Глава 3

– Эй! Не падать там! – Его голос раздался откуда-то из темноты, и пальцы тут же вцепились мне в руку, подхватив ее, прежде чем я успела перевернуться через голову и грохнуться на землю прямо перед длинной извивающейся очередью из студентов, выстроившихся у входа, чтобы попасть на «Бал снежинок».

Похоже, мои ноги зацепились одна за другую, как это очень смешно получается у героев мультфильмов. Наконец я перестала скользить и снова обрела равновесие.

– Спасибо, – задыхаясь, выпалила я, уже чувствуя, как щеки начинают пылать смущенным румянцем, подняла глаза, но не смогла разглядеть подхватившего меня человека.

– Дэвид, девушки опять падают к твоим ногам? – насмешливо спросил чей-то голос с другой стороны дорожки. – Это уже начинает надоедать, старина. Может, чуть подвинешься и дашь остальным шанс попытать счастья?

Это язвительное замечание завершилось вспышкой булькающего смеха: кто-то явно остался доволен собственной шуткой. А вот я не очень. Особенно когда его слова привлекли внимание нескольких студентов, стоявших в очереди, чтобы сдать билеты на праздник, который студенческий совет разрекламировал как «знаменательное событие, которое никак нельзя пропустить». Вообще-то такой слоган мне совсем не нравился, по мне так он должен был бы звучать скорее как «Знаменательное событие, которое никак нельзя посетить». Уж точно не за семьдесят фунтов за билет, после чего от моей студенческой ссуды за семестр почти ничего бы не осталось. Если бы не отчаянные мольбы близкого друга и если бы трубача внезапно не подкосил грипп, я бы ни за что не стояла перед огромным навесом в дешевеньких туфлях на скользкой подошве, а незнакомый парень не держал бы меня крепко за руки. На самом деле он не выпускал меня, хотя опасность упасть давно миновала.

– Спасибо, – повторила я куда-то в сторону своего спасителя, который все так же возвышался сумрачным силуэтом на фоне темного неба.

– Надо сильнее разбавлять, – поддразнил он меня.

– Да ничего я не пила, – ощетинилась я, хотя не могла с уверенностью сказать того же о нем или о его приятеле. Торопясь поскорее уйти, я высвободила руку с чуть большей силой, чем следовало бы, и тут же снова чуть не упала. Его руки опять подхватили меня. Я услышала раздавшиеся из очереди смешки и почувствовала, как щеки мои запылали еще жарче, словно ртуть в градуснике стремительно поползла вверх. Я терпеть не могла находиться в центре внимания или выставлять себя на посмешище, а теперь мне угрожало и то, и другое.

– Я пошутил, – ответил парень, которого, как я поняла, звали Дэвид. – Дорожка тут и вправду скользкая, и, наверное, нелегко идти по ней на высоких каблуках.

Вот только туфли на мне были без каблуков. Новые черные блестящие лодочки в сочетании с прямой узкой черной юбкой и дешевой черной блузкой. Я выглядела собравшейся скорее на похороны, чем на бал, и мне приходилось постоянно напоминать самой себе, что я – музыкант, а не гость. Все это походило на современные вариации на тему классической сказки. «Золушка, ты сможешь отправиться на бал… вот только чтобы попасть туда, тебе придется играть в оркестре».

– Уверены, что все в порядке? Я вас не очень больно подхватил, правда?

Голос у него был приятный, созданный для пения, что сразу уловило мое ухо профессионала. Он обладал глубиной и насыщенными обертонами, навевая мысли о густом меде. Я быстро заморгала, чтобы поскорее стряхнуть это причудливое видение, и тут приятель моего спасителя снова крикнул:

– Дэвид, тут же окоченеть можно от холода. Давай бери у нее телефончик и дуй сюда, иначе ребятки выпьют все шампанское к тому времени, как мы попадем внутрь.

Я оглянулась через плечо в том направлении, откуда раздались реплики, а потом снова взглянула на стоявшего передо мной парня.

– Нет-нет, все в порядке. Еще раз спасибо. Извините, мне пора идти, – ответила я, быстро направляясь мимо него к служебному входу. Я и так уже на пятнадцать минут опоздала на встречу с руководителем оркестра, обеспечивавшего живую музыку на балу. Он, наверное, с ума сходил, думая, что я не приду.

Я совсем было исчезла в темноте, когда кто-то под навесом щелкнул выключателем, и окаймляющие дорожку деревья вдруг ожили, как по мановению волшебной палочки, обвитые пропущенными вдоль ветвей светодиодными лампочками. Вот тогда я впервые по-настоящему разглядела его, освещенного со всех сторон сиянием тысяч мерцающих огоньков. Это был, вне всякого сомнения, самый симпатичный и потрясающий парень, которого я видела в своей жизни.

За дверью служебного входа царила обычная атмосфера буйного помешательства, которая всегда предшествует большому выступлению. Конечно, я больше привыкла к классическим концертам, нежели к джазовым оркестрам, но сразу ощутила знакомую суету и едва сдерживаемую, витавшую в воздухе панику. Я знала руководителя оркестра только в лицо, но и без того смогла бы догадаться, к кому подойти, поскольку он больше всего напоминал человека, которого от стресса вот-вот хватит инфаркт.

Я пробралась через оживленную группу оркестрантов и похлопала его по плечу.

– Здравствуйте, я Александра Нельсон. То есть Элли, – поправилась я. Он удостоил меня мимолетным взглядом и рассеянным кивком, после чего продолжил вглядываться в толпу, кого-то или что-то там высматривая.

– Я заменяю вашего заболевшего трубача, – добавила я.

Он вцепился руками мне в плечи, и на мгновение мне показалось, что он то ли вытрясет из меня душу за опоздание, то ли расцелует от счастья. Слава богу, он не сделал ни того, ни другого.

– Господи, наконец-то. Я уж думал, что вы не придете.

– Простите, – извинилась я. – Но мне пришлось… – Мне не удалось закончить фразу, поскольку в руки мне сунули большую папку с нотами.

– Чертовски надеюсь, что вы играете так же хорошо, как это расписал Том, поскольку мы в первой десятке.

Я сглотнула и посмотрела на увесистую пачку нот в руках.

– Так что прошу вас, скажите, что вы читаете и играете с листа лучше всех на музыкальном отделении.

Я не была уверена, могу ли претендовать на звание лучшей, однако обстановка не располагала к ложной скромности. Я взглянула на партитуру с уверенностью, которая, как я надеялась, не осталась незамеченной.

– Не волнуйтесь. Я с этим справлюсь.

Он кивнул, явно довольный. Прослушивания в этот элитный оркестр славились своей жестокостью, и я подумала, что мое зачисление, вероятно, войдет в его историю как самое легкое и быстрое. Однако что еще ему оставалось делать, когда до главного выступления года оставались считаные минуты, а зал заполнили студенты, заплатившие немалые деньги за музыкальный вечер? Кроме того, мне предстояло играть с ними всего лишь один концерт.

– Просто идите в ногу с оркестром. Мы добавляем движения в нескольких известных номерах.

У меня упало сердце. Это оказался совсем другой мир, отличавшийся от университетского филармонического оркестра, в котором обычно играла. Не та музыка, которую я привыкла исполнять, и не те люди, с которыми мне хотелось бы общаться. Движения? Что еще за движения? Я искренне надеялась, что он не имел в виду, что мне придется танцевать, поскольку это было однозначно не из моей оперы.

– Все будет хорошо, – заверил он то ли себя, то ли меня, и я почти видела, как он мысленно вычеркивает «заболевшего трубача» из списка вопросов, которые нужно решить в оставшиеся десять минут.

Я скинула стеганую куртку, уселась на один из больших ящиков, в которых перевозят усилители, и пробежала глазами программу концерта. За вечер предстояло сыграть три отделения по сорок пять минут каждое, и музыка в основном представляла собой хорошо известные джазовые номера из тех, которые популяризируют певцы вроде Майкла Бубле. Моим родителям понравилось бы. Они получили бы от этого гораздо больше удовольствия, чем от бесконечных сольных номеров, которые они стоически выдерживали, сидя среди публики, последние пятнадцать лет – с тех пор, как я начала заниматься музыкой. Сам факт того, что они не пропустили ни одного моего выступления, свидетельствовал скорее об их любви ко мне и о гордости за мои достижения, нежели о любви к музыке как таковой. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы осознать, что любовь к классической музыке передалась мне через поколение. Именно бабушку мне больше всего хотелось видеть на концертах. Именно ее музыкальный дар перешел ко мне по наследству вместе с каштановыми волосами, зелеными глазами и пухлыми губами. Губами, которые пора разминать, вспомнила я, открывая застежки черного футляра, в котором лежала моя труба.

Зал был великолепен. Высокий сводчатый потолок представлял собой купол из матерчатых складок, в которых разместилось целое созвездие светящихся огоньков. Это зрелище ошеломило нас, когда мы медленно, один за другим, выходили на сцену. Но я успела заметить еще по крайней мере две гигантские ледяные скульптуры и огромный шоколадный фонтан сбоку от площадки. Прямо перед сценой располагался дощатый танцпол, остальное пространство занимало множество больших круглых столов в праздничном убранстве, накрытых белыми скатертями. Когда мы заняли свои места, участники бала издали призывный рев. Я исполняла партию первой трубы и прошла на отведенное мне место в верхнем ряду за тромбонистами, которые, в свою очередь, расселись за саксофонами. Я ощутила знакомое посасывание под ложечкой. Странный пьянящий коктейль из растущего страха и радостного возбуждения. Лишь на одно короткое мгновение перед началом первого номера, когда руководитель оркестра оглядел рассевшихся музыкантов, я как всегда подумала: «Какого черта я здесь делаю?» Затем он театрально взмахнул руками, я поднесла трубу к губам и погрузилась в волшебный мир музыки.

Первое отделение пролетело быстро. Нам дали двадцатиминутный перерыв, которого хватило на то, чтобы выпить бутылочку воды и попробовать несколько бутербродов, которые принесли в небольшое импровизированное артистическое фойе в задней части зала. Гости ели отнюдь не бутерброды, но они же заплатили за горячий ужин из изысканных блюд и за шесть бутылок вина, которые я насчитала на каждом столике.

Я снова столкнулась с Дэвидом лишь во время последнего перерыва. Остальные оркестранты, что неудивительно, прекрасно знали друг друга и оживленно болтали, разбившись на группки. Среди них я чувствовала себя не в своей тарелке, что представлялось нелепым, поскольку на сцене я ощущала, как общая мелодия превращает нас в единый живой музыкальный организм. Я не стеснительна, но всегда принадлежала к тому типу людей, которые предпочитают спокойно наблюдать со стороны. Возможно, это результат того, что я росла единственным ребенком у родителей, которые были на добрых пятнадцать лет старше отцов и матерей моих одноклассников. Или же, наверное, такой меня создала природа. Люди, плохо знавшие меня, часто ошибочно считали, что я замкнутая или отчужденная. На самом деле – ни то, ни другое, однако мне требовалось много времени, чтобы открыться перед незнакомыми людьми, и, хотя я уже второй год училась в университете, я обзавелась бесчисленным количеством знакомых и лишь очень узким кругом близких друзей.

Я вышла за импровизированный занавес, отделявший занятые музыкантами кулисы от главной части зала, и сразу же увидела его. Он стоял у одного из столиков слева от сцены, весело болтая и смеясь с сидевшими за ним людьми. Без какой-то видимой причины он вдруг посмотрел в моем направлении, словно его окликнули по имени. Что-то сказав своим собеседникам, он хлопнул одного из них по плечу, выпрямился и начал пробираться ко мне. Смутившись, я на какое-то мгновение решила сделать вид, что не заметила его, и нырнуть обратно за кулисы, куда гостям входить не полагалось. Для этого внезапного страха не было никаких оснований. В его глазах не было ничего пугающего, когда наши взгляды встретились, и он уверенно прокладывал путь ко мне через толпу гостей, многие из которых казались уже основательно набравшимися.

Дэвид выглядел просто потрясающе в вечернем костюме, который сидел на нем слишком элегантно, чтобы быть взятым напрокат. Он словно сошел с рекламы глянцевого журнала, прославляющей стиль жизни сливок общества, которому, на самом деле, никто не следовал. Расстегнутая бабочка небрежно болталась вокруг расстегнутого ворота его ослепительно-белой рубашки. Я никогда не понимала, почему это смотрелось так сексуально, но в его случае эффект еще более усиливался, и у меня вдруг непроизвольно сдавило горло.

– Привет, девчушка-пьянчужка. Так, значит, ты музыкант, – произнес он, непринужденно улыбаясь. – Играешь на рожке.

Помимо своей воли я слышала веселье в своем голосе, когда поправляла его по каждому пункту.

– Я же говорила уже, что не пила. А рожок – это мороженое, а не инструмент. А если бы и был инструментом, то я на нем не играю. Я трубачка.

Глаза его сверкнули даже ярче, чем огоньки на потолке, освещавшие нас, и я снова поняла, что он надо мной подтрунивает.

– Ты прекрасно играешь, – сделал он мне комплимент. – И давно ты в этом оркестре? Я что-то не припомню, чтобы видел тебя раньше на их концертах.

Я взглянула на свои часики на узком ремешке (подарок к четырнадцатилетию), которые даже спустя семь лет шли минута в минуту.

– Вообще-то чуть меньше двух часов, – ответила я. – Я подхватка.

– Ну, разумеется, – кивнул он с видом знатока, после чего наклонился ко мне так близко, что я уловила пряный аромат его одеколона. – А что это такое? – добавил он уже шепотом.

Я улыбнулась. Я настолько привыкла к разговорам с собратьями-музыкантами и соседями по общежитию, которые тоже обучались музыке, что обычно забывала, что не всем знаком наш профессиональный жаргон.

– Это когда замещаешь кого-то, кто заболел, – объяснила я. – Играешь на подхвате. Вообще-то это не та музыка, которой я обычно занимаюсь.

– Тебе больше по душе тяжелый металл, да?

Я взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы. Такой за словом в карман не полезет, к тому же остроумен. И тут вдруг я почувствовала, будто выплываю из глубины на поверхность.

– Я играю в университетском филармоническом оркестре, – гордо заявила я. – Но что-то мне подсказывает, что ты не часто ходишь на наши выступления.

Он улыбнулся, и я заметила, что в уголках глаз у него появились морщинки, которые делали его еще более неотразимым.

– С чего это ты взяла?

Я неловко пожала плечами, пожалев о своих словах, которые никак не могли поддержать завязавшийся разговор, и добавила:

– Ну, не знаю… ты… и твои друзья… вы как-то не очень похожи на тех, кто обычно сидит у нас на концертах.

– Ты как-то слишком жестко защищаешь свои музыкальные вкусы, пьянчужка.

– Не пила я ничего, – возразила я. – А сказать хотела лишь то, что это, похоже, не твоя музыка. Сомневаюсь, что ты сможешь назвать хотя бы трех композиторов-классиков.

– А, так, значит, брошен вызов, – чуть издевательски отозвался он. – Я просто обожаю вот этих…

Я вдруг растерялась, не зная, относится ли это к именам музыкантов или к чему-то еще. Тем не менее он очаровательно наморщил лоб (как такое вообще возможно?), пытаясь сосредоточиться.

– Э-м-м… Бетховен, Бах… и… э-э-э…

– Барток, Берлиоз, Бертини, Бизе, Брамс…

– Ух ты! Ты играешь всех на букву «Б», что ли?

– Бред.

– Вот, еще один! – шутливо заметил он. – Ты все воспринимаешь так серьезно, выпивоха?

– А ты все воспринимаешь несерьезно? – парировала я.

– Тут вся штука в равновесии, – ответил Дэвид. – К тому же сегодня праздник. Можно веселиться. Мешай дело с бездельем… – Вторая часть пословицы повисла в воздухе.

– Получишь бакалавра с отличием, – закончила я, невольно выдав свой трехлетний студенческий стаж.

Когда позади нас в артистическом фойе раздался мелодичный звон колокольчика, я с благодарностью воспользовалась этим предлогом, чтобы покинуть спарринг-ринг.

– Мне надо идти, нам пора снова на сцену.

– А когда вы закончите играть?

– Не раньше чем через сорок пять минут, – ответила я, уже поворачиваясь.

Но тут он протянул руку и легонько взял меня за запястье, не давая уйти.

– Приходи к нашему столику, когда закончишь, выпьем по чуть-чуть, – совершенно неожиданно пригласил он меня, кивнув головой в сторону одного из самых шумных сборищ в зале. Я взглянула на столик, от которого он недавно отошел. Большая компания его друзей над чем-то громко хохотала чуть вдалеке от двух парочек, которые столь откровенно демонстрировали свои нежные чувства, что время от времени кто-то выкрикивал: «Отойдем-ка подальше!» Все веселились от души и были одеты в соответствии с обстановкой – в дорогие на вид бальные платья и вечерние костюмы.

Пока я смотрела на них, к столику подошел официант с подносом, на котором громоздились четыре бутылки шампанского. Компания встретила его появление восторженными возгласами. Я впервые за вечер подумала, что Дэвид, возможно, сам был немного навеселе, хотя по его поведению я этого не заметила.

Я покачала головой и осторожно высвободила запястье из его пальцев.

– Извини, нам не разрешают, – соврала я, импровизируя на ходу. – Нам не позволяют общаться с заплатившими за билеты гостями.

– Глядите, прямо диккенсовская чопорность.

– Таковы правила, – пожала я плечами.

Его глаза сверкнули озорным блеском.

– Правила создают, чтобы их нарушать.

– Нарушать их – не в моих правилах.

Легонько покачав головой, я исчезла за занавесом, чтобы занять место рядом с другими оркестрантами. Я и подумать тогда не могла, что только что встретила человека, который изменит всю мою жизнь.

– Простите, какой вирус, вы сказали?

Врачи проводили меня в небольшую комнату за сестринским постом. Дверь – без таблички, на столе – ни единого листка бумаги. Унылое и безрадостное помещение, что показалось мне пугающе символичным. У пожилого врача, на вид чуть за пятьдесят, была густая рыжеватая с проседью борода, и он больше походил на лесоруба, нежели на медика. Молодой доктор осторожно прикрыл дверь, отрезав нас от раздававшихся в коридоре отделения звуков, а пожилой предложил мне сесть. Когда я отказалась, он тихо, но настойчиво произнес:

– Миссис Уильямс, пожалуйста, присаживайтесь.

Вот тут я испугалась по-настоящему. Собирался ли он сказать что-то настолько страшное, что после его слов я буквально не смогла бы устоять на ногах? Возможно.

– Вирусная кардиомиопатия, – произнес доктор и, протянув руку через разделяющее наши стулья пространство, успокаивающе положил ладонь на пальцы моих обеих рук, нервно сплетавших различные узоры.

Этот простой жест дал мне понять, что случилось что-то серьезное. Я заставила свои руки успокоиться.

– Но ведь вы же сможете дать ему что-нибудь от этого, да? Если это вирус, его же можно вылечить? Антибиотиками или… чем-то другим? – Я посмотрела на сопровождавшего нас молодого врача. Он смущенно поигрывал наушником висевшего у него на шее стетоскопа, и я вдруг поняла, зачем он здесь. Чтобы научиться озвучивать чрезвычайно страшные новости и диагнозы родственникам больных. Ну что ж, ему придется учиться этому в другой раз, на другом больном, потому что я просто-напросто не собиралась принимать этот диагноз. Я снова перевела взгляд на пожилого доктора, который с сожалением покачивал головой из стороны в сторону.

– Вирусная кардиомиопатия возникает, когда вирусная инфекция вызывает состояние, называемое миокардитом, результатом которого становится утолщение миокарда и расширение желудочков сердца.

Я нетерпеливо затрясла головой.

– А можно простыми словами?

Я впервые увидела за белым халатом врача живого человека: взгляд его смягчился, когда наши глаза встретились.

– Если объяснять на пальцах, то ваш муж…

– Дэвид, – вставила я.

– Дэвид, – продолжил врач, – подхватил вирус, который поразил мышцы его сердца, разрушая их.

Я громко сглотнула.

– А как эти мышцы лечить? Что вы делаете, чтобы они снова пришли в норму? – Он молчал. – Что вы хотите мне сказать? Что их нельзя вылечить?

Доктор медленно наклонил голову, похоже, чтобы дать мне время вникнуть в слова, которым было суждено изменить мое будущее. Только тогда я этого не поняла.

– В реальной жизни Дэвид будет страдать от нарастающей одышки, утомляемости и головокружения. Нам необходимо провести дополнительные исследования и найти способы облегчить его состояние. Однако в данный момент вам нужно четко представлять себе, что ему придется радикально изменить свой стиль жизни в соответствии с его состоянием, пока мы найдем способ замедлить ухудшение его здоровья.

– А если вы не сможете его замедлить?

Врач посмотрел на меня так, словно мне не стоило задавать этот вопрос, но он, очевидно, знал, что я его задам.

– Давайте решать проблемы по мере их возникновения, хорошо?

Я решительно замотала головой.

– Нет, – заявила я, ошеломив обоих врачей своим напором. – Давайте решать их теперь. Я должна все знать. Он… У него… – Несмотря на всю демонстрацию силы, я так и не смогла решиться задать следующий вопрос одеревеневшими от ужаса губами. Я попыталась зайти с другой стороны: – Его… его жизни что-то угрожает?

Врачу понадобилось семь секунд, каждую из которых я отсчитала про себя, чтобы озвучить самую печальную новость, которую я слышала за всю свою жизнь.

– С большой вероятностью – да.

В течение последнего отделения я предпринимала огромные усилия, чтобы не смотреть в направлении его столика. Однако и тогда мне казалось, что я чувствую, как его взгляд буравит меня сквозь затемненный зал, словно лазеры. Во время пауз в своей партии я упорно впивалась глазами в пюпитр, старательно изображая сосредоточенность. Наш последний номер, «В настроении» Глена Миллера, являлся своего рода визитной карточкой оркестра, и не успели отзвучать финальные ноты, как все встали и устроили нам оглушительную овацию. Она не шла ни в какое сравнение с негромкими аплодисментами, к которым я привыкла куда больше, и, к моему собственному удивлению, эта мне нравилась. Ободренная приемом публики, я почувствовала, как щеки у меня раскраснелись, пока я кланялась вместе с остальными оркестрантами и сходила со сцены.

В артистическом фойе легко было затеряться среди громких похлопываний по плечам и бурных поздравлений. Я собрала свои вещи, уложила трубу в футляр, натянула куртку и уже потуже затягивала пояс, когда ко мне подошел руководитель оркестра и обнял меня за плечи. Его тревога полностью испарилась после успешного выступления, и он по меньшей мере пять раз (я считала) поблагодарил меня за то, что я их выручила.

– Мне на самом деле очень понравилось, – сказала я и с удивлением обнаружила, что это не просто вежливая отговорка. Возможно, Дэвид-из-ниоткуда оказался прав. Наверное, я действительно слишком серьезно воспринимала саму себя. Может, мне и вправду следовало вести себя раскованнее.

– Честное слово, вам обязательно надо прийти на наше очередное прослушивание, – напирал капельмейстер. – Вас непременно примут к нам в оркестр.

Я кокетливо пожала плечами, все еще в эйфории от выступления.

– Может, и приду. В любом случае очень рада, что смогла вас выручить. – Я повернулась к выходу.

– Слушайте, после выступлений мы обычно закатываемся в один из студенческих баров. Не хотите составить компанию?

Это было уже второе неожиданное приглашение за вечер, и, в отличие от первого, я поколебалась, прежде чем отказаться.

– Извините, но не смогу. Мне надо успеть на первый утренний поезд домой. Как-нибудь в другой раз.

Я вышла на улицу, отодвинув полотнище перед служебным входом в зал. За вечер сильно похолодало, и изо рта у меня вырывался пар, словно обледеневшие языки пламени из пасти дракона. Я оглянулась – вокруг, похоже, не было ни души, но я привыкла ходить одна поздними вечерами. Я поудобнее взялась за ручку футляра, пожалев о своем опрометчивом решении не брать перчатки, но не успела сделать и пары шагов, как голос Дэвида пронзил темноту, остановив меня:

– Я так и знал.

Я тотчас узнала его. У меня хороший слух, а у него выразительный голос. У меня не было причин для страха, как не было причин, чтобы сердце быстрее забилось в груди. Я медленно повернула голову и увидела, как он стоит, прислонившись к одному из подсвеченных иллюминацией деревьев, держа в каждой руке по бокалу с шампанским.

Я немного помедлила, прежде чем сделать шаг в его сторону.

– Что знал?

– Что ты не придешь. Что ты бросишься наутек, прежде чем пробьет полночь, словно Золушка, сжимая свой тромбон.

– Это не тром… – Я смолкла на полуслове и покачала головой. Он играл со мной, и я это ясно понимала. Я представлялась ему забавой, интересным развлечением, неким приятным приложением к вечеру, и я никак не могла понять почему.

– Ты не подошла к моему столику, – добродушно пожурил он меня.

– А откуда тебе знать, если ты поджидал меня здесь? – отрезала я.

– Туше! – восхищенно ответил он и протянул мне бокал. Я собиралась решительно отказаться, но вместо этого почувствовала, как мои замерзшие пальцы потянулись вперед и обхватили тонкую ножку бокала.

– Я так и знал, что ты не придешь, – тихо произнес он.

– Правда?

– Как и то, что в глубине души тебе очень хотелось прийти.

– Правда? – повторила я, даже не пытаясь скрыть сквозивший в моем голосе откровенный скепсис. – А ты, однако, очень в себе уверен, да?

Услышав это, он широко улыбнулся.

– Вовсе нет. Например, вот сейчас я совсем не уверен, выпьешь ли ты бокал дивного шампанского или же выльешь мне его на голову.

– Так делают только в книжках и в кино, – поучительно ответила я. – В реальной жизни так просто прекрасным напитком не разбрасываются.

Я поднесла бокал к губам, приготовившись сделать глоточек, но он протянул руку и остановил меня.

– Не так скоро, пьяненькая ты моя. Нам надо произнести тост.

– Может, кто-то из нас и пьяненький, вот только я уверена, что это не я, – отрезала я.

Верно, язык у него не заплетался, и он, похоже, совершенно твердо стоял на ногах. Однако за столиком они осушили далеко не одну бутылку, и с трудом верилось, что это обошлось без него.

В ответ на мое замечание он недовольно фыркнул, после чего высоко поднял свой бокал, кивком головы пригласив меня последовать его примеру. Я медленно приподняла руку, державшую тонкий высокий бокал.

– Смех, да и только, – пробормотала я.

– Т-с-с. Ты нарушаешь торжественность момента.

Я прикусила губу. Однозначно пьян, решила я. Ладно, подыграю немного. Один глоточек и быстро домой. До отъезда мне еще надо собрать массу вещей.

– За нас. За долгие и счастливые отношения.

– Я не стану пить за это, – запротестовала я.

– По-моему, это не накладывает юридических обязательств, – заговорщическим шепотом произнес он.

Я покачала головой, удивляясь тому, как вообще могла попасть в такую глупую ситуацию. Мне это было совершенно не свойственно.

– Ну, давай, – подбодрил он меня, явно не собираясь отступать.

– Ладно, так и быть, за нас, – скороговоркой выпалила я, наскоро сделала огромный глоток шампанского и вернула ему бокал. – Спасибо, а теперь мне действительно нужно идти.

– Тогда давай я тебя провожу, – предложил он, ставя бокалы под дерево.

– Не дури, ты же даже не знаешь, где я живу.

Он пожал плечами – как-то по-мальчишески и совершенно очаровательно.

– Наверное, не очень далеко. В любом случае у меня правило – не отпускать хорошеньких молодых женщин поздно вечером без сопровождения.

Я наклонила голову, и упавшие на лицо волосы скрыли мой смущенный взгляд. Я не привыкла к комплиментам и была совершенно уверена, что он все еще играет со мной.

– Ну, хотя бы дай проводить тебя до главной дороги, – предложил он, и я, несмотря на все свои благие намерения, согласилась.

До дороги было всего пару минут пешком, и, выйдя на нее, я с радостью заметила несколько довольно многочисленных студенческих компаний.

– Дальше я сама, – уверенно сказала я, вдруг ощутив какую-то неловкость в ярко-оранжевом свете фонарей. – Тебе, наверное, пора возвращаться к своим друзьям.

– Давай встретимся еще раз, – произнес Дэвид, подавая мне футляр с трубой, который он нес, пока мы шли. – Что ты делаешь завтра?

– Еду к себе домой в Хартфордшир.

– А как насчет того, чтобы вместе выпить кофе перед отъездом? – Я покачала головой, но он не отставал. Я почему-то подумала, что немногие девушки отказывали ему, когда он их приглашал. – Я действительно считаю, что тебе нужно зарядиться кофеином, чтобы протрезветь после сегодняшнего вечера, – серьезно продолжал он.

Я почувствовала, как мои губы начинают расплываться в улыбке. Он и вправду оказался очень забавным, и меня странным образом тянуло к нему, что начинало беспокоить.

– Вот что я тебе скажу, – предложила я. – Если ты действительно хочешь повидаться со мной до отъезда, я ненадолго зайду в студенческую кофейню в половине восьмого утра.

– В половине восьмого! – воскликнул он тоном человека, искренне уверенного в том, что такое время бывает лишь раз в сутки, и только вечером.

– Мне надо успеть на девятичасовой поезд. Это единственное время, когда я успеваю заскочить туда. Если хочешь со мной повидаться, то ищи меня там.

На дороге послышался приближавшийся грохот. Я подняла взгляд и со смешанным чувством увидела, что это мой автобус. Я полезла в карман и вытащила проездной. Двери с легким шипением раскрылись, чтобы впустить меня в салон. Я повернулась к Дэвиду, стоявшему на тротуаре с несколько сконфуженным лицом.

– Я даже не знаю, как тебя зовут, – сказал он, когда я махнула проездным в сторону усталого водителя.

– Если завтра придешь, то узнаешь, – пообещала я, когда водитель – прямо как по нотам – нажал кнопку закрывания дверей, эффектно завершив наш разговор.

Дэвид стоял на тротуаре, глядя на меня сквозь немытые стекла автобуса, пока я шла по салону. Я нашла свободное место и положила футляр с трубой на соседнее сиденье. Конечно, назавтра в кофейне он не появится. Это же очевидно. Он пришел на праздник, и веселье только начинается, так что спать он ляжет очень даже не скоро. Я была уверена, что он ни за что не встанет ни свет ни заря, чтобы повидаться с какой-то случайной знакомой, с которой заигрывал и флиртовал накануне вечером. Наверное, он даже не вспомнит о встрече со мной, когда наступит утро. Сейчас я наверняка видела его в последний раз. Когда автобус медленно отъезжал от остановки, я прощальным жестом помахала ему в окно.

Однако на следующее утро он с явными следами похмелья на лице сидел в кофейне и ждал меня, не отводя взгляда от двери.

– Можно мне его увидеть?

Врач кивнул.

– Конечно. Его скоро отправят на рентгеноскопию, поскольку нам надо провести еще несколько исследований, но вы можете посидеть с ним, пока рентгенологи все приготовят.

Я даже не решилась спросить название или узнать о сути этих дополнительных исследований. Названия меня напугают, а то, что они хотят обнаружить, нагонит еще больше страха. Я слышала лишь стук своих каблуков по блестящему линолеуму, пока шла за врачами к палате Дэвида, да еще тихие отзвуки рождественских песенок, доносившиеся из маленького приемника на сестринском посту. Казалось почти бестактным ждать приближающихся праздников, в то время как мне все следующие недели и месяцы представлялись мрачными и пугающими.

Я бросила взгляд через плечо на другую палату отделения интенсивной терапии. В дальнем конце коридора мужа Элли по-прежнему окружали медики с озабоченными лицами. Это напомнило мне, что в этот вечер не только нас пугало будущее.

– Должен вас предупредить, миссис Уильямс, – начал рыжебородый консультант с рыжей бородой, когда мы подошли к отсеку со стеклянными стенами, где лежал Дэвид, – мы дали вашему мужу очень сильное успокоительное перед исследованиями, так что он может показаться вам несколько одурманенным.

Я вытянула шею, словно зевака, глазеющий на аварию, пытаясь разглядеть Дэвида за широкими плечами врача, но видела лишь его огромную, как ворота, спину, облаченную в белый халат.

– Понимаю, – ответила я, нетерпеливо протискиваясь в палату, когда доктор наконец сделал шаг в сторону и дал мне пройти.

Там находились две медсестры, но я даже не взглянула в их сторону, когда шла к кровати на резиновых колесиках, и не помню, как опустилась на пододвинутый мне стул из литого пластика. Просто внезапно поняла, что сижу. Я слышала, как врач задает какие-то вопросы, как сестры на них отвечают, но их слова долетали до меня неразборчивыми звуками, словно пластинку играли на другой скорости. На какое-то мгновение я засомневалась, по-английски ли они вообще говорят. Надо сказать, было трудно вообще что-либо разобрать на фоне судорожно издаваемых кем-то сдавленных звуков. Лишь когда одна из сестер протянула мне маленькую квадратную коробочку с салфетками и легонько сжала мне плечо, я поняла, что эти звуки издаю я сама.

Окружавшая Дэвида стена из мониторов представлялась мне скопищем телеэкранов, каждый из которых показывал программу, которую я не желала смотреть. Они превратили Дэвида в скопление мигающих точек, диаграмм и бегущих строк. Это было все, что профессионалы видели в моем любимом человеке, все, что они о нем знали. Но было большее, гораздо большее, чего они в нем не заметили. То, чего не знала о нем даже женщина, сидевшая в комнате для посетителей в конце коридора. Эти тайны принадлежали мне. Жене.

Дэвид спал, но не так, как я привыкла видеть. Он не свернулся на боку, и не было места, куда я смогла бы вжаться, обняв его свободной рукой, и уютно прильнуть к нему до самого утра. Не было видно ладони, нежно гладившей меня по бедру, когда я прижималась к нему, или любовно ласкавшей во сне мою грудь.

Его голова судорожно дернулась на накрахмаленной больничной наволочке, и сестра, стоявшая ближе к нему, осторожно тронула его за плечо.

– Мистер Уильямс, проснитесь, к вам посетительница.

Веки его дрогнули, и мне до боли захотелось увидеть прекрасную голубую бездну его глаз. Но меня тут же охватил страх, что если он откроет их, то заметит все горести и переживания, отпечатавшиеся на моем лице.

– К вам пришла жена, – тихо продолжала сестра.

– Жена, – повторил Дэвид заплетающимся от воздействия лекарств языком. – Нет, ее здесь нет. Она в Нью-Йорке.

Сестра бросила на меня вопросительный взгляд, но я лишь покачала головой. Где-то в полусне он все еще помнил о своем рождественском сюрпризе.

– Я здесь, рядом, Дэвид, – сказала я, переплетая пальцы своей левой руки с его и слыша, как успокаивающе звякнули друг о друга наши обручальные кольца.

– В Нью-Йорке, – повторил он, ловя ртом воздух.

– Тише, тише, – успокаивала я его. – Береги силы. Нью-Йорк подождет, пока ты не поправишься, – пробормотала я, уже не думая о том, что выдаю себя.

– Нет, – ответил он, пытаясь выбраться из забытья и заставить меня понять. – У елки, в Нью-Йорке. С огнями. Они играли нашу песню.

– Вы знаете, о чем он говорит? – шепотом спросила сестра.

Я кивнула, и мои глаза наполнились слезами, когда на меня нахлынули воспоминания.

– На катке, – продолжал Дэвид как будто звучавшим из прошлого голосом. – У елки. – Слезы текли у меня по лицу, слишком обильные, чтобы их унять. – Там играла музыка, прекрасная музыка.

Я слабо улыбнулась сквозь слезы.

– Да. Я помню ее. И всегда буду помнить.

– Она играет, знаешь… Она играет музыку. В оркестре.

– Ты готова, дорогая? Нам нельзя опаздывать.

Я неохотно сползла с кровати и открыла дверь спальни, чтобы ответить маме, стоявшей в коридоре на первом этаже.

– Уже надеваю туфли, – соврала я, взглянув на свои ноги в черных лакированных балетках, тех самых, что были на мне вечером неделю назад. В двадцать третий раз (серьезно переживая, не развивается ли у меня обсессивно-компульсивное расстройство) я проверила папку «Входящие сообщения» в телефоне. Ничего. Я выключила звонок мобильного и положила его в карман нарядной красной туники, под которую надела плотные черные колготки, быстро посмотрелась в зеркало, провела расческой по длинным каштановым волосам, подавила желание напоследок еще разок заглянуть в телефон и быстро сбежала по лестнице в коридор на первом этаже, где меня уже ждали родители.

Они не надели пальто, да в этом и не было нужды, поскольку мы отправлялись в соседний дом выпить по бокалу рождественского шерри. Эту традицию мы соблюдали, сколько я себя помнила, и она явно зародилась еще до того, как нам с Максом разрешили пить алкоголь. Однако за предшествующие этому годы мы прошли путь от апельсинового сока с газировкой в больших стаканах и пузырящейся пепси-колы с кубиками льда до пенистого коктейля из яичного ликера с лимонадом, пока, наконец, не достигли головокружительных алкогольных высот в виде бокала янтарно-золотистого шерри. Честно говоря, меня вполне устраивал яичный ликер с лимонадом, но тогда я не отличалась привередливостью в части напитков.

Мы прошли по нашей коротенькой дорожке, выложенной разномастными камушками, резко повернули направо и вступили на точно такую же тропку, ведшую к дому соседей. На двери висел огромный венок из плюща, почти закрывавший молоточек, но мама Макса уже поджидала нас в коридоре и распахнула дверь с веселым возгласом: «С Рождеством! Заходите! Заходите!»

Мы прошли за ней в небольшую гостиную, представлявшую собой зеркальное отражение нашей. С карнизов, словно флаги, свисали рождественские украшения, а весь эркер занимала елка, сверкавшая огнями так ярко, что мне оставалось лишь надеяться, что мимо дома случайно не пройдет кто-нибудь, страдающий эпилепсией. Из музыкального центра неслась рождественская музыка, и меня вдруг как-то странно кольнуло, когда я узнала песню, ту самую, которая звучала в кофейне во время нашей с Дэвидом утренней встречи семь дней назад. Семь утренних часов, семь дней и семь ночей. И ни одного сообщения. «И о чем это тебе говорит, дура ты набитая? – спрашивала я себя. – Просто забудь о нем».

С дивана, стоявшего у пылающего камина, встал мужчина и, сбросив с колен огромную недовольную рыжую кошку, заключил меня в крепкие объятия.

– Ну, с Рождеством, – сказал он, прижимая меня к своему высокому поджарому телу. Потом, держа меня за плечи, отстранился и обозрел мой наряд. – Ты выглядишь прямо как помощница Санта-Клауса, – заметил он.

– Именно так я и хотела смотреться, – ответила я.

– Всем сидеть, сидеть, сидеть, – быстро приказала нам мама Макса, словно дрессировала собачек. Она торопливо закружилась по комнате, держа в руках тарелки с устрицами в беконе, колбасками в тесте и прочими рождественскими лакомствами.

– Как всегда, в своем репертуаре, – заметил Макс, усаживая меня на диван, с которого только что поднялся. – Так что, Санта-Клаус пролетел над твоим домом?

– Ну, разумеется, – ответила я, беря небольшой бокал шерри с подноса, который держал в руках отец Макса. – Новые сапожки, компакт-диски и масса благовоний. А над твоим?

– В этом году сей тупой псих умудрился протолкнуть сквозь дымоход швейную машинку, – сообщил Макс с чрезвычайно довольным видом.

– Ух ты! Ту дорогую, что ты показывал мне в каталоге?

– Ну да, – кивнул он, затаскивая обратно на колени явно ожиревшую рыжую кошку по кличке Лепешка. – Я до сих пор чувствую себя виноватым. Это куда больше, чем они обычно тратят мне на подарок.

Я легонько сжала его руку, заметив, что это уже настоящая мужская ладонь.

– Когда ты разбогатеешь и сделаешься известным кутюрье, купишь им особняк. И вы будете квиты.

Он широко улыбнулся и потрепал меня по волосам, чего я терпеть не могла, и он это прекрасно знал. Макс был моим самым близким другом. Лишь по нему я скучала, когда уехала изучать музыку в университете, а он отправился в колледж учиться на модельера.

– Ну, – спросил он, запихивая в рот колбаску в тесте, – дал ли о себе знать сказочный-пресказочный принц?

Я резко толкнула его в плечо.

– Прекрати его так называть. Я уже жалею, что вообще тебе о нем рассказала. Особенно когда похоже на то, что он вообще не позвонит.

Макс обнял меня за плечи и резко притянул к себе.

– Значит, он слишком туп, чтобы быть достойным тебя. В конечном счете тебе придется выйти за меня. – Он улыбнулся.

Видя ободряющие взгляды, которыми обменялись его мама с папой, я поняла, что для них это бы стало наилучшим из всех воображаемых исходов. Для Макса и меня… не совсем.

– Я не то чтобы хочу оправдать его, – добавил Макс, вдыхая аромат устриц в беконе с салфетки, которую бережно охранял от самой голодной кошки в мире, – но ты должна признать, что не облегчила ему задачу. Могла бы и дать ему свой номер.

Я скривилась, однако знала, что он прав. По какой-то загадочной причине я намеренно устроила все так, чтобы Дэвиду стало невероятно трудно связаться со мной, словно подвергала его какому-то испытанию. Мне до сих пор не верилось в то, что он действительно ждал меня, когда я вошла в теплую кофейню, волоча за собой тяжелый чемодан на колесиках.

Под глазами у Дэвида виднелись небольшие темные круги, но даже они не портили сногсшибательной красоты его лица. Как бы то ни было, в дневном свете, одетый в джинсы и рубашку, он выглядел даже лучше, чем накануне вечером в парадном костюме.

– Доброе утро, – поздоровался он, выдвигая для меня стул у небольшого столика. – Я взял тебе кофе. – Он подал мне пластиковую чашку.

Приятно удивленная, я покачала головой, опускаясь на стул и расстегивая теплую куртку.

– Вообще-то я и не думала, что ты придешь. Была уверена, что будешь еще спать.

Он слегка улыбнулся, отчего пульс в моей сонной артерии пустился вскачь.

– «Еще спать» пока что не получилось, – уныло признался он. – Когда подали «завтрак для уцелевших», ложиться уже не было особого смысла.

– Ты, наверное, жутко устал.

– Да нет. Я умею справляться с недосыпом, – сказал он. – За три года вполне этому научился.

В этом я нисколько не сомневалась. В любом университете студенты подразделялись на множество категорий, начиная с ботаников-зубрил, которые практически жили в библиотеке, и заканчивая завзятыми гуляками, у которых лишь под пыткой можно было узнать, где же находится эта самая библиотека. Я подозревала, что мы с Дэвидом располагались в противоположных областях этого спектра. Я приехала получить образование, чтобы потом найти себе работу по душе. Мне казалось, что он шел по проторенной дорожке к уже обеспеченному будущему, какой бы диплом ни получил.

– Ну что, таинственная девица, скажешь ли ты теперь мне свое имя, коль скоро это наше второе свидание? Пора бы мне его узнать, как ты считаешь?

– Это не свидание, – поправила его я.

– Я купил тебе кофе, – ответил он, кивнув на чашку, из которой я отхлебывала.

Я тотчас же полезла в объемистую сумку на ремне, которую поставила у стула, и вытащила кошелек.

– Извини, – сказала я, чувствуя, как на щеках у меня выступает румянец. – Сколько я тебе должна?

На нескольких свиданиях, на которые я все-таки ходила во время учебы в университете, счет делился ровно пополам, и у меня никогда не возникало никаких проблем.

– Убери деньги, – проворчал Дэвид, искренне потрясенный тем, что я подумала, будто он просит меня расплатиться. – Давай начнем сначала, идет? – продолжил он и протянул мне руку через стол. – Меня зовут Дэвид Уильямс. Я на третьем курсе экономического факультета, а родом из Гемпшира. Люблю греблю, лыжный спорт и знакомиться на рождественских балах со странными девочками, играющими на трубе.

– Очень похоже на представление на студенческой телевикторине, за исключением последнего пункта, – ответила я, стараясь не рассмеяться, когда ненадолго позволила ему задержать мою руку в своей ладони.

– Последний пункт – самый важный, – серьезно заметил он, и от этих слов у меня почему-то засосало под ложечкой. – Итак? – спросил он и улыбнулся мне ободряющей улыбкой.

– Меня зовут Элли, это уменьшительное от Александры, и я играю на трубе.

– И это все? Все, что мне позволено узнать? А что я скажу, когда меня спросят о моей новой девушке? Я выставлю себя на посмешище, когда придется отвечать, что я о ней ничего не знаю.

Он снова пошел по кругу, делая вид, что эта глупая игра во флирт действительно чем-то закончится, а мне не хватало ни хитрости, ни опыта, чтобы знать, как себя вести.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь тебя спросит, потому что я не твоя девушка.

– Это пока, – ответил он с уверенностью, которая окончательно сбила меня с толку. – Но скоро ею станешь.

В его словах слышалась целеустремленность, которая в равной мере и взволновала, и напугала меня. Но я твердо решила не становиться очередной строкой в списке его постельных подвигов, из-за чего, как я опасалась, и затевалась вся эта канитель со знакомством. Может, кто-то из его друзей поспорил с ним, что он меня не добьется? Может, они даже сделали ставки? От одной мысли об этом мне сделалось нехорошо, но, в общем-то, все выглядело достаточно правдоподобно. Посмотрим-ка правде в глаза. Люди вроде него встречались с девушками, принадлежавшими к их кругу. В моем кругу «поло» называли круглую ментоловую конфету с дырочкой, а среди его друзей – игру, в которую играли все, принадлежавшие к его касте.

– Значит, это действительно все, что ты хочешь мне сказать? – удивленно спросил он.

Я кивнула.

– Все это забавно, но давай-ка на этом и закончим. Спасибо за кофе, но теперь мне действительно пора идти, если я хочу успеть на поезд.

– Не знаю, что уж ты обо мне думаешь, но я не из тех, кто привык играть в игрушки, – произнес он, и внезапно в его глазах резко поубавилось веселости. – Ты мне интересна, трубачка Элли. По-настоящему интересна.

Я встала, нервно прикусив нижнюю губу. Будь я поглупее, я бы и вправду поверила в искренность его слов.

– Дай мне свой номер, – попросил он, вынув телефон и приготовившись внести меня в контакты.

Я покачала головой.

На его лице появилось раздражение.

– Тогда скажи свою фамилию, – снова попросил он.

Я опять покачала головой.

– Господи, ты и вправду собираешься заставить меня добывать информацию?

– Я не строю из себя недотрогу, – ответила я, продолжая стоять.

Он было собрался подняться, но я остановила его, положив ему руку на плечо и почти потеряв ход мыслей, когда почувствовала, как под моей ладонью упруго взыграли сильные мускулы.

– Мне просто кажется, что нет особого смысла превращать это во что-то, что обернется пшиком.

– Я обязательно найду твой номер и обязательно тебе позвоню, – торжественно пообещал он.

Я улыбнулась ему, вытягивая выдвижную ручку чемодана и ставя его на колесики.

– Ну, хорошо. Давай, дерзай, и, возможно, тогда я поверю, что ты действительно человек серьезный, – ответила я, направляясь к двери.

– Жди от меня новостей, – громко произнес он мне вслед на всю практически безлюдную кофейню, когда я повернула ручку двери и в лицо мне ударил порыв ледяного декабрьского ветра.

Вот только прошло уже семь дней, а новостей все не было.

Было холодно, так холодно, как может быть только в Нью-Йорке в самый разгар декабря. Я куталась в теплые вещи, однако, несмотря на зимнюю одежду, шарф и плотную мохеровую шапочку, Большое Яблоко упорно продолжало меня морозить.

Мы провели здесь всего четыре дня, и Дэвид спланировал это наше первое совместное путешествие с почти военной педантичностью. Он хотел, чтобы все прошло идеально. Так и случилось.

В качестве подарка на день рождения он сделал мне сюрприз – билеты на самолет. Забронировал места на рейсах, номера в гостиницах и даже тайком связался с моим начальством и обеспечил мне небольшой отпуск, причем так, что я ничего и не заподозрила. Я чуть не прослезилась, когда он протянул мне конверт с билетами за столиком в фешенебельном французском ресторане, куда пригласил меня на ужин.

– Но это же на следующей неделе, – удивилась я, разглядывая дату на билетах.

Он улыбнулся мне сквозь мерцание горевших на столе свечей.

– Ну да.

– А как же моя работа?

– Все улажено.

– А твоя? Ты же говорил, что на следующей неделе собираешься в командировку.

Он взял бокал с шампанским и отпил маленький глоток.

– Ну, это лишний раз доказывает, что нельзя верить всему, что я тебе говорю, новорожденная, – ответил он, сверкнув глазами.

Из глубин подсознания меня кольнуло нечто, чем мне никак не хотелось портить эти дивные мгновения. Мысль явилась совсем не вовремя, и я резко захлопнула дверь перед своими страхами, как множество раз делала раньше.

Мы с Дэвидом встречались восемь месяцев. Всего лишь восемь месяцев. Возможно, нашлись бы такие, кто стал бы утверждать, что мы сошлись гораздо раньше. Но они бы ошиблись. Глубоко ошиблись. Прошло много времени со дня выпускной церемонии, прежде чем мы с Дэвидом встретились снова, и ведь подумать только – на свадьбе Майка. Майка, вечного игрока, о котором и не сказали бы, что он остепенится, но который нашел себе немецкую подружку, без памяти влюбился в нее и сделал ей предложение, да так быстро, что никто и ахнуть не успел.

Я удивилась, получив приглашение на свадьбу. Хотя мы с Дэвидом иногда обменивались эсэмэсками и электронными письмами, я больше не поддерживала связь ни с кем с нашего курса с того дня, когда все мы, нарядившись в черные мантии, подбросили вверх плоские шапочки с кисточкой для обязательной выпускной фотографии.

Честно говоря, я даже не была уверена, пойду ли на свадьбу Майка и Мариэтты, поскольку существовали воспоминания, которые лучше было держать под надежным запором. К ним относились последние месяцы после «инцидента с Элли». Именно под этим названием он навсегда отложился у меня в памяти.

Но даже когда Добропорядочная Шарлотта, Благоразумная Шарлотта и Повзрослевшая Шарлотта планировала отказаться, все еще надеющаяся Романтичная Шарлотта уже отослала открытку, подтверждавшую ее согласие. И слава богу, что я так поступила, поскольку именно в тот день и началась новая прекрасная пора моей жизни. В увешанном розовыми гирляндами свадебном шатре, когда Дэвид прошел по дощатому полу к столику, за которым я сидела, протянул руку и пригласил меня на танец. Играл старый хит Роберты Флэк «Когда я впервые увидела твое лицо», и музыка еще не закончилась, когда он нагнулся, чтобы поцеловать меня. До самой последней секунды я не закрывала глаз, высматривая хоть какой-то след – ее или той печали, которую она оставила в его глазах. Но не заметила ни того, ни другого.

Этот хит стал «нашей» песней, и лишь много позже Дэвид признался мне, что песня, слова которой с такой трогательно-щемящей точностью передавали нашу историю, зазвучала вовсе не случайно. Он специально ее заказал. Это был первый романтический поступок, который он совершил для меня. Но далеко не последний.

Нью-Йорк оказался изнуряющим бурлящим водоворотом. Дэвид бывал там раньше, однако я очутилась в этом мегаполисе впервые, и он твердо решил, что я должна увидеть решительно все. К третьему дню нашего пребывания в Нью-Йорке я начала ломаться. Нам удалось попасть на экскурсию в Эмпайр-стейт-билдинг, проехаться на прогулочном катере вокруг острова, отчего я просто закоченела, и посетить Китайский квартал. Я вовсе не была уверена, что у меня хватит сил на послеобеденную поездку в Рокфеллеровский центр, которая значилась следующей в нашем плане.

– Ты очень обидишься, если мы туда сегодня не поедем? – спросила я, когда мы наспех обедали в закусочной, которая выглядела странно знакомой, и я была уверена, что видела ее в каком-то фильме. Но потом я поняла, что всю поездку – куда бы мы ни отправлялись – меня не покидало чувство, будто Голливуд уже давно провел меня по всем достопримечательностям.

Дэвид изучал карту, прокладывая маршрут к следующему пункту назначения. Он аккуратно сложил ее, прежде чем взглянуть на меня. Мое лицо приняло просительное выражение.

– Мы ведь всегда можем вернуться в гостиницу и… пошалить, а? – предложила я в полной уверенности, что он безоговорочно согласится на любой план, который заканчивался бы постелью. И это чувство было далеко не односторонним. Всякий раз, когда он прижимал меня к себе, я трепетала, словно в первый раз. И что поразительно, ощущения становились все острее и острее.

Однако, к моему удивлению, он не согласился.

– По-моему, ты сказала, что устала.

– Для этого никто никогда не устает, – кокетливо и с улыбкой ответила я.

В его глазах вспыхнул такой знакомый огонек, всегда зажигавший во мне пламя ответного желания. Но на сей раз он погасил его.

– Вообще-то я очень ждал этого дня, – произнес он. – Ты уверена, что не попытаешься пойти на попятный из страха, что я перекатаю тебя на коньках?

Я улыбнулась и снова откусила от длиннющего хот-дога, который решила доесть во что бы то ни стало.

– Этого никогда не случится. На коньках я катаюсь лучше, чем на лыжах, сам знаешь, – уверенно заявила я, вытирая с губ кетчуп бумажной салфеткой. – Я просто подумала, может, перенесем это на завтра, вот и все.

Дэвид покачал головой, и в его глазах мелькнуло разочарование.

– На завтра у нас довольно плотный график, а у меня билеты на сегодняшний сеанс, начинающийся в половине пятого. Нам, наверное, придется сто лет простоять в очереди, если мы захотим изменить план.

Это был его козырь. Он знал, что я терпеть не могу мерзнуть в очередях.

– Да ладно, ничего страшного. Поехали сегодня, как планировали, – сказала я, вставая из-за стола, пока он расплачивался. – Когда потом станешь мазать синяки, помни, что получил их, отказавшись от моего нежного тела.

Он улыбнулся, и мне показалось, что в его глазах мелькнуло облегчение.

– Вообще-то я предвкушаю и синяки, и тебя в своей постели. Может, тебе придется обходиться со мной понежнее, – подзадорил он меня, обняв за шею и притянув к себе, чтобы поцеловать.

На катке царило столпотворение, однако в ту же секунду, когда мы выкатились на лед, я порадовалась тому, что он уговорил меня поехать. На площади словно царило некое волшебство. Не знаю, исходило ли оно от огромной рождественской елки, сверкавшей тысячью разноцветных огней в предзакатных сумерках, или от позолоченной статуи Атланта, или же от бурлящих подсвеченных фонтанов. Наверное, от всего сразу. Не нас одних очаровала окружающая атмосфера. Мы видели похожее выражение на лицах почти всех людей, мимо которых катились – тепла, доброжелательности, предвкушения Рождества и радостного возбуждения.

На самом деле, Дэвид катался куда увереннее и искуснее, нежели хотел заставить меня поверить, с виноватой улыбкой признавшись, что на первом курсе играл в хоккейной команде. Он взял меня за затянутую в перчатку руку и умело провел мимо семей, парочек и многочисленных туристов, которые съехались сюда по той же причине, что и мы. Так, по крайней мере, мне казалось.

Из многочисленных динамиков, расставленных вокруг катка, звучала рождественская музыка, и праздничная атмосфера заражала всех – не только катавшихся, которые сталкивались, сцеплялись и спотыкались вокруг нас, но и зрителей, обступивших каток со всех сторон.

Полуторачасовой сеанс подходил к концу, когда начали падать первые мягкие хлопья снега. Я подняла голову к вечернему небу, простиравшемуся над двумя сотнями флагштоков с флагами ООН, окружавшими каток, и смотрела на падающий снег. Я чувствовала, как снежинки мягко падают на мое поднятое кверху лицо, словно хрусталем обрамляя мои ресницы.

– Ты похожа на снежную королеву, – прошептал Дэвид, подкатив ко мне сзади.

– А разве она не коварная и злобная?

– Ты не коварная и не злобная, – прошептал он мне на ухо. Я могла бы назвать по крайней мере одного человека, который бы не согласился с ним, но мне меньше всего на свете хотелось, чтобы она испортила это дивное мгновение. Я и так уже слишком долго таскала ее с собой, чтобы самой отравлять себе жизнь. Наверное, гораздо дольше, чем даже Дэвид, впервые призналась я себе. Фрейд бы повеселился на славу.

– Просим посетителей покинуть каток для очистки льда, – пробубнил из динамиков повелительный голос, тем самым знаменуя окончание нашего катания. И хотя мне стало грустно, что оно завершилось, я втайне предвкушала возможность скорее попасть куда-нибудь в тепло.

– Пусть сначала схлынет толпа, – произнес Дэвид, обняв меня за талию и вытаскивая из потока катавшихся, медленно двинувшихся к выходам. – Давай-ка сделаем еще кружок, пока лед пустеет.

Мы отъехали от плотной группы людей и, не боясь, что менее опытные катальщики попадут к нам под коньки, набрали скорость.

На льду оставалось все меньше людей, и я с тревогой посмотрела на служащего в красной куртке, когда мы со свистом промчались мимо него вдоль самого края катка.

– Может, пойдем? Через пару минут нам велят уйти.

– Все нормально, – заверил меня Дэвид.

Снег пошел немного сильнее, мягко ложась на лед и закрывая бороздки, оставленные тысячами коньков, отчего поверхность казалась чистой, свежей и первозданно нетронутой. Новое начало. Я улыбнулась, вообразив себе эту дивную картину, и почувствовала, как Дэвид крепче обнял меня за талию, когда мы в полной гармонии скользили вдоль периметра.

– Закрой глаза, – тихонько произнес он.

– Что? Во время катания? Да я же упаду.

– Не упадешь. Я не дам тебе упасть, – ответил он с какой-то незнакомой мне хрипотцой в голосе. – Ты мне веришь?

– Больше всех на свете, – ответила я сдавленным от внезапно нахлынувших чувств голосом.

– Тогда закрой глаза.

Я сделала, как он просил, доверившись его защите и позволив его глазам вести меня сквозь тьму.

– Я люблю тебя, – прошептал он сквозь вихрь моих светлых развевавшихся на ветру волос. Он говорил эти слова раньше, много-много раз, но теперь в них слышалось что-то особенное.

– Я тоже тебя люблю, – ответила я, поворачивая к нему лицо и открывая глаза. На катке не осталось никого, кроме нас двоих, но я этого не замечала. Я не видела ничего, кроме выражения обращенного ко мне лица. Если мне доведется дожить до ста лет или больше, клянусь, я умру с памятью об этом взгляде, огненной стрелой пронзившем мое сердце.

Динамики, молчавшие все время, пока каток пустел, вдруг ожили первыми тактами песни. Я узнала ее по начальным, берущим за душу гитарным аккордам.

– Это же наша…

Но мне так и не удалось закончить фразу, поскольку он резко остановился вместе со мной прямо напротив сверкающей рождественской елки и, взяв мои руки в свои, опустился передо мной на одно колено.

Теперь я знаю, что из уст более тысячи смотревших на нас людей вырвались восторженные возгласы, поскольку видела все на ДВД, который нам дали, но тогда я их не услышала. Я не слышала вообще ничего, кроме слов Дэвида, когда он поднял на меня сверкающие голубые глаза, переполненные любовью.

– Шарлотта, я не мыслю своей жизни без тебя и не желаю себе иной участи. Эти восемь месяцев стали для меня самыми невероятными и прекрасными. Я так сильно тебя люблю, что проведу остаток своих дней, доказывая это. – Он очень ласково и осторожно стянул перчатку с моей левой руки. – Я хочу мечтать с тобой, прожить с тобой жизнь и вместе с тобой встретить старость. Пожалуйста, окажи мне эту честь. Прошу тебя, скажи, что выйдешь за меня замуж.

В руке у него было кольцо, он держал его над моим пальцем. От напряженного ожидания я едва могла говорить, однако заставила себя ответить, переборов чувства, от которых у меня захватило дух, поскольку он заслужил право услышать мои слова.

– Да, да, да. Тысячу раз да.

Глаза Дэвида сверкали ярче высыпавших на небе звезд, когда он легким движением надел мне на палец кольцо с бриллиантом. Он поднялся и притянул меня к себе.

– Обещаю, что никогда не покину тебя, никогда не заставлю тебя страдать и не сделаю ничего, что бы заставило тебя хоть раз пожалеть о том, что ты сказала «да», – хрипло прошептал он, а потом поцеловал меня с таким жаром и страстью, что удивительно, как лед у нас под ногами не растаял до самого асфальта.

Дверь отворилась, и в проеме показался санитар с усталым лицом.

– Здесь больной на рентгеноскопию?

– Да, вот он, – кивнула сестра, подходя к стене из мониторов и начиная готовить Дэвида к транспортировке. – Если вы хотите попрощаться с мужем, миссис Уильямс, мы отвезем его на исследование и известим вас, как только вернемся.

– А мне с ним нельзя? – дрожащим голосом спросила я, вставая со стула.

– Извините, нет, – виновато ответила она. – Таков порядок. Но мы могли бы зайти за вами в комнату для посетителей, как только его вернут в палату.

Санитар стоял у меня за спиной, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Ему хотелось поскорее закончить работу. Наверное, где-то жена и дети ждали его возвращения домой. На какое-то мгновение я позавидовала простоте его жизни.

Сестры работали быстро и слаженно, словно часовой механизм, открепляя, отцепляя и отсоединяя аппаратуру. На меня нахлынуло жуткое чувство, что вскоре мне придется познакомиться со всей этой техникой куда ближе, чем я могла бы себе представить.

Я наклонилась и, хотя глаза Дэвида по-прежнему оставались закрытыми, заставила себя поверить, что он сможет меня услышать.

– Я буду ждать тебя. Вот здесь. – Я поцеловала его в губы, ощутив соленый привкус слез, стекавших на них. – Я до сих пор помню обещание, которое ты дал мне шесть лет назад. Очень надеюсь, что ты тоже.

Его глаза приоткрылись, совсем чуть-чуть, словно для этого требовались невероятные усилия. Очень медленно он кивнул.