Размежевание…

Шло оно ни шатко ни валко… нельзя просто так взять и перечеркнуть триста лет существования в едином пространстве. Но оно шло.

В тот же день выступил Бельский. Выступление его не содержало ничего нового, он всего лишь повторил то, что было записано в указе. Но выступление это произвело эффект разорвавшейся бомбы…

Аслана Дибирова поразило то, с каким ликованием новость восприняли русские. И в Москве, и в Санкт-Петербурге, и в городах поменьше прошли многотысячные митинги, в Москве, несмотря на праздники, собралось больше ста тысяч человек. Размахивали флагами, пели гимн России, лейтмотив всех выступающих – как хорошо, что мы, наконец, от них избавились…

В Интернете было еще хлеще. Во всех форумах, во всех социальных сетях – всплеск копившейся обиды и какой-то дикой, совершенно необузданной злобы. Аслан Дибиров был во всех социальных сетях, он читал комментарии… у него были сложные чувства после их прочтения… но доминировали сожаление и… даже страх. Да, да, страх. Как будто каждый русский в эти дни старался вспомнить и поделиться с остальными своей историей насчет того, как его выстегнули (избили), обидели или поступили несправедливо кавказцы, эти истории сливались в одну, в девятый вал с одним только криком: кавказцы, вон! Аслан не сомневался, что это не проплаченная истерика, и ему было очень неприятно осознать, что его земляки, выходцы с Кавказа, совершили столько зла в России, так обидели русских. Он и не подозревал, что обида на Кавказ так велика, и это могло стать очень большой проблемой. Ведь даже если провести границу, Кавказ и Россия все равно останутся соседями. И все равно надо как-то взаимодействовать, куда-то поставлять свою продукцию. Кто-то должен приезжать отдыхать на кавказские курорты. И людям с Кавказа надо где-то работать. Аслан осознавал, что Кавказ и кавказские товары никто и нигде не ждет. А если они будут вести себя так же, как в России, то моментально окажутся в изоляции и превратятся в какое-то подобие Албании в глазах мирового сообщества. То есть рассадник контрабанды и бандитизма, с которым лучше не связываться.

Кстати… удивительно, но на Кавказе давным-давно была такая страна – Кавказская Албания. Ее и сейчас припоминали – как одну из моделей возможного устройства Кавказа. Поэтичнее, чем Кавказская федерация, и есть исторический аналог. Но Аслан Дибиров не испытывал никаких иллюзий – создать единое государство на Кавказе не получится. Во-первых, Россия вряд ли захочет, а инструменты помешать у них есть. Во-вторых, если любого совершеннолетнего кавказца спросить, кто должен быть президентом в своей республике, большинство ответит – конечно же, я, а как иначе. С такими настроениями дай Аллах Дагестан единым сохранить, не то что объединяться с кем-то. Во всех кавказских республиках – сложившиеся элиты, на объединение они не пойдут, потому что это значит идти под кого-то, признавая его власть. В третьих – а с кем объединяться? С Рамзаном и его эскадронами смерти? И какая демократия при этом будет?

Да никакой…

Вообще… Аслан Дибиров по вечерам много думал, сидя в кабинете в редкие свободные минуты (а он даже не уходил домой ночевать), почему Россия на это пошла, на размежевание. Конечно, официально причины названы чисто экономические – больше не платить дотаций и так далее. Так-то оно так – но много ли те дотации составляли? Он попытался на листке бумаги прикинуть – выходило, что на вывод войск, на переселение беженцев Россия тратила куда больше. Тогда зачем? И почему именно сейчас?

Национальная несовместимость? Аслан понимал, что кавказцы и русские очень несхожи между собой, русские уже полностью стали городской нацией, утратили корни, а кавказцы – горожане в первом, в лучшем случае во втором поколении, это такая же взрывоопасная смесь, как русские рабочие в семнадцатом. Но все равно ситуация выправлялась, терроризм был практически подавлен.

Тогда что?

Аслан Дибиров подозревал худшее – что-то вроде контролируемого пожара. Понимая, что в кавказских республиках взрывоопасно, и не имея ни силы, ни достаточных моральных предпосылок к тому, чтобы начать военную операцию по типу чеченской, они решили поступить по-иезуитски хитро. Отрезать их от остальной страны и резко, в разы, сократить дотирование, что приведет к краху бюджетов и, вполне возможно, к крушению власти. После чего одни национальности начнут резать других, причем по таким поводам, как принадлежность отгонных пастбищ, потом к делу подключатся и салафиты. И вот когда регион утонет в крови, когда погибнут наиболее пассионарные представители кавказских народов, а оставшиеся будут готовы на любое рабство – вот тогда русские вернутся…

Жестоко. Цинично. Мерзко. Но могло сработать…

Он думал и о том, прав ли он был, желая независимости. Ведь они не нужны ни ЕС, ни США – а теперь не нужны и Москве. В том, что они не нужны ЕС, он не сомневался, и визит Беннетта его не обманывал, в отличие от многих других – не нужны. Они – не Украина, а ЕС толком не вмешался даже на Украине… Грузию они тоже не берут – зачем им Кавказ? Дибиров не сомневался, что ЕС не будет решать их проблемы. На семинаре для молодых демократических лидеров им четко и жестко сказали – это не ЕС идет к вам, это вы идете в ЕС. То есть существуют минимальные стандарты ЕС, и для того чтобы подавать заявку на членство, вы должны сами их выполнить. Конечно, есть совместные программы подготовки к членству, но если кто-то думает, что ЕС будет уговаривать кого-то выполнить эти требования – он ошибается. Страна должна сама хотеть выполнить эти требования и сама должна делать что-то для этого. Кавказ для Европы не готов – сейчас не готов и, скорее всего, через десять лет тоже не будет готов. Украина оказалась не готова – хотя там нет и десятой части тех возможных конфликтов, которые есть здесь.

Тогда для чего?

Он думал об этом и приходил к одному – надо. Надо потому, что самостоятельный народ – это взрослый народ, народ, готовый сам принять ответственность за себя. В данном случае решение приняли русские, изгнали их – но они так или иначе получили свободу. Мирно. Впервые за три сотни лет. Впервые все зависит от них. Что они сделают, как они все построят – так и будет. Нет больше России, некого ненавидеть, и клянчить деньги тоже не у кого. Надо работать. И зарабатывать. Как грузины. Если грузины смогли – то и у них получится. Иначе какой они народ, если постоянно нужно русское плечо?

А размежевание тем временем неспешно разворачивалось во всей своей «красе», показывая, что в двадцать первом веке мирный «развод» в государстве ничуть не менее сложен и затратен, чем военный.

Практически никто из «начальства» в республику не вернулся. Похватали манатки и бодро свалили три четверти игроков ФК «Анжи», клуба, в который по указанию федерального центра вбухивали деньги, чтобы отвлечь футболом молодежь от мыслей о джихаде. Те, кому не шепнули на ухо, скрылись в первые два-три дня, уходили в основном через Азербайджан – там на границе до сих пор стояли километровые пробки, и кто-то успел проскочить, пока ошалевшие азербайджанские пограничники не закрыли границу. Для тех, кто не успел, такса стандартная – десять тысяч долларов с человека. Сами пограничники, проводники в приграничных селах, владельцы автобусов за пару дней стали миллионерами. Кто рублевыми, а кто и долларовыми.

Говорили, что в Москве за два дня ушла из продажи вся дорогая недвижимость. Образовывались целые кварталы, населенные элитой с Кавказа. Бизнеры, чиновники, бабы – четкие бомбиты. Да и просто люди, которые не хотели дальше оставаться на Кавказе. Конечно, Аслан Дибиров понимал, что такие будут – но их количество тоже неприятно удивило. Еще больше удивило, с какой злобой и ненавистью отзываются о своей родной земле те, кто выехал в Москву. Опустел Лазурный Берег – город-спутник Махачкалы. Из марины ушли все яхты до единой…

Из аэропортов разом улетели все самолеты, в одну ночь. На Кавказе не было ни одной местной авиакомпании и теперь не осталось ни одного пассажирского самолета, только несколько вертолетов. Большинство вертолетов тоже улетели, улетели и чартеры, которыми пользовались богатые. Авиацию следовало ставить с нуля, остались только аэропорты.

Ночью из Махачкалы тайно ушла ненавидимая всеми «Альфа» – спецназ ФСБ, ушли также часть фээсбэшников и эмвэдэшников. Фээсбэшники захватили с собой все сервера и картотеки, и спецслужб, можно сказать, больше не было. Большая часть полицейских бросила форму, оружие и разбежалась, опасаясь расправ. Военные – те, кто остались, а осталось очень немного – сидели в своих частях, блокированные местными жителями. Местные жители требовали оставить им оружие, военные в ответ заняли круговую оборону… это были уже не те военные, как в Чечне в девяносто первом – девяносто втором, к ним не подойти под прикрытием женщин и детей, сначала следовал выстрел под ноги, потом – обещание стрелять на поражение. Русские были как загнанные звери, особых моральных ограничений у них уже давно не было, и вот-вот могла начаться бойня. Ради этого пришлось направлять к каждой воинской части группы старейшин, и сейчас вопрос шел о порядках и сроке вывода этих войск. Торг шел за оружие, хотя… Аслан не был уверен, что им было нужно это оружие. Чем меньше оружия – тем лучше…

На периметре – бывшей административной границе кавказских республик – стояли заслоны внутренних войск, одновременно саперная техника рыла ров, на смену которому впоследствии придет стена. Но пройти пока можно было, за взятки или даже и так – чем и пользовались. Большая часть границы – это степь, через которую дороги контрабандистами протоптаны давно. Кто-то уходил через Азербайджан или Казахстан. Грузия закрыла границу. Но уйти еще можно было, на край – даже морем. И многие, слишком многие, уходили.

По всей Махачкале праздновали. Ломали двери, вытаскивали мебель и несли на рынок – но покупать уже никто не покупал. Зачем покупать, если можно забрать бесплатно. Кто-то вселялся в дорогие квартиры и виллы, которые были брошены хозяевами – вселялись те, кто раньше не мог и мечтать о таких хоромах. Праздновали, танцевали. Похмелье обещало быть горьким. Свято место не было пусто, потому что в Махачкале и вообще на побережье был явный дефицит жилплощади, и освободившиеся метры тут же находили своих «хозяев». Что с этим делать – Дибиров не знал. Он, например, как министр юстиции отвечал за регистрацию сделок с недвижимостью и владел базой данных. И что делать сейчас, по какому закону регистрировать? По российскому (а своего не приняли), по исламскому или по совести? Или по тому, кто сколько занесет?

Он издал приказ временно приостановить все регистрационные действия. Но подозревал, что какие-то работники за барашка в бумажке вносят изменения задним числом. И сделать с этим он ничего не мог.

Вопросов была масса. Государства по факту не было, большая часть чиновников сбежала. Вставал вопрос, причем принципиальный, как жить. По какому закону? По российскому? А за что тогда боролись? По своему? А где он – нет его! По исламскому? Сторонников жить по исламскому закону было немало. Один налог – закят, в пользу религии, и больше никаких взимать нельзя, а на что государство должно существовать – непонятно. Можно до четырех жен. Вместо нормальной системы доказывания в судах – Аллахом клянусь. Порки, отрубание рук и ног, забивание камнями – это худуд, нормированные наказания. Кое-кто даже тряс Уголовным кодексом Чеченской Республики Ичкерия, действовавшим в конце девяностых. Только если жить так, если только начать жить так – ни о Европе, ни о демократии, ни о правах человека не стоит даже думать. Права человека и худуд несовместимы, равно как и шариат в качестве единственного источника права…

Попытались собрать парламент – Госсовет. Выяснили, что кворума нет и не может быть – как минимум две трети депутатов сделали ноги. Поступили просто – национальные квоты были хорошо известны, просто попросили от каждой национальности прислать столько-то представителей, авторитетных людей, безо всяких выборов, просто чтобы начать работать. Наконец-то Госсовет открылся…

А вопросы валились… валились… что делать с политическими партиями? Разрешать? И какие? И Хизб-ут-Тахрир тоже? И даже если за разрешение исламских партий саудовский король сулит сто миллионов долларов наличными и сразу? Или, может, поторговаться, пусть король пятьсот миллионов даст? Миллиард? А что делать с правом на ношение оружия? Притом что явочным порядком оно уже введено? Если запретить, то оружие никто не сдаст, и сил у государства, чтобы обеспечить его сдачу, нет – это будет неуважение к закону. А здесь и так не привыкли уважать закон. Оправдывали это тем, что он русский и куфарский, то есть чужой, но Аслан Дибиров был уверен, что и свой уважать тоже не будут.

Амнистия. Один из самых спорных вопросов, приобретающий особую остроту в «обществе – семье». В изоляторах, в тюрьмах вперемешку сидят реальные бандиты и террористы и те, кого задержала полиция и ФСБ с желанием «замешать». Что такое «замешать», Аслан хорошо знал. Мальчиков из хороших семей начинали обхаживать, рассказывать про джихад, про честь, про воинов ислама, давали литературу, потом приглашали на квартиру. Не последнюю роль играл доступный секс – ухтишки или сестры вели собственный секс-джихад, практиковался никях – исламский брак, заключаемый иногда по телефону или через Интернет, это считалось «не грехом». На квартире много говорили про джихад, а потом выяснялось, что квартира принадлежит ФСБ или МВД и все это – провокация. Вызывали родителей, показывали кассеты с сыном, родители в панике начинали собирать деньги и откупать сына от ответственности. Иногда, чтобы веселее собиралось, задерживали сына и начинали бить дубинками в подвале, пытать. А если денег не было, то малолетний придурок шел в зону как террорист, там знакомился с настоящими джихадистами и чаще всего становился уже настоящим террористом, выйдя, уходил в горы. Аслан знал эти истории, как правозащитник, но знал он и о том, что в тюрьмах и изоляторах сидят настоящие террористы, бандиты, джихадисты, которые просто опасны для общества, знал он и подноготную таких организаций, как «Матери Дагестана» и тому подобных. Выпускать этих людей было опасно – но даже он, с его знанием истинного положения дел, не мог разобрать, где сидит реальный террорист, а где – скомпрометированный органами бедолага. А шли к нему родственники и тех и тех, и он понимал, что если он будет говорить «нет», то итогом может стать штурм СИЗО и освобождение всех уже по факту. Так что он говорил «да» даже и в тех случаях, когда не был уверен в правильности этого.

По крайней мере, хорошо, что наиболее опасные сидели далеко, на русских северах, мотали пожизненные сроки. Но уже подступали с ножом к горлу (пока не в буквальном смысле слова) и по этим, требовали ставить перед русскими вопрос об обмене заключенными. Он отбивался, как мог, понимая, что только амиров-пожизненников тут и не хватало…

А за счет чего платить зарплаты? Пенсии? Пособия инвалидам – притом что как минимум три четверти инвалидов – фиктивные, для пособия? Они пытались создавать рабочие группы, как-то выходить на русских – но все отчетливее рождалось понимание, что зарплаты упадут в несколько раз, а пенсии – хорошо, если они вообще смогут их платить. Потому что денег в республике просто не было и взять их сейчас было неоткуда, пока придут нефтяные и газовые деньги… и если придут, и если их не разворуют. Рождалось истинное понимание всей тяжести огромного кома проблем, который свалился на них подобно тонне кирпича с самосвала.

Министр юстиции Дагестана Аслан Дибиров дернулся и пришел в себя, ошалело смотря на свой стол и на недопитую кружку с «кофе». Рецепт кофе был испытанным – от трех до пяти ложек растворимого на кружку и столько же сахара. От подобного месива, проглоченного залпом (просто пить это было невозможно), тошнило, тяжко бухало в ушах и глаза лезли из орбит, а в желудке как будто кипяток был налит – но эта адская смесь позволяла держаться на ногах…

Он посмотрел на кружку, потом – на часы. Провел руками по лицу. Перед ним был заваленный бумагами стол, его подбородок неопрятно зарос щетиной, волосы, и так не слишком презентабельные, торчали сальными сосульками, а в голове была какая-то гудящая тишина. Подташнивало, но не сильно. Он все эти дни спал урывками, по два-три часа, у него не было времени привести себя в порядок, и он был в той же одежде, что и несколько дней назад. И он не знал, сколько еще так выдержит…

Рядом, на тумбочке, бормотало радио. Это была его идея – дать вещание в прямом эфире с чрезвычайной сессии дагестанского Госсовета. Надо было дать людям почву для сплетен и пересудов, отвлечь чем-то и одновременно показать, что власть в республике есть, хоть какая-то, но власть. Пока все не поняли, что власти-то и нет, и не ударились во все тяжкие…

Он прибавил громкость, пытаясь пропустить речь говорящего через себя и понять что-то изнасилованным нескончаемой усталостью мозгом…

…Киев является нашей древней исконной столицей, это бывшая столица тюркского каганата. Украинский флаг – это тоже наш флаг, хазарский. А хохол в переводе с тюркского означает «сын неба»…

Новый, неприятный звук ворвался в его кабинет, подобно хазарской коннице. Звонил телефон, мобильный, он взял трубку.

– Аслан Ахатович… с вами говорят из администрации президента…

– Да…

– Перед Драматическим театром собирается лезгинский митинг… тысяч пять уже… возможны погромы…

Звук пробивался как-то кусками, он с трудом улавливал смысл. Но понимал, что им на голову свалилась очередная проблема. Десятая – притом что девять предыдущих толком не решены, а к некоторым и не приступали еще…

Когда это кончится.

– Да… – пробормотал он, – еду…

И с ненавистью посмотрел на коричневую жижу в бокале…

Лезгины митинговали у русского драматического театра… точнее, и у него, и в нем самом. Это было массивное, построенное при Советском Союзе здание с приличной сценой и акустикой, одна из лучших площадок Махачкалы. Рядом с ним была площадь, сейчас митинговали и на ней – то есть как бы было два мероприятия, одно проходило в самом театре и включало только тех, кто мог пробиться в зал или был туда приглашен, второй митинг проходил прямо под стенами театра: поставили бортовой «КамАЗ», на него – неизвестно откуда взявшуюся усилительную аппаратуру (хотя такая есть в любом ночном клубе, достать не проблема), и с «КамАЗа» один за другим выступали ораторы. Несколько человек с лесенок вешали на театр большое полотнище белого цвета, на котором было написано

Написано было почему-то по-русски…

Аслан Дибиров, теперь уже министр юстиции, переоделся в чистое в одном из помещений министерства, до здания театра добрался пешком. Расула Гамзатова стояла наглухо, машины были припаркованы в несколько рядов, занимая всю дорогу, люди шли к театру. Какая-то женщина в черном стояла с плакатом «Остановить беспредел полиции», но на нее никто не смотрел и не обращал внимания. Сейчас это было не главное.

Серое, готовое разразиться дождем небо, грязь под ногами и семечки. И неизбежное, довлеющее над всеми обещание перемен, неизвестно только, перемен к чему – к хорошему или к плохому…

Площадь перед театром забита народом. Обнимаются, громко спрашивают о делах. С трибуны выступает какой-то оратор, большинство его слушает – но не все…

– …Уже один тот факт, что село Делели, в котором родился Хаджи-Давуд, герой лезгинского народа, неоспоримо доказывает тот факт, что большая часть территории Азербайджана – это земли, принадлежащие лезгинскому народу…

–…И вообще нет никаких азербайджанцев, нет и никогда не было такой нации. Азербайджанцы – на самом деле это турки, которые пришли и силой захватывали земли, а потом сговорились с русскими. Наши земли, наши села и города, как и двести лет назад, в руках у неприятеля. Азербайджан – это земля лезгин, аварцев и талышей! Мы должны изгнать врага со своей земли и вернуть наши земли себе! Слава Хаджи-Давуду Мюшкюрскому, нашему славному предку и основателю лезгинского государства! Слава лезгинской нации! Слава непобедимому лезгинскому народу! За объединение!

Сбоку театра стоит «Газель», рядом несколько внедорожников и большая палатка, к ней вьется очередь молодых и не очень людей. Над палаткой небольшой плакат – запись в отряды самообороны. Написано по-русски. Желающих много, оружия записавшимся не раздают – но это, видимо, пока, записавшихся куда-то отводят за машины, записывают по паспорту. Рядом с палаткой – двое чубатых и двое бородатых парубков в камуфляже, у чубатых на рукавах – открыто жовто-блакытные нашивки, с другой стороны – нашивки «укроп». Разговаривают по-русски с местными борцухами, в спортивках, с подвернутыми до середины голени штанами. Разговаривают неспешно, передают по кругу бульбулятор – бутылка из-под кока-колы, с прожженной в боку дыркой, в дырке – косяк анаши. Разговаривают то ли о представительной демократии, то ли о правилах пикапа, и они так поглощены друг другом, бульбулятором и неспешной беседой, что происходящее на площади их не волнует ни в малейшей степени.

Тем временем на трибуне митинга сделали перерыв и включили трансляцию из зала – выступал академик Казиев…

– Уважаемые земляки… – начал он, – все мы знаем ситуацию с нашим многострадальным народом. В России главными были русские, а в нашем Дагестане главными всегда были аварцы и даргинцы. И наш народ, Аллах тому свидетель, никогда не лез вперед, нам достаточно было быть третьими, и мы никогда не покушались быть вторыми или первыми. И посмотрите, к чему это привело? Когда лезгинский народ вступал в состав России – мы вступали в Россию как единый народ, не было и речи о разделении и о признании нас гражданами какого-то другого государства, не России, мы такого согласия не давали. Потом, без согласования с коренными народами, власть провела границу, разделив лезгинский народ пополам, начала искусственное формирование азербайджанского народа, а с девяносто первого года эта граница стала государственной, она отрезала наших братьев и сделала наш народ еще более разделенным. Русские никогда не спрашивали нас, ни когда разделяли нас границей, ни когда создавали Азербайджан, искусственно придуманное государство, в котором нет титульной нации. Многие годы мы смотрели на то, как азербайджанские власти издеваются над лезгинами, как они запрещают называть себя лезгинами, как запрещают лезгинский язык, как стирают память о предках, как преследуют, сажают в тюрьмы, уничтожают. Я получаю письма от жителей приграничных селений, они пишут, как азербайджанская полиция издевается над ними, что они как иностранцы на своей родной земле. В точно таком же положении находятся аварцы и талыши – их преследуют, бросают в тюрьмы, запрещают заниматься политической деятельностью. Но теперь, когда Россия бросила нас на произвол судьбы, в очередной раз предав нас, мы должны поставить вопрос об исторической несправедливости по отношению к лезгинскому, аварскому, талышскому народу на самом высоком уровне… – академик закашлялся… – да, да, на самом высоком уровне, вплоть до ООН, привлечь внимание всего мира к нашим национальным проблемам. Преступное правительство Азербайджана, происходящее от отрекшегося от коммунизма оппортуниста Алиева, на протяжении трех десятилетий сознательно ведет политику ущемления национальных меньшинств, не останавливаясь и перед применением оружия, как в Нагорном Карабахе. Мы должны поставить вопрос как минимум о федерализации Азербайджана, с выделением для национальных меньшинств отдельных автономий, и соблюдении их прав на…

О, Аллах… – отвлеченно подумал Дибиров – как так может быть? Как это вообще возможно? Ну ладно эти… пошумят и разойдутся. Но как академик Казиев, которому за семьдесят, один из самых авторитетных людей в республике, депутат Госсовета, может говорить такое? Неужели он не понимает, что запускает своими словами процесс национального дробления республики, и что хуже – они не успели получить независимость, как уже посягают на земли соседнего Азербайджана. Сильного государства, с мощной армией, с современным, закупленным у России оружием. Ради чего все это? Неужели это все… весь этот… неджес копился годами, чтобы выплеснуться здесь и сейчас, именно сейчас, на начальном этапе становления независимого, суверенного, демократического Дагестана, именно сейчас, когда им, как никогда, нужен гражданский мир и нормальные отношения с соседями, когда надо засучить рукава и приступить к строительству нормального, цивилизованного государства.

Неужели не понимает даже академик Казиев? А если понимает – то что, ради Аллаха, он делает? Неужели ему проплатили это выступление? И если так – то что они все за народ, который можно купить и продать, и зачем тогда демократия?!

– Бей азеров! Бей азеров! – начали орать у палатки, где записывали в самооборону.

Рядом собравшиеся мужчины постарше вели другой диалог, обстоятельный и конкретный, почти не слушая ораторов. Говорили по-русски, а не на каркающем лезгинском, что никого не смущало и не вызывало вопросов…

– Нет… – говорил один, довольно молодой, с бородой и усами, – Ильяс-хаджи тут не прав, обвиняя русских. Это мы сами виноваты. Мы и наша власть, аварско-даргинская. Они все давно азерами купленные, воруют. Лезгинского народа во власти нет. Даже у кумыков больше депутатов, чем у нас, хотя мы тут первые жили. На Золотом мосту сколько разворовали, а? А на дорогах? Им наплевать на лезгин, им бы только взятки брать да воровать, шайтаны. Надо народную власть делать, да…

– Вай, какая народная власть, гада, – проговорил другой, намного старше его, за пятьдесят, – власть должна быть крепкой, иначе страна развалится. Путина опять надо! Путина! Там хоть менты беспредельничали и чиновники воровали, а все же народ лучше жил…

Упоминание Путина и ментовского беспредела, от которого он пострадал и с которым боролся, хлестнуло Аслана Дибирова подобно пощечине наотмашь, и он начал, пихаясь локтями, пробиваться к трибуне…

Каким-то чудом ему удалось пробиться к трибуне и перехватить микрофон. Сказалась заминка организаторов, предыдущий оратор выступил, а с новым были какие-то проблемы. Аслан Дибиров забрался в кузов «КамАЗа» и перехватил микрофон.

– Люди! – громко крикнул он по-русски, потому что лезгинского не знал. – Лезгины!

Толпа, кажется, даже притихла, голос с «КамАЗа» разносился по площади…

– Я Аслан Дибиров, правозащитник! Кто-то из вас меня знает, а кто-то нет! Но когда я спасал людей из тюрем, вырывал их из застенков, я защищал тех, кого замешивали менты, помогал обжаловать несправедливые приговоры – мне было наплевать, какой человек национальности, аварец он, даргинец или лезгин. Я помогал всем! Лезгинский народ – мне такой же родной, как и все остальные, потому что я теперь гражданин суверенного, демократического Дагестана.

Из толпы послышались недовольные выкрики, но он не обращал внимания.

– Граждане Дагестана! Впервые за многие сотни лет мы получили независимость! Впервые мы стали хозяевами на собственной земле, впервые у нас есть выбор! И как мы используем этот исторический шанс – зависит только от нас! Посмотрите вокруг! Мы видим разбитые дороги, грязь и нищету! Мы видим виллы и машины наших чиновников, которые они нажили воровством и взятками! Что важнее – остановить коррупцию и начать строительство нормального государства – или портить отношения с соседями, посягая на их территорию?! Только что я слышал упоминание Путина! Неужели мы получили свободу не для того, чтобы быть свободными, а чтобы мечтать о сильной руке? Неужели мы, кавказцы, такие рабы, что все еще мечтаем об ошейнике и похлебке? Давайте же забудем…

Отключился микрофон, какие-то люди, взобравшиеся в кузов, сильно ударили его по почкам и стащили с машины. Миг – и он оказался за машиной, в окружении решительных молодых людей в борцовках и камуфляжах. Он стоял, прижавшись спиной к грязному старому грузовику, а они были возле него, сомкнув жаркий, тяжело дышащий строй.

– Ле, ты кто такой? – спросил один из них. – Задорого азерам продался? Может быть, ты сам азер, а?

– Я аварец, но я хорошо знаю ваш народ…

– Задорого продался? – упрямо спросил тот же самый парень, бритый наголо. – Сколько тебе азеры заплатили, говори…

– Сабур, сабур, пацаны… – к машине пробился кто-то, расталкивая собравшихся руками, – суету не надо наводить. Я за него волоку, мы вместе учились. Не надо его ломать.

– Не, а че он тут мутит?

– Он не будет, отвечаю…

Дибиров узнал Шамиля, своего одногруппника.

– Короче, если еще раз этого оленя увижу, сломаю… – пообещал бритый

– Пара късан я, – Шамиль пробился к нему окончательно, схватил Дибирова за руку, – пошли…

Они шли через толпу, провожаемые недобрыми, жгущими спину взглядами.

– Что происходит? – спросил Дибиров, едва они выбрались из самой теснины.

– А сам не видишь?

– Ты-то зачем здесь?

– А где я должен быть? Я со своим народом…

Они вышли к стоящим посреди улицы машинам, Дибиров дернул его за руку.

– Стой, поговорим.

– О чем тут говорить? Не приходи сюда больше. Здесь все для себя всё решили.

– А ты?

– А что – я? Я как все.

– Шамиль!

Они стояли друг против друга – но они не слышали друг друга.

– Ты понимаешь, что это шанс! – горячо заговорил Дибиров. – Шанс все построить нормально! Для нормальных людей, как мы с тобой! К чему вы призываете – к аннексии, к территориальным захватам, к грабежу соседей? Ты помнишь, как мировое сообщество отреагировало на аннексию Крыма? Россия стала изгоем! Ты хочешь, чтобы и мы стали изгоями, да? С первых дней независимости?

– Я слышал, что тебя министром юстиции назначили, да?

– Да.

Шамиль вырвал руку из руки Дибирова.

– Не поздравляю. Я бы отказался. Иди отсюда. А то тебя убьют.

Шамиль повернулся и пошел обратно на площадь

Тем временем на трибуну митинга влез другой оратор, в черной кожаной куртке и камуфляжных штанах. Схватил микрофон.

– Люди! – заорал он истерично. – Лезгияр! Все вы знаете о положении лезгинского народа в Азербайджане! Я сам оттуда, из Баку! Нас бьют, арестовывают, убивают! Запрещают говорить по-лезгински! Запрещают открывать свой бизнес, даже кафе нельзя открыть, можно только работать на азербайджанского хозяина за копейки! Во всех учреждениях – одни только азербайджанцы! Ни в один университет лезгину не поступить! В Карабахе лезгинских солдат гнали вперед азербайджанские офицеры и говорили: хорошо, пусть армяне лезгин убивают! Стреляли нашим в спину! Угрожают отправить в тюрьму, говорят: будете требовать автономии, мы вас всех вырежем!

Толпа охнула, заволновалась, в нескольких местах раздались злобные выкрики:

– Бей азеров!

– Самые лучшие люди Азербайджана, самые лучшие спортсмены, писатели, военные – это лезгины, которые выучили язык и назвались азербайджанцами, чтобы пробиться! Азербайджанцы записывают лезгинских детей азербайджанцами, все садики, все школы только на азербайджанском, лезгинского нет! Скоро Азербайджан станет частью Турции, и тогда они нападут на нас, чтобы уничтожить весь лезгинский народ по обе стороны границы, уничтожить даже память о нем! Они двести лет нас уничтожают!

Снова выкрики. Где-то уже дрались.

– Вставай, лезгинский народ! Хватит подчиняться русским, аварцам, даргинцам – над нами только Аллах! Никакие границы не вечны! Должен быть Северный и Южный Лезгистан, автономные республики! Иначе никак! Все, кто призывают нас к гражданскому миру, – это агенты, купленные азерами, чтобы мутить воду! Прямо сейчас в Госсовете сидят азеры и дают взятки, чтобы опять власть забыла про лезгинский народ! Давайте пойдем к Госсовету и устроим там бессрочный митинг, потребуем от властей помочь нашим лезгинским братьям! Не допустим, чтобы нас покупали и продавали! А если Азербайджан откажется признать права лезгин, то надо выселить отсюда всех азербайджанцев и конфисковать имущество! За Лезгистан! За лезгинскую нацию! Слава нации!

Моментально начали организовывать колонны. Впереди ехали машины. Толпа, скандируя «Садвал! Садвал! Садвал!», направилась на бывшую площадь Ленина, к зданию дагестанского Госсовета. Небольшие группки крепких, решительного вида борцух, пополам в спортивках и в камуфляже, записавшихся на митинге в самооборону, – садились в машины, в реквизированные для такого дела маршрутки, в джипы – «решать конкретно» азербайджанский вопрос в новом государстве…

На следующий день азербайджанские лезгины так же попытались провести митинги. Их разогнала полиция. Митинг на площади удалось ввести в некое приемлемое русло благодаря депутатам-лезгинам. Часть протестующих с наступлением темноты отправилась по домам, но части – той, которая приехала с районов – деваться было некуда, и они остались на просторной площади Ленина, поставив палатки, начали резать баранов. Так начинался лезгинский Майдан в Махачкале…