От железного бока круглой и высокой голландки приятно тянуло теплом, и кипы бумаг на столе уже не вызывали большого уныния. Дмитрий Иванович углубился в документы.

В одном из сентябрьских рапортов мелькнула знакомая фамилия – Ленков! Сообщалось, что в ночь на 22 сентября шестеро бандитов, «имея при себе огнестрельное оружие, открытой силой напали на помещение Главсанупра» – Главного санитарного управления Республики, разоружили под угрозой расстрела часовых и взломали кассу, где хранились ценности, но ничего взять не успели, так как один из охранников, которому, как оказалось, Ленков был знаком по Куке, выкрикнул его фамилию, после чего налетчики скрылись, похитив лишь у одного военнослужащего револьвер.

«Однако действует этот Ленков-Пугачев с размахом, – подумал Дмитрий Иванович, вспомнив ноябрьское газетное сообщение о нападении на Кадалинское зимовье. – Нагло орудует и масштабно, не отдельных прохожих грабит – на большую добычу зарится!..»

Пролистал рапорта агентов и сводки происшествий дальше, но больше пока эта фамилия, звучащая, как казалось Дмитрию Ивановичу, прямым укором в его адрес, в бумагах не встретилась. Выходит, действовал Ленков по-прежнему безнаказанно. А что действовал – в этом Фоменко не сомневался.

– Разрешите, товарищ начальник! – раздался звонкий голос, и на пороге выросла молодцеватая фигура. – Помнач Баташев. Разрешите доложить?!

– Оглушил! – мотнул головой Фоменко. – Здравствуй, Баташев. Слушаю.

– Товарищ начальник! По пятому участку у нас «чэпэ»! – вытянувшись в струнку, отрапортовал паренек.

– Докладывай, что случилось? Проходи, садись. Да, проходи! Что ты, как в строю, застыл? Или это бывший начальник приучил во фрунт стоять?

– Так точно, – смущенно проговорил, опустив голову, Баташев.

– Ясно… Что ж, воинская дисциплина – дело хорошее. Но и сам запомни, и другим передай – у меня правила другие. Разгильдяев и нерях не люблю, но в струнку тянуться, так думаю, не в кабинете надо, а когда на строевой смотр выстроят. И еще, – Фоменко скосил глаза в лежавший на столе список. – Имя-отчество мое Дмитрий Иванович, а тебя Михаилом Степановичем величают? Учитывая нашу разницу в возрасте, не против, если буду только по имени звать, а, Михаил?

– Да что вы! – запунцовел Баташев от удовольствия.

– Ну а теперь рассказывай по порядку, что произошло?

– Вчера вечером, в районе противочумной станции старшим агентом Бойцовым и милиционером Пашковым был задержан подозрительный гражданин. И лицо показалось знакомым, и подозрение было на участие в грабеже: как раз, Дмитрий Иванович, обратились крестьяне из Угдана. Ехали на двух подводах, а их остановили налетчики в масках, отобрали продукты и деньги. Вот подозрение и пало на этого. Доставили его в пятый участок уездной милиции для допроса. И тут Бойцов его окончательно и признал! Это, говорит, бандит по фамилии Ленков, который в августе сбежал из предвариловки, когда был задержан на вокзале, за драку, но назвался чужой фамилией…

– Пугачевым!

– А вы откуда знаете?! – ошарашенно уставился на Фоменко Баташев.

– При мне это было. Разбирался я еще с ним. Здоровенный такой парень, истинный битюг, шея – ого-го! Бычья! Разве что круглых щек не наел. Так?

– Бойцов так и обрисовывает. Ну и, значит, тогда его, этого Ленкова, в холодную до утра он поместить приказал…

– Куда-а?

– В холодную… Дед, у которого я комнату снимаю, – пояснил Баташев, – так кутузку называет, по-старорежимному. Вот и я по привычке повторил. А в самой этой камере и не холодно, никто там задержанных холодом, как тараканов, не морит…

– Михаил, ты мне про этого Пугачева-Ленкова доскажи.

– Виноват! А про этого задержанного дальше – вообще чудеса! Сбег он, но так чудно!

– Опять сбежал! – ударил кулаком по столу Фоменко. – Ты погляди! Ловкач! Вот варначья душа! И как он в этот раз навинтил? Ведь не в темном лесу – из подвала уездной милиции! – Фоменко только сейчас сообразил, что пятый участок располагался там же, где и уездное управление, на углу Благовещенской и Зейской, арестное помещение было общим.

– В том-то все и дело! – с жаром продолжил Баташев. – Об этом Бойцов мне особливо наказал доложить. Поместили в подвальное помещение, двери дубовые – тараном не пробьешь! Конвоиры у входа! Ну и, так как в участок доставили задержанного уже к полуночи, то и заперли в камеру до утра.

Баташев перевел дух.

– …Но и часа, Дмитрий Иванович, не прошло, как он сбежал! Выкрутил на двери здоровенные болты – представляете! – и рванул из подвала во двор, а потом как сиганет, прямо на глазах у всех, кто в дежурке был, через забор!.. Но Иван… то есть старший агент Бойцов, усматривает пособничество. Злой умысел!

– Так, так, так! Почему?

– Там на двери, говорит, такие болты, что никак не мог он их выкрутить! Опять же когда милиционеры начали в него стрелять, так у одного осечка, а у другого и вовсе в револьвере барабан заклинило! Прям, как ведьма помелом провела!

– Интересные наблюдения… – задумчиво проговорил Фоменко. – М-да!.. Ты, Миша, как появится Бойцов, направь его ко мне.

– Так точно, – кивнул Баташев.

Добавил, чуть помедлив:

– Дмитрий Иванович, Бойцов – мужик серьезный, с понятием, так что напраслину, тем паче, на своих, наводить не будет, не такой он человек. Если же столь серьезные опасения высказывает, значит, есть зацепочки. Думаю, надо приглядеться к тамошним ребятам… Понятно, так, чтобы подозрением не оскорбить. И так все на взводе от этого «чэпэ»…

Когда Баташев вышел, Дмитрий Иванович подумал, что из этого парнишки вполне получится стоящий сотрудник уголовного розыска. А что молодой – так это быстро проходит…

Прибывший через час Бойцов подробно доложил Фоменко все обстоятельства побега преступника. Вспоминая облик Ленкова, оба не могли отрицать, что силушкой он обладал, конечно, богатырской, но явно не она выручила беглеца.

Иван Иванович Бойцов, докладывая новому начальнику обстоятельства происшествия и свои выводы, не скрывал радости от назначения Дмитрия Ивановича.

А Фоменко, побеседовав с Бойцовым, узнал, что на работу в уголовный розыск тот попросился сам. Рапорта о переводе на боевую работу он и раньше Сокол-Номоконову писал но тот отказывал. Непросто складывались отношения Бойцова и Сокол-Номоконова, но помощника он ценил. Антонов же постарался убрать из областного управления тех, кто начинал с Сокол-Номоконовым, поэтому рапорт Бойцова удовлетворил, чему Иван Иванович был рад. Под началом Антонова работать ему не хотелось.

Однако оказалось, что Гадаскин в повадках с Антоновым схож – ему тоже люб был тот, кто глядит начальству в рот. Но здесь, в угро, хотя была живая работа. Иван занимался с конкретными преступниками, а не утопал в бумагах.

Но что не нравилось, и об этом он Гадаскину уже высказывал, так то, что сотрудники угрозыска работали, как пожарная часть – выскакивали на уже совершенные преступления, а загодя, с упреждением, на возможных преступников выходить не умели. Линии на создание и расширение сети добровольных помощников среди жителей, не говоря уже о преступной среде, в отделении не проводилось.

Отдельные попытки в этом направлении со стороны Бойцова или Сметанина погоды не делали. Поэтому зачастую сыскари тыкались слепыми кутятами в очевидные вещи, били по хвостам. Не занимался розыск и изучением состава сотрудников милиции, хотя логика подсказывала, что не все милиционеры честно и преданно исполняют свой служебный долг. Примеры тому случались. Так было и в этот раз.

Только еще не скоро станет известно уголовному розыску, что никаких болтов задержанный из дубовых колод не выкручивал, а сделали это уже продавшиеся к тому времени бандитам, и именно Косте Ленкову, милиционеры пятого участка Читинской уездной милиции Яшка Гаврилов, которого так в шайке и прозвали – «Яшка-милиционер», и Мишка Самойлов, с немудреной кличкой «Мишка».

Если первый из предателей, личность бесцветная и трусливая, оказался мало на что в уголовном плане годен, разве что быть в шайке на подхвате (эту роль он и выполнял, участвуя с Ленковым в сентябрьском налете на Главсанупр), то второй – Самойлов – одна из самых одиозных фигур бандитского сборища Ленкова. По-собачьи преданный главарю, кровавый садист и душегуб, жадный до наживы и не брезговавший никакой добычей. Тень Константина Ленкова…

Попался в этот раз Ленков из-за собственной успокоенности. Привык, что последнее время все ему с рук сходило. После неудачного сентябрьского налета на Главсанупр, избегая ареста, Ленков, по совету Бизина, город покинул. Но не для того, чтобы затаиться на время. Старый «компаньон» передал Косте кое-какие свои связи в преступном мире Читы, в том числе посоветовал приглядеться и к тем людишкам, с которыми в тюрьме сидел. Некоторых из сокамерников Бизина тоже вскоре выпустили, и они были непрочь вновь заняться, но уже более удачливо, кражами и налетами.

Вот со старыми и новыми дружками Ленков и вышел в «рейд». Партизанская терминология очень ему нравилась.

Всемером, а где-то и десятком, ленковская команда начала курсировать по Даурской железнодорожной ветке – от Борзи до Маньчжурии, потом перебралась в верховья Ингоды (места все знакомые, партизанские!), порыскала вдоль тракта Петровский Завод – Кяхта.

Братва в шайке, в зависимости от конкретного маршрута, менялась, но в этой цепи налетов и грабежей оставались все время с Костей его постоянные напарники – Сенька Косолапый (он же Вальков Сергей, он же Горшков Семен) и «Яшка с чубом» – двадцатидевятилетний верзила с темными рыжими усами, таким же кучерявым чубом, откликающийся сразу на две фамилии – Шевченко-Певченко.

Осенний «рейд» оказался для бандитов богатым: взяли более 10 тысяч рублей золотом, что же касается самого разнообразного товара, то его с лихвой хватило оделить всех участников ограблений и убийств. Золото и драгоценности Ленков забрал себе.

Через девять месяцев на допросе у следователя Сенька Косолапый покажет: «Во время рейдов по Маньчжурской ветке и на Кяхту нами совершено 25 убийств…», а Яков Певченко-Шевченко дополнит: «По городу Чите и Читинскому уезду я участвовал в 32 случаях убийств и ограблений…»

Ограбление крестьян на Кадалинском зимовье было одним из рядовых с точки зрения Ленкова эпизодов его лихого бандитского вояжа. Муку с разграбленных крестьянских возов сменяли на водку и спирт, устроили гулянку, а пару телег Костя послал с Пашкой Хмелевым, памятуя о былом фуроре, снова в родную деревню, мол, не забывает атаман партии анархистов земляков!

Слухи о Костиных «подвигах» катились не только по родной ему Новой Куке. Преувеличенные, обросшие живописными подробностями, они доходили и до Кирилла Гутарева, которому такая большая удача по-прежнему не светила. Он злился и искал солидное «дело».

Накапливались сведения и в уголовном розыске. Однако до прихода туда Фоменко мало кто задумывался над сопоставлением скудных и отрывочных данных. Сегодня, в свой первый рабочий день, он уже несколько часов сидел над рапортами и сводками. Картина вырисовывалась удручающая.

Не умели еще молодые сыскари анализировать поступающую информацию. Да и ее источники были самые ненадежные, случайные. Неважнецким было и взаимодействие городского отделения уголовного розыска с участками милиции. При Гадаскине, видимо, мешал еще и его гонор, мол, чего там могут без нас сделать! С другой стороны, обратившись безрезультатно пару раз за помощью в городское управление или угрозыск, иной начальник участка махал рукой и пытался все свои проблемы решать самостоятельно, автономно.

Анализируя обстановку, Фоменко видел: надо в корне менять тактику розыска, приучать сотрудников к целенаправленной, планомерной работе, налаживать тесное и четкое взаимодействие с участками милиции, определить группы, которые бы набирали опыта в раскрытии конкретных видов преступлений – краж, убийств, вооруженных налетов. Тщательного внимания требовали шалманы, притоны, другие злачные места, которых в столице Республики становилось все больше, особенно таких, где курился тяжелый опиумный дым, где ширялись морфием и укрывали краденое. А для контроля за всей обстановкой нужна была помощь населения и сеть осведомителей погуще…

В двери постучали. Вновь заглянул Баташев.

– Товарищ начальник, хм… Дмитрий Иванович, Бойцов у вас был, доложил?

– Да, спасибо, Михаил. Кстати, заходи-ка, есть для тебя задание.

– Слушаю внимательно.

– Насколько, Миша, располагаем мы возможностями знать обстановку, я имею в виду, так сказать, наши подсобные силы?

– Особых нет, по мелочи. А… Мы и этим распорядиться не можем! – с безнадежностью махнул рукой Баташев. – Вон уж, сам Гадаскин приобрел себе осведомителя, мол, он его на больших рыб выведет. Тот ему как-то дает сигнал о краже на складах Нобеля, а Гадаскину некогда было, его как раз в суд таскали, ну, вы знаете. Так все впустую и прокатило! А еще он же, этот осведомитель, раньше сообщил о партии контрабанды. Накрыли мы ее! Ну а так, больше ничего особого…

– А что за человек?

– Цупко Филипп. Бывший каторжник. Двенадцать лет отдубасил на Сахалине за убийство жены. Теперь сошелся с одной бабой. Она арендует постоялый двор в Песчанке. Мы там периодически заставу держим. Он, конечно, уголовный мир знает, но мало чем про других мазуриков делится. Говорит, что отошел от этих дел, хотя… Варначья душа. В общем, темная лошадка…

– Договаривай, договаривай!

– Прямых улик у меня нет, но носом чую: закладывает этот Цупко тех, кто ему помеха, конкурент. Да и по мелочовке все больше. Ни по одному серьезному делу информации не имеет, одни слухи передает, а зацепочек…

Баташев разочарованно развел руками.

– А скажи мне, Михаил, не в курсе ты, как Гадаскин его в осведомители записал?

– Да я, практически присутствовал при этом, Дмитрий Иванович! Тут ведь какой казус вышел… Был сигнал, что Цупко замешан в краже овса. Ну мы учинили обыск, но вместо овса нашли винтовку. Я, по правде сказать, при разговоре Гадаскина с Цупко не присутствовал, но думаю, что Иосиф Исаакович его на винторезе и прихватил, мол, раскручу на полную катушку. Хотя…

Баташев задумался на мгновение, пожал плечами.

– По моему мнению, сильно этой винтовочкой Цупко не прижмешь. Он же сразу сказал, что винтовку ему на сохранение большой человек оставил. Георгий Бурдинский, депутат Нарсоба…

– Погоди, погоди… Бурдинского, говоришь, винтовка? М-да… Не много ли совпадений?..

– Вы про что, Дмитрий Иванович?

– Потом об этом, потом… Еще проверить надо… Но вот что… Пока с этим Цупко ничего не предпринимайте. Обдумаем все, посмотрим… За постоялым двором в Песчанке установите наблюдение. Он там постоянно живет?

– Чаще в доме на Новых местах.

– И там посматривайте, когда бывает…

– А что все-таки случилось-то? – недоуменно переспросил Баташев.

– Миша, Миша! – покачал головой Дмитрий Иванович. – В нашем деле излишнее любопытство, да еще не ко времени…

– Понял… – смутился помощник.

– Не обижайся, – мягко проговорил Фоменко, – но это пока и не секрет, а так, одни догадки. Но и сам приучайся к рабочей конспирации, и ребят учи этому.

– Понял…

– Хм, хорошо, что понял. Ладно… Теперь о задании, Миша. Побывай завтра у начальника тюрьмы Григорьева, я ему звонил, он обещал выборочку сделать о бывалых уголовниках, которых задержали за последнее время. Присмотрись, побеседуй. Сам знаешь, сколько у нас «висяков».

Баташев сокрушенно вздохнул.

– Меня, Дмитрий Иванович, особенно групповые беспокоят. Неделю назад небольшая, но хорошо вооруженная группа бандитов на постоялом дворе «Половинка»…

– Это который между станциями Атамановка и Кручина?

– Он самый… Этот постоялый двор потому так и назвают, что как раз на половине пути стоит. Сорок человек постояльцев напрочь обчистили! Но, ладно, в этом случае картина ясная – чистой воды разбой! А вот история с татауровской кассой… Полная темнота!

– А разве не уездная милиция с областной по этим делам работают?

– Я не знаю, Дмитрий Иванович, как Антонов уболтал Колесниченко, но оба дела нам передали. Вот я и говорю, что грабеж на «Половинке» хоть еще свежий более менее, а татауровскую кассу бандиты полтора месяца назад, тридцатого октября, взяли. Ищи-свищи ныне…

– А почему ты решил, что кассу потребителей кооперации Татауровской лесной дачи взяли бандиты? Я слышал, там кассир замешан? Признался, сидит сейчас в камере предварительного заключения Читинской тюрьмы. Я, правда, насчет подробностей пока не в курсе.

– Сознаться-то он сознался… Только деньги неизвестно куда делись… Мямлит всякую ерунду… Боится он чего-то. Наговаривает на себя, но как-то бестолково…

– Что ж, будем разбираться. Тем более, поработай у Григорьева в тюрьме. Зацепочки нам нужны, ниточки в уголовную среду…

– Понял!

– Ну, ты заладил! – засмеялся Фоменко. Смущенно заулыбался и Баташев.

– Товарищ начальник! – в дверь просунулась голова в лохматом треухе. – Тут такое дело, здрасьте!

– Кто вы? Хоть бы представились! – все еще смеясь, сказал Фоменко.

– Младший агент Долгов Георгий! – бойко отрапортовала голова.

– Слушаю вас, младший агент Долгов!

– Тут такое дело, товарищ начальник, – повторил, втиснувшись наконец в двери, этот самый Долгов, нескладный, одетый в донельзя потертый овчинный полушубок непонятного цвета, когда-то бывший коричневым или желтым. – Лошадь к нам приблудилась!

– Сама? – ехидно спросил Баташев.

– Истинный крест! – выпучил глаза Долгов.

– Ну так поставьте ее на фуражное довольствие, но сначала оприходуйте! – ситуация смешила Фоменко.

– Это само собой, – степенно кивнул Долгов, но на его простоватом лице отразилась целая гамма тяжелых размышлений. – А вот какое теперя ей имя дать? Да и будет ли на него откликаться?

– Вот так задача! – пуще прежнего залились оба – и Фоменко, и Баташев.

– А как же, задача! – обиженно посмотрел на своих начальников младший агент. – Я уж все перебрал, но какая кличка на ум не придет, уже, оказывается, есть с такой кличкой какая-нибудь милицейская лошадь!

– Назови ты ее Блудная! – посоветовал сквозь смех Баташев.

– Блудная? Так она, это… Конь!

– Ну, тогда – Блудный! – встрял уже Фоменко.

– И верно, как это я не додумался! – восхищенно вымолвил, глядя на нового начальника, Долгов и исчез за дверью.

– Силен! – только и проговорил Фоменко, переводя дух.

На такой забавной ноте закончился первый рабочий день Дмитрия Ивановича на новом месте. Идя домой, он еще раз с улыбкой вспомнил забавный эпизод с младшим агентом Долговым, а потом вновь переключился на невеселые размышления о работе.

От вокзала всего два квартала до Иркутской, где Фоменки сняли квартиру, состоящую из кухни и двух комнатенок, в деревянном бараке железнодорожников, что показалось заметным облегчением жизненных условий по сравнению с житьем в «хоромах» – тесном и холодном вагончике на путях. Но шагалось на этот раз Дмитрию Ивановичу долго.

Где-то неподалеку, на серебрящихся под светом станционных фонарей нитках рельсов пыхтел в темноте паровоз-маневрушка, перекликались простуженными голосами рабочие – сцепщики и обходчики. Звонкие постукивания молоточком мешались с надсадным кашлем и крепким словцом. В морозном ночном воздухе звук расходится чисто и далеко.

У темного барака, с вросшими в землю окнами и от этого кажущегося вовсе приземистым, Фоменко присел на приткнувшуюся к завалинке скамеечку, заиндевелую, мгновенно пробравшую холодом. Поежился, зябко поводив стриженым затылком по овчинному воротнику бекешки. Вроде бы и в тепло хотелось, но так сладко свежего воздуха глотнуть после целого дня в пропитавшем все помещения угро махорочном духе.

Несколько минут сидел, ни о чем не думая, смотрел под ноги, на утоптанный у скамеечки, почерневший от сажи и усыпанный скорлупками от кедровых орешков снег. Потом откинулся назад, загляделся на звездное небо. Сколько их, таких же планет, как Земля? И что же, там, за миллионами верст, тоже такие вихри веют?

Дмитрий Иванович улыбнулся в усы, представив, как где-то в иных мирах вот так же сидит на скамейке и слушает ночную «чугунку» его коллега, с головой, распухшей от впечатлений и проблем первого дня работы в угрозыске. Впрочем, а что такого необычного произошло сегодня? Или дела в приморском розыске по-другому складывались? Не боги горшки обжигают…

Мысли перескочили на давнего, летнего знакомца. Ленков… Занятная фигура вырисовывается на горизонте. Да, видимо, далеко не пешка. Мелкого уголовничка из подвала уездной милиции спасать не будут…

Дмитрий Иванович вспомнил крепкую стать вагонного драчуна, его быстрое превращение из робкого лесного рабочего Пугачева в наглого гопника, покуривающего папироску за решеткой вокзальной дежурки… Артистические задатки, несомненно, присутствуют. Непрост хлопчик…

Хлопчик уже давно был непрост. Непроглядное пока для уголовного розыска «татауровское дело» стало украшением ленковского осеннего «рейда».

В полдень 28 октября шестеро верховых миновали Черновские копи и подались на запад по Ингодинскому тракту.

Впереди ровной рысью ехали Ленков и Самойлов, за ними трусили Сашка Милославский с Лешкой Сарсатским – старые дружки Кости, чуть поотстав, – Яшка Гаврилов и Георгий Ощепков, сорокасемилетний суетливый мужичок, которого жизнь каким-то образом занесла из Тобольской губернии в Забайкалье лет десять назад.

Ощепков осел в читинских Кузнечных рядах, потом свел там знакомство с Ленковым, но до сей поры на дело с ним не ходил, только помогал краденные в городе вещи менять у селян на продукты. А еще снабжал по необходимости членов шайки подложными документами, выправленными через своих знакомых в городских учреждениях. Чиновников-знакомцев за бумажные услуги успешно подкармливал теми самыми продуктишками.

Именно Ощепков в конторе лесничества, куда его занесло за одной обещанной ему бумажкой, подслушал разговор двух служащих. Для конторских беседа была самая обычная, о предстоящей выплате жалованья рабочим. Но Ощепков скумекал свое и сообщил Косте, что можно без шума взять большую сумму денег, причем в золотом достоинстве.

Речь шла о кассе Общества потребителей служащих и рабочих Читинской железной дороги на станции Дровяной. Кооператорам, занимавшимся заготовкой и разделкой древесины, был отведен обширный участок леса, верстах в шестидесяти от Читы, в районе Дровяной и блокпоста Гнилушки, часть Татауровской лесной дачи. Здесь валили и пилили лес люди самые разные – на сезонные работы кого только не нанимали: бригады семейских – здоровых, красивых и могучих мужиков из Чикоя и Хилка, приблудный люд – на верный заработок птицы залетные.

Дела на арендном участке хватало всем. Огромные лиственницы и сосны шли на тес и шпалы, шестиметровые бревна – для домостроительства, мелкий лес и отходы – на штукатурную дранку, черенки для лопат, метел, штакетник. Пожилой люд находил работу полегче – заготовляли метлы, березовые веники. Здесь же были оборудованы заводики для выгонки смолы, дегтя и скипидара.

Вся продукция пользовалась хорошим спросом. Особенно на Даурском участке, который еще называли Южным ходом, где среди сплошной степи лесоматериалы особенно требовались. Шла продукция даже в Китай. Соответственно был у потребкооперации и стабильный, заметный доход, а у лесорабочих – устойчивые и солидные заработки.

Касса потребобщества располагалась в конторе-магазине, занимающем добротный просторный дом в самом центре поселка. Рядом – крепкая сторожка, где располагался на ночь охранник с ружьем.

Эти подробности загоревшийся идеей быстрого обогащения Ощепков заранее выведал, прокатившись на «ученике» до места предполагаемого ограбления и потоптавшись по поселку. Выслушав «путешественника», Костя согласился взять его с собой на «экспроприацию», как он обзывал подобные дела, и даже в справедливую долю, ежели все пройдет как по писаному.

Быстро подступили сумерки, но ленковцы еще долго ехали по темноте. Только, когда позади остались огоньки Ингодинского селения, свернули к железной дороге, перебрались через нее и вскоре подъехали к заброшенной сараюшке, возле которой чернел стог сена.

Кони нашли корм, люди тоже: разведя прямо в сарае небольшой огонь, сварили и попили чаю, а потом улеглись спать, плотно закутавшись в полушубки и зарывшись в натасканное сено.

Утром поднялись рано, до косточек озябнув. Сразу запалили костер, поставили чай. Когда красное замерзшее солнце поднялось над сопками за Ингодой, снова тронулись в путь, уже не сумрачными, – со смешками, чему во многом способствовали не только крепкий горячий чай с хлебом и салом, но и пузырек разведенного спирта.

В пути провели весь день, останавливались лишь два раза попить чаю и закусить. Стороной объехали родную Косте Куку – светиться не следовало. В лесочек у Татаурово въехали в сумерках, там передохнули и поели.

Уже заполночь оказались на окраине Дровяной, притаились в кустах, невдалеке от длинного, стоящего на отшибе сарая. Мишка Самойлов тихо прошел до него, вскорости вернулся – сарай оказался складом дров.

В четвертом часу утра Костя небрежно щелкнул крышкой золотых карманных часов – пора!

С лошадьми, которых для «рейда» милиционерам-оборотням Гаврилову и Самойлову дал их начальник Тимофей Лукьянов (якобы для поездки в деревню за продуктами, как ему наговорил Гаврилов), Костя оставил Милославского, заметно нервничающего.

– Не ссы, казак, наши в городе! – ободрил его Ленков излюбленной поговоркой, и пятерка налетчиков скрылась в темноте.

Гоха Ощепков шустро и тихо привел их к магазину, разве что лениво бреханула разок чья-то собака.

У большого брусового дома не было ни души. Костя тронул наводчика за плечо, тот понял и ткнул рукой в сторону сторожки. Туда сразу прошмыгнули Самойлов и Гаврилов.

Бесшумно ворвавшись в сторожку, Мишка с размаха ударил задремавшего сторожа прихваченным у двери поленом, а Яшка затолкал оглушенному в рот заранее припасенный кляп, потом они сторожа связали. Выбежав из сторожки, Мишка негромко свистнул, как и было условлено.

С двух сторон бандиты кинулись к магазину.

Прихваченной «на дело» пилкой Лешка Сарсатский, тяжело сопя, взялся пилить железную перекладину запора, прижимающего ставни на окне магазинной конторы. Наконец визгливый звук оборвался глухим стуком – распиленная у болта перекладина закачалась тяжелым маятником, ударяясь о ставень.

– Тихо, твою …! – выругался Ленков шепотом. – Мишка! Придержи железку!

Яшка Гаврилов тем временем раскрыл крепкие ставни и старым ножом, который он нашел в сараюшке, где ночевали, выковыривал из оконного переплета продолговатое нижнее стекло. Когда оно благополучно было подхвачено Сарсатским и спущено к завалинке, тонкий и верткий Самойлов ужом влез в темную дыру, на секунду чиркнув спичкой, огляделся и снова высунулся в окно.

– Костя, ящик здеся, но надо раму выставлять, иначе не вытащим!

– Там его не откроем?

– Не-а, добротно сработан, на внутреннем замке…

– Как он по весу?

– Чижолый! Как Гоха и говорил, пуда на три с лишним потянет.

– Ладно, жди там, – проговорил Костя и приказал Гаврилову с Сарсатским. – Ну-ка, пошарьте вокруг, особенно у сторожки – лом нужен или топор, ну, шкворень там какой помощнее, давай поживее!

Хлопцы справились быстро. Через минуту рядом с Костей вырос Яшка с железным ломом в руках. Костя выхватил у него лом и с размаху всадил его острым концом в щель, между оконной рамой и наличником – хрясь!

Рама заметно подалась, и, отжав одной рукой, играючи, лом вниз, Костя выдавил раму в расставленные руки Мишки Самойлова, тут же ее потащившего в сторону. Болтающаяся от удара фортка на раме, зацепилась за подоконник, скрежеща, оторвалась и упала на завалинку. Звонко посыпалось битое стекло.

Глухо выругавшись, Костя сам запрыгнул в провал окна. Вдвоем с Мишкой они дернули денежный ящик и через подоконник сдвинули в руки оставшейся снаружи троицы.

– Берите за углы, – спрыгнув на землю, приказал Ленков подручным. – Не догадались, мать вашу, от лошадей веревку захватить, вот теперь и прите на горбе! Давай, пошевеливайся, почитай, час уже возимся!

Сам он держал в каждой руке по винтовке Бердана, обнаруженных в комнате за ящиком. Подергал затвор у одной, потом у второй, чертыхнулся. И закинул винтовки в разные стороны: одна влетела обратно в окно, а другая ухнула куда-то в темноту. Обернувшимся подручным буркнул:

– Негодные, барахло! Ну чо встали? Шустрей, шустрей!

Оказалось, что у магазина возились меньше, чем представлялось, – всего за час с небольшим обернулись туда и обратно.

Ящик затащили в дровяной склад. Ощепков зазвенел в темноте отмычками. Больше четверти часа возился он при тусклом свете свечного огрызка, запаленного Ленковым.

Самойлов напряженно вслушивался в темноту, заняв пост у дверей снаружи, то и дело заглядывал в сарай: «Ну чо, скоро?» Сарсатский возбужденно дышал у Ленкова над ухом, внимательно следя за руками Ощепкова, и пытался угадать, сколь в этом железном гробу денег.

Наконец замок был открыт. И изумленные грабители увидели ровные рядки тяжелых, завернутых в пергаментную бумагу коротких столбиков. Это были золотые монеты, которых набралось на 2500 рублей! На разменное серебро, жалко ютившееся бедной сиротой в ящике, Костя посмотрел с гримасой.

Тут же Яшка Гаврилов побежал к лошадям, с Милославским привели их к сараю. Содержимое ящика шустро перегрузили в переметные сумы на ленковской и самойловской лошадях. Серебро Ощепков рассовал по карманам. Без четверти пять шагом углубились в лес, осторожно поехали прочь по лесной дороге.

Версты через четыре, поднявшись на небольшую сопку, спешились, устроились на привал. Выпили за сложившийся фарт спирту, заев оставшимся хлебом с салом. Когда забрезжил рассвет, ходко двинули прочь. К вечеру от Дровяной прилично отмахали…

Когда грабители, завершив «дело», еще дожидались неподалеку рассвета, около семи часов утра заведывающий магазином Общества потребителей Игнат Мышкин отправился в контору.

Но, подойдя к магазину, сразу же обнаружил разор. Кинулся в сторожку, где нашел связанного и мычащего сторожа Подтягина. Тот долго охал, держась за разбитую голову, потом вспомнил, что вроде заскочили к нему в сторожку много людей, чем-то ударили его по голове, и он потерял сознание.

Заглянув в выставленное окно конторы и увидев, что денежного ящика нет, Мышкин побежал домой и наказал племяннику скакать в Старую Куку, где, как он знал, по каким-то делам работала милицейская группа.

Сам же подался на станцию, но местного милиционера не нашел. Сообщив о случившемся дежурному по станции, взялся телефонировать комиссару лесной дачи, отправил в центральное правление потребобщества телеграмму, потом побежал обратно, известил командира партизанского отряда, в Дровянной пока не расформированного.

После всей этой беготни, на которую ушло часа полтора, Мышкин вернулся к магазину, походил вокруг, рассматривая следы взлома и сокрушенно тряся головой, потом, с кряхтеньем усевшись на приступке магазинного крыльца, вытер вспотевший лоб, свернул самокрутку.

Вскоре подошли несколько партизан со своим командиром и милиционер со станции. Мышкин показал следы взлома. Пришел из дома сторож с перевязанной головой – Мышкин его отпускал попить чаю. Послушали его короткий рассказ и догадки. Потом Мышкин снова и снова сообщал о происшествии и показывал через выставленное окно пустую комнату собирающимся у магазина жителям.

Через пару часов из Куки прибыли старший агент Опанаскин и еще два милиционера уездной милиции. Выслушав доклад милиционера со станции, пояснения Мышкина и мучающегося головой сторожа, Опанаскин сел на завалинку, погладил приставленное к ней стекло, повертел в руках старый ножик и пилку, брошенные налетчиками за ненадобностью, а потом пристально изучил, поставив на угол и поворачивая то так, то этак, оторванную от рамы форточку. Стоявшие поодаль любопытствующие жители смотрели на Опанаскина с немой почтительностью.

– Ну чо там, Прохор? – повелительно крикнул, задрав голову Опанаскин. Из оконного провала выглянул забравшийся в конторское помещение милиционер.

– Пусто! Тока вот, берданка валялась…

– Тама их две было, – обеспокоенно выговорил завмаг Мышкин, беспрестанно утирая вспотевший лоб.

– Та-а-а-к… – протянул Опанаскин.

Раздвигая густеющую толпу зевак, подошел второй милиционер, волоча за ствол еще одну винтовку.

– Обнаружена, товарищ Опанаскин, коло сторожки, в бурьяне!

– А ну-ка, пошарьте с Прохором и вот этим гражданином, – Опанаскин ткнул в завмага, – по округе. Ежели, как он глаголит, ящик тяжелый был, то далеко утащить не могли… Погодь, – остановил он Мышкина. – Контору открой. И где кассир?

– Туточки, гражданин начальник, – От любопытных отделился невысокий, тщедушного вида мужичок в перелицованном из военной шинели пальто, сдернул с плешивой головы потертый заячий треух. – Гаранин, Ефим Григорьевич, кассир арендного участка…

– Ага, – Опанаскин поднялся и пошел к крыльцу. Гаранин засеменил следом.

Пока шел осмотр помещений магазина и конторы, а с кассира снимался допрос, шустро включившиеся в поиски мальчишки, облазив все вокруг, звонкими голосами и свистом сообщили о находке в дровяном сарае.

Опанаскин степенно прошел к сараю, увидел раскрытый и пустой денежный ящик. На крышке не было ни царапины, замок исправно щелкал от ключа, который достал из кармана кассир Гаранин.

– А сколь, гражданин Гаранин, всего ключей имеется? – пристально глядя на него, с расстановкой спросил Опанаскин.

– Так… это… ключа всего два. У заведывающего и у меня…

– Гражданин Мышкин, представьте второй ключ.

– Дома у меня он хранится, буквально один момент! – Мышкин тяжело побежал домой, следом пошел один из милиционеров.

Пустой ящик был доставлен обратно в контору. Вернулся и завмаг со вторым ключом, которым Опанаскин тоже открыл замок, а когда попытался его закрыть, то ключ в замке застрял.

– Яс-сненько-о… – протяжно выговорил Опанаскин.

– А вот еще, гражданин начальник, я тут вспомнил! – появился на пороге конторы сторож Подтягин. – Один из налетчиков, кады оне меня вязали, кому-то крикнул: «Давай скорее, Ефим!»…

– Как, как? Ефим, говоришь? Па-а-нятно! – тряхнул головой Опанаскин и объявил собравшимся у конторы, что по подозрению в совершении хищения значительных денежных средств арестовывает кассира Гаранина, завмага Мышкина и сторожа Подтягина.

Их заперли в кладовке.

Опанаскин отправил одного из милиционеров на станцию для телеграфного сообщения, с другим продолжил снятие допросов с арестованных.

На следующий день, в понедельник 31 октября, допросы продолжились. Но подозреваемые не сказали ничего нового. Опанаскин злился и грозил несусветными карами.

Тем временем в поселке разгорались страсти.

Лесорабочие и их домочадцы собирались кучками, перетирая случившееся. Повод для волнений был нешуточный – исчезло октябрьское жалованье, которое должны были на днях выдать. Когда бы грабители унесли какие-нибудь начальственные деньги, а то кровно заработанные! Уже вовсю гулял слух, что во всем виноват кассир Гаранин, которого причисляли к налетчикам. Самые боевые из рабочего люда уже дважды кричали под окнами гаранинского дома, где заперлась жена кассира с тремя детьми, что с этой бандитской семейкой давно пора разобраться. В закрытые ставнями окна пару раз бухнули булыжниками.

К вечеру страсти накалились до предела. Кое у кого из работяг в руках появились ружья, возбужденная толпа осадила магазин.

Полчаса спустя Опанаскин и его сопровождение трусливо бежали под улюлюканье к станции, пугнутые вдогонку пальбой из ружья одним отчаянным парнем.

Галдящие мужики ворвались в магазин, сбили с кладовки замок и выволокли арестантов на крыльцо, пиная их и матерясь.

– Сознавайтесь, сволочи! – заревела толпа, увидев жалкие, обреченно сжавшиеся фигуры. – Куды, гады, заработанное дели?!

Увесистые кулаки врезались в Мышкина и Гаранина, сбитый с ног сторож Подтягин кулем ухнул с крыльца. Упали на доски и кассир с завмагом, закрывая руками окровавленные лица. Ребра несчастных трещали под ударами сапог.

– Скажешь, паскуда?! Хэ-к!

Выплевывая кровь, Гаранин закричал:

– Скажу! Люди! Сознаюсь! Сознаюсь! Не бейте! Во всем сознаюсь!

Подтягина и Мышкина сразу бросили, а кассира, подхватив под руки, поставили к стене. Один из рабочих навел ему в лоб ружье.

– Ну, гад, молись! Давай, выкладывай все! Как на духу! Тварь ты такая!

Избитый кассир еле шевелил рассеченными губами. Плача, беспрестанно утирая сочащуюся кровь грязным рукавом, он прошептал:

– Шайкой грабили… Денежный ящик увезли на телеге…

– Громче, паскуда! Куда увезли, когда ящик обнаружился! Врешь!

– Не вру, не вру! – испуганно закричал Гаранин. – Хотели на телеге…

– Это они для близиру ящик в сарай уволокли! – заорал кто-то из толпы. – А сам ключом своим, собака, отпер! Видели жа – ящик-то цел! Тока пуст, язви его, с потрохами!..

– Кто сообщники, поганец, говори?!

– Всех не знаю…

– Щас вспомнишь! – К Гаранину подбежал здоровенный детина, ударил пудовым кулаком в лицо, сбив с ног. Нагнулся и схватил кассира за ноги. – Щас я этому задохлику мозги об угол вышибу!

– Погодь, дурень! Тады он вообче ничо не скажет!

Гаранина привели в чувство, снова прислонили к стене. Толпа молча разглядывала тихо плачущего кассира.

У крыльца сидели на земле Мышкин и Подтягин, хлюпали кровавой юшкой под дулом ржавого ружья.

– И чо, долго мы будем ждать?! Говори, а то добавим! – снова угрожающе закричали рабочие.

Гаранин медленно поднял голову, тоскливым взглядом обвел толпу. В сгустившихся сумерках кровопотеки на его бледном лице казались черными.

– Выкладывай, паразит! А не то мы щас сюды бабу твою с выкормышами приволокем да попытаем огоньком!

– Не надо… – проговорил Ефим Гаранин.

Немного помолчал, собираясь с духом.

– Никто не виноват, один я… Со сродственниками это мы… Из Читы…

– А-а-а!!! – торжествующе заревела толпа. – Признался!.. Гад какой! …От сука!.. Признался!.. Эй, зовите сюда милицанеров! Кликай энтих пугливых! За них, дармоедов, работу сделали! Зови! Теперь пущай они дотрясут, с кем этот бляденыш кровные наши денежки уворовал!..

– Чо их кликать, время жечь. Давай, тащи гада на станцию!

Гаранина связали веревкой и отвели на станцию. Там передали обрывающему телеграфный провод Опанаскину.

Наутро Ефима Гаранина под конвоем увезли в Читу, где в 3-м отделении железнодорожной милиции с него сняли подробные показания, опираясь на признание в преступлении.

Гаранин назвал двух своих родственников – Николая Моржакова и Александра Ершова. Первый постоянно проживал в Чите, второй же, к его несчастью, был дровянинским.

Решившись под страхом собственной смерти и расправы с семьей на самооговор, кассир Гаранин показал, что в начале лета Моржаков приезжал к Ершову в Дровяную, там они вместе все и замыслили.

Названные родственники были арестованы, дело передали в уголовный розыск. Там Гаранин попытался объяснить, что его показания вымышлены. Но это, как он надеялся, не помогло.

Моржакова выпустят из тюрьмы через два месяца, а самооговорщик Ефим Гаранин и названный им Александр Ершов просидят за решеткой до августа следующего года. Случайно, в потрепанном номере газеты «Дальне-Восточный путь» от 16 июля, они прочитают статью «Ленковщина», где в числе вскрытых на следствии и суде преступлений шайки Ленкова названо будет и ограбление потребительской кассы в Дровяной в ночь на 30 октября 1921 года. Забытые на девять месяцев в тюремной камере Гаранин и Ершов обратятся 27 июля 1922 года с прошениями в Высший кассационный суд, в очередной раз заявляя о своей непричастности к ограблению. Только в начале августа они выйдут на свободу. Дорого, девятью месяцами за решеткой, горем и позором для всей близких, заплатили невиновные люди за ленковскую «экспроприацию».