– Движение… на одиннадцать.

– Вижу… говори…

– Один пикап. Оружия нет.

– Скорее всего жратву везут…

Магомед дисциплинированно пометил в блокнотике: «19.07 один пикап, белый».

И два значка, один из них означал – оружия нет, второй – не представляет интерес. Так было проще делать записи – и в то же время ты полностью контролируешь ситуацию. Так объяснял Джонатан-устаз, а он знает в этом деле толк. Надо делать, как говорил Джонатан-устаз, тогда останешься в живых.

Теперь они – снайперы. Снайперы Исламского государства.

Снайперы в Алеппо…

А на сей день нет на земле места страшнее, чем Алеппо…

Алеппо – это город, разделенный даже не пополам: линия фронта проходит по улицам и кварталам, изгибаясь уродливой дугой и оставляя одну часть города под контролем моджахедов, а другую – правительственной армии. Практически вся территория вокруг Алеппо – под контролем моджахедов, но дорога на Идлиб контролируется правительственными войсками.

Это еще одна особенность этой войны – чаще всего удержание тех или иных населенных пунктов зависит от того, можно ли осуществлять снабжение гарнизона. Если можно, то он может держаться годами. Территории, находящиеся под контролем моджахедов, тоже условны, там большей частью нет никаких укреплений и постов, и территорией под контролем моджахедов называют обычно ту, где население против Асада, а армии на постоянной основе там нет. У сирийского правительства нет сил и технических возможностей, чтобы наладить постоянное патрулирование с воздуха неконтролируемых территорий с уничтожением всех подозрительных колонн и групп. Впрочем, и в этом случае партизанская война не закончилась бы. Нельзя отрицать – есть значительная часть сирийского общества, поддерживающая моджахедов и готовая сражаться с правительственными силами.

А сам Алеппо, некогда торговая столица страны, – теперь это мертвый, убитый войной город…

Он разделен на две части, и в обеих люди как-то пытаются выжить. Они отгораживаются друг от друга блокпостами и баррикадами – только в Сирии можно увидеть такую картину, когда улица полностью перегорожена поставленными на попа грузовиками – это от снайперов. Часто армейский блокпост, откуда работает снайпер, или высотка какого-то правительственного здания, исклеванная пулями, – это и есть все присутствие власти, а снайперы и вертолетчики, сбрасывающие на город самодельные бомбы – это и есть единственное общение власти с народом все последние годы. Но нельзя только на власть списывать все происходящее: народ тоже хорош. Сирия стала полигоном Сатаны, местом, где в корчах и муках кончается старая история Ближнего Востока и начинается новая. А новая – это ИГ. «Исламское государство». Шариатские суды, работорговля, секс-джихад, требование закрывать тканью половые органы скота при продаже его на рынке, массовые казни женщин, детей, христиан – всех, кто против. Правоверный, придерживающийся умеренных взглядов, – хуже неверного, и его надо убить в первую очередь. И самое страшное – все эти людоедские идеи и практики имеют поддержку значительной части населения! Сирийцы идут в ССА, во Фронт ан-Нусра (там типа умеренные мусульмане воюют, хотя умеренные это те, у кого патроны кончились), получают там американскую, турецкую помощь, отправляются в лагеря в Турцию, в Иорданию, там проходят военную подготовку, получают оружие, в том числе и ракеты ТОУ, после чего возвращаются и тут же… переходят на сторону ИГ. И точно так же – среди алавитов, христиан, курдов, военных и их семей, может быть, кто-то и понимает, что режим Асада – не лучшее будущее для их страны, но выхода у них нет. Если они сдадутся, дрогнут, проявят слабость, то их самих, все их семьи безжалостно уничтожат, и в этом не сомневается никто. Ближний Восток не идет к демократии, он ищет окончательного решения вопросов. Точно так же, как искали их сто лет назад в Европе – перед Первой мировой…

И все это кажется воплощением ада на Земле – но для того, чтобы иметь полную картину происходящего, надо посмотреть на все и с другой стороны…

На могилки во дворах в общем-то современного для Востока, многоэтажного города – поскольку все дороги простреливаются, и на кладбище хоронить никого нельзя, – когда кого-то убивает при обстреле, его хоронят прямо во дворе дома. Те, кто остался в живых, просто переселяются из разрушенных квартир в соседние и живут дальше.

На медицинские пункты, где из последних сил, без лекарств, пытаются хоть как-то помочь раненым. Раненым пулями снайперов, взрывами бочек со взрывчаткой, которые сбрасывают на города правительственные вертолеты. Нет ничего удивительного в том, что обычное наказание для пойманного сбитого летчика – снять скальп.

На блокпосты, откуда работают снайперы, пулеметчики, на здания тюрем, полицейских управлений, штаб-квартир авиационной разведки – иногда такое здание является единственным опорным пунктом, и осада его длится месяцами. У власти нет сил, чтобы контролировать что-либо, кроме этого, а у народной милиции нет сил взять это укрепленное здание или блокпост. Пуля снайпера – вот единственное общение народа с властью: на многих улицах есть опасные переходы, и у них всегда длинные, по три-четыре метра, крючья. Ими вытягивают в безопасное место раненых…

На магазинчики, владельцы которых не уехали, остались со своими покупателями и по-прежнему продают им свои лепешки, – и какие очереди выстраиваются у этих магазинов.

На народных милиционеров, которые патрулируют свои опасные улицы и с гордостью показывают, как у них сокращается число преступлений. Да, у них на голове повязка с шахадой, но они всего лишь хотят навести и поддерживать порядок в разваливающемся на куски мире. И если единственная религия, единственная система координат, которой готовы подчиняться все – это шариат…. то что тут поделаешь? Да, было бы хорошо, если бы было что-то другое. Но кто им дал что-то другое? Кто показал выход из кровавого тупика? Американцы, которые вломились в соседнюю страну? Турки, которые сознательно дестабилизируют ситуацию? Никто не показал.

Власть и население мятежных территорий живут так уже который год, обмениваясь ударами.

И назад дороги нет.

Для Магомеда Сирия была чем-то далеким, почти таким же, как Мекка, – в Мекку надо было совершить хадж, но он планировал сделать это уже в более взрослом возрасте. Но постепенно он полюбил эту страну. Полюбил жителей мятежного Алеппо – в ответ на ту любовь и восхищение, какие они выказывали по отношению к нему. Он был снайпером. Тем, кто может на равных бороться со снайперами режима. Тем, кто защищает их…

Здесь у него появилась женщина, но самое главное, здесь у него впервые появились чувства к женщине…

Надо сказать, что женщины у него были и до этого. Махачкала в этом смысле обычный российский город, со своеобразным колоритом, правда. Смесь ислама, колхоза и гламура. Девушка – особенно если из хорошей семьи – защищена нормами исламского закона и силой своего туххума. За неподобающие действия могут объявить кровную месть, а это резня на долгие годы. Но женщины есть женщины, и потому они неподобающе одеваются и провоцируют парней – стоит ли удивляться, что потом их насилуют. Но если делать все по-тихому, то можно и без насилия… только чтобы никто не знал.

Магомеду было хорошо с женщинами, но нельзя сказать, что он их любил – просто делал туда-сюда, как и все парни, чтобы напряжение сбросить.

Но Ранию он полюбил…

Рания была палестинкой, у нее было такое же имя, как и у королевы Иордании, и она была врачом. А поскольку она училась в Москве, то знала русский. И работала здесь волонтером в местном центре помощи.

Так получилось, что они попали. Боевики шабихи и скорее всего иранские добровольцы обошли их по соседней улице и отрезали путь к отступлению. Они оказались зажаты на небольшой площади, запросили подмогу и ожесточенно отстреливались. Подмога выразилась в выстреле из самодельного миномета газовым баллоном, набитым взрывчаткой, но хайван, который управлял минометом, перепутал координаты своих и чужих и вместо противника положил мину аккурат на площадь. Магомеду большой осколок ударил по ноге, было плохо – и, астауперулла, могло дойти до того, что придется ногу отнимать. Они каким-то чудом на пикапе прорвались по улице, доехали до пункта медицинской помощи… там как раз дежурила Рания, она была маленького ростика, ему по грудь. И Магомеду было стыдно, он потребовал врача-мужчину, потому что придется срезать штаны, а быть без штанов перед женщиной – недостойно мужчины, воина и моджахеда, идущего по пути Аллаха…

Но ему было нехорошо, и сопротивляться он не мог.

Рания его совершенно не стеснялась, но при этом она не была «четкой бомбитой», каких в изобилии было в Махачкале. И нельзя было сомневаться, что она любит свой народ и Аллаха – волей Аллаха она возвращала к жизни даже совсем безнадежных братьев.

Он зашел к ней на перевязку раз. Потом еще раз и еще…

Потом он зашел уже не за перевязкой.

Рания владела русским, поэтому Магомед в отличие от других братьев смог нормально учить местный диалект в общении с девушкой. С Ранией он также познал все прелести секса не с малолеткой с кучей комплексов, а со взрослой, уверенной в себе женщиной.

На сленге Махачкалы Рания называлась постоянкой, но Магомед не хотел называть ее таким названием.

В джамаате о Рание знали, и кто-то из братьев открыто проявлял осуждение, скорее из зависти, но при этом мотивируя свою позицию отрывками из Корана… впрочем, Коран был столь обширен, что можно было найти отрывок на любой случай, совсем как в полном собрании сочинений В.И. Ленина. Но амир прекратил все разговоры, сказав, что никях на джихаде разрешен, если только он не мешает моджахеду сражаться во имя Аллаха. Никях – это мусульманский брак такой, в Дагестане лесные братья часто его заключали…

Снайперами в Алеппо были все или почти все, но в то же время снайперов было немного.

Международная коалиция, выступающая за отстранение от власти президента Асада, поставила сюда немалое количество огнестрельного оружия, включая и винтовки с оптическим прицелом. Да, устаревшего, но кто назовет устаревшей винтовку «Штейр ССГ» первой модели, произведенную в те времена, когда в Европе была настоящая промышленность, собранную руками квалифицированных австрийских оружейников, которые собирали свою армию на две мировые войны, с оптическим прицелом Kahles, который считался и считается одним из лучших в мире, на который фирма дает пожизненную гарантию. Вот такие вот винтовки попадали в руки самым разным людям, большая часть из которых была гражданскими мстителями, мстящими за убитых или пропавших без вести армии, а заодно и тому парню из соседнего квартала, которому не повезло исповедовать другую религию. Эти люди выбирали позицию, которую сами считали удобной, пробивали там пару дыр в стене, садились и стреляли. По военным, по невоенным, по женщинам, по детям из соседнего квартала – все равно по кому. Все понимали, что жизни теперь не будет, и если не убить или изгнать всех, кто не такой, как ты, война так и будет длиться. Она и длилась – медленная и кровавая мясорубка, без побед и поражений. Просто люди уничтожали друг друга – уже без особых лозунгов, без командования, без идей. Просто уничтожали друг друга…

Но среди всей этой мясорубки, в которую можно было попасть, просто показавшись на улице или неосмотрительно выглянув в окно, охотились и настоящие снайперы.

Магомед и Абдуррахман – точнее, Абдуррахман и Магомед – заняли позицию, которая была по меньшей мере спорной. Не лучший обзор – мешает разрушенное недавно прямым попаданием бочки, сброшенной с вертолета, здание на углу (оно, кстати, до сих пор отчего-то курится дымком) и пыль от проезжающих на большой скорости по дороге машин. И дальность – для большинства местных стрелков она слишком велика. Гораздо ближе находится другое здание, на противоположном от разрушенного углу. Там – аванпост сил ССА, это типа умеренная оппозиция, хотя по сути – кяфиры они. Оттуда работают сразу несколько снайперов. Вот они-то послужат приманкой и замаскируют действия настоящих снайперов, какими являлись Абдуррахман и Магомед. Если надо, замаскируют даже ценой собственной жизни.

Если это не поможет, то в проулке стоит пикап, на нем – «КПВТ», снятый с бронетранспортера. Когда стреляешь из него – из-за вспышки ничего не видно, Магомед пробовал. Но кяфиры прячутся, когда он начинает стрелять, потому что он пробивает стены. Если надо будет – он прикроет отход…

У обоих у них городские костюмы Гилли, полученные в лагере и маскирующие под крошево бетона и камней. Магомед удивился бы, узнав, сколько стоит один – полторы тысячи долларов, за эту цену в Махачкале можно машину купить. Оружие у них румынское – винтовка «Дракула» 7,62 с нестандартным оптическим прицелом «Люнетта 12Х» и глушителем, а у Магомеда – укороченный «Мини-Дракула», и еще пулемет Калашникова, но со складным прикладом и коротким стволом. Магомед был очень горд, что он у него есть – на Кавказе его называли красавчик, и на рынке в Хасавюрте за настоящий, а не кустарно укороченный «ПКМ» легко дали бы «Приору»…

Сегодня день почему-то не задался – они стреляли только два раза и только один попали. Так-то охота их была более результативной, им удавалось даже подстрелить асадовских солдат, этих богохульников, которые кричат: «Башар акбар!» Но приказ устанавливал время их нахождения на позиции – и они не могли ослушаться.

Их смерть находилась почти в семистах метрах от них, приняв облик двух человек, неподвижно лежащих в разбитом бомбежками доме, от которого остался только обглоданный огнем каркас. Оба они, несмотря на жару, накрылись собственноручно сделанным маскировочным тентом из дерюги и лежали неподвижно вот уже более пяти часов.

Официально их здесь не было – да и не могло быть. Это были граждане России, официально уволившиеся из бригады специального назначения и уже через несколько дней знакомившиеся со своими подсоветными в Сирии. Они числились охранниками при российском посольстве, и в этом качестве им шла и выслуга, и довольствие, но фактически они занимали должности советников-инструкторов в элитной пятой дивизии Республиканской гвардии, которой командовал брат президента Асада. Их основной задачей были передача накопленного российской армией опыта действий в Чечне и подготовка снайперов на российском вооружении, которое прибывало в Сирию во все больших и больших объемах. До этого сирийские снайперы были вооружены исключительно «СВД», сейчас шло освоение другого оружия. Два изделия были сейчас с ними – снайперская винтовка «МЦ116М», которая хороша тем, что питается магазинами от «СВД», но при этом обеспечивая значительно лучшую точность боя, и «ОСВ-96», тяжелая снайперская винтовка тульского производства, которая по точности превосходит разрекламированный «Барретт». На обеих винтовках были белорусские прицелы в стальном корпусе двенадцатикратного увеличения. Второй номер располагал пулеметом ПКМ, на котором проходил испытания прицел типа «Тюльпан» с разметкой под винтовочный патрон. Прицел хороший, годный, не уступающий «ACOG». Здесь, например, прицельная марка как бы перевернута с ног на голову, но это хорошо. Ты стреляешь и видишь цель, если, к примеру, противник упал, ты это видишь, тебе ничего не загораживает обзор.

Они не должны были заниматься тем, чем занимались, но делали это. Во-первых, они прибыли сюда недавно, и им надо было завоевать доверие подсоветных, а доверие в учебных классах не завоевывается. Во-вторых, они все равно здесь были, и чтобы кого-то чему-то учить, им надо было самим знать и понимать обстановку, особенности ТВД, особенности тактики, применяемой противником, используемых ими укрытий, увидеть взаимодействие. Именно этим они сейчас и занимались – разведкой. Но что касается разрешения открывать огонь – его здесь никто и никогда не просил, а ночью они слышали в Сети обмен на русском. Если здесь есть русские или русскоязычные, то их надо убить. Увидел – убил. Не убьешь, они к тебе домой придут…

Один солдат гвардии им рассказывал, почему он здесь. До того, как все началось, они жили вместе, мусульмане, алавиты, христиане. В тот день его сестра выходила замуж, позвали гостей, пришли соседи. Со свадьбой поторопились, потому что в стране уже было неспокойно. Он тоже там был. А ночью соседи пришли убивать. Его за то, что он солдат, и всю семью…

Вот так вот…

Их время тоже подходило к концу – они разведали местность и нанесли обстановку на карту. Надо было уходить…

– Обмен… – вдруг сказал второй номер на русском.

– Это те, на высоте?

– Похоже.

– Что говорят?

– Спрашивают про замену. Жрать хотят. О… один шашлык говорит.

Шашлык…

Снайпер несколько раз напряг мышцы и расслабил – статичная гимнастика.

– Вызывай прикрытие и наводи. Сделаем шашлык…

– Змея, я Тридцать Третий, – забормотал второй номер, – Змея, Тридцать Третий. Концерт пять минут…

…

– Есть концерт.

– Наводи.

– Ориентир пять, два влево. И чуть ниже…

– Дальность?

– Семьсот.

Снайпер чуть пошевелился… до этого он пролежал неподвижно больше трех часов.

– Не вижу.

– Они там. В глубине комнаты, чуть левее. Отсчет от окна.

– С балконом?

– Нет, соседнего. Я вижу их на тепловизоре.

В отличие от американских спецвойск русские далеко не всегда могли себе позволить термооптические прицелы. Но вот термобинокли были уже почти у всех серьезных пар. Разница между прицелом и биноклем была в том, что биноклю не надо выдерживать отдачу от винтовки. Потому и цена в два раза ниже. За цену прицела можно приобрести недорогую, но новую иномарку. За цену бинокля – новую «Ладу».

Снайпер положил палец на спусковой крючок снайперской «МЦ116М». Винтовка была заряжена и снята с предохранителя, такое обращение со спусковым крючком было продиктовано требованиями безопасности.

– Готов.

Второй номер нащупал леску… леска была привязана к спусковому крючку установленного на кирпичах через две комнаты от них пулемета Калашникова с обрывком ленты. Старый трюк снайперов – и отвлекает от истинной позиции, и скрывает сам факт наличия снайпера. Мол, пулемет заработал – и одна пуля случайно попала прямо в голову…

– Ноль.

Пулемет застучал, палец плавно дожал настроенный на минимальное усилие спуск – и снайперская пуля отправилась в недолгий полет…

– Ну чего?

– Говорят, выехали уже.

– Ту машалла…

– Амин шашлык пожарил.

– Хорошо…

– Вниз идем?

– Давай.

Смысла здесь торчать больше не было – лучше было спуститься вниз и там, в подъезде, подождать, пока подойдет машина. Братья вбегут в подъезд (здесь все надо делать бегом, даже если опасности на первый взгляд нет), они запрыгнут с ходу в багажник их джамаатовского пикапа и поедут в лагерь, где их ждет шашлык…

Абдуррахман встал, потянулся…

– Брат… как мне надоело одно и то же…

– Брат… – настороженно сказал Магомед, но больше ничего не сказал. Потому что не успел. Раздался шлепок – и Абдуррахман неловко завалился на бок.

– Брат! Брат!

Магомед бросился к нему, попытался оттащить.

– Брат… все саул будет.

– Ла… иллала Илла…Ллагъ…

– Брат, все саул будет. Мы еще в Махачкале по «Двадцать шесть» вверх-вниз прокатимся, да? Брат, не теряйся!

– Аллах…

– Брат…

Магомед привстал, чтобы удобнее было тащить, и вторая пуля попала в него.

То, что было дальше, он помнил с трудом.

Оглушительный грохот пулемета на улице. Крики по-русски.

– Сейчас!

– Пошел! Пошел!

– Он мертвый совсем!

– Леша шахид теперь! Лешу кончили.

– Аллаху акбар!!!

Рядом взорвалась минометная мина, обдав их роем осколков и градом камней. Его уронили – засыпанная битым камнем земля ударила в лицо, и он снова потерял сознание…

В себя он пришел уже в Иордании, в госпитале, спустя много времени…

Госпиталь был хорошим, да и вообще ему повезло. Пуля попала плохо, ее осколок задел нервный центр, и он мог вообще остаться на всю жизнь с недействующей рукой или все время мучиться от болей. Но военные хирурги не только спасли ему руку, но и обещали, что она восстановит все функции. Только надо пройти программу медицинской реабилитации.

Было скучно.

Однажды к нему в палату зашел Сейфулла. На нем был незнакомый военный камуфляж типа «Пустыня», черные очки, в руках – большой пакет.

– Ялла, ихва… – с шутливым наездом закричал он, – ты чего тут лежишь?

Магомед привстал, они крепко обнялись.

– Что говорят врачи?

– Говорят, через месяц. Надо руку разработать.

– Я-лла, какой месяц. Ты нам сейчас нужен, Аллах свидетель.

Магомед попытался встать.

– Шучу, шучу…

– Как Абдуррахман?

Сейфулла помрачнел.

– Абдуррахман шахид инша’Аллагъ. Да примет его Аллах, да повысит его степень, да простит его заблуждения и да введет в высшее общество

– Когда он… последнее что он сказал, было: «Аллах»…

– Брат, как хорошо, что ты это запомнил. Это высшее свидетельство веры, тот, кто сражался за Аллаха и умер с его именем на устах – лучший из людей.

– Аллаху акбар. Как на фронте?

– Плохо, брат… появились русские.

– Русские?

– Да, русские, да покарает их Аллах. Братья слышали, что вас тоже подстрелили русские.

– Русские…

– Русская армия, брат. Русские опять пришли. Бомбят, самолеты летают. Иногда я думаю, что русских надо уничтожить до последнего человека, потому что пока есть русские, не будет ни Халифата, ни победы, ничего не будет. Русские стоят на пути между нами и Аллахом.

– Рания… Рания… ее надо вывезти…

– Брат, крепись, ибо такова воля Аллаха, и он сделал, как пожелал. Рания теперь тоже шахид инша’Аллагъ, и я думаю, что ее джихад был даже более угоден Аллаху, чем наш. Бочка с вертолета попала в больницу.

– Рания…

– Крепись, брат, Аллах ведь жив…

Но Магомед вдруг дико закричал. И кричал, не переставая, до тех пор, пока вбежавшим докторам и медсестрам не удалось его зафиксировать и воткнуть в руку шприц…