Опросив Кузьмича, милиционер Карпов отправился к его пострадавшему соседу. Тот лежал навзничь на кровати с головой, обвязанной мокрой тряпкой. Глубокая ссадина украшала нижнюю челюсть, под левым глазом проступал здоровенный синяк.

Около Сергея Парфеновича суетилась с примочкой жена.

– Выйди-ка, – сказал он ей, выслушав показания Кузьмича, зачитанные Карповым. Помолчал, прижимая руку к ноющему боку, послушал боль. Потом взглянул на милиционера.

– Темнит соседушка… Эти гаврики самые что не на есть бандиты. И он с ними заодно! Они к нему в гости пришли… Да и еще – слышал, что сегодня ночью они у какого-то Степана собираются… А главным у них был такой здоровенный, с бычьей шеей, один его Костей назвал… Послушай-ка, а ежели это тот самый Ленков Костя, о котором кругом талдычут? Ты, это… в уголовный розыск дай знать поскорее, может, там про Степана этого самого, содержателя воровского притона, известно…

Растревожили Карпов предположения пострадавшего. Поспешил в свой участок, но начальства на месте не оказалось. Тогда решил немедля ехать в город, прямо в угрозыск.

Здесь Карпов никого не знал, принялся все объяснять дежурному, но получалось как-то коряво и туманно, и Карпов злился на себя.

– Николай! – кто-то тут его окликнул.

Он обернулся и увидел Ивана Бойцова, с которым был немного знаком по тому времени, когда Бойцов работал помощником у Сокол-Номоконова. Бойцов хлопнул его по плечу.

– Какими судьбами в наших краях?

– Тут, вот какое дело, Иван… Сигнал мне поступил срочный от одного человека. Насчет Ленкова…

– Ленкова?! Ну-ка, пойдем к Дмитрию Ивановичу!

У Фоменко был Баташев. Они что-то горячо обсуждали, но, увидев вошедших, смолкли.

– С Новым годом, Дмитрий Иванович! И тебя, Миша, тоже! – поприветствовал Бойцов, пожимая им руки. Карпов с начальством угро поздоровался степенно.

– Дмитрий Иванович, вот товарищ Карпов – наш милиционер на первой Чите, сигнал имеет о Ленкове.

– Так, слушаю! Да вы присаживайтесь, без стеснения…

Информацию и выводы, сделанные Карповым, выслушал внимательно.

– Когда, говорите, сборище у них? Сегодня в полночь?

– Получается, сегодня.

– Так… – Живо повернулся Фоменко к Баташеву. – Михаил, пару ребят вместе с товарищем Карповым пошли к потерпевшему. Хозяина дома, куда бандиты приходили, под наблюдение взять. Выясните все про этого Кузьмича. А я свяжусь с начальником гормилиции, приведем силы в готовность. Степан, Степан… Сыщи-ка такого на первой Чите! Там этих Степанов…

– Дмитрий Иванович! – вскинулся Бойцов. – А не портной ли это, Сидоров? Его как раз Степаном и зовут. Ну, тот, у которого в начале ноября гутаревцев накрыли! Помнишь, Миша, – обратился он к Баташеву, – неудавшийся их налет на квартиру Кровяковых? У Сидорова еще сын в карбате служит. Их обоих тогда вскоре выпустили, вроде не при чем оказались…

– Хорошо! Догадка интересная! – хлопнул ладонью по столу Фоменко. – Как понимаю, других Степанов на примете у нас нет? Так… Значит, попробуем рыбку в этом месте половить. Почти полдня у нас еще в запасе. Вот что, Иван, – скомандовал он Бойцову, – поезжай немедля в уездное управление, тоже пусть собирают подкрепление с прилегающих участков. А на пять часов вечера наметим совещание с начальниками участков, к этому времени у меня, Баташев, должен быть план дома Сидорова и подходов к нему, но, смотрите, чтобы никого там не спугнуть! И за этим Кузьмичом посматривайте…

– Товарищи, – начал Фоменко, обращаясь к собравшимся в его кабинете сотрудникам угрозыска и начальникам участков городской и уездной милиции, в чьем ведении были первая Чита, поселок Дальний вокзал, селение Кенон. – По имеющимся сведениям, сегодня в полночь, в доме первочитинского портного Сидорова по улице Нагорной состоится сход преступного элемента. Знаком кому этот портной?

– Знаем такого, – почти в голос ответили начальник городского участка с Дальнего вокзала Тряскин и начальник пятого участка уездной милиции Лукьянов.

– Выяснить мы пока смогли следующее, – продолжил Фоменко. – Доложите, товарищ Баташев, что нам известно.

– Сидоров Степан Васильевич, сорока двух лет, – начал доклад помнач угро. – Живет в собственном доме, как уже было сказано, по улице Нагорной на Чите-первой. Здесь у него и портновская мастерская. Имеет еще одну квартиру по Линейной улице в доме Тарановой, там проживают постоянно его жена и младшие дети. Но, скорее всего, сходка может состояться в доме по Нагорной. К Сидорову в портновскую приходит много людей, поэтому здесь и не столь заметен сбор. Характеризуют Сидорова, как осмотрительного и весьма хитрого человека. Портной умелый, особенно по перелицовке старых вещей…

– Эт точно, – вмешался Лукьянов. – Перелицует так, что и не подкопаешься! У него многие наши, с участка, одежку обновили…

– Ценное замечание, – усмехнулся Фоменко. – Значит, расположение дома Сидорова товарищу Лукьянову достаточно хорошо известно. Поэтому сделаем так. Вы, товарищи, – обратился он к Тряскину и Лукьянову, – берете по семь-восемь самых надежных милиционеров и окружаете дом Сидорова полукольцом с севера и запада, а со стороны города окружим мы – сотрудники угрозыска, товарищи из горучастков и милиционеры полуэскадрона горуправления. Без четверти двенадцать кольцо мы должны замкнуть. А там – ждите команду, будем действовать по обстановке. Всем все ясно? Вопросы есть? Нет. Хорошо! Тогда – до встречи…

Тимофей Лукьянов спустился по обледенелым ступенькам и подошел к забору, где его с лошадьми дожидался милиционер Гаврилов, притопывающий одеревенелыми от мороза ногами.

– Долгонько заседали, Тимофей Лукич…

– Кады дело сурьезное, Яшка, то и подход сурьезный.

– А чо такое, Тимофей Лукич? – с любопытством спросил Гаврилов, отвязывая повода от заборного столбика.

Лукьянов легко вскочил в седло, тронул коня.

– Бандитскую головку седня будем брать, – сказал он важно, хоть и полушепотом.

– Эва… – протянул Гаврилов. – И чо за головка?

– Можить, Яшка, ноне спомаем того самого Ленкова, про которого столь трендят. И его, и его дружков… В угрозыске сведения есть, что у первочитинского портного Сидорова они седня ночью собираются. Вот и накроем!

– Ишь, как! – замерзшего Яшку прямо в жар кинуло.

– А то! – надменно молвил Лукьянов, направляя коня на заворот. По Уссурийской они поехали в сторону первой Читы.

– Так, это… Тимофей Лукич, – заговорил через некоторое время Гаврилов. – Надо бы в таку важну операцию надежных мужиков подобрать.

– Само собой, – согласился Лукьянов, которого распирало от собственной значимости в предстоящем деле. Ему рисовался лихой наскок на бандитов, завершающийся громкой победой, полностью им, Тимофеем, обеспеченной.

– Так это… Тимофей Лукич… Я готов опять же Шурку Милославского и Алеху Сарсатского взять – отча-а-янные ребята!

– Ну что ж, вопроса нет, – степенно кивнул Лукьянов.

– Так я тады, Тимофей Лукич, напрямки в Кузнечные за ними и дуну?

– Давай. К одиннадцати часам чтобы были в участке. И смотри, никому ни слова, даже им – операция секретная! Скажешь, что в облаву на контрабанду собираемся, понял?

– Все так в точности и сделаю, Тимофей Лукич, не сумлевайтесь! – крикнул приободрившийся Яшка и ударил каблуками лошади под бока…

Яшка Гаврилов, двадцатишестилетний голубоглазый крепыш среднего роста, подружился с Ленковым в 1920 году, в партизанском отряде Богданова. Вместе с Костей они и рванули из отряда, не дожидаясь демобилизации, когда отгремели бои с японцами и семеновским воинством. Пару дней Яшка даже гостил у Ленкова в Новой Куке, а потом подался в Читу, где, помотавшись в поисках работы, прочитал объявление о наборе бывших партизан в милицию.

Попал в конный отряд уездной милиции, где Лукьянов был командиром. Близко сошелся в отряде с Алексеем Сарсатским. Потом оба вслед за Лукьяновым перешли в 5-й уездный участок.

Когда в декабре Ленков попался милиции в районе противочумной станции и оказался в подвале под арестом, Яшка и Леха Сарсатский помогли ему бежать, изобразив взлом Ленковым подвальной двери. С тех пор Гаврилова в ленковском окружении прозвали просто – Яшка-милиционер.

Он наметом долетел до дома шинкарки Нюрки Тайнишек, круто осадил лошадь, торопясь, завел ее во двор, где она сразу потянулась к разворошенному стогу сена. Сам поспешил в жарко натопленную горницу.

– Ба, Яха! – широко раскинул руки чуть хмельной Алеха. – Вовремя нагрянул! Давай к столу, причастимся! За Новый год по чарочке!

– Погоди, земеля! Выдь-ка в сени! – махнул рукой Яшка, не обращая внимания на сердитый Нюркин взгляд. – Дело срочное, брат!

Обеспокоенный Алеха, накинув на плечи полушубок, вышел в темные сени.

– Ну чо за паника? – спросил недовольно.

– Леха, такое дело… Ты мне скажи, собирается ли Костя в полночь к Степке Сидорову, аль в друго место сходку перенесли?

– А чо ето ты выспрашивашь? – подозрительно придвинулся к Яшке Сарсатский. – Кто брякнул? По-моему, тебя туда не приглашали…

– Кто брякнул, не знаю, но брякнули, тока не мне. Тут дело вот в чем. Угрозыску про сход известно…

– Ты чо несешь?! – Алеха схватил Яшку за грудки.

– Говорю тебе! Истинный крест!

– А ты откуда узнал?

– Лукьянова с совещания сопровождал, с полчаса как в угрозыске закончилось. Операцию наметили! У Сидорки всех заарестовать! Окружают к полуночи дом всеми силами. И нам Тимофей наказал быть, тебе и мине, вместе с Шуркой Милославским…

– Во сколь сбор объявил?

– В одиннадцать, в участке. Наказал мне, что операция секретная, поэтому вам ничево не объявлять…

– Но мы-то – могила! – засмеялся негромко Сарсатский, но тут же смешок оборвал. – Ты, Яха, проскачи до Гроховских, Мишку предупреди, чтоб не сунулся к Степке. Пущай двигает до Попикова, предупредит Костю, а потом сышет Харбинца, на Набережной, в доме Пустоволовой, тоже предупредить надобно. А я – по остальным пробегусь, пока время есть… Потом, Яха, слетай к Якубченкам в Кенон, тоже извещались нащет схода… Кстати, Костя могет и у них оказаться, тагды все ему обстоятельно обскажи!..

Владимир Иванович Якубченко, невысокий жилистый мужик пятидесяти пяти лет, старший из братьев, хорошо известных в селе Кенон, биографию имел богатую. В 1901 году за убийство спиртовоза присужден был к бессрочной каторге, которой отбыл четырнадцать годков, а когда вернулся домой, в 1915 году, то снова связался с контрабандистами, познакомился с Ленковым.

Хорошо знал, по тем же делишкам, и Цупко. Когда тот в 1917 году вернулся с Сахалина, сошелся с ним через Костю. В восемнадцатом был снова арестован при убийстве цыгана, но обвинили лишь в неоказании потерпевшему помощи, поэтому долго в тюрьме не засиделся, вскоре продолжил привоз контрабанды.

Ленков довольно часто в период с 1915 по 1917 год обитался в доме братьев Якубченко в Кеноне, так что жителям этого небольшого села молодой и удачливый спиртовоз и конокрад довольно примелькался. У кенонцев не пакостил, наоборот, всегда у него разжиться спиртишком возможность имелась. Нередко бывал Костя у Якубченко и потом, особенно во второй половине двадцать первого года зачастил.

Вот и нынче, как и предполагал Алеха, Яшка застал Костю у Якубченко. Пили чай с творожными шаньгами, печь которые Маланья Якубченко, жена младшего из братьев, была большая мастерица.

Однако у Кости и обоих братьев мигом охота на шаньги прошла, стоило Яшке выдать скверную новость насчет предстоящего схода. Яшка видел, как побледнел Ленков. Но на мгновение, не больше.

– А што, субчики-чубчики, может, вдарим по фараонам всей кодлой? – откинулся Костя к стене, развалясь на широкой лавке, застеленной связанной из лоскутов дорожкой. – Силы у нас много, стволов хватает. Они – Сидоркин дом в кольцо, а мы им – в спины!

– Откуда известно, сколь они штыков привлекут для налета! – вздохнул Якубченко-старший. – Понятное дело, что мильтонов там тьма будет…

– И мы тьму соберем!

– На милицию, Костя, в лоб лезть не надо. Волну подымем, и, к примеру, кровью умоем угрозыск, а опосля? У властей штыков!..

– Пошутил я, нешто не поняли? – Костя плеснул в стакан самогонки, залпом выпил. – С другой стороны зайдем. Покуда они портновский дом будут окружать, мы пару китайских фанз дернем! А?

– От! Це дило! – подал наконец голос и Якубченко-младший.

Без четверти одиннадцать Гаврилов, Сарсатский и Милославский уже маялись в участке, с тревогой ожидая начальника. Вполне могло оказаться, что кого-то из участников схода предупреждение не нашло – могут и влипнуть при заварушке. Хотя, с другой стороны, Алеха в отношении главного подозреваемого милицией – Сидорова, все проделал с изюминкой: никто взрослый предупредить Степана не сунулся, Алеха туда паренька малолетнего – притуповского Ваньку заслал, всучив ему для маскировки старые брюки, якобы для перешива.

Кузьмича, – не ведая, что вся волна пошла оттуда, – предупредили обычным порядком. Вечерняя темень сослужила плохую службу наблюдателям из милиции – они не засекли появление у Кузьмича курьера, пришедшего и ушедшего задами.

Лукьянов прибыл в участок пять минут двенадцатого, построил милиционеров, определил восемь человек для участия в оцеплении дома портного. Как и обещал, в список попала и пресловутая троица оборотней.

Через несколько минут группа милиционеров на рысях пошла к месту операции.

За квартал спешились, вскоре наткнулись на милиционеров Тряскина, стали разворачивать полукольцо, охватывая квартал с двух улиц. К дому Сидорова подбирались как можно тише, но вскоре местные собаки подняли такой шум, что группе Тряскина пришлось рывком влететь во двор портновского дома, где тоже сотрясал цепь здоровенный и горластый пес.

На глазах у милиционеров в доме засветили лампу, свет замерцал сквозь щель в неплотно пригнанных ставнях.

– Хозяин! – звонко крикнул Тряскин. – Выходи! Милиция!

Скрипнула внутренняя дверь.

– Чичас, чичас! – раздался из сеней совершенно не сонный голос. Загремел крюк на входной двери, она бесшумно отворилась, тускло блестнув в свете лампы, которую Сидоров держал в правой руке чуть наотлет, крашенной суриком внутренней поверхностью.

– Фамилия?! – рявкнул Тряскин.

– Сидоров, – с готовностью ответил хозяин дома. – Сидоров Степан Васильев сын…

Подошедшему Фоменко послышалась в голосе портного издевка. Может, Дмитрию Ивановичу это и показалось, но что Сидоров держался уверенно, без трясучки, – было видно яснее ясного.

– Так вот, гражданин Сидоров, имеем намерение произвести осмотр дома и двора на предмет обнаружения посторонних лиц! – громко объявил Тряскин.

– Батюшки-святки! – всплеснул руками Сидоров. – Какие посторонние?! Один, аки перст! Супруженница и та с детями в другом месте… Конешно, ежели таковая необходимость имеется, – пожалте! Проходите, не стесняйтесь, глазами своими удостоверьтесь, что ни души… Амбар, баньку осмотрите – а как и спрятался там какой-нибудь фулюган! Чичас времечко-то – ой-е-ей! Столь лихого люда по городу шастает!..

Сидоров откровенно издевался.

Дмитрий Иванович понял, что в доме у него действительно никого нет, и они не ошиблись. Тот самый это Степан, о нем речь и шла! И веселился, издевался он над милиционерами сейчас потому, что был предупрежден, как были предупреждены, заведомо узнали о готовящейся операции угрозыска и остальные бандиты. Сообщил кто-то ленковцам из своих, скрипнул зубами Фоменко, кто-то их предостерег.

– Тряскин! – подозвал он к себе начальника участка. – Осмотр проведите… Но, видимо, – мартышкин труд. Перед Сидоровым придется извиняться…

– Это я уже понял, – ответил сумрачный Тряскин, размышляющий, скорее всего, над тем же, что и Фоменко. Начучастка глухо выругался и вернулся к крыльцу. – Пройдемте, гражданин, в дом…

К Фоменко, вышедшему из ворот, подъехал на шумно фыркающем коне Лукьянов.

– Какие будут указания, товарищ начальник?

– Сворачиваемся. Людей распустите по домам.

– Выходит, ошибочка вышла?

– Да нет… Впрочем, может, и так.

– О-хо-хо… – по-бабьи протяжно охнул Лукьянов, что совершенно не вязалось с его боевым обликом и неприятно воспринялось Дмитрием Ивановичем. – Видать, у этого Ленкова всюду уши и глаза… Ловок, варнак каторжный!

– Насколько мне известно, каторги он не нюхал, а контрабандист был ушлый. Но в сегодняшнем срыве не это главное. Предупреждены бандиты оказались…

– Кем?

– Кабы знать…

– А ежели тряхнуть того хитреца, из-за которого каша заварилась?

– Спросить – спросим, только мало что это даст…

– А я бы ему наган в зубы! По законам революционного времени!..

– Закон, товарищ Лукьянов, во все времена – закон. Без скидки на время. А беззаконие – всегда беззаконие, хоть революционное, хоть какое… Командуйте своим по домам, чего людей понапрасну морозить…

Понурый Баташев молча ехал рядом с Фоменко. Позади сопел злой и замерзший Бойцов, чуть поодаль трусили в таком же гнетущем молчании остальные сотрудники. Трудно было отрешиться от мысли, что сработали вхолостую. Морозная дымка окутывала темные улицы, холод щипал за щеки и нос, забирался под одежду…

– Похвально, похвально, – причмокнул Бизин, выслушав рассказ Ленкова, как споро были предупреждены участники схода, как несолоно хлебавши, с извинениями покинули дом Сидорова милиционеры. – Вот тебе, Костя, и значимость иметь своих людей в милицейских рядах. Но обрати-ка внимание на одно, как думается, существенное обстоятельство во всей этой истории. Помнишь, говорил тебе, что с рядового милиционера навар в нашем деле невелик? Убедился? Говорливым оказался начальничек Лукьянов! Так? А ежели бы он своим языком не тренькнул?

– Да уж… – покачал головой Ленков, представив, как накрывает их всех милиция в портновском доме. – Сплюнь три раза через левое плечо! Амбец бы вышел полный!

– То-то и оно! Берите этого милицейского начальничка Лукьянова в оборот! Давно пора! Не забыл, что мы с тобой насчет заручения Алехи накумекали?

– Но… Чо жа! Заделам в лучшем виде! – заржал Костя, стараясь через показную веселость унять страх, пробирающий внутри после чуть не случившегося обвала.

– Не веселись раньше времени, Константин! – строго прервал Бизин. – Ты и о том покумекай, как это милиции про сходку вашу стало известно. Иль они уже своего человечка заслали к вам, иль болтунов среди людишек твоих развелось, что тараканов!..

Утром следующего дня со слащавой улыбочкой подкатился к своему начальнику милиционер Сарсатский.

– Тимофей Лукич! Не побрезговайте приглашеньицем! Жениться надумал…

– Да ты что?! – расплылся довольный Лукьянов.

– По-людски жа хочется!

– Но, и на ком глаз остановил?

– Есть одна зазноба, Анна Романовна, Нюра…

– С большим удовольствием, Ляксей, принимаю твое приглашение! – торжественно произнес Лукьянов, польщенный вниманием и уважительностью подчиненного. – Когда это будет, где?

– На пятое января собираемся. Специально дом сняли попросторнее, в Кузнечных рядах, на углу Набережной и второй Кузнечной, Прасковьи Прохоровой владение.

– Так это у вас помолвка?

– Ага. Только Нюра веры католической, потому по ихнему обряду называют зарученьем…

– Что в лоб, что – по лбу! – засмеялся Лукьянов. – Гостей, стало быть, много ждете?

– Человек под тридцать…

– Размах! – с удивленным восхищением покачал головой Лукьянов. – А что за народ?

– Так наши во первую очередь. Шурка Милославский, Яшка Гаврилов… Родня потом…

– Буду! – поднялся Лукьянов. – Спасибо, брат, за приглашение…

Ленков и Бориска Багров крепко осели на квартире у Попикова. Но Костя нервничал. Выправленные ему Попиковым документы носили временный характер. На второй день нового, 1922 года Попиков собрался в поездку до Борзи. Там у него был один знакомый писарь в штабе воинской части. Бравого «военного» требовалось легализовать по всей форме.

Проводив сожителя на поезд, розовощекая от мороза Шурочка вернулась веселой и игривой, быстро накормила и уложила спать падчерицу, а сама села у зеркала, медленно расчесывая длинные пышные волосы.

Ей мечталось о привлекательном и молодом кавалере, который кружил бы ее, подхватив на руки, дарил золотые с камушком сережки, страстно ласкал-миловал… В пылком воображении облик такого кавалера приобретал реальные черты.

В темное окно постучали, к стеклу приблизилось широкоскулое лицо младшего из постояльцев – неулыбчивого и страсть как жадного до еды Бориски. Он мотнул головой, мол, давай, отпирай.

Шурочка, набросив меховую душегрейку, ленивой кошкой проплыла в сени. Откинула на входной двери кованый крюк. В проеме возник Бориска, зарыскал глазами по темным сеням.

– Дома кто есть?

– Ага, мы с Маняткой да домовой! – Шурочку смешила эта вечная осторожность постояльцев.

Бориска обернулся в темень улицы и, вложив два пальца в рот, негромко свистнул.

– Входи ты, ли чо ли! – рассердилась Шурочка, зябко кутаясь в душегрейку. – Не лето на дворе! Ишь, мороза напустил!

Из темноты неслышно возник Ленков.

– Ой, Константин Степанович, напугали! – тут же сменила тон хозяйка, залилась колокольчиком. – Припозднились нынче, милости прошу!

– Уехал супруженик? – спросил Костя, проходя в дом.

– Проводила…

– Хорошо, – отрывисто бросил Ленков и ткнул полушубок на крюк вешалки. Завернувшийся наизнанку полушубок обнажил прямоугольный мешочек кармана, в котором явственно обрисовывался оттягивающий его револьвер.

Проследив за взглядом молодицы, Ленков пояснил:

– От лихого люда так сподручнее.

Шурочка понимающе закивала головой. На мгновение пришла странная мысль: почему-то у квартирантов постоянно служба ночью, да и днем, отоспавшись, исчезают неизвестно куда, а еще приводят порой таких подозрительных знакомых, что даже неприятно от их угрюмых и тяжелых взглядов. Липкие взгляды, страшные.

– Ты бы нам, хозяюшка, поужинать накрыла, – мягко попросил Костя.

Шурочка тотчас бросилась собирать на стол, – в печи томился чугунок наваристого борща и тушеное мясо с картошкой. Для таинственного и привлекательного постояльца Ситникова не жалела всех своих кулинарных талантов.

– Присаживайся с нами, – пригласил Костя, откупоривая заиндевевшую с мороза бутылку китайской водки.

– Что вы, я же не употребляю, – зарделась Шурочка.

– Но-о… – покровительственно протянул под Борискино гыгыканье Костя. – Как без хозяйки-то?

– Разве что капельку, за компанию…

– А лучше за близкое знакомство, – нагнулся к ней Костя, нагло улыбаясь. Куда и делась недавняя оторопь от знакомства с молодой хозяйкой!

Шурочка потупила глаза, взяла рюмочку за ножку двумя пальчиками, поднеся к губам, сморщилась, но храбро, закрыв глаза, выпила. И закашлялась!

– Ничо, перва колом, зато втора – соколом! – Костя легонько похлопал ее по спине, больше гладя.

Бориска, видя Костину заботу, скривился в ухмылке, но Ленков так зыркнул на него глазами, что Багров уткнулся в миску и заработал ложкой, как заведенный. Умел три объемных черпака борща, заел его миской тушеного мяса, не забывая поднимать с Костей стопки, потом выцедил большую фаянсовую кружку чая вприкуску. Отрыгивая, вылез из-за стола, пьяно буркнув, что пошел спать.

А Костя себе и Шурочке еще по рюмочке наливает…

Долго они засиделись. Бориска думал, что уснет сразу, но сон не шел. Любопытство одолевало, прислушивался. А Костя чего-то там буркотил хозяйке, она отвечала почти беззвучным смешком, потом покатилась по полу миска, а Шурочка злым шепотом заявила:

– Фу, от тебя воняет, ты сначала в баню сходи, а потом ко мне лезь!

Бориска услышал, как, вбивая в половицы ноги, Костя кинулся в сени. Его долго не было, дважды через дверную занавесь в комнату, крадучи, заглядывала хозяйка, удостоверяясь, спит ли он, Бориска. Он уже падал в черную яму, когда бухнула дверь, и послышался голос Кости:

– Как наказывала, любушка… Чево ж ты мне «С легким паром!» не говоришь?!

Шурочка тихонько прыснула, чтобы тут же задохнуться в объятьях молодого и привлекательного кавалера, сгорающего от страсти… Но больше Бориска ничего не услыхал – сон свое взял.

Он не проснулся и тогда, когда обезумевшая от мужской силы Шурочка взвыла по-звериному, вцепившись своими коготками в мускулистые плечи Кости…

В дальнейшем они Бориски особо не стеснялись. Он сам уходил ночевать в теплую баню, где, шаря у себя в штанах, цепенел, представляя белое роскошное тело молодой хозяйки, которое сейчас тискает и мнет Костя.

Утром жадно выискивал на лице, шее, оголенных до локтей руках Шурочки следы очередной бурной ночи, но, кроме накусанных ярких губ молодицы, ничего не мог узреть. Глядя на его томления, Ленков смеялся и перемигивался с Шурочкой.

Поздним вечером четвертого января, когда Бориска отчаевничал и, захватив подушку, отправился на ночевку в баньку, появился озабоченный Харбинец. Столкнулись на крыльце.

– Где Костя? – не здороваясь, спросил Харбинец у Бориски.

– Вона, в избе, милуется! – зло ответил Багров, перехватывая подушку.

– Па-а-нятно! – ухмыльнулся Харбинец. – Однако придется потревожить твово атамана! А то останется без войска!

– Ты чо это, чо? – обеспокоился Бориска.

– Чо-чо, хрен тебе через плечо! – огрызнулся Харбинец и шагнул в сени. Бориска поспешил следом, кинув подушку на кадку с квашеной капустой.

– Здорово, Костя, – буркнул с порога незваный гость. – Разговор есть.

– Присаживайтесь к столу, не знаю, как вас звать-величать! – пропела, скрывая смущение, Шурочка. – Чаю с пирогами отведайте…

– Ты, это, пойди ребенка попроведуй, – поспешил отослать хозяйку в дальнюю комнату Ленков, видя, что Харбинец посмотрел на нее изподлобья, к столу не шагнув.

Шурочка оскорбленно удалилась, нарочито покачивая стройными бедрами.

– В избе не будем, – сказал Харбинец. – Пойдем, поговорим на улицу.

– Чо мерзнуть-то? – лениво протянул Ленков.

– Щас вспотеешь! – зло бросил Харбинец. – Пошли!

Ленков накинул полушубок, жестом приказал Бориске остаться. Вдвоем с Харбинцем они направились в баньку, там сели рядом на узкую лавочку у теплой печи.

– Ну, давай, выкладывай свои страсти, – насмешливо бросил Ленков, еще не отойдя от предвкушения того, что у них с Шурочкой следовало после вечернего застольного разговорчика.

– Ты, паря, не веселись, а задумайся. Тебе така фамилия – Калашников ничево не навевает?.. По Маньчжурии, к примеру?

– Калашников, Калашников… Ха! Как же! Калач! Тот еще прохиндей! Сколь крови, гад, выпил, мать его! – Ленков смачно выругался, нашарил в кармане коробку папирос, чиркнул спичкой, жадно затягиваясь. – А ты это к чему его вспомнил? Ну, чего надыбал?

– В Читу он приперся, нас нашаривает! А тут о нем многие наслышаны. Авторитет среди братии имеет по всему Дальнему Востоку! У спиртовозов маньчжурских он завсегда был в почете…

– Чо ты мне его нахваливаешь! Аблокат выискался! – Костя яростно зачесал в затылке. – Сведенья, что в Чите он, от кого? Верняк?

– Старого приятеля я встретил. Говорил тебе – Хряка. Вместе парились во владивостокской тюрьме. Мужик надежный. Тоже по контрабанде в Приморье ударял. Так вот, он седня Калача в городе узрел. А как мне сказал про это, так я сразу среди люда понюхал. Так и есть!

– Эта падла нам вечно дорогу перебегала, самый дешевый спирт у китаез гуртом скупал, сука, из-под носа уводил! Неспроста нагрянул, гад! – Ленков яростно ткнул окурком в лавку, рассыпая искры.

– Знамо дело. Подгребет под себя людишек… Представляется мне, Костя, што есть у него намеренье снова тебе дорожку перебежать! Идет базар, што Калач слух распускает, мол, не стало фарту у Ленкова…

– Убью суконца!

– Не распаляйся ты! Слухай! Што последний месяц стрижете тока торговцев по мелочи – факт. Вот по осени погуляли – куды с добром ноне-то!.. А как Калач провернет такое дельце, да ишшо у тебя под носом, што тебе, Костя, как атаману, и ловить будет неча? Он, сам знашь, мастак на такое. А людишки фартовых любят…

– А чо это ты так за меня радеешь, а, дядя? – подозрительно поглядел на Харбинца Ленков, затягиваясь новой папиросой.

– А мне тожа ни к чаму такой орелик! И по Маньчжурии с Приморьем у меня с Калачом свои счеты! – зло рубанул рукой Харбинец.

– Ага! Значитца, будем думку думать, – сказал Костя, открывая печную дверцу и бросая на мерцающие угли потухший папиросный окурок. – Надо Бориске сказать, штоб сначала угли выгреб, а потом спать заваливался, а то, неровен час, угорит.

– Ты бы, это… Костя, с попиковской бабой, тово…

– Слушай ты, дядя! – Ленков схватил Харбинца за грудки, тяжело и зло задышал в лицо. – Не твово ума дело! Понял? Сам разберусь, ежели надо будет!

Известию о появлении серьезного конкурента предшествовало вот что.

Утром второго января, хмурый после ночной неудачи Фоменко собрал в своем кабинете помощников и старших агентов.

– Опростоволосились ночью мы крепко, – начал он без всяких вступлений. – Причина, думается, одна. Длинные наши языки. Произошло то, что хуже всего. Из-за нашей болтливости случилась утечка секретных сведений об операции. И – ничего другого. Если, конечно, не предположить более худшего – предательства в наших милицейских рядах!

Он медленно обвел глазами притихших сотрудников.

– Я не думаю, что такое возможно у нас, в угрозыске. Все вы в достаточной степени нагляделись уже на бандитское зло. Но мы с вами работали и будем работать в тесной связи с остальными милицейскими силами. За десятки сотрудников городской и уездной милиций я ручаться не могу, хотя и там абсолютное большинство – честные и преданные делу люди! Страшит другое. Знаю и в нашей среде товарищей, у которых бдительности меньше, чем хвастовства о принадлежности к розыску. Иного так и тянет побравировать своей осведомленностью! Да еще если под бутылочку!

Фоменко замолчал. Налил воды из графина, но пить не стал, отодвинул стакан.

– За прошедшие полмесяца практически ко всем я пригляделся. Считаю, что коллектив у нас имеется, толк из него вполне может выйти. Никого разгонять не собираюсь. Будем работать! Но работать будем в соответствии с моими требованиями. А они таковы. Первое. Каждому надо учиться нашей сыскной специальности. Будем приглашать людей знающих и учиться у них. Да! У представителей старого угрозыска. Думаю, что и товарищ Сметанин свою лепту внесет. Преступника, а тем более, если он объединился с другими в шайку и поставил цель грабить, нам в руки не попадаясь, – такого нахрапом не возьмешь! Теперь второе. Это – дисциплина и ответственность. Не забывать, где мы работаем и кто мы есть. Поэтому в наших рядах расхлябанности, разгильдяйству, пьянству места быть не может! Осмотрительность и бдительность! Ни один наш секрет, ни одна наша задумка не должны быть известны кому-либо, кроме нас самих. Ночная неудача – яркое свидетельство нашей болтливости и беспечности. А ведь мы с вами еще никого не победили! Бьем по хвостам, задерживаем мелкоту, а попадается кто-то покрупнее – уходит, товарищи! Уходит! Что же за дыры в наших сетях?! И не всегда это можно отнести на человеческую беспечность, усталость, потерю бдительности. Поэтому третье мое требование – самое главное. Честность и неподкупность! Мелкие поборы тоже сюда входят, как и самочинные обыски. Поэтому попрошу это помнить постоянно. Липкому на руку, как бы тяжело нам ни приходилось, в наших рядах места нет! По малейшему факту буду передавать дело в Нарполитсуд.

Фоменко обвел глазами подчиненных.

– Теперь о конкретном порядке. Учебные занятия вводим еженедельно по пятницам. Товарищ Сметанин – ответственный. Упорядочим дежурства, чтобы в этой роли побывал каждый, умел оценивать обстановку в городе, быстро реагировать на происшествия. И чтобы при нем постоянно находилась в готовности группа. Утром в девять часов – развод, знакомство с обстановкой. Вечером, скажем, в восемь, – вечерняя поверка, доклады о проделанном за день. Ввожу систему приказов – о заступлении на дежурство, о поручениях по очередному делу, по оприходованию вещественных доказательств, их учету и так далее. Отпуска будем предоставлять по графику, с учетом нагрузки и заслуг товарища, его дисциплинированности. Поэтому, еще раз попрошу – подтянуться! Мы с вами олицетворяем власть. По нам, по нашему виду народ судит о том, что за порядок в Республике. Думаю, это понятно каждому.

Фоменко достал большой и чистый платок, вытер бисеринки пота на залысинах, аккуратно сложил и убрал платок в карман. В кабинете звенела тишина.

– Приуныли вижу? – негромко засмеялся Фоменко. – Ничего. Как говорил непобедимый русский полководец Александр Васильевич Суворов: тяжело в ученьи – легко в бою! И мы, учась и подтягиваясь, всю уголовную нечисть победим! А ее еще, братцы, много вокруг. И не убывает никак пока эта волчья свора, наоборот – пополняется!

Дмитрий Иванович пододвинул к себе сколотые листы голубоватой рисовой бумаги, к последнему из которых был подколот узкий и длинный конверт с массой фиолетовых, красных и черных штемпелей.

– Вот, товарищи, интересное письмо получил из-за кордона начальник гормилиции товарищ Сержант. Передал мне, чтобы вас ознакомить. А письмо это от начальника Харбинской городской стражи управления дороги общества Восточно-Китайской жэ дэ. Отправлено двадцать шестого декабря года. Послушайте внимательно.

Фоменко положил письмо на стол, разглаживая листы ладонью.

– Какие будут сужденья? Знаком кому этот Калашников-Калач? Нет? Ну вот, новогодний гостинец…Поэтому попрошу приметы довести до младших агентов. В участках милиции и на железной дороге сотрудники извещены, хотя, конечно, приметы куцые. Вопросы ко мне? Хорошо, все свободны, только попрошу товарищей Баташева и Бойцова задержаться.

Когда старшие агенты покинули кабинет, шумно переговариваясь и гремя стульями, Фоменко жестом подозвал Баташева и Бойцова поближе.

– Михаил, подай об этом Калашникове весточку Покидаеву. Пусть раззудит Харбинца, дескать, конкурент появился.

– Думаете, Дмитрий Иванович, что он в Чите появится?

– Уверен, что он уже здесь. И выходы на местную уголовщину будет искать прежде всего среди тех, кто завязан на маньчжурскую контрабанду. Если уже не нашел… Вот, что, Миша… Сегодня же свяжись с Северьяном. О Калашникове пусть расскажет Харбинцу, это веса Северьяну добавит. А там поглядим, как этого международного «деятеля» прищучить. А может, и Ленкова через него достанем.

Дмитрий Иванович помолчал. Потом внимательно поглядел на помощников.

– Что думаете по поводу ночной неудачи? Где мы промахнулись?

– Я не знаю, Дмитрий Иванович, – осторожно начал Бойцов, – но перебрал всех. И вот что подметил. Сомнение у меня вызывает начальник пятого уездного участка…

– Тимофей Лукьянов? Да ты чо! – вскинулся Баташев.

– Погоди, Миша, – остановил помощника Фоменко. – А почему ты, Иван Иванович, так решил?

– Да я не решил, Дмитрий Иванович, – потупился Бойцов. – Просто странное дело получается. Посудите сами. В начале ноября вокруг этого портного Сидорова шуму было – выше крыши. Зацапали там тех еще гавриков! По всем раскладам – нет дыма без огня. И уж где-где, а в участке этот Сидоров на заметке должен быть, в поле, так сказать, зрения. В общем, в черном списке, образно говоря. А он в пятом участке навроде собственного портного, – вчера его умение, ишь как Лукьянов нахваливал…

– Ты считаешь, что он предупредил портного? – быстро спросил Баташев.

– А чем черт не шутит…

– Исключено! – категорически отрезал Баташев. – За домом велось наблюдение. Ни души! И потом… Лукьянов – честно и храбро воевал…

– И Ленков в партизанах храбрецом был! А у сидоровского дома могли и проглядеть! Тогда у Кровяковых тоже вроде бы в курсе были…

– Вот что, спорщики, – сказал Фоменко. – Так понимаю, Иван Иванович, что в словах твоих больше предположения, а конкретных фактов нет. Так?

– Согласен, Дмитрий Иванович, – нехотя проговорил Бойцов.

– А еще в тебе неудача сегодняшняя говорит. Давай-ка, дорогой мой Иван Иванович, детально с организацией наших действий разберемся, а не будем в первую голову искать виноватого. Ты сам-то, понимаешь, серьезность таких обвинений? Их на эмоциях категорически нельзя строить. Напрасное подозрение на человека наводить ни к чему. Правильно, что не забываете о его партизанских заслугах, действительно жизни своей он за народное дело не щадил. Никакого человека, друзья мои, нельзя чохом из белого в черное перекрашивать. Поэтому, еще раз попрошу – аккуратнее, Иван Иванович. Приглядываться – приглядывайся. Бдительность нам только на пользу. Но к такому разговору мы можем вернуться, когда будут факты. Боюсь, что неудачи наши от другого. Нет настоящей боевой товарищеской сплоченности. Кто в лес, кто по дрова. Мы свою линию ведем, уездные товарищи – свою, в областном управлении – по-своему заворачивают, а что нас завтра обяжет Минвнудел – только ему и известно. Совещаний полно, а практического толку – с гулькин нос! Вот и давайте-ка, хоть сами поскрупулезнее будем. Договорились, Иван Иванович? Хорошо, тогда все, за дело. Миша, задержись.

Когда Бойцов вышел, Фоменко пододвинул Баташеву стопку чистой бумаги.

– А для тебя, Михаил, есть работа по сегодняшнему совещанию с сотрудниками. Бери-ка, бумагу, сочиним письмо Главному правительственному инспектору товарищу Колесниченко и начальнику городской милиции, Вячеславу Евстафьевичу Сержанту. Пиши.

Фоменко заходил по кабинету, диктуя Баташеву.

– На сегодняшний день работа уголовного розыска остается малорезультативной, за исключением повышения некоторых показателей по пресечению контрабанды, опиокурения, проституции и кражи скота. Серьезно беспокоит как нас, так и особенно население, порядок в городе. О достаточной защите людей от бандитских посягательств пока говорить не приходится. Преступники наглеют и творят, что им вздумается. Как, Михаил, успеваешь? Хорошо. Дальше.

В связи с изложенным выше, считаю полезным и необходимым сделать следующее.

Первое: организовать силами милиции всех городских участков и уголовного розыска ежевечерние выходы мелкими группами в людные места, а также в места въездов и выездов, с целью предотвращения разбойных нападений и грабежей. Здесь неминуемы вооруженные стычки. Важно и то, что такими действиями мы должны взять живьем отдельных бандитов и выйти на главарей.

Второе: для быстрого реагирования на происшествия и раскрытия опасных преступлений по горячим следам надо подключить конный полуэскадрон городской милиции.

Третье: организовать более тесное взаимодействие с железнодорожной и Читинской уездной милицией, ибо участились случаи преступных проявлений на трактах, ведущих в Читу, в пригородных поселках и на станциях.

Четвертое: по линии уголовного розыска, с вашего согласия и разрешения, в целях поднятия дисциплины среди своих сотрудников ввести утренние и вечерние явки как старших, так и младших агентов угрозыска с отметкой в журнале. Организовать круглосуточное дежурство в здании уголовного розыска в составе: старшего агента и двух младших. Считаю, что это будет хорошей учебой и практикой для последних.

Особого рассмотрения требует работа с подсобными лицами, до настоящего времени крайне запущенная. Разве можно мириться с тем, что с помощью негласной агентуры мы раскрываем самый мизер преступлений, причем больше по мелочам. Считаю, что в этом плане – непочатый край работы. В целях ее активизации предпринял одну операцию, подробности которой, при вашем распоряжении, доложу лично. Однако по первоначально полученным сведениям, в Чите действует довольно многочисленная шайка уголовных преступников, связанная круговой порукой и железной дисциплиной. Это находит свое достоверное подтверждение. На днях в проруби реки Читинки обнаружен замотанный в рогожу труп мужчины средних лет, опознанный как один из братьев Хабировых, проживающих в Кузнечных рядах. По имеющимся сведениям, с ним расправились на сходке, как с провинившимся членом шайки и в устрашение другим бандитам.

Достоверно известно и то, что указанную уголовную шайку возглавляет Константин Ленков, ранее о котором имелись сведения как о контрабандисте-спиртовозе с дореволюционным стажем, главаре группы налетчиков, совершивших ограбление крестьян на Кадалинском зимовье. Вместе с тем имеются сведения, что в годы Гражданской войны партизанил в верховьях Ингоды…

Дмитрий Иванович замолк, глядя, как быстро, старательно, даже высунув кончик языка, Баташев строчит за ним.

– Достаточно, остальное доложу устно. Отпечатай, Миша, два экземпляра за моей подписью – для Колесниченко и Сержанта. Потом я подпишу и отправим с курьером-секретчиком…

Дмитрий Иванович не ошибся в отношении Калашникова. Экстренное письмо начальника Харбинской городской стражи все-таки довольно долго добиралось до столицы ДВР. Приобретший «международную» известность Калач действительно ломанулся из Маньчжурии от наседающих на пятки китайских властей. До этого, достаточно наследив в Квантунге и Северной Маньчжурии, а еще раньше – в Приморье, Калашников и кучка его подручных активно орудовали в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги. Имея незаурядные навыки «медвежатника», Калач успешно бомбил сейфы и железные ящики с юанями и золотой монетой. К поспешным налетам не склонялся, практиковал предварительное изучение подходов и отходов от объекта преступления, старался работать без шума. Однако сколько веревочке не виться…

Китайской полиции удалось арестовать четверых сообщников Калача, но он не с двумя, как сообщалось в письме-ориентировке из Харбина, а с одним, самым ловким – Макаром Елистратенко-Блистратовым, бежал и довольно быстро добрался до Читы. Здесь Калашников отыскал старого знакомца – Пашку Петрова. Тот удачно залез на службу в городскую милицию, но продолжал втихомолку водить давнюю дружбу с темными личностями, которые в свое время терлись по грабежам с Кирькой Гутаревым.

Калашников и Елистратенко-Блистратов осели в доме Петрова, за несколько дней довольно основательно напитались новостями про расклад сил среди читинской уголовной братии. Тертый Калач, как он и сам любил каламбурить, очень быстро вынес из рассказов Петрова, что новоиспеченный атаман бывших гутаревцев Костя Ленков явно был Гутареву соперником, но оказался соперником удачливым и хватким, цепким на власть.

Судя по тому, как молодой атаман слопал Кирьку, местной уголовной публике п р е д ъ я в и т ь с я надобно эффектно. Иначе у молодого и раннего шишку не перехватить. Это Калач хорошо понимал. Надобно громкое дело. А еще – присовокупить бы к фарту и прошлые заслуги. Кабы здесь, в Чите, какой-нибудь человечек обнаружился, знающий его, Калача, по по Приморью и китайским делишкам. Да и расписал бы местным славную и впечатляющую воровскую «родословную» Калача. Иначе прищемить хвост атаману Коське непросто, а надо. Не привык он, Андрей Архипыч Калашников, в пристяжке ходить, да еще под каким-то молокососом!

Пашка Петров для хорошего «звона» не годился – он с ленковцами не знался, работал в одиночку, на мелких кражах из частного сектора – лазил по пустым в дневное время домам и квартирам. Но Пашка навел Калача на некого Северьяна-Хряка, недавно появившегося в Чите, по слухам, из Приморья. А Хряка, сообщил Пашка, признал и Харбинец.

При упоминании Харбинца Калашников еще больше уверился в необходимости громкого дела. Покупая и добывая другими способами в Маньчжурии спирт на контрабанду, он, Калач, не один раз обходил этого Харбинца по кривой. Потому и тут его надо заткнуть за пояс!

Компания для дела сколачивалась – было бы дело!

Петров привел Николая Андреева, уже показавшего себя в грабеже на Старом базаре, наконец познакомил Калашникова с уцелевшими после гутаревского разгрома двумя его подручными – Игнатием Кровницким и Вовкой Журомским, которого Гутарев в свое время пригрел после побега из Верхнеудинской тюрьмы, куда Журомского затолкали за совершенные им на поселении преступления.

При помощи последних Калач разыскал Хряка. Без обиняков предложил ему «сказать слово» за него на сходе, заключив нехитрую сделку – Хряк подтвердит его, Калача, приморские подвиги, а Калач своим весом укрепит авторитет новичка.

Северьян помялся для вида и согласился. Кое-что знал о существующей неприязни между Калачом, с одной стороны, и Ленковым и Харбинцем – с другой. На этом можно было сыграть. Во-первых, укрепить свою воровскую легенду, во-вторых, прочно войти Ленкову в доверие, предложив ему опасного конкурента устранить – спалить на гиблом деле.

Северьяну Покидаеву – Хряку решение о такой комбинации пришлось принимать самостоятельно, но он особо не волновался. Условленным днем связи с Баташевым была пятница – 6 января, то есть послезавтра. К тому времени вся комбинация только-только закрутится, еще будет можно внести поправки.

Откуда было знать Северьяну, что одна, но роковая, поправка уже внесена. И не в оперативную задумку, а в его молодую судьбу.