Глава 4
Когда числа проснулись в ее голове и стали складываться в картинки, Алина поняла, что наступил новый этап в жизни. Каким он окажется – хорошим или плохим, она не знала, но ясно было одно: теперь ее жизнь точно изменится. Все и всегда у нее зависело только от чисел, от того, что они делают и как к ней относятся. В раннем детстве числа ее любили, но тогда они и сами были детьми – разноцветные, веселые, беззаботные циферки, еще до конца не оформившиеся в числа. Потом, когда Алина немного подросла, и ее стали учить читать, произошла первая серьезная ссора с числами. Числа вообще не ужились со словами.
– М-а-м-а, – читала по буквам Алина первое слово, одновременно производя в голове подсчеты.
– И что получилось? – равнодушно спросила мама, одновременно думая о чем-то своем.
– Двадцать восемь! – ответила маленькая Алина, ожидая, что мама ее похвалит.
Мама не похвалила. Мама обиделась. Мама рассердилась, решив, что Алина над ней издевается, намекает на ее возраст, который она просто ненавидела и от всех скрывала. Мама боялась состариться. Мама хотела всю жизнь оставаться маленькой девочкой. И папа ее в этом поддерживал. Он любил свою маленькую девочку-жену, а вторая девочка – дочка – оказалась совершенно лишней.
– Неправильно! Начнем сначала, – раздраженно сказала мама, придвигая к ней кубики.
Алина снова прочитала слово по буквам, и снова числа подсказали ей неправильный ответ. Она попыталась с ними поспорить, но числа, как и мама, обиделись и замолчали.
Правда, в тот раз ненадолго. Уже на следующий день они помирились с Алиной и научили пользоваться обратным счетом: от чисел к словам. Но с обратным счетом то и дело происходили сбивы. Алина часто оговаривалась или не успевала перевести число в предмет, а объяснить окружающим, что все на свете имеет свое числовое значение, она тогда не умела.
О том, что она была совершенно права, Алина узнала лишь через несколько лет, когда с обучением чтению, письму и прочим неприятным вещам было давно покончено, и ее отдали в математическую школу-интернат для особо одаренных детей.
Школа находилась в том же городе, где они жили, но Алину забирали домой только на выходной, да и то не всегда. Чем старше становилась Алина, тем больше мешала родителям играть в папу и его маленькую девочку, тем больше выдавала мамин возраст. Впрочем, в интернате Алине нравилось. Во всяком случае, там ей было лучше, чем дома. Числа, живущие в ее голове, не вступали в конфликт с окружающими людьми, ведь и сами эти люди в своих головах несли груз чисел.
Пожалуй, это было самое лучшее время, не считая раннего детства, – математическая школа и первый курс университета. А потом произошла катастрофа. Числа предали ее, обманули, заманили в ловушку на итальянские курсы. Заманили и объявили войну.
Война длилась недолго, но окончилась полным поражением Алины. И тогда, удовлетворенные, числа в ее голове заснули.
Когда Алину обвинили в убийстве и, признав невменяемой, отправили на принудительное лечение, семья от нее отреклась. Кроме маминой сестры тети Марины, никто ни разу не навестил ее в больнице.
– Никогда, никогда они ее не любили! – причитала тетя Марина, рассказывая кому-то – может, нянечке, может, врачу, может, соседке по палате – историю несчастного Алининого детства. – Вот и ухватились за повод, чтобы вообще ее больше не видеть. Дочь – убийца! Не хотим ее знать! Можно подумать, раньше они знать ее хотели.
Алине было все равно. Она не понимала, о чем говорила тетя Марина, она вообще перестала понимать человеческие слова, ведь числа молчали. Они крепко спали, и окружающий мир для Алины перестал быть понятен. Лишь временами, когда числа во сне ворочались в ее голове, возникали смутные образы воспоминаний: пожилой мужчина лежит на полу в комнате, залитой красным светом, ее рука, тоже красная от крови, пытается записать числа, которые вытекают из глаз умирающего, рука пачкает лист, черный маркер быстро-быстро скользит по белой бумаге, торопясь записать то, что диктует угасающий взгляд мужчины.
Потом числа, вдохнув, устраивались поудобней, сон возвращался в стадию полного небытия, и образы пропадали. И для Алины наступал покой: ни воспоминаний, ни мыслей, ни снов.
Все это длилось долго, бесконечно долго. Бескрайняя застывшая ночь. Но постепенно в этой ночи стали проступать силуэты – сначала едва различимые, потом они сделались яснее. Силуэты проявились в образы конкретных людей, люди обрели голоса, слова наполнились смыслом. Но числа продолжали молчать.
Алина научилась понимать окружающий мир по-другому, по-новому. Впрочем, окружающий мир для нее ограничивался больничной палатой в закрытой психиатрической больнице, а иногда – коридором и тщательно огороженным пространством внутри больничного двора, куда ее выводили на прогулку.
Когда речь и понимание смысла слов окончательно наладились, к Алине стала приходить женщина-психотерапевт. Сначала Ирина Викторовна ей очень понравилась, Алина даже немножко успела ее полюбить, особенно ее невыразимо прекрасный, добрый голос. Они подолгу разговаривали о разных вещах, оставленных в той, прошлой жизни, – в основном приятных. О раннем детстве, о школе, о числовом значении всего и вся, и Алине представлялось, что эта женщина – ее мама, такая, какой у нее не было никогда.
– Вы говорите, что числа заснули, – проговорила однажды Ирина Викторовна и чуть виновато ей улыбнулась, осторожно подступая к болезненной теме. – Что же вы делаете теперь, когда остаетесь одна? Как работают ваши мысли? Что вы ощущаете? На что похоже… – она запнулась, не зная, как выразить свою мысль, но Алина ее поняла.
– Это словно письма самой себе. Сама пишу – сама получаю. Сама читаю – сама отвечаю. И снова получаю, и снова читаю. Или мечта, когда, засыпая, грезишь. Засыпаешь – мечта переходит в сон, просыпаешься – сон снова греза, рассказанная самой себе.
– Подождите! – остановила ее Ирина Викторовна. – Вы говорите, что ваши мысли похожи на письма? О чем эти письма?
– О разном, – обидевшись, что ее прервали, сказала Алина. – В основном о том, чего на самом деле не было. Во всяком случае, со мной, – тихо добавила она. – Моя жизнь – это скопище грез, пачки писем, а меня будто и нет вовсе. Я не знаю, когда я – это я. А с недавних пор и совсем запуталась.
– С недавних пор?
– Да. Когда написала и получила последнее письмо. Оно было на… итальянском. – Алина болезненно поморщилась – это слово далось ей с трудом, словно обожгло.
– И что же в нем было? – внезапно похолодевшим тоном спросила Ирина Викторовна.
– Оно было написано от лица мужчины, живущего в Италии, одной женщине… – смущенно сказала Алина. – Оно было любовным и… в нем были числа.
– А содержание? – настойчиво продолжала допытываться Ирина Викторовна. Но Алина замкнулась, ушла в себя, и разговор волей-неволей пришлось прекратить.
Больше к письмам Ирина Викторовна не возвращалась, но трещина, которая прошла между ними, так и осталась.
– Мое сознание бежит по кругу, – рассказывала в следующий раз Алина. – Иногда я сама себя обгоняю, поворачиваюсь, заглядываю в лицо той, что осталась позади, и не узнаю в ее чертах себя. Это чужая, незнакомая девушка. Если бы я могла узнать ее числовой код, я бы поняла, кто она такая, все бы встало на свои места, но числа спят. И самое неприятное то, что этот код есть в моей голове, просто не могу его отыскать.
– Эту девушку вы видели раньше? Были с ней знакомы?
– Не знаю… Может быть… Когда-то давно.
– На курсах итальянского языка?
– Не знаю, не знаю! – закричала Алина, и трещина расширилась еще больше.
Но Ирина Викторовна продолжала приходить – как и раньше, два раза в неделю. И продолжала, шаг за шагом, приближаться к опасной черте, к главному вопросу. Алина знала, что он, этот вопрос, рано или поздно прозвучит, ждала его, готовилась, но оказалась совершенно не готова.
В этот день Ирина Викторовна принесла ей букетик ландышей – оказалось, что наступил май. В тюремно-больничном дворе, в который Алину выводили гулять, это было совершенно незаметно. Там всегда стояла одинаково пасмурная октябрьская погода.
Ландыши ее растрогали, очень обрадовали и отвлекли. Алина прижала букетик к лицу и, рассмеявшись, начала рассказывать историю из детства, связанную с ландышами, но Ирина Викторовна ее прервала.
– Все это интересно, – сурово проговорила она. Ее тон совсем не вязался с этим нежным, трогательным подарком. – Но меня гораздо больше интересует другое. Вы помните, что убили человека?
– Нет! – вскрикнула Алина, будто ее ударили.
– Я вам помогу вспомнить, – непреклонным тоном произнесла Ирина Викторовна.
– Нет! – снова попыталась сбежать Алина, но Ирина Викторовна решительно ее развернула и повела по страшному лабиринту воспоминаний.
Алина опять оказалась в той комнате, залитой красным светом, с запахом гари. На полу лежал пожилой мужчина и умоляющим взглядом смотрел на нее. Черный маркер она нашла на столе, белый лист возник словно из ниоткуда. Она не помнила, как он возник, да это было и не важно. Плохо было лишь то, что лист оказался белым, и кровь, смазываясь с ее руки, его пачкала. Это отвлекало от главного. Ей нужно было торопиться, ведь мужчина мог в любой момент умереть, жизнь вытекала из него, образуя на полу темно-красную лужу. Красный, белый, черный… Комната раскачивалась, рука онемела от напряжения, числа скакали по бумаге в какой-то безумной «Тарантелле». А жизнь уходила…
– А потом? – холодным жестоким голосом спросила Ирина Викторовна, как только Алина пришла в себя – вернулась в больничный кабинет. – Что было потом?
– Не… помню.
– Должны вспомнить. Вы уж постарайтесь, голубушка.
– Грохот, – неуверенно проговорила Алина, – и голоса людей. – Она понимала, что Ирина Викторовна ждет от нее другого. – Вы случайно не знаете, куда делся тот лист, на котором я писала?
– Никакого листа на месте преступления найдено не было. Возможно, вы его сами и уничтожили. – Психолог брезгливо скривилась и пожала плечами, давая всем своим видом понять, что к той, судебно-следственной процедуре не имеет никакого отношения.
– Как хорошо! – обрадовалась Алина. – Он не должен был попасть в чужие руки!
Ирина Викторовна долго задумчиво на нее смотрела, потом вздохнула и неожиданно поднялась, раньше времени закончив свой терапевтический сеанс.
– Ладно, на сегодня хватит. До свидания.
Алину увели в палату и оставили в покое. Она легла на кровать, закрыла глаза, пытаясь окунуться в свои грезы. И дремота начала подступать. Алина пошла по дорожке, залитой солнечным светом, но дорожка привела ее в красную комнату. И опять накатил ужас – числовой кошмар, и письма больше не писались, и снова наступила беспредельно-черная ночь.
Пробуждение было медленным и очень мучительным. Все было хуже, чем в прошлый раз. Звуки и образы не желали поддаваться расшифровке. Но, как только наступило выздоровление, снова появилась эта женщина, Ирина Викторовна.
Теперь она действовала расчетливее и тоньше и свой главный вопрос: за что вы убили этого человека, – задала спустя долгое-долгое время. Ответа, впрочем, не получила. Ответа на этот вопрос Алина и сама не знала. Не помогли ни увещевающие речи, ни разговоры по душам, не помог даже гипноз – ответа не было.
Так ничего и не добившись, Ирина Викторовна решила, что продолжать их занятия больше не имеет смысла. На прощанье она подарила Алине книгу.
– Это поможет вам немного развеяться, – сказала она, – почитайте. И потом, автор и вы в чем-то похожи.
Это был роман Ивана Молчанова «Северный ветер». Главная героиня книги оказалась той самой девушкой, чье лицо Алина видела, забегая вперед себя. С этой книги началось ее настоящее выздоровление. Она поняла, что ей нужно делать – встретиться с Иваном Молчановым. То, что она записала в красной комнате под диктовку умирающего, предназначалось ему. А еще Алина поняла, что не она убила того человека. И, как только она все это поняла, ее выписали из больницы.
Оказалось, что с момента убийства прошло семь с половиной лет, все изменилось: у нее больше нет ни дома, ни родителей, и в университет вернуться невозможно. Жизнь вычеркнула Алину из своего списка. Но все это не имело значения. Алина теперь знала, в чем состоит ее предназначение.
* * *
Снять квартиру помогла ей тетя Марина. Она вообще взяла Алину под свою опеку: снабжала деньгами, подыскивала для нее работу. С работой было труднее всего – никто не хотел брать девушку с ее биографией, да к тому же без образования, без какой-либо профессии.
Тетя Марина подыскивала работу, Алина искала Ивана Молчанова. Она знала, что весь расклад есть у нее в голове, но числа молчали, лежали на дне черепа мертвым грузом.
Алина встретила его случайно, на улице, в толпе народа, и сразу узнала, обрадовалась, подумала, что вот наконец сможет ему все передать и освободиться. Но, вглядевшись внимательнее в его лицо, поняла, что Иван помочь ей не сможет. С числами в ее голове ему не справиться, он и с собой справиться не может, потому что, как и она, состоит из множества чужих жизней. Только у нее эти люди заключены в числа, а у него – в картины вариантов их судеб. Его жизнь – это множество чужих жизней, его имя – множество чужих имен. Его сознание, как и сознание Алины, бежит по кругу, обгоняя себя и заглядывая в чужие лица. Напрасно она надеялась, освобождения не будет.
И все же Алина пошла за ним. А когда он скрылся в подъезде, даже не взглянув на нее, остановилась под его окном и стала ждать. Чего она ждала, Алина и сама не знала.
Долго ничего не происходило. Но вот занавеска дрогнула, Иван выглянул в окно и встретился глазами с Алиной. По его лицу пробежала болезненная гримаса отвращения, злости. Он не хотел, чтобы она здесь стояла, он боялся впустить ее в свою жизнь, хотя она и так уже была в его жизни. Со своими грезами, письмами, числами, с несправедливым обвинением в убийстве.
Иван отошел от окна, нырнул в полумрак своей квартиры, но не выдержал, вернулся. И тут числа в ее голове проснулись, преобразуясь в картинки, и Алина почувствовала, что начался новый этап жизни. Она поняла, что эти картинки – страницы романа, который пишет Иван, и что сюжет скоро выйдет за пределы книги, герои встретятся, соединятся, для того чтобы выполнить свое предназначение. Ее место в романе пока самое незначительное – девушка из цветочной мастерской, наблюдающая за главным героем. Но со временем все перевернется, поменяется местами.
Когда Алина вернулась домой, позвонила тетя Марина и сказала, что нашла ей работу – в мастерской по изготовлению искусственных цветов. Алина совсем не удивилась такому невероятному совпадению. Единственное, что ее встревожило: как бы работа не помешала ее основной задаче, но оказалось, что цветы можно делать и дома, лишь бы поспевать к сроку.
Каждый день приходила она к дому Ивана. Его роман застопорился, застрял на фразе: «Девушка сверху с балкона…» – и никак не сдвигался с места. В этом он обвинил Алину и возненавидел ее. А она не могла ему объяснить, что просто время еще не настало, что части единого целого еще не сложились: его герои – настоящие, живые люди, пока не готовы соединиться. Если бы он вышел, поговорил с ней, она бы смогла все это ему рассказать, успокоить. Сколько раз Алина представляла, как это произойдет. Но, видно, и для их встречи время еще не пришло.
Ее день был разделен на три части: утром Алина делала цветы, днем отправлялась к дому Ивана, наблюдать, как героиня его романа, девушка из мастерской, чьим прототипом она была, делает цветы, вечером относила готовый цветочный продукт в свою мастерскую. В голове опять все начало путаться: Алина зачастую не понимала, где она реальная, а где придуманный Иваном образ. Ее жизнь и жизнь девушки-цветочницы из романа слились в одну. Ее прошлое стало прошлым этой девушки, будущее героини – по замыслу, о котором Иван пока не догадывался, эта девушка должна погибнуть – грозило стать ее собственным будущим.
Алина смотрела на окно Ивана Молчанова, Иван хмурился и уходил в глубь квартиры – девушка встречалась взглядом с бизнесменом из романа, бизнесмен начинал нервничать и тоже скрывался в глубине дома. Алина сжимала в руке маркер, стараясь успеть записать числа, вытекающие вместе с жизнью из глаз умирающего, – девушка привычным движением накручивала бумагу на проволоку, образуя стебелек. Пальцы онемели от напряжения, цифры разбегались по бумаге – спина затекла от долгого сидения в одной позе. Алина шла по дорожке, приближаясь к дому Ивана – девушка поднималась, опираясь на перила балкона, улыбалась бизнесмену, живущему напротив мастерской. Алина встречала вечно недовольный взгляд Ивана – девушка провожала глазами улетевший лепесток. Она – и та, другая, настоящее, прошлое, будущее – все перемешалось, закрутилось вихрем. Ее сознание, как тогда, в больнице, бежит по кругу, и нет этому кругу конца, а начало она уже почти забыла. А самое главное – начала забывать, для чего бежит по этому кругу.
Но настал день, когда события наконец сдвинулись с места. Алина проснулась утром и поняла: время пришло. Быстро справившись со своей рутинной работой, оделась и вышла из дому. День был солнечным, радостным. Числа щебетали в голове, как веселые птицы. Под этот числовой птичий гомон она и шла по пестрой от тени листвы и солнца дорожке к дому Ивана. Алина была уверена, что сегодня они обязательно встретятся, но все вышло совсем не так, как она представляла.
Она стояла, смотрела на его окно, ожидая появления Ивана. Он действительно появился, но хмурый взгляд его нисколько не изменился, не посветлел. А потом в подъезд вошел курьер – и роман обрел продолжение, но двинулся не по той колее, на которую Алина рассчитывала. Иван ее не позвал, встреча не состоялась. Она повернулась и пошла назад по пятнистой от солнца и тени листвы дорожке, ощущая на себе его взгляд, понимая, что он ее не окликнет, не попытается догнать. Начался дождь, пятнистая дорожка превратилась в равномерно темную. Идти было скользко и холодно. Темная дорожка привела ее в пустоту ночи чужого, необжитого ею города. Числа съежились от ужаса, забились в глубину черепа и замерли. Но тут она услышала шаги – у себя за спиной и одновременно впереди себя, – и поняла, что в этом чужом, страшном городе не одна.
Шаги… Да ведь это Иван Молчанов! Числа в ее голове всколыхнулись, возрадовались и окончательно проснулись. Заговорили на разные голоса. Шаги то удалялись, то приближались, голоса в голове звучали то громче, то тише. И вот Алина поняла, что среди этой разноголосицы есть и голос Ивана. Чистый, отдельный, самостоятельный голос того, кто уже очень давно отдельным и самостоятельным себя не ощущает. Напряженно она стала вслушиваться в этот голос.
Алина узнала, что Иван оказался в странном городе так же случайно и неожиданно для себя, как и она, но город этот знаком ему с детства. Что он не видит ее и не слышит. Что ему тоже здесь не по себе.
Рассвет его испугал, рассвет все расставил на свои места, рассвет рассказал, куда он попал, не оставив никакой надежды. Рассвет заставил его заново пережить детство – это почему-то далось Ивану мучительно и трудно, хотя ничего плохого в его детстве не было. Алина, наоборот, всю ночь, пока они шли по темной улице, надеялась на рассвет. Но даже когда темнота окончательно рассеялась, Иван ее не увидел.
На улице появились люди. Какой-то человек остановил ее и спросил, добродушно посмеиваясь, куда и зачем она несет такую толстую рукопись. И только тогда она обнаружила, что прижимает к груди стопку исписанных листов.
Рукопись ее испугала – вероятно, так же, как рассвет Ивана. Рукопись все расставила на свои места, рукопись рассказала, зачем она сюда попала, не оставив никакой надежды. Рукопись заставила ее заново пережить тот момент в красной комнате… И она бы совсем впала в отчаяние, если бы Иван наконец ее не заметил.
Вместе с рукописью Алина отразилась в витрине магазина. Иван в этот момент пытался вернуться назад, в реальность, надеясь, что зеркальная витрина ему поможет. Вернуться не удалось, но зато он увидел ее. И, кажется, обрадовался, впервые обрадовался ей. Алина мысленно возликовала. Но когда Иван бросился за ней, поняла, что ему нужна вовсе не она, а рукопись. Он окликнул Алину, она ускорила шаг. Ей очень хотелось, чтобы Иван догнал ее, заговорил, но в то же время она понимала, что ни в коем случае нельзя отдавать ему рукопись – время еще не пришло.
Их разделяло всего несколько шагов. Алина стояла у пешеходного перехода, дожидаясь, когда загорится зеленый, надеясь и боясь, что он загорится раньше, чем Иван успеет ее догнать. И в этот момент услышала страшный грохот.
Грузовик, врезавшийся в белый «форд», пронесся мимо. Она успела увидеть лицо водителя и понять, что никакой он не водитель, а еще один герой романа Ивана, и что все это есть в рукописи в ее руках. А сама рукопись – лишь материальное, видимое воплощение того, что записано в ее голове.
Улица закричала на разные голоса, отчаянно, страшно. Иван бросился к погибшему. Загорелся зеленый свет. Алина медленно, словно немощная старуха, стала переходить улицу.