Глава 29

Опять пустыня. Это северо-восточная часть страны. Максим едет на верблюде, уместившись между двумя горбами. Верблюд, несмотря на кажущуюся медлительность, идет довольно ходко – семь-восемь километров в час. Но главное его преимущество – неприхотливость. Рамо, хозяин каравана, говорит, что верблюд может идти без остановки, без питья и еды целых семьдесят километров.

В караване одиннадцать верблюдов, все они везут хлопок – основной вид экспорта сегодняшней Сирии. Идут на север, в Турцию. В пограничном Килисе товар сдадут местным перекупщикам, взамен получат турецкие шмотки, украшения для женщин и, конечно же, оружие. Рамо утверждает, что у него самый честный бизнес в Курдистане, хотя, по сути, это обычная контрабанда.

Прощаясь с Максимом, Саид велел ему надеть широкие штаны, кстати, очень удобные в жару. На голову повязал синий платок, тоже полезная вещь под лучами палящего солнца. Саид даже дал ему в дорогу сто долларов, при этом извинился, что не может дать больше. Хороший человек Саид, да хранит его Аллах!

Словно через кинопроектор, в памяти Максима проходят картины его последних приключений. Картины безрадостные, некоторые омерзительные. По крайней мере три раза он должен был погибнуть, но не погиб. Что это, удача? Какая уж тут удача, если загранкомандировка в ближневосточную страну закончилась в самом начале. А что там еще впереди, в Турции?

«Никого у меня там нет, я даже не знаю турецкого».

Караван остановился. Максим приподнялся с мешка, на котором сидел. Впереди, в дымке, виднелись небольшие дома, скопления машин. Килис, пограничный турецкий город.

К нему подошел Рамо:

– Ты сиди тихо, у меня тут все прикормлено. Пройдем быстро.

– Если со мной заговорят, на каком языке отвечать? – спросил Максим.

– Говори на арабском. Местные пограничники его понимают.

Рамо ушел вперед. Максим сидел на верблюде минут двадцать, после чего караван тронулся. Проходя КПП, Максим увидел двух пограничников в форме. Они не обратили на него никакого внимания – были заняты тем, что считали верблюдов. «Да, дырявая граница, – подумал Максим, – сколько, интересно, Рамо заплатил им? Наверное, немало».

Караван подошел к окраине города.

– Всем спешиться, верблюдов в круг! – зычно скомандовал Рамо погонщикам.

Его приказание выполнили быстро и привычно. Стали снимать поклажу. Максим спрыгнул со своего верблюда.

– Спасибо тебе, животное, – поблагодарил его куском хлеба с солью.

Верблюд величественно и неторопливо принял угощение. Максим подошел к Рамо.

– Ну все, я выполнил обещанное Саиду, – широко улыбнулся курд.

– Да, спасибо, Рамо. Передай от меня привет Саиду, скажи, я ему очень благодарен и буду помнить его.

– Передам.

– Скажи, где мне обменять доллары на местную валюту?

– Лучше всего, конечно, в банке, но там нужен паспорт, которого у тебя нет. Иди прямо по этой дороге. Дойдешь до местного базара. Там полно частных обменников.

– Какой здесь курс?

– Местные менялы дают за один доллар четыре с половиной – пять лир. Если меньше, не меняй. Иди к другому.

– Спасибо, Рамо. Я желаю тебе удачи в бизнесе.

– Храни тебя Аллах, Микси. – Курд попрощался с ним за руку.

Максим без проблем поменял свои сто долларов на местные лиры. Доллар, как и везде в странах с неустойчивой валютой, здесь в почете. Засунув красивые цветные бумажки в карман широких штанов, пошел к автостанции. Купил билет на последний рейс до Газиантепа. Через пятнадцать минут Максим уже трясся в полупустом салоне автобуса, а через полтора часа прибыл в Газиантеп, крупный турецкий город, который странным образом сочетал в себе черты типично ближневосточного селения и европейского мегаполиса.

От автостанции на такси Максим доехал до железнодорожного вокзала. Здесь тоже повезло. Поезд на Анкару отходил через час. На последние деньги купил самый дешевый билет и вскоре уже сидел в вагоне и жевал лаваш, размышляя, что такая удача, как всегда, подозрительна.

Но думать о плохом не хотелось. «Завтра к обеду буду в Анкаре и сразу же пойду в посольство». С этой приятной мыслью он откинул спинку кресла и мгновенно заснул.

Предчувствие не обмануло Максима. Он проснулся, когда в вагоне было уже светло: солнце заглядывало в окна и освещало тревожные лица пассажиров. Это были в основном крестьяне, студенты и молодые мужчины с неопределенным социальным статусом и профессией. Все говорили тихо и тревожно.

Максим прислушался к разговору сидящих впереди мужчин, но ничего не понял, так как с турецким языком он столкнулся впервые. В их разговоре несколько раз промелькнули слова «Анкара» и «дарбе».

Он покосился на соседа, молодого турка лет семнадцати, который сидел в наушниках и кивал головой, видимо, в такт музыке.

– Извините, – спросил Максим по-английски, дотрагиваясь до руки соседа. Тот снял с одного уха наушник, – вы говорите по-английски?

– О да! – охотно подтвердил юноша.

– Вы не знаете, что произошло и что такое «дарбе»?

– А-а, «дарбе» – это «переворот». Говорят, в Анкаре произошел какой-то путч.

– Какой путч?

– Я не знаю. Какие-то военные… – Молодой человек снова надел наушник и погрузился в свою стихию.

Видимо, музыка его интересовала гораздо больше, чем политические события в родной стране. «Все закономерно, – подумал Максим, – трон под Эрдоганом давно шатается. Но лично мне это не нравится».

Он вышел в тамбур. Двое турков-месхетинцев с большими баулами курили и беседовали. Они говорили, видимо, о своих коммерческих делах, но и в их беседе тоже проскользнуло слово «дарбе». «М-да, – внутренне усмехнулся Максим, – начинаю изучать турецкий язык». Вернулся на свое место.

Поезд, дергаясь на стрелках, медленно подходил к столичному железнодорожному вокзалу. Максим выглянул в окно. Приближающийся перрон был совершенно безлюдный. «Странно, – подумал Максим, – здесь что-то не так».

Неожиданно по поездному радио передали какое-то объявление. Максим напрягся. Единственное, что он понял: пассажиров просят сохранять спокойствие. Мужской голос повторил это же объявление и на «родном» английском. Голос сообщил, что в связи с попыткой переворота в Анкаре введено чрезвычайное положение, пассажиры поезда должны предъявить документы, удостоверяющие личность, а их багаж будет досматриваться.

«Черт! – мысленно ругнулся Максим. – Ну что за засранцы, устроили путч именно к моему приезду!»

Поезд остановился, пассажиры потянулись на выход. Максим выглянул в окно. На перроне, у выхода из вагона, стояли двое полицейских и еще двое в штатском. Хреново! Он пошел в сторону нерабочего тамбура. Открыл дверь, в тамбуре тоже стоял полицейский. Он что-то сказал Максиму по-турецки и указал в противоположный конец вагона.

Максим закрыл дверь. Прошел обратно. Голова бешено работала. Обернулся – вагон был почти пустой, выходили последние пассажиры. Взгляд упал на приоткрытое окно. Максим до упора опустил раму вниз. Примерился: пролезу! Встал на сиденье, протиснулся через окно и спрыгнул на землю. Быстро пошел между двумя составами в конец поезда. Уже у последнего вагона перед ним словно из-под земли вырос полицейский с автоматом. Сзади послышался шум. Иконников обернулся: его догонял второй полицейский.

– Документы! – потребовал полицейский по-английски, опустил ствол автомата и протянул к Максиму руку. Одновременно в спину беглецу уперся ствол другого автомата.

Максим начал прокручивать сценарий возможных событий: «Разворот на девяносто градусов, правой рукой выбиваю автомат у заднего, левой ногой – в пах переднему и – ноги в руки. Нет, – Максим отверг авантюрный вариант, – все здание наверняка оцеплено, а я местности не знаю».

– У меня нет документов, – улыбаясь, сообщил на английском Максим.

– Пошли. – Первый полицейский повернулся, приглашая нарушителя следовать за ним, второй подтолкнул Иконникова в спину автоматом.

Его запихнули в автозак, где уже сидели несколько человек. Везли недолго. Потом всех выгрузили на тюремном дворе и рассортировали по открытым камерам, находившимся тут же. В камере, куда попал Максим, сидели человек десять: турки, сирийцы, курды. Половина из них были с бородами. Максим, войдя в камеру, поздоровался. Никто не ответил на приветствие. Только один мужчина хмуро посмотрел на него и что-то буркнул.

Максим осмотрелся, нашел свободное место у стены, сел на цементный пол, прислонившись спиной к стене. «Как кур в ощип», – тоскливо подумал он и закрыл глаза.