Книга: Логотерапия и экзистенциальный анализ: Статьи и лекции
Назад: 7. Рудольф Аллерс — философ и психиатр
Дальше: 9. Встреча индивидуальной психологии с логотерапией
8

Психологизация или гуманизация медицины?
[1981]

Памяти Пауля Полака


Когда «врачебное сообщество» просит психиатра сделать торжественный доклад, логично предположить, что от психиат­ра ожидают своеобразного «наведения мостов» между общей медициной и психотерапией. В качестве такого моста просто напрашивается — можно сказать, как междисциплинарный термин — слово «психосоматика». Очень меткое слово! Тем не менее все, что входит в понятие «психосоматика», является спорным; в ней еще хватает открытых вопросов, но мы то и дело наблюдаем, как от подобных вопросов просто отмахиваются. Достаточно заглянуть в один из последних номеров австрийской медицинской газеты, чтобы убедиться, как небрежно медики обращаются с терминологией. Читаем: «Приемный покой больницы "Эрцте Эстеррайхс", а также палаты других больниц примерно на 50% заполнены пациентами, недуги которых вызваны психическими причинами». Психосоматические заболевания «вызваны душевными расстройствами», поэтому в таких случаях говорят о «психически обусловленных болезнях». На самом же деле психосоматические заболевания обусловлены и вызваны отнюдь не психическими причинами, то есть они не психогенны — психогенны неврозы! В отличие от неврозов, психосоматические заболевания не психогенны, а в первую очередь соматогенны, они просто запускаются на психическом уровне!

На настоящий момент я уже не один десяток лет систематически и методологически занимаюсь проблематикой психо­соматической медицины, в частности, этой теме посвящена отдельная глава в моей книге «Теория и терапия неврозов» (1). Тем временем другой логотерапевт, мой ученик, профессор Хироши Такашима из Токио также значительно прояснил эту проблему с логотерапевтической точки зрения в своей книге «Психосоматическая медицина и логотерапия» (2).

Проблема выбора симптомов

Известно, что к числу острейших нерешенных вопросов в этой области относится проблема выбора симптомов, в частности выбора органов. Как объяснить тот факт, что в конкретном случае болезнь поражает именно этот орган, а не какой-либо иной? Существует ли в действительности сродство между определенными органами и теми или иными внутрипсихическими констелляциями? Основная работа в данной области была проведена уже Альфредом Адлером, когда он ссылался на так называемую функциональную недостаточность органов — он же и предложил этот термин. Зигмунд Фрейд следовал за ним в этих разработках, сформулировав концепцию «соматической предрасположенности». В дальнейшем мы пока почти не продвинулись в изучении этой проблемы.

Безуспешные попытки соотнесения

Аналогично складывается ситуация со сродством, которое пытаются установить между определенными психосоматическими заболеваниями и теми или иными типами личности. В этой области ничего пока не доказано. Однажды мне довелось выслушать растянувшийся на целый вечер доклад о личности астматиков, по итогам которого я был вынужден признать, что выслушал отличное описание личности невротиков! В докладе совершенно не шла речь о каких-либо личностных чертах, характерных именно для астматиков. Те черты, которые могли таковыми показаться, были просто подогнаны под факты.

Как же случилось, что психиатрия таким образом вступила на скользкую дорожку неубедительных гипотез? Элизабет Лукас, моя ученица, которая в настоящее время работает в Мюнхене и руководит крупным консультативным центром (она защитила диссертацию на тему «Логотерапия как теория личности»), следующим образом выразилась в докладе, прочитанном ею на заседании Австрийского медицинского общества психотерапевтов: «Психотерапия началась с почти патологического поиска возможных причин психических заболеваний. Терапевт должен был любой ценой пытаться выйти на след этих причин. Поскольку образ жизни многих пациентов в период болезни не мог подсказать возможные причины такого рода, логично было искать такие причины в прошлом пациента. Но как? Как правило, пациентам не удавалось вспомнить ничего особенного, такого, что им бы мешало. Ситуация усугублялась и из-за того, что до развития тонкой неврологической диаг­ностики было еще очень далеко, в области психического также не удавалось рассмотреть какие-либо причины. Каким же образом психотерапевту оставалось выяснять причины психических заболеваний своего пациента, имевшие для врача решающее значение? Не оставалось ничего иного, кроме как угадывать эти причины, из-за чего в психологии начались всевозможные советы, толкования и спекуляции. Со временем все эти советы и толкования достигли критической массы, они стали вызывать растущие сомнения, пока, наконец, психотерапевтам не достало мужества признать, что они не в состоянии восстановить все причинно-следственные связи, приводящие к психическим заболеваниям. Такое бессилие привело к тому, что ракурс работы психотерапевтов стал постепенно смещаться. Что толку в причинах, если они выведены на основе спекуляций и к тому же не гарантируют излечения?»

Дадим слово еще одному практикующему специалисту. «Так, в частности, — отмечает Феликс Млчох, — аналитические методы, применяющиеся при лечении астматиков, практически не дают результата в случаях, когда врач пытается бороться с последствиями детских аномалий развития путем выявления их изначальных причин. Это самый надежный способ отвадить пациента» (3).

Следующий аспект проблематики, касающейся психосоматической медицины, затрагивает сродство между различными психосоматическими заболеваниями с одной стороны и условно приписываемыми им специфическими комплексами, конфликтами, проблемами и мечтами — с другой. Остается открытым не только вопрос о том, являются ли специфически патогенными эти внутрипсихические констелляции, но и другой вопрос: патогенны ли они в принципе? В первую очередь понадобилось установить, что столь распространенные феномены, как рассматриваемые комплексы, конфликты, проблемы и мечты, сами по себе могут быть отнюдь не патогенными. В ходе статистических изысканий мои сотрудники без труда доказали, что в произвольно подобранной серии случаев, наблюдавшихся в нашем неврологическом учреждении, присутствовало не меньше, а то и гораздо больше комплексов, конфликтов, проблем и мечтаний, чем в аналогичной произвольно подобранной серии случаев, наблюдавшихся в психиатрической клинике. Такую разницу можно объяснить тем, что в нашей выборке мы также учитывали дополнительную нагрузку болезни неврологических пациентов.

Отсутствие доказательств в пользу психогенеза

Известный американский психиатр Фритц Фрейхан опубликовал в журнале «Общая психиатрия» (Comprehensive Psychiatry) статью «Устарела ли психосоматика?» (Is psychosomatic obsolete?), в которой писал: «Множество психосоматических расстройств на самом деле выражают замаскированную эндогенную депрессию, чья во многом биолого-физиологическая этиология может быть доказана на соответствующих терапевтических успехах. Исследования взаимосвязей между жизненными событиями и возникновением болезней до сих пор не доказали, что психосоматические заболевания обладают выраженным психогенезом. Немногие имеющиеся лонгитюдные исследования указывают, что влияние жизненных событий и обстоятельств в таких случаях является незначительным» (4).

Обращаясь непосредственно к комплексам, приведу цитату из письма одной моей читательницы, живущей в Алабаме: «Единственный комплекс, от которого я страдаю, — это мысль, что у меня, наверное, должны были бы быть комплексы, а их нет. У меня было жуткое детство, но все-таки я полагаю, что весь этот ужас дал мне немало положительного» (5).

Лене Сколник отмечает по этому поводу: «Уже установлено, что детство многих душевнобольных протекало под действием негативных факторов. Такие люди часто росли в распавшихся браках, в семьях, где родители ссорились друг с другом, страдали под гнетом матери, которая была властной, холодно относилась к ним либо проявляла собственнические наклонности, отец таких детей мог быть жестоким или просто негодяем. Как правило, такие доводы выдвигаются в качестве аргументации, что именно эти обстоятельства могли привести к аномалиям в развитии. Однако есть и следующий факт: многие дети, имевшие проблемы развития и рано испытавшие страдания, выросли совершенно нормальными людьми. В Институте человеческого развития при Калифорнийском университете проводилось исследование, в основе которого лежало следу­ющее допущение: дети, воспитывавшиеся в распавшихся браках, в зрелом возрасте должны испытывать проблемы, а дети, чьи юные годы были счастливыми и успешными, должны и в зрелом возрасте жить счастливо. В двух третях случаев это предположение не подтвердилось. Травматические воздействия стресса, пережитого в детском возрасте, были явно переоценены. Однако такая зависимость не подтверждалась не только для людей, выросших в условиях стресса, но и для тех, у кого было по-настоящему розовое детство. В зрелом возрасте многие из таких "счастливых детей" оказались далеко не счастливыми, довольными, беззаботными; многие из них были просто незрелыми личностями. Это особенно ярко прослеживалось у мальчиков, которые с юных лет могли похвастаться спортивными успехами, и для девочек, которые в школе были хорошенькими и пользовались всеобщим вниманием» (6).

Вправе ли мы подтверждать травматогенную этиологию якобы психосоматического заболевания при постановке диаг­ноза по результатам проведенного лечения? По этому поводу могу сделать лишь следующее предположение: вспоминаю случай 21-летней пациентки, которая была направлена к нам по поводу задержки мочеиспускания, которую ей диаг­ностировали как истерическое расстройство. Нас попросили подвергнуть пациентку лечению гипнозом. По предварительным наблюдениям и по основанному на анамнезе предположению врача, который ее к нам направил, в данном случае речь шла о чисто психогенном нарушении: полутора месяцами ранее у пациентки произошла дефлорация. Сама по себе дефлорация травмировала ее как психически, так и физически. Вскоре после полового акта у пациентки возникла полная неспособность к произвольному мочеиспусканию, так что ей приходилось каждый день неоднократно откачивать мочу через катетер. Неоднократные урологические осмотры были настолько же безрезультатны, как и различные варианты медикаментозного лечения (инъекции и т.д.), не принесли успеха и лечебные водные процедуры. В самом деле, назначенный гипноз привел к полному выздоровлению больной (в тот же день она смогла самостоятельно мочиться, необходимость в катетере исчезла); но нас не оставляло впечатление, что данное расстройство не похоже на чисто психогенное. Действительно, после дальнейших неоднократных урологических осмотров, на которых мы настояли, у пациентки удалось выявить органическое поражение, хотя изначально ее расстройство казалось чисто функциональным (7).

Иными словами, диагноз по результатам проведенного лечения нельзя ставить в случаях, когда заболевание имеет психосоматическую основу. Это касается не только каких-либо грез, которые актуализируются при сборе анамнеза, но и психо­типа, характеризующегося явной лабильностью. Среди прочих похожих случаев могу привести пример одной пациентки, которая жаловалась на боли, но ее жалобы имели ярко выраженный истерический характер. Инъекция физиологического раствора — в данном случае я бы назвал его «психологическим раствором» — дала быстрый терапевтический успех. Правда, несмотря на это, ей был назначен рентгеновский снимок, выявивший раковые метастазы.

Иммунитет и аффективное состояние

В 1936 г. Р. Бильц выпустил книгу под названием «Психогенная ангина». Разумеется, она не психогенная; однако ангина вполне может возникать по психосоматическим причинам. Известно, что возбудитель ангины встречается повсеместно и лишь иногда оказывается патогенным. Когда это происходит, такая патогенность зависит не от вирулентности самого возбудителя, а от состояния человеческого иммунитета: иммунитет же, в свою очередь, зависит от аффективного состояния. Уже прошло несколько десятилетий с тех пор, как Хофф и Хайлиг смогли экспериментально доказать, что испытуемый пациент, которого вводят в состояние гипноза, а затем внушают радостные или тревожные аффекты, в зависимости от этих аффектов имеет в сыворотке крови, соответственно, сравнительно высокий или сравнительно низкий титр агглютинации для бацилл тифа.

В начале марта 1945 г. один мой знакомый, вместе с которым мы находились в концлагере, признался мне, что 2 февраля 1945 г. он видел странный сон. Голос, напоминавший пророческий, сказал ему, что этот человек может задавать любые вопросы — и получит на них ответ. Мой знакомый спросил у голоса, когда закончится война. Ответ был «30 марта 1945 г.». Итак, 30 марта приближалось с каждым днем, но ничто не предвещало, что пророчество «голоса» подтвердится. 29 марта мой знакомый заболел лихорадкой и стал бредить. 30 марта он потерял сознание. 31 марта он умер. Его доконал сыпной тиф. Действительно, именно 30 марта — в тот день, когда этот человек потерял сознание — война закончилась «для него». Мы не ошибемся, если предположим, что то разочарование, которое он переживал из-за реального положения дел, складывавшегося перед его глазами, настолько ослабило его иммунитет, защитные силы и сопротивляемость организма, что инфекционная болезнь, уже гнездившаяся в нем, легко его одолела (8).

Известен познавательный и наглядный двойной случай психо­соматической ангины, случающейся с врачом одной клиники и его ассистентом. Оба они если и заболевают ангиной, то это происходит только в четверг. Ассистент заболевает ангиной в четверг в том случае, если на следующий день, в пятницу, он должен выступать с докладом, что всякий раз вызывает у него определенный стресс. Врач заболевает ангиной — если заболевает — опять же, только в четверг, причем именно потому, что в среду он читает лекции. В день лекций он еще не болеет ангиной. Мы можем с полным правом предположить, что в среду инфекция уже теплится в организме врача, но наш коллега просто не может себе позволить заболеть ангиной в лекционный день, поэтому уже близящийся приступ болезни откладывается.

Итак, мы видим: психосоматическая медицина почти не позволяет понять, почему человек заболевает, однако вполне объясняет, почему он не заболевает.

Нам известен случай одного коллеги, который, сильно устав и перетрудившись, был вынужден присоединиться к спасательной альпийской экспедиции, вылазка которой продлилась около двух часов. Сразу же после того, как медик выполнил свой врачебный долг, он обессилел и лишь с большим трудом смог невредимым выбраться из скал. Ничуть не удивительно, что с ним случился такой коллапс — даже без привлечения психосоматической медицины. Но тот факт, что силы оставили коллегу только после того, как он справился со своей задачей, и ни секундой ранее, объясняется лишь через психосоматику.

Смысловая ориентация помогает выжить

В общем и целом очевидно, что не только состояние иммунитета зависит от аффективного состояния, но и аффективное состояние зависит от мотивации. Однако судить о том, насколько решающее значение может играть мотивация в пограничных ситуациях человеческого бытия-в-мире, можно на примере случаев, имевших место в лагерях для военнопленных. Многие психиатры смогли установить, что и в Японии, и в Корее, и, наконец, в Северном Вьетнаме максимальные шансы на выживание были у тех военнопленных, которые держались за смысл жизни, то есть считали, что обязаны еще что-то успеть сделать. Этот факт, в частности, подтвердили мне трое американских офицеров, которые выжили после очень долгого пребывания в плену на территории Северного Вьетнама (до семи лет) и по воле случая оказались в числе моих студентов в Международном университете США в Калифорнии. На одном из семинаров они подробно описали пережитый опыт и пришли к такому общему выводу: в конечном итоге им удалось выжить только благодаря смысловой ориентации (9)! Их слова подтверждаются международной литературой, посвященной концентрационным лагерям (10, 16).

Однако современному человеку сложно найти такую смысловую ориентацию. У человека есть все для жизни, но он едва ли себе представляет, ради чего стоит жить. Можно сказать, он страдает от ощущения потери смысла. Государство, обеспечивающее благополучие своих граждан, в том числе материальное, удовлетворяет практически все потребности человека, причем некоторые потребности формируются именно в таком обществе потребления. Неудовлетворенной остается лишь одна человеческая потребность — в смысле. Под давлением господствующих общественных установок человек будет лишь ощущать фрустрацию! Речь идет о феномене, описываемом мотивационно-теоретической концепцией «воли к смыслу». Если человек обретает смысл, то он — при необходимости — также оказывается готов терпеть лишения, принимать страдания, жертвовать, в том числе собственной жизнью. Напротив, если жизнь его не имеет смысла, то он наплевательски к ней относится, даже если с виду у него все хорошо, а в некоторых обстоятельствах может пойти на самоубийство. Несмотря на благополучие и изобилие. Рост количества самоубийств, с которым мы сегодня имеем дело, свидетельствует, что материальная обеспеченность вполне может окончиться экзистенциальной фрустрацией.

Помощь в поиске смысла

Но есть ли терапевтический способ докопаться до такого чувства утраты смысла, которое скрыто в глубине организма (если не сказать — в глубине души)? Теперь, если мы проанализируем, как самый обычный человек понимает свое человеческое бытие-в-мире, окажется, что есть, условно говоря, три основные дороги, каждая из которых может привести его к обретению смысла. Я могу придать своей жизни смысл в случае, если займусь чем-нибудь, начну что-то создавать; а также если начну переживать что-то или кого-то во всей его уникальности и неповторимости, то есть стану его любить. Однако в конце концов выясняется, что даже когда мы оказываемся один на один с участью, которую ничто не в силах изменить (допустим, заболеваем неизлечимой болезнью либо попадаем в безнадежную ситуацию, где можем быть лишь беспомощными жертвами), то такой, да, именно такой жизненной ситуа­ции все-таки можно придать смысл, поскольку данная ситуация позволяет реализовать наичеловечнейшее в человеке: его способность превращать страдания в человеческое подвижничество. С опорой на эту возможность жизнь может остаться осмысленной вплоть до самого конца — вообще, именно в финале жизни человек может наконец-то наполнить смыслом собственные страдания и даже свою смерть.

Это учение о смысле, направленное против расточения смысла, эта логотеория, лежащая в основе логотерапии, уже давно эмпирически подтверждена в ходе целого ряда методически безупречных проектов. В корпус логотерапевтической литературы входят публикации Брауна, Каскиани, Крамбо, Дансарта, Дурлака, Кратохвила, Лукас, Лансфорда, Мейсона, Мейера, Мерфи, Плановы, Попильски, Ричмонда, Робертса, Руха, Сэлли, Смита, Йернелла и Янга, из которых следует, что в жизни можно найти смысл и он, в принципе, не зависит от половой принадлежности человека, его возраста, коэффициента интеллекта, уровня образования, характера, окружения. Наконец, подтверждается, что человек может найти смысл жизни независимо от того, религиозен он или нет, опять же, независимо от того, к какой конфессии он себя причисляет.

Практическая логотерапия

Однако наша логотеория подтверждается не только эмпирически, но и практически. Пациентка, страдающая тяжелой формой туберкулеза легких и сознающая, что не может рассчитывать на выздоровление, а, напротив, имеет веские основания задумываться о смерти, пишет: «Когда же моя жизнь была богаче? Когда я работала [бухгалтером], всем была так нужна, а сама не получала от этой работы ничего, кроме громких обязанностей? Или в эти последние годы, которые ушли у меня на духовное осмысление множества проблем? Кроме того, борьба за преодоление страха смерти, который меня ранил, травил, преследовал в невообразимой мере, — даже эта борьба кажется мне более ценной, чем добрая дюжина таких прекрасных балансов».

Другой пример. Госпожа профессор Патрисия Старк пишет мне 29 марта 1979 г. из Алабамы: «У меня есть 22-летняя клиентка, которая в возрасте 18 лет получила огнестрельное ранение в позвоночник, когда шла в овощную лавку. Ранение очень тяжелое, она может выполнять какие-либо действия только при помощи ротового стилуса. Смысл своей жизни она ощущает довольно четко. Она читает газеты и смотрит телевизор, выискивая истории о людях, оказавшихся в беде, а затем пишет им (набирает буквы своим стилусом) слова поддержки и ободрения».

То, что мы едва ли решаемся выразить словами, наши пациенты воплощают в действиях. Они выжимают из жизни смысл в тяжелейших ситуациях и даже перед лицом смерти. Нам же остается — в рамках такой борьбы за смысл — катализировать их своей помощью, обеспечивать им «врачебное душепопечительство», если они в нем нуждаются. В моей книге «Доктор и душа» (11) вы найдете главу «Последняя помощь», и в ней приводится диалог, имевший место между мной и одной пациенткой, умершей неделю спустя.

Врачебное душепопечительство

Разумеется, не может быть речи о конкуренции между врачебным и священническим душепопечительством. Вопрос лишь в том, относится ли врачебное душепопечительство к медицине — то есть входит ли оно в число обязанностей врача. Ответ на этот вопрос написан над главными воротами Центрального венского клинического госпиталя: «Saluti et solatio aegrorum». Этот девиз был сформулирован императором Иосифом II.

Кроме того, врачебное душепопечительство ни в коем случае не является уделом одних лишь неврологов, а относится к обязанностям любого практикующего врача. Заведу­ющий хирургическим отделением, который решит отказаться от какого-либо врачебного душепопечительства, не должен удивляться, если пациент окажется не у него на столе, готовый к операции, а уже после самоубийства будет лежать на столе патологоанатома, того врача, у которого оканчивают свой путь все пациенты.

Кстати, об операции: должен поблагодарить одну мою студентку из Международного университета США, Сан-Диего, за сообщение об одном 31-летнем механике, который был направлен в больницу для специального лечения после того, как пережил сильный удар током. Из-за начавшейся гангрены ему пришлось ампутировать все конечности. Моя студентка описывает, как во время операции хирург, анестезиолог и операционная сестра не могли сдержать слез и, несмотря на все попытки сдержаться, тяжело вздыхали. Моей ученице было поручено объяснить пациенту после пробуждения от наркоза, что у него больше нет рук и ног. В поисках той искры смысла, которую она могла бы зажечь в душе пациента на всю его оставшуюся жизнь, моя студентка решила воспользоваться логотерапевтическими принципами. Действительно, — с трудом верится! — через пару недель ей удалось настолько мобилизовать этого пациента, что он сам и по собственной инициа­тиве начал присматривать за парализованным мальчиком. После выписки из больницы этот пациент открыл свое дело, смог зарабатывать на содержание семьи. Он даже устроил себе отпуск и в специально оборудованном автомобиле объехал всю Америку. Однажды он написал своему лечащему врачу — моей студентке — буквально следующее: «До того увечья я был словно пуст внутри. Я не просыхал от спиртного и чувствовал смертельную скуку. Теперь же я точно знаю, что значит быть счастливым».

Овеществление или очеловечивание?

В своей книге «Борьба за смысл: логотерапия для непосвященного» Джозеф Фабри писал: «Когда я был еще ребенком, к нам еженедельно приходил семейный врач, навещавший нашу бабушку. Она могла поговорить с ним обо всех душевных страданиях и невзгодах. В настоящее время я ежегодно прохожу полное детальное медицинское обследование, в ходе которого могу до трех часов кряду переходить от одной медсестры к другой, от одного аппарата к следующему и, наконец, заполняю анкету на 150 вопросов, после чего мои ответы обрабатываются компьютером и помогают при постановке диагноза. Мне известно, что медицинское обслуживание, которое я получаю в соответствующей клинике, несравнимо качественнее того, что мог предложить семейный врач моей бабушке, но все-таки что-то оказалось утрачено в ходе этого развития медицинского искусства. Когда я слышу вопросы, которые Франкл ставил в ходе своих докладов, прочитанных в Америке, я убеждаюсь, что этого "нечто" столь же недостает и современной психо­терапии» (12). Я хотел бы сказать, что нужно просто обратить внимание на те слова, которые сегодня с усердием подбирает среднестатистический психотерапевт — тогда видно, насколько глубоко проникли в «современную психотерапию» механистичность и технократизм. Так, сегодня вместо термина «терапия» все чаще используют модное слово «стратегия».

Риттер фон Байер однажды сказал: «Психология должна противодействовать тенденции овеществления, присущей современной медицине. Под силу ли ей это? Определенно, лишь в ограниченной мере. Психология как таковая представляет собой лишь еще один способ овеществления человеческого существования, противопоставляемый физиологии. Пациент чувствует пренебрежение к себе не только в случае, когда врача интересуют только лишь телесные функции, но и в ситуа­циях, когда он осознает себя как объект психологического исследования и манипуляций. Возможно, в последнем случае болезнь гнездится даже глубже, чем при обычном телесном врачевании, так как терапевт затрагивает и кусками вырывает наружу самое сокровенное. Существует не только холодный объективизм естественнонаучной медицины, но и холодный объективизм психологии, а также объективизм медицины, пропитанной психологией» (13).

Речь в защиту гуманизации

Теперь вы поймете, почему я выступаю скорее за психологизацию медицины с целью ее гуманизации. Почему я не считаю, что все больше врачей должны «вырывать» из все новых пациентов их комплексы, по выражению фон Байер. Гораздо более необходимо, чтобы мы, врачи, избавились от устаревшего представления о человеке, в рамках которого его душа рассматривается как «аппарат» или «механизм» либо считается, что мы должны нечто отремонтировать в больной душе, как в машине. Тот, кто ведет себя как «врач-техник», лишь доказывает, что он видит в больном «человеко-машину». Однако медику-гуманисту ведом «человек страдающий» (14), он способен разглядеть за недугом болящего человека. Ему также известно о наигуманнейшем — о воле к смыслу, о «борьбе за смысл», которая не останавливается и не должна останавливаться перед страданием, ведь мы должны различать страдание и отчаяние. Страдание, недуг могут быть неизлечимы; но пациент отчаивается лишь тогда, когда больше не в силах видеть в страдании смысл. Помочь увидеть такой смысл — в этом и заключается задача врачебного душепопечения.

В некоторых случаях на это требуется немало времени, и Юрген Мольтманн однажды сказал: «В комнате для консультаций сегодня стоят дорогостоящие приборы для диагностики и терапии, которые могут окупиться только при интенсивном использовании. Беседа с пациентом, благодаря которой эта комната по-прежнему может называться "кабинетом для консультаций", при наличии всей этой аппаратуры представляется пустой тратой времени и бесполезным делом» (15).

Но так быть не должно. Ко мне обращается практику­ющий врач: год назад умерла его жена, которую он невероятно любил, и он никак не может свыкнуться с этой проблемой. Я спрашиваю глубоко удрученного пациента, размышлял ли он о том, что бы произошло, если бы он сам умер раньше жены. «Не могу представить, — отвечал он, — но моя жена бы отчая­лась». Тогда я заостряю его внимание на следующем: «Видите, вы уберегли вашу жену от этого, ей не пришлось платить ту цену, которая теперь легла на вас, когда вы ее оплакиваете». В тот же миг страдание обрело для него смысл: смысл жертвы.

Разумеется: можно быть врачом, не беспокоясь об этом; но в таком случае действует принцип, который указывал в аналогичных взаимосвязях Поль Дюбуа: врач отличается от ветеринара только своей клиентурой.

Резюме

Так называемая психосоматическая медицина слишком далеко ушла на зыбкую почву несостоятельных гипотез. Однако следует признать, что даже в случае инфекционных заболеваний состояние иммунитета зависит от аффектации, а аффектация в конечном счете — от мотивации, в особенности от смысловой ориентации. Именно это обстоятельство приобретает особое значение, когда современный человек страдает от общего чувства утраты смысла. Несмотря на материальное благополучие, человек сегодня приходит к экзистенциальной фрустрации, которой можно противодействовать и терапевтическими методами. Это, однако, невозможно в условиях продвигаемой нами дальнейшей психологизации медицины, так как сама психология интерпретируется и практикуется во многом механистически. Мы гораздо больше нуждаемся в регуманизации как медицины, так и психологии.

Литература

1. V. E. Frankl, Theorie und Therapie der Neurosen. München 1983.

2. H. Takashima, Psychosomatic Medicine and Logotherapy. New York 1977.

3. F. MIczoch, Zur Konzeption des Asthma bronchiale. In: Therapiewoche 26, 1976, p. 7630.

4. F. A. Freyhan, Is psychosomatic obsolete? In: Comprehensive Psychiatry 17, 1976, p. 381.

5. V. E. Frankl, Das Leiden am sinnlosen Leben. Freiburg 1985.

6. L. Skolnick, Kinder sind hart im Nehmen. Psychologie heute 5, 1978, S. 44.

7. V. E. Frankl, Die Psychotherapie in der Praxis. München 1986.

8. V. E. Frankl, Trotzdem ja zum Leben sagen. München1986.

9. V. E. Frankl, Der Wille zum Sinn. Bern 1982.

10. V. E. Frankl, Psychologie und Psychiatrie des Konzentrationslagers. In: Psychiatrie der Gegenwart. Berlin 1961.

11. V. E. Frankl, Arztliche Seelsorge. Frankfurt a. M.,1985.

12. J. B. Fabry, Das Ringen um Sinn. Freiburg 1978.

13. W. von Baeyer, Gesundheitsfiirsorge — Gesundheitspolitik 7, 1958, S. 197.

14. V. E. Frankl, Der leidende Mensch. Anthropologische Grundlagen der Psychotherapie. Bern 1984.

15. J. Moltmann, Zeitschrift für Allgemeinmedizin.

16. V. E. Frankl, Die Sinnfrage in der Psychotherapie. München 1985.

Назад: 7. Рудольф Аллерс — философ и психиатр
Дальше: 9. Встреча индивидуальной психологии с логотерапией