой потому и был выбран под мнимое зарученье, что имел удобные пути для незаметного появления в избе и исчезновения из нее.
Черный ход вел в чуланчик, а оттуда – в маленькую клетушку-комнатку. За дощатой переборкой пели и плясали – только она и отделяла от просторной горницы-залы. Провожатый нырнул за плотную занавеску и вернулся с Сарсатским, сразу же отославшим его обратно во двор.
– Ну, Алеха, можно и поздравить твою католическую душу? – негромко спросил Ленков, прислушиваясь к гомону за перегородкой. – Здесь твой командир?
Леха кивнул, не понимая:
– А чо, Костя, не проходишь?
– Ты мне начальничка своего веди.
3
Через пару минут из-за занавеси показался пошатывающийся Лукьянов. У него за спиной встал Сарсатский.
– Ну, – прогудел милицейский начальник. – Ик-кому я тут нужон?
– Мне ты нужон, – отвечая в тон, поднялся Ленков и протянул руку. – Здорово, Тимофей!
– Здорово… А ты к-кто? – Лукьянов тяжело плюхнулся на узенькую девичью кровать, составляющую вместе с двумя стульями и высокой резной этажеркой все убранство комнатенки.
– Я-то? – улыбнулся Костя. – Ленков моя фамилия. Слыхал небось?
– Хто? Ленков? Ха! Хто Ленков? Ты – Ленков?! – трезвея, уставился на Костю Лукьянов. – Не может быть! Да не может этого быть! – Он попытался вскочить, но Алеха удержал, надавив сверху на плечи, отчего Лукьянов снова плюхнулся на кровать, испуганно оглядываясь.
– Сиди, сиди, Тимофей! – засмеялся негромко Ленков. – В ногах правды нет. Чего соскакивать, когда уже поздоровкались… Да и вооще-то давно, Тимофей, мы с тобой знакомы…
– Чево?!
– Таво! – передразнил Костя. – Ты ж меня давече так выручил, Тимофей! Можно сказать – от верного ареста спас…
– Не было этого! – уже почти окончательно протрезвел Лукьянов, с тоской подумав о револьвере в кобуре желтой кожи на вешалке у входа.
– Как это не было?! – притворно изумился Костя. – А кто Алеху предупредил о вашем фараонском налете к портному? Вон и Алеха скажет! Ежели б не ты, Тимофей, куковал бы я щас на тюремных нарах, али того хуже… Так что, огромное тебе спасибочки!
– Куда же это я попал? – пробормотал Лукьянов, оборачиваясь к Сарсатскому.
– Здрасьте вам! В гости вы ко мне пришли, на заручение, Тимофей Лукич. Пить-гулять, нас с Анютой поздравлять! – издевательски усмехнулся Алеха.
– Ты меня, Тимофей, не пугайся. Никто ничево плохого с тобой делать не собирается. Ты – гость, я – гость. Гуляем, Тимофей!
– Слушай… Х-хм… – хрипло откашлялся Лукьянов. – Договоримся по-хорошему. Я тебя не видел, ты – меня. И разошлись в разные стороны. У меня и так из-за тебя неприятностей по службе хватает!
– Это точно! – весело кивнул Ленков. – Когда я из твоего участка деру дал, наподдавало небось тебе начальство?
– Теперь понятно, – кивнув на Сарсатского, проговорил Лукьянов, – как ты сбег. При таком помощничке…
– А ты думаешь, он у меня один? – прищурился Ленков.
– Поня-атно-о! – протянул Лукьянов.
– Это хорошо, что ты такой понятливый. Значится, подружимся!
– В шайку твою я записываться не собираюсь! – трезво и твердо выпалил Лукьянов.
– Как красиво запел, паря! – снова усмехнулся Ленков и приблизил свое лицо к Лукьянову. – Вон как ты заговорил, Тимофей… А того не ведаешь, что давным-давно ты у нас в списке. Или, думаешь, тебе мясо и яйца, масло да творожок, сало да мучица, крупа-пшеница – с неба сваливались? Это плата тебе была и наша помощь. Помощь – как человечику полезному, а плата – за лошадок, к примеру. Иль ты думаешь, што Алехе с приятелями не на чем было за продуктишками съездить, тогда, по осени?..
– Я ж думал – по-товарищески…
– А твои друзья-сыскари и нарполитсуд по-другому подумают…
– Меня все знают! Как красного партизанского командира! Объясню, поймут…
– Вышел весь красный командир! Был да вышел, – пробасил доселе молчавший Цупко. – Можа, твои объясненья и примут, но ты, паря, об другом не забывай – про женку и деток малолетних. У нас руки длинные…
– Не пугай его, Филипп, – участливо выговорил Ленков. – Тимофей, я вижу, мужик не из пугливых, много раз, как и я, смерти в глаза смотрел. Ты его, Тимофей, прости. Горячий такой он просто. Я вот про другое тебе скажу. Ответь мне, как на духу, много тебе дала новая мирная жизнь, а, Тимофей? В командирах партизанских не последним был, а теперь што? Семья с корки на корку бы перебивалась, если б не наше вспомоществование, не так? Вот и думай. И вот што еще…
Ленков засунул руку в оттопыренный карман, вытащил полную горсть монет, высыпал кучкой на этажерную полочку, перебрал пальцем, считая, досыпал в кучку из другого кармана.
– Тут тебе, Тимофей, пятьсот рубликов серебром. Это, паря, я тебе по случаю приятного знакомства на подарки жене и девкам твоим отсыпаю. Бери, бери, мы с тобой одна компания, тем более ты меня от угрозыска спас. Брат почти…
Ленков выдержал паузу, пытливо глядя на Лукьянова, потом как бы в раздумье добавил:
– Конешно, неволить и резона нет… В общем, подумай, Тимофей. А деньги возьми, чо они тебе лишние… Паче расписки же с тебя не требуется. А не нужны будут – вернешь при случае…
Поднялся со стула, хлопнул, потирая, в ладони.
– А пошто ж ты, Алеха, к столу не зовешь? Поди, уж все выпили и сожрали, черти!
Хлопнул Лукьянова по плечу.
– Пойдем, пойдем, выпьем за Алешку с Анюткой… И не дури, сам понимашь…
На подвыпившую публику появление Ленкова и Цупко произвело, конечно, не то впечатление, когда бы это на трезвую голову происходило. Но все равно, кто-то вскочил с места, громко приветствуя Костю, пьяный Бориска Багров, поддерживаемый Яшкой Верхоленцевым, лез пожимать руку. Мишка-Долгарь тут же вышел вприсядку под гармошку Хохленка, а сожительница Долгаря, Машка Чубастая, пронзительно запела-заорала:
У миленка чуб вихрастый,
Гребешочек подарю!
Почесаться с ем за баней,
Можа, и уговорю!
Нюрка Тайнишек, заскучавшая без своего кавалера, из-за стола погрозила Алехе кулаком и подхватила Машкин запев:
Ране пели за границей,
А теперя и у нас.
Юбку новую порвали
И подбили левый глаз!
Но Сарсатский отмахнулся, суетясь вокруг Ленкова, усаживая поудобнее новых и главных гостей. Тяжело опустился на свое место и Тимофей Лукьянов, пристально обводя глазами собравшихся за столом.
По знаку Ленкова Алеха пустые стулья передвинул – усадил Ленкова и Цупко почти напротив Харбинца и Хряка. Привстав, Харбинец протянул Косте руку, тот ее молча пожал. На сидевшего рядом Северьяна они не смотрели оба – ни Ленков, ни Цупко. И Покидаев почувствовал неладное.
Всем разлили водки и разведенного спирту. Сарсатский поднес Косте и Филе по полному стакану – штраф за опоздание. Ленков встал, приготовясь держать слово. Тут же, как по команде, вскочили и остальные. Это ему понравилось. Нарочито выдержав паузу, Костя повернулся к застывшим Алехе и Нюрке.
– За здоровье зарученных!
Отодвинул левой рукой стул, подошел и чокнулся с улыбающейся парочкой.
4
Северьян вдруг поймал на себе тяжелый взгляд пришедшего с Ленковым бородатого увальня, правда, тут же отвернувшегося в сторону подходившего к своему месту Ленкова, поведение которого с самого начала насторожило Покидаева. Харбинец еще сегодня хвастался, что Ленков – лучший его кореш, встрече обрадуется. А встреча вышла у них совершенно равнодушная, никакого дружеского расположения, даже в ощутимой неприязни какой-то…
Обращал на себя внимание и некоторое время отсутствовавший за столом начальник Алехи – Лукьянов. По началу застолья был весел, то и дело поднимал рюмку, в закуску вгрызался – залюбуешься! И пел со всеми, шутил… Теперь хмурый сидит. Выпил залпом полстакана, не закусывая, и водит исподлобья глазами по пьяным лицам, озабоченный, задумчивый…
– Чо-та частушек новых не слыхать! – выкрикнул Ленков, прожевывая. – Эй, кудрявая, а ну-ка, заводи! Поголосистее! Миха, жарь!
С угла стола румяная пышнотелая девка откликнулась за переливистую гармошку:
Шла я полем, шла я лесом,
Повстречалась с Ванькой-бесом.
Обмерла, а Ванька-бес
Мине за пазуху залез!
– Аха-ха-ха! – грохнули за столом. Северьян поднялся, намереваясь выйти. Шепнул Харбинцу, что до ветру.
– Куда это ты, паря? – громко спросил Цупко, от чего смех за столом прервался.
– Да я на минутку, во двор, чего ты, дядя, расшумелся, – ответил Северьян.
– Погоди-ка, присядь, пора и познакомиться, – медленно сказал в тишине Ленков. И поглядел на Харбинца.
– Кого это ты с собой привел, а, Николаша?
– Так это… Я ж тебе говорил. Старый мой знакомец, Хряк, – недоумевающе проговорил Харбинец. – Проверенный человек, наш…
– Откуда этого молодца знашь, говори? – насупился Ленков.
– Эва, да мы с ем еще во Владивостоке в одной камере парились! – выкрикнул Харбинец. – Чо чудишь-то?
– А ты што скажешь, бравенький? – уставился на Северьяна Ленков.
– А то и скажу, что шары ты залил сверх меры! Куда веселье закручиваешь?! – со злостью выпалил Северьян. – Нечево тут застолье портить, отрезвись!
– Смел ты, паря! – Ленков, не сводя глаз с Покидаева, толкнул плечом Фильку-Кабана. – Давай-ка, Филя, поведай чесной компании свои наблюдения!
– Он с начальником угрозыска за ручку здоровался! Сам видел! С Фоменкой-аспидом! Оне у начальника тюрьмы совещались! Сыскарь энто засланный! – истерично заорал здоровенный Филипп, тыкая пальцем в Покидаева.
– Ты чо несешь, Филя?! – вытаращил глаза Харбинец. – Говорю жа, мы с ем в одной камере…
– Заткни хлебало! – отрезал Цупко. – Сам небось ссучился!
– С каким Фоменкой? Дурень ты старый! Спутал, падла, сослепу, а меня в сыскари пишешь! – вскочил Покидаев, прикидывая, как пробиться к двери.
– Зырьте! Деру дать нацеливается! – крикнул, бросаясь к Северьяну, Мишка Долгарев, но тут же отлетел в угол, нарвавшись на увесистый кулак.
– А-а! Сыскарь! Фараон! Бей! Бей! – заорали, выскакивая из-за стола и бросаясь на Покидаева, сразу трое или четверо, в грохоте отшвыриваемых табуреток и женском визге. – Бей суку!!!
Северьян прижался к стене, отбиваясь руками и ногами, брошенный в лицо стакан раскровянил щеку. Ошалевший Лукьянов боком протиснулся в девичью комнатку, за ним сразу же шагнул Ленков.
– Бежишь?
Лукьянов молчал.
– И его на твой счет запишем, если заупрямишься! – бросил отрывисто Костя, перекрикивая шум и крики в зале. – Чего деньги оставил? – кивнул он на этажерку. – Забирай, заработал! И уходи. Но завтра вечером будь у Нюрки, с Алехой и придете… Наган-самовзвод мне добудь и с собой захвати – куплю!
Ленков быстро вышел в залу. И тут же страшный крик оглушил Лукьянова. В наступившей тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием мужиков, он услышал спокойный и размеренный приказ Ленкова:
– Бориска, забей этой сволочи кляп, свяжите его с Яшкой, пока не очухался. Ишь, стерва фараонская, какой разгром устроил… Чо, Нюра, испортил я тебе праздник? Не серчай, должок, стало быть, за мной, завтра верну, не обижу… Спеленали сыскаря? Тащите его в сарай! А лучше – сразу в прорубь! Не хер с ним церемоний разводить, другая у нас седня церемония… А с тебя, Харбинец, я отдельный спрос учиню, так што готовься…
– Костя! – раздался голос Харбинца. – Он жа меня первого вокруг пальца обвел, прохвост! Да я его сам изничтожу! Костя! Зуб даю! Эх-ма…
Лукьянов услышал, как поволокли тяжелое тело. Отодвинув занавесь, появился Сарсатский. Сплевывая на пол кровь, бухнулся на койку, с ненавистью поглядел на Лукьянова.
– Прячешься, мышь обоссанная! Понял, как у нас? Вот и не дергайся. Мы теперича, Тимоша, повязаны с тобой одной крепенькой пеньковой веревочкой, которую, сам знашь, где мылят…
– Кончай ты его пугать, – появился снова Ленков, теперь с Гавриловым. – Вот Яшка тебя, Тимофей, проводит до дому. И не дури. Теперь уж точно никакая партизанская слава тебе не зачтется… Да ты не бойся, гражданин-товарищ начальник! В налеты брать тебя не собираюсь. Разве что, – Костя криво усмехнулся, – подскажешь иной раз, где добрая пожива – так это прямой тебе интерес: долю иметь будешь. Ну и насчет револьверов. Куплю дорого, так што лови момент! Ну а самое главное, Тимофей, в милиции будь на виду, штоб тебя ценили. А сам ушки востри – ежели што, то Яшке или Алехе шепнешь. Особливо, ежели облава грядет или еще какой шухер. В таком разе достаток тебе обеспечен. Будешь и сыт, и пьян, и нос в табаке! Так? – Ленков засмеялся, но смех был натужный, неестественный, и он резко оборвал его, тяжело глянул на Гаврилова. – Яшка, ссыпь ему серебро в карманы! На подарки женке и девкам… И не забудь мою просьбу, Тимофей…
Лукьянов позволил ухмыляющемуся Яшке сгрузить ему в карманы галифе две пригоршни серебра, потом, втянув голову в плечи и отворачивая к стене лицо, проскочил вслед за Яшкой через залу, где бабы сгребали с разворошенных столов и с пола объедки, осколки, ложки и вилки, замывали от крови крашеные половицы. У порога накинул полушубок, нахлобучил черную овчинную папаху, ремни с кобурою наздевывал уже в темном дворе…
По дороге домой понуро молчал, с провожатым ни словом не перекинулся. Молча и разошлись в темном проулке, рядом с домишком, где обитались Лукьяновы.
Тело Северьяна Покидаева, со следами страшных побоев, истыканное напоследок ножами, его товарищи найдут не скоро.
Но когда на следующий после кровавого зарученья день Миша Баташев встречи с Северьяном в условленном месте не дождался, Дмитрий Иванович Фоменко понял: произошло непоправимое.
В долгих ночных размышлениях отыскался и правильный ответ на случившееся: губительно неумелой оказалась их конспирация в работе с секретным агентом.
Понял Дмитрий Иванович, что, скорее всего, он сам и подвел товарища под беду. Проследил мысленно всю цепочку их общения с Покидаевым – неуклюжей была встреча-беседа в тюрьме, с запущенной легендой Хряка не состыкованная. Приходить Северьяну в тюрьму для встречи не следовало. Зря он, Фоменко, это предложил. Хоть по камерам, за крепкими замками-запорами и глухими дверями сидят арестанты, а все равно за любым тюремным эпизодом догляд имеют да с волей по своему «телеграфу» перезваниваются!
Место «прокола» Дмитрий Иванович вычислил точно, в одном ошибся – когда бы точно узнал, кто сыграл роковую роль!..