5. Я, он, она
Луна за луной холодный солнечный цикл двигался к Самой длинной ночи. И теперь, проснувшись рано утром в своей умме, уже нельзя было увидеть лучи солнца на верхнем краю стены. Небо прямо над моей постелью – темно-фиолетовое, лишь чуть разбавленное зарей, которая зарождается над Ничто далеко на восходе.
Вокруг из мрака постепенно выплывают предметы и вещи: кувшин для воды, пара хартунгов, подвешенных на стену, и главная моя ценность – невероятно старый деревянный ящик с резными узорами на поверхности. В свое время я не придумал ничего лучшего, чем хранить в нем всякую мелочь: тканые ремни, кое-какие инструменты, сухие мешочки для трав… Пока я смотрел, как мир вокруг становится материальным, а небо – синим, лиловым и, наконец, светло-ультрамариновым с розовым оттенком. Я понял, что сегодня должен увидеть Миа-ку.
Миа-ку. Даже странно, что я ничего не написал о ней раньше. Хотя что ж странного: начав свой рассказ с той воронки событий, в которую я попал, и которая, ускоряясь, двигалась к центру, сложно вдруг переключиться. Не так уж много возможностей поговорить о той моей жизни, которая не связана с механическими птицами. Но это не значит, что такой жизни нет. Напротив, слишком часто в седле своей Ши-те или просто лежа в постели под звездным небом я думал о Миа-ку.
Говорят, в древних таблицах на Библиотечном острове есть короткие истории о юношах, запертых в узких уммах с высокими гладкими стенами. Каждый день к каждому из них приходила одна и та же девушка. Она приносила кувшин воды и корзину с пищей, убирала умму и дарила узнику плотское наслаждение. И так продолжалось очень долго – луна за луной, цикл за циклом. Девушка становилась единственным смыслом жизни юноши, его надеждой и целью одновременно.
Возможно, я просто не дослушал эту историю до конца, но я не знаю, зачем это было нужно. Трудно представить мир, в котором возможны такие странные и бессмысленные обычаи. Зато я хорошо запомнил то, как называется в этих таблицах чувство узника к своей женщине. Оно зовется «соломи», слово с непривычным ударением на первый слог. Соломи – то, что я испытываю к Миа-ку, хоть я и не ограничен в движении и имею возможность выбирать разных женщин для инициации новых жизней. Так, как делают абсолютно все мужчины Архипелага.
Наверное, стены внутренней уммы вокруг себя построил я сам.
Дождавшись, когда лучи солнца, перевалив через одну стену моей уммы, осветили треть противоположной стены, я отправился к Миа-ку. В этот день закатные ветра, казалось, достигли своей максимальной силы. Холодные сквозняки носились между уммами, трепали цветные ленты на арках и пробирали сквозь плотную ткань хартунга. Даже сам остров, сопротивляясь напору гигантских воздушных потоков, ощутимо вздрагивал под ногами.
Старик говорил, что однажды особенно сильные ветра заставили остров раскачиваться из стороны в сторону, как поплавок на воде. Может, это просто одна из тех сильно преувеличенных историй, которые он так любил рассказывать, но сейчас от одной мысли об этом было не по себе.
Особенно пугали вибрации острова в эти дни – после того, как упал Конструкт. Трудно поверить в то, что каждый клочок суши на Архипелаге неподвижен и непоколебим. Так, как мы думали прежде. Теперь – трудно.
Женский род, к которому принадлежала Миа-ку, жил в умм-кане рядом с Площадью собраний. Как и любое другое жилище женского рода, эта группа умм была похожа на огромный бесформенный живой организм с множеством отростков, глаз и ртов. В нем узкие и высокие комнаты-колодцы со скошенными верхними краями стен переплетались с приземистыми кладовыми и широкими залами, где женщины собирались вместе за работой или отдыхом. Все это соединялось вместе бесчисленными арками, переходами и проходами, мостиками и детскими лазами, разобраться в которых могут только сами женщины, принадлежащие к этому роду. В самой середине этого нагромождения и была умма Миа-ку. Там, где она жила с Тами-ра – моей новой жизнью. Он появился всего пять солнечных циклов назад и сейчас носился по залам, как легкий ветерок, счастливый от своего дара ходить и понимать мир во всем его многообразии.
Старшие и тем более старейшие матери не любили видеть мужчин в умм-кане женского рода, хоть и мирились с неизбежностью их присутствия. В любом случае я старался избегать ненужных встреч и лишних взглядов. К счастью, в этот раз в общем зале никого не было, и я ловко скользнул в детский лаз у самого пола. Узкий проем, куда мог едва протиснуться взрослый человек, вел в «темный» проход с галереей арок. Одна из них и вела в умму Миа-ку… Ту самую умму, где мы инициировали новую жизнь, где мы провели вместе сотни солнечных шагов, о которых так приятно вспоминать ночью в своей постели под звездным небом. Дорогу сюда я бы нашел и наощупь.
– Мирами, Тиа-ра, – услышал я такой знакомый и близкий голос.
Казалось, Миа-ку ждала меня, хотя вряд ли это было возможно. В любом случае сейчас она выглядела еще более привлекательно, чем обычно, в своем лучшем хартабе с цветными узорами из выжимки летних трав. Как и всегда, было непонятно, на чем держится этот огромный платок с множеством складок, но я слишком хорошо знал секрет этого хартаба с единственным невидимым ремнем под грудью.
Уже через минуту волосы Миа-ку были связаны в узел, и это значило только то, что ее уши открыты для меня. Как и в последние несколько солнечных циклов. С того момента, как она впервые робко и застенчиво убрала ладонью волосы с правого виска, держа в своей руке мою руку.
– Мирами… – ответил я сейчас и коснулся губами мочки ее уха. Нежного, как первые цветы теплого полуцикла. С таким же легким пушком, как на их лепестках. Она показала, что мы продолжаем быть вместе, а я воспользовался этим шансом. Все так же, как и прежде. И это делало меня счастливым.
– Ждала тебя, Тиа-ра.
– Спешил к тебе, Миа-ку. Она всегда немного сердилась, когда я передразнивал ее манеру терять «я» и при каждой фразе повторять имя собеседника, но каждый раз не мог отказать себе в искушении. Только для того, чтобы в следующее мгновение еще раз коснуться ее уха, извиняясь.
Она немного помолчала и спросила:
– Стоит волноваться?
Вряд ли это касалось чего-то конкретного. Скорее – всего вообще. Всего, в чем мы сейчас находились.
– Нет, все хорошо, – ответил я.
Моего небогатого опыта в общении с женщинами хватало, чтобы понять: говорить о катастрофах им следовало в последнюю очередь. Не более, чем за секунду до того, как забросить на плечо и утащить в безопасное место.
– Хорошо… – сказала она, но, кажется, не поверила.
Миа-ку умна, а я совсем не умею обманывать.
– Ты знаешь, Конструкта больше нет. Но в жизни многих его как бы и не было… Кажется, ничем серьезным нам это не угрожает, – сгладил я собственную ложь.
– Хорошо, – снова ответила она. – Волновалась о тебе просто, Тиа-ра…
– Нет причин, – улыбнулся я и снова коснулся ее губами.
Миа-ку улыбнулась в ответ. Я почувствовал это по тому, как напряглась ее щека, касающаяся моей щеки. Ее кожа – нежная, слегка бархатистая. Моя – жесткая, прокаленная солнцем, загрубевшая от встречного ветра. Мне иногда кажется, что одно только прикосновение – вот так щека к щеке – может доставить Миа-ку боль. Но не касаться ее не могу.
– С Тами-ра все хорошо? – спрашиваю у нее.
– Да. Да, хорошо все.
– Какой он сейчас?
– Он… Умный. Умный и взрослый. От этого даже страшно иногда, – сказала Миа-ку, чуть смутившись.
– Страшно? Что ж тут страшного? Ты должна гордиться им.
– Горжусь. Горжусь им, Тиа-ра. Просто… Раньше заботиться о нем легко было. Сложно, но легко. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул я.
– Он был МОЙ. Полностью мой, Тиа-ра. Теперь с ним проще, но сложнее. Он знает, чего хочет, куда хочет. Он уже не такой мой, как раньше.
– Понимаю, – еще раз говорю и искренне надеюсь, что понимаю.
– Наступит время, когда встретимся с ним в проходе. Улыбнется, кивнет и пойдет дальше. Перестанет быть моим совсем.
– Это будет нескоро, – касаюсь ее руки. – Он еще совсем новая жизнь.
– Может, и нескоро… А может, быстрее, чем мы думаем. Но чувствую это уже сейчас. Понимаешь, Тиа-ра? Важно не то, что будет не моим, а то, что прямо сейчас он становится не моим. День за днем. Смотрю, как он становится взрослее и умнее, – чувствую это. И мне страшно.
Я не нашел, что ответить, и просто обнял Миа-ку за плечи. Не знаю, понимал ли я ее сейчас. Наверное, нет. У мужчин все иначе. Взросление мальчика – долгий-долгий путь от матери к отцу, но никак не наоборот.
Тихо. Нежно. Рассеянный свет и приглушенные звуки откуда-то из проходов и общих залов. Совсем рядом с аркой прошлепали по глиняному полу босые детские ноги. Не Тами-ра – какая-то другая новая жизнь.
Как и всегда, в умме Миа-ку пахло травами. Множеством разных трав в невероятных пропорциях и смешениях.
Было бы хорошо оставить все вот так. Выпить этот момент до дна и попрощаться. Но не выходит. Миа-ку – болезненно честная, а я пользуюсь этим неразумно.
В какой-то момент тишина наших объятий перестает быть умиротворенной. В ней появляются нотки напряжения и недосказанности. Я это чувствую очень хорошо, ведь так бывает нередко.
Все просто. Все просто и сложно одновременно: Миа-ку не хочет говорить того, что меня расстроит. Но чувствует, что должна. Она говорит. И жалеет о том, что сказала. А я жалею о том, что она жалеет. А потом я жалею себя. И боюсь, что в следующий раз не скажет.
И всего можно было бы избежать, если не заставлять ее быть болезненно честной. Ведь ей можно доверять, а значит, и спрашивать ни о чем не нужно. Но сдержаться трудно. Слишком трудно для меня.
– Что-то не так? – говорю я ей.
– Все хорошо, – отвечает она, и я понимаю, Миа-ку собирается рассказать то, что меня расстроит. Не хочет, но собирается.
– Расскажи.
Она молчит, а потом произносит совершенно бесполезную оговорку:
– Тиа-ра, ты ведь знаешь, что это не значит ничего?
– Просто расскажи, – снова прошу я.
– Он приходил ко мне снова.
Сердце рванулось куда-то в сторону, ударилось о стенку грудной клетки и сползло вниз.
– И что? – спрашиваю голосом подчеркнуто бесцветным.
– Ничего, – отвечает. – Говорили о чем-то. Потом он пошел к Старейшей.
– И что старейшая?
Миа-ку молчит. Потом произносит как-то слишком тяжело:
– Не знаю, сколько еще смогу отказываться от этой инициации. На меня смотрят, как на предателя женского рода нашего.
– Я не понимаю… Почему это сложно. Не понимаю.
– Тебе и не понять, – тихо произносит она.
– И что теперь? – спрашиваю чуть резче, чем следовало бы, и боюсь услышать ответ.
– Говорю же – ничего. Ничего не было и не будет. Просто мне тяжело.
– Думаю, мне не легче, – не знаю зачем, но жалею себя. Говорю не то, что должен.
– Понимаю тебя, но… Это другое. Совсем другое, – начинает говорить Миа-ку и говорит долго. – Откуда тебе знать о том… что жизнь женщины – это цепочка инициаций от разных мужчин? И чем длиннее эта цепочка, тем правильнее… жизнь женщины. Моя жизнь. Это устраивает всех. Устраивает женщин и больше всего устраивает мужчин. Больше всего именно мужчин, да, – ее голос становится громче, обретает силу и энергию. – Это устраивает всех, кроме женщины, которая хочет эту цепочку оборвать и быть с одним мужчиной. Устраивает всех, кроме меня.
– Но ведь…
– Но ведь и ты в таком же положении, Тиа-ра? – перебивает она меня. – Нет… ты не в том же положении. Ты сможешь спокойно жить и делать новые инициации. Никому дела нет до твоих инициаций. Потом, позже. А я останусь… Непонятой, нераскрытой, неполноценной. Понимаешь, как это?
– Не знаю, – отвечаю. – Не знаю. Быть может, ты преувеличиваешь.
– Тебе лучше уйти, – говорит и поднимается на ноги. Быстрым движением развязывает узел на затылке, и волосы послушно ложатся на плечи. Одна прядь падает на лицо.
– Подожди…
Чувствую, что должен был сказать что-то другое. То, что не заставило бы ее жалеть о своей искренности. То, что помогло бы ей. И, может, еще не поздно, но Миа-ку снова произносит:
– Пожалуйста, уйди.
Я подавлен, разбит. Жалею о том, что она жалеет. А потом жалею себя. И боюсь, что в следующий раз не скажет.
Вернуться? Не пойти к ней снова прямо сейчас тяжело, но я точно знаю: если пойти, то будет еще тяжелее. Это говорят во мне остатки здравого смысла, и, к счастью, они же побеждают.
Стою посреди Площади и думаю: кто же все-таки виноват? Я сам слишком слабый, чтобы довериться ей полностью? Все общество, которое свело нас вместе, но, сделав это, пытается отправить своими дорогами? Сама Миа-ку?
Или, может, он, так настойчиво добивающийся инициации с ней?
Он. Мику-ра.