Книга: Корона за холодное серебро
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27

Глава 26

Мрачный прижимал к земле мальчишку, которому не было и двенадцати оттепелей, и душил его насмерть одной рукой. Мрачный чуял запахи мочи и дерьма, крови и старости, но этот последний становился все слабее, и, когда совсем исчез, варвар надавил сильнее. Глаза мальчишки вылезали из орбит, ноги месили воздух, смешные пальцы цеплялись за руку Мрачного. Это было черное дело, но его нужно было сделать, потому что дедушку убили вообще без причины; убили так, что покрыли позором их предков. Месть должна была свершиться, и Мрачный усилил хватку и отвернулся, ибо никакого удовольствия это не доставляло.
– Нет. – Он выпустил мальчика, будто змею, и плюхнулся на ягодицы в пыльном проходе между палатками.
Мальчишка хватал ртом воздух – сухой отвратный звук, вызывающий боль. И Мрачный повторил громче, стараясь выразиться с нажимом:
– Нет!
Они покинули саванны в поисках лучших порядков. Когда убиваешь кого-то на родине, ты платишь его семье или сражаешься с тем, кто приходит мстить. Все просто… Но так было раньше, а теперь уже ничто не кажется простым. Что хорошего в том, чтобы прикончить этого дуралея? Что доброго выйдет из всего происходящего?
– Простите, – повторил мальчик, кашляя на весь белый свет и отползая на заднице подальше.
Мрачный, услышав это пустое слово, захотел забить его обратно в горло парня. Вскочив и подойдя к нему, Мрачный спросил:
– Думаешь, мне не накласть на твое «простите»? Ты убил моего деда! Я протащил его на себе всю дорогу сюда, уговорил помочь вам, вашим людям, и вот чем вы ему отплатили? Долбаным дохлячком? – Он поднял ногу, чтобы пнуть съежившегося мальчишку, но успел осадить себя и топнул. – Какого демона мне теперь делать? Оставить его здесь после всего, что он для меня совершил? Отпустить тебя после того, что ты с ним сделал?
– По… по… пожалуйста… – пролепетал мальчик.
– Я, мать твою, задал вопрос! – взвыл Мрачный, чувствуя, что из ушей вот-вот хлынет кипящий мозг. Пару раз в жизни он бывал зол до умопомрачения и всегда с печальным итогом, но таких демонов в нем еще не водилось. – Теперь мне больше некого спросить! Потому что ты его убил! Так как мне быть?
– Багровый или… непорочновский? – произнес мальчик, и Мрачный осознал, что излагал свою тираду на истинном языке, а этот мальчик, откуда бы ни пришел, уж точно явился не с Северо-Восточного Луча.
Ну и ладно, Мрачный умел ругаться и на других языках, хотя поиск нужных слов чуть умерил его гнев.
– Ты убил моего деда, – сказал он на непорочновском. – Ты убил его, потому что… потому что ты тупой гребаный придурок. Так что мне делать теперь? Как я могу тебя отпустить, когда ты с ним так обошелся? Как я смогу посмотреть в лицо ему и другим моим предкам, когда встану перед дверями Медового чертога Черной Старухи? Как?
– Пожалуйста… – вот и все, что сумел выдавить мальчишка.
Мрачный задумался: язык тому препятствием или парень просто туповат? Он оглянулся на распростертого в пыли дедушку, надеясь, что даже из мира смерти тот сможет передать какую-нибудь мудрость, но старик предлагал лишь аппетитную пищу мухам, жужжавшим у его окровавленного рта.
– Ладно, – сказал Мрачный, закрывая глаза и говоря себе, что он же знал: этот час придет…
Но предвидеть что-то и быть к этому готовым – не одно и то же. Он всегда воображал, что дедушка погибнет, спасая его или кого-нибудь более достойного; что старик пожертвует собой ради великой славы, напав на сотню врагов и заставив их дорого заплатить за одного Рогатого Волка, который даже не может стоять на ногах. С последним дыханием он похвалится, или отпустит шуточку, или, может быть, просто попрощается с внуком. Вот как было бы в сагах. А не так. Какая из этого может родиться песня? Только унылая и нескладная.
Загвоздка, однако, была в том, что сию секунду происходило нечто большее, чем то, что случилось с дедушкой. Гораздо большее. Это не было гребаной песней с драматическим финалом в виде дедушкиной смерти: войны не прекращаются из-за одного старика… Или прекращаются? Весь шум в долине стих, когда Мрачный навострил уши, и слабый запашок угля, смешанного со сладким рисом, долетел до его носа аккурат перед тем, как вместе с ветром по лагерю пронеслось серое облако дыма. Вытянув шею, он не сумел разглядеть никаких призрачных демонов, собравшихся над полем боя, – вообще не увидел долины. Чи Хён была где-то там, и дядя Марото тоже, и хотя причины желать им целости и сохранности разительно отличались – Мрачный желал изо всех сил.
– Ладно.
– Ллладно? – Паренек попытался встать, но слишком сильно дрожал.
– Да, ладно, – повторил Мрачный, выбравший путь сам, раз уж здесь не было никого, кто подал бы идею получше. – Дедушку видишь? Ты отнесешь его вон на тот холм, где выступ. Отнесешь на спине. Сделаешь ему постель из веток и травы. Положишь ногами к долине, головой к горе. Потом жди там, пока я не приду. Сделаешь все как сказано – не убью тебя.
Мальчишка торопливо закивал.
– А если ты этого не сделаешь, если я поднимусь на холм и не найду вас обоих там… – Мрачный собирался оставить угрозу незаконченной, но, поняв, что этот гребаный кусок дерьма слишком туп, чтобы хотя бы не убивать честных людей, добровольно вызвавшихся помочь его армии, договорил: – Тогда я тебя найду, где бы ты ни спрятался, и сделаю таким же мертвым, как дед. Только не быстро. И не легко. Ты будешь молить своих богов, чтобы я тебя прикончил. Усек?
Мальчишка закивал так, что чуть не сломал себе шею и не избавил Мрачного от забот.
– Тогда живи. – И поскольку нельзя помочь живым, присматривая за мертвым, Мрачный побежал вниз по лагерю, не тратя ни единого взгляда на паренька и плоть, изношенную его дедом.
Он старался не замечать, как легко и свободно себя чувствует, как быстро и ловко двигается без бремени на спине.
* * *
– Святое… святое, – произнесла Пурна, возбужденно таращась в колышущийся дым. Они развернулись навстречу очередному рычащему имперскому солдату для того лишь, чтобы увидеть, как его, завывающего, затягивает под землю вместе с большей частью густого облака. Марото надеялся, что это последний привет от его червяков, последняя пара картинок, но, очевидно, напрасно. – Что… что?
– Гребаные обжаленные, – сказал он, щурясь в мерзкую мглу и видя, что впереди нет ни единого человека – ни стоящего, ни лежащего замертво. После грохота эпической битвы сверхъестественная тишина в долине чуть не ревела в его здоровом ухе, как будто он поднес его к домику паука-отшельника. – Так что же случилось?
– Что? – опять повторила Пурна, надеясь на лучший ответ. – Что?..
Внутри у Марото все корчилось и коченело от этой картины: люди, живые и мертвые, попросту взяли и исчезли, как будто весь мир нажрался насекотиков. По обе стороны и позади них трупы по-прежнему валялись во множестве, а он из богатого опыта знал, что всегда лучше иметь дело с обычными мертвецами, чем с демонски загадочными. Отшвырнув один из своих потрепанных щитов и вытерев пот и грязь с лица, он произнес:
– Так или иначе, бой закончился. Давай двигать.
Бредя сквозь истончающиеся волны дыма, Марото продолжал высматривать друзей и среди заторможенно двигавшихся в дымке, и среди лежащих у них под ногами. Непосредственно перед тем, как отряд в толчее разделился, он видел, что Хассан получил опасный удар молотом в спину, но потом варвара поглотила неразбериха боя. Он не знал, что стало с Дин и Дигглби… Но кстати о демонах и восставших из мертвых – вот он, Дигглби: идет, шатаясь, сквозь дым!
– Диг! – хрипло крикнула Пурна. – Ты видел это гребаное дерьмо?
– Дым?
– Нет, тупица, долбаных имперцев!
– А что с ними?
– Они исчезли! – В голосе Пурны прозвучала надтреснутая нотка, как у человека, впервые увидевшего демона. Но опять же – Марото повидал множество демонов, и все же случившееся на поле еще догоняло его приходами адской силы. – Все вообще! Или по крайней мере те, что были там, – они просто… пропали, прямо перед нами, и, насколько нам было видно, прихватили всю долбаную армию!
– Колдовство, – заявил Дигглби тоном, говорившим, что все это безнадежно старо и пошло. Он махнул рукой, подзывая к себе. – Взгляните-ка туда.
Добравшись до друга, Марото увидел, что бронированный кафтан Дигглби потерял бо́льшую часть своей подбивки, местами прорезан до кожи и сплошь в запекшейся крови, но парень, похоже, остался целым и невредимым. В одной трясущейся руке он держал фляжку, а под мышкой другой – Принца. Спаниель выглядел хуже хозяина: окровавленная передняя лапа поджата, ошейника нет.
– Боевой монах? – спросила Пурна, взглянув на скорчившегося у ног Дигглби полумертвого мужчину в рясе. Дыхание вырывалось из него дрожащими всхлипами, из живота торчал дротик. – И что это доказывает?
– Мы зададим ему пару вопросов, – пояснил Дигглби, передавая фляжку благодарному Марото. – Узнаем, что к чему. Их зовут цепными колдунами, и, может быть, он что-нибудь знает об этом несомненном чародействе.
– Не, – возразил Марото и на предложение Дигглби, и на попытку Пурны выхватить у него фляжку, пока он снова не приложился. – Какого демона им истреблять своих, а не наших? Мы с Пурной были здесь, в самой гуще, когда началось безумие, и багряным досталось куда серьезнее.
– Спросить не вредно, – заметила Пурна, бросая Дигглби фляжку и ставя сапог на боевого монаха, чтобы перекатить того на спину.
– Осторожнее, это ведьморожденный… – Подумав об острозубой улыбке Чхве, Марото поправился: – Проклятье! Я хотел сказать «дикорожденный». Он может быть…
– Марото, – сварливо перебил Дигглби, как будто впервые увидев его. – Марото, где мой второй щит?
– А? – Марото посмотрел на единственный оставшийся у него щит, который теперь, после битвы, уж точно был не в том состоянии, чтобы вешать его на стену в обители дворянина. – Ох, демоны! Дигглби, я совершенно забыл и…
– Гребаный урод! – вскрикнула Пурна, отшатываясь от распростертого цепного, который пырнул ее кинжалом. Она ахнула, перенося вес на левую ногу.
– Говорил тебе: осторожнее, – сказал Марото, ногой выбивая кинжал из руки боевого монаха и выхватывая у Дигглби фляжку. – Ты разберись с этим типом, а я посмотрю, что с Пурной. Детка, куда он тебя ткнул?
– Я цела, цела, – пробормотала девушка, пошатываясь и пытаясь взглянуть на ляжку, – и вдруг упала. Марото услышал, как заворчал Дигглби, извлекая блестящий меч, как захрипел и забулькал боевой монах, но не обернулся, сосредоточившись на объеме крови, вытекавшей из бедра Пурны через подбитую ватой крагу между кромкой ее кольчужной юбки и стальным наколенником. Он упал на колени рядом с ней, перекатил ее на бок и похлопал по узкой ране… Но хотя ее кровь на его ладони была горяча, в груди начал растекаться лед – давление под рукой было слишком сильным: плохо настолько, насколько вообще возможно. Ее пырнули, а не резанули, и если задета артерия, девчонка будет мертва в считаные минуты. А может, и раньше.
– Дигглби! – крикнул он, пытаясь не выдать голосом ужас, чтобы она не почувствовала. – Твой пояс, Дигглби, живо, мать твою так!
– Я порядке, правда, – сказала Пурна, пытаясь сесть. Она приподнялась на локте и снова обмякла. Кровь под пальцами Марото заструилась сильнее. – Гребаный урод только… проклятье!
– Всегда уговаривает меня снять пояс, вот варвар… – начал Дигглби, но замолк, как только понял, что произошло, и молча присел на корточки по другую сторону от Пурны. Тихий Дигглби – не слишком хороший знак. Пижон пропустил ремень под ее верхней ногой по-насекомански уверенно, затянул изо всех сил. Напор крови стал лишь чуть-чуть слабее.
– Я могу встать, – проговорила Пурна дрожащим голосом, пытаясь взглянуть, что с ней делают. – Я… в порядке.
Пурна умирала быстро, и, проклятье, друзья ничем, совершенно ничем не могли помочь.
* * *
– Эй, что случилось? – спросила София, которую Мордолиз привел к просвету посреди затянутой удушливым дымом долины.
Глядя, с каким острым любопытством ее демон обнюхивает задницу раненого спаниеля, необъяснимым образом оказавшегося на раскуроченном поля боя, София допустила, что у поганца могли были какие-то свои тайные мотивы. За раненой собакой и тварью, только притворявшейся собакой, Марото и его приятель-дворянчик стояли на коленях над павшей подругой. Пурна, крутая и задиристая ученица Марото, – София ее сперва не узнала, девчонка была слишком бледна от потери крови, что покрывала ее и остальных.
– Мать вашу, чем вам помочь?
Марото поднял глаза на Софию, испуганный до полной безмозглости, а потом, как будто от осознания, что все это ночной кошмар и он скоро проснется и найдет подругу живой и невредимой, его темное встревоженное лицо озарила безумная улыбка. Проходя последние футы вытоптанной травы, София недоумевала, какую, мать его за ногу, пользу Марото увидел в ее появлении, – в полевой хирургии она смыслила меньше его, а дрожащая девушка скоро будет мертва, как бесчисленные неизвестные, через которых она переступала по пути.
– София! – Марото произнес это так, словно уже почти перешел некую грань и сломался, – такого тона она от него еще не слыхала, а это говорило, что дело дрянь. – Ох, спасибо всем демонам! Вот, подержи здесь, Дигглби, все будет хорошо.
– Марото, что за хрень! – Дигглби изо всех сил зажимал маленькими ладонями красное скользкое бедро Пурны, а Марото, бросив свой пост, вскочил и окровавленными руками схватил Софию за плечи. Его лицо было прямо перед ней, зрачки целиком заполнили мокрые глаза, и он заговорил с размеренным спокойствием насекомана-ветерана, уговаривающего незнакомого аскета одолжить чуток серебра:
– Проклятье, София, Пурна совсем плоха, ты же видишь… – Он облизнул потрескавшиеся губы, мягко сжал ее плечи. – Я знаю, что прошу очень много, адски много, больше, чем я или кто другой вправе просить, да, но она умрет, Софи, она же возьмет и умрет у тебя на глазах, если ты ей не поможешь…
У Софии все оборвалось внутри, когда она поняла, к чему он клонит; пусть даже Марото ухитрялся смотреть ей в глаза, а не на Мордолиза, он вряд ли мог хотеть от нее чего-то еще.
– …И я клянусь, мать-перемать, клянусь, я сделаю все, чтобы возместить это, нарушу клятву королеве, помогу тебе связать другого демона, связать еще двадцать, если захочешь, Хортрэп поможет, я знаю, так что если ты просто…
– Я бы и рада, – ответила София, подбирая слова аккуратно, как только могла. – Но не могу.
Вот так – и он мигом стал грозным, добрые дружеские руки на ее плечах обрели стальную твердость, фальшивая улыбка превратилась в честный оскал.
– Софи, знаю, я прошу много, а она одна из тысяч, кто сегодня умрет, да, конечно, но тебе нужно сделать это. Пожалуйста. Я, мать твою, умоляю.
– А я тебе отвечаю, что нет, и не потому, что я не хочу, а потому, что не могу, – ответила София, стараясь сохранить холодную голову под действием жара, который он излучал. – Он не согласится. Я уже предлагала, давно, но он отказался. Он не такой, как другие демоны, он…
– Так попробуй еще раз, попытайся сейчас. – Голос Марото надломился. – Скажи ему, что освободишь, если он ее спасет. Попытка же не пытка? Может, он не мог раньше, а теперь… теперь…
Вот это была бы хохма – такая, что даже спящие боги Затонувшего королевства проснулись бы от смеха Софии, откажись Мордолиз в обмен на свободу охранять их с Лейбом, но прими ее предложение сейчас и спаси жизнь какой-то выскочке, с которой София и говорила-то всего раз! Само предложение было нелепым: даже если Мордолиз его примет и выполнит, мир всего-навсего не обеднеет на одну соплячку с острым языком, которая скоро снова подставится, а София лишится величайшего могущества, известного смертным. Если с умом загадать желание демону, можно изменить судьбы империй, а Марото ждет, что она потратит свой шанс на девчонку, в которую он влюблен?
– Прости, Марото, если бы я могла помочь твоей девушке…
– Так попробуй! – взвизгнул он, а потом, осознав, что трясет Софию, выпустил ее плечи и попытался смахнуть кровь, которую размазал по ее тунике. – Пожалуйста, София, она не моя девушка, ничего такого, она… она мой друг. Мой единственный настоящий друг.
Теперь Марото всхлипывал, и София посмотрела на лежавшую девчонку, на пижона, который пытался зажать ее рану, а затем на своего вредного демона, который теперь выкаблучивался перед карманной собачкой, притворяясь, что сожрет ее, пока никто не глядит. София тихо сказала:
– Я твой друг, Марото, и я знаю, как тяжело отпускать…
– Думаешь, ты все еще мой друг? – презрительно осклабился он. – Ты позволила мне потратить жизнь на твои дела. Позволила мне думать, что мой друг убит. Позволила считать, что за него следует отомстить и сохранить о нем теплую память. Мертвая ты была другом лучшим, чем живая!
Что-то из сказанного попало в цель, что-то было по многим причинам просто дерьмом собачьим, но, прежде чем София успела прикусить язык, слова уже вырвались изо рта. Может быть, она произнесла их потому, что при всех их неурядицах действительно была ему другом, а может, просто хотела доказать, что не врет.
– Мордолиз! Ты делаешь тапаи Пурну, вон ту, целой и невредимой, без всяких гнусных подвохов, – и я освобождаю тебя от уз. Разовое предложение, принимаешь или нет?
Мордолиз оглянулся, и София задержала дыхание…
Демон зевнул и продолжил выпендриваться перед карманным песиком. Странное это было чувство: разочарование пополам с облегчением и злостью на себя из-за несдержанности во время сделки.
– Видишь? – сказала София Марото. – А я…
– Что за ерунда! – перебил Марото, отшатываясь от нее; он выглядел страшно, как никогда. – Тебе нужно хотеть этого, Софи.
– Ты о чем? – Теперь София тоже почувствовала, как в ней разгорается пламя, – он не в себе, это очевидно, но допустимому есть пределы.
– Ты не хочешь, поэтому и не выходит, – сказал Марото. – Все знают, что надо хотеть, тем более демоны. Так почему ты не хочешь ее спасти?
– Да я хочу, – возразила София, надеясь, что говорит искренне, но уже не уверенная в этом, – вдруг Мордолиз ощутил ее скрытое недовольство и принял его во внимание? Что, если он заглянул в ее эгоистичное сердце и понял, что это желание не искреннее? Что, если, когда она просила его охранять мужа, он уловил похожие сомнения? Вдруг это все ее вина, а не его?
– Врешь! Ты гребаная лгунья! – Марото потряс головой; сопли и слезы покрывали его чумазое лицо. Он ткнул ее в грудь; его глаза были черны, как Врата, и так же горячи. – Между нами, мать твою, все кончено. Я отдал жизнь, чтобы помогать тебе, а тебе жаль долбаного пса, чтобы помочь моему другу? Хорошо же, Холодная София! Но после того как похороню Пурну, я приду за тобой, и даже твой демон тебя не спасет. Ты гребаный труп!
Марото явно повредился в уме, хотя кое-что обрисовал верно, как ни паршиво было это признать. Если какой-то придурок так изъясняется с ней, после того как она попыталась освободить своего демона, чтобы ему помочь, то ей крышка. София прикусила губу, опустила голову, как бы задумавшись о его угрозе, а затем прянула вперед и ударила Марото лбом в подбородок. Он отшатнулся и чуть не полетел вверх тормашками, споткнувшись о свою умирающую подругу, затем бросился на Софию – но тут его сбила с ног вылетевшая из дыма фигура. Будучи одним из немногих, по сравнению с кем телосложение кремнеземца казалось хрупким, Хортрэп поднял Марото, сжав его в медвежьих объятиях, и заявил, глядя на Софию:
– Я доставлю его в лагерь, а ты позаботься о ребятишках.
– Гребаныйсукаурод! – Марото бился без всякого толку, а Хортрэп неуклюже уносил его в дым.
София хмуро глянула на Мордолиза – теперь, когда от Марото осталось только злобное эхо среди испарений, она осознала, что никогда раньше не видела варвара таким обезумевшим, и гнев улетучился, оставив ее опустошенной. Все, что она могла сделать для старого друга, – смотреть, как дорогой ему человек истекает кровью в грязи; этим София и занялась.
Попыталась по крайней мере, но, взглянув на побелевшее тело Пурны, увидела, что Дигглби отвернулся и его окровавленные ладони не борются с неизбежным, а гладят песика. Кровь все еще текла из бедра Пурны, и грудь подрагивала, но девчонка быстро уходила. Потом Дигглби отдернул руки и тихо взвизгнул, упав на задницу, а у песика начался припадок. Мордолиз лизнул руку Софии, затем плюхнулся у ее ног, скуля и наблюдая, как дрожит любимец Дигглби.
– Что за хрень ты сотворил с его шавкой? – спросила София, ее терпению в отношениях с личным демоном пришел конец.
Но тут Дигглби снова взвизгнул, и худшая вонь, какую только можно вообразить, затмила запахи крови, металла, дерьма и благовоний, пропитывавшие затянутое призрачной дымкой поле боя. Пижонский карманный песик вспыхнул зеленым пламенем, продолжая трястись, а горящая шерсть разлетелась смрадными хлопьями и стала плавать в воздухе, как мусорные искры. То, что София приняла за вопль несчастного животного, было шкворчанием его кипящих внутренностей и почерневшей кожи, прожаривавшейся изнутри, а потом вся эта чудовищная масса ушла в землю, испустив светящиеся пары… пары, которые проползли, извиваясь, по воздуху и проникли в ноздри и рот Пурны.
Эффект был мгновенный: спина Пурны выгнулась, глаза закатились, и душераздирающий вопль исторгся из ее груди. Кровь на ее ноге зашипела, черные соки пузырями проступили под ней на земле; змеясь, потекли вверх по ноге и влились в рану. Нет, не заткнули ее – поток все усиливался, а Пурна корчилась. Вонь паленой шерсти теперь смешалась с запахом мокрой псины, и новый вопль Пурны перешел в вой, а невероятно длинный черный язык вывалился изо рта…
Потом она обмякла, дрожа, но грудь уже поднималась и опадала как обычно, кожа вновь обрела цвет, и, когда Дигглби осторожно приблизился к ней, чтобы снять самодельный жгут, они увидели, что рана зажила, а на ее месте вырос вместо рубца клочок снежно-белой шерсти.
– Ты спас ее, – сказала София, едва веря, что стала тому свидетельницей. – Твоя собака была демоном?
– Похоже на то, – печально ответил Дигглби, созерцая мерзкое пятно на примятой траве, где песик исчез из мира смертных, вернувшись в Изначальную Тьму. – Принца купил мне отец. Он всегда говорил, что это демон, но я не верил: Принц был таким ангелом! А моего старика всегда было легко обвести вокруг пальца, так что я считал… Но когда услышал, как вы пререкаетесь из-за демонов и желаний, я подумал: почему бы не попробовать, и нате! – Он просиял и указал на Мордолиза. – Продашь мне своего? Я заплачу более чем честную цену, и раз уж оказался на рынке…
– Вообще-то, неплохая идея, – сказала София, заработав укоризненный взгляд от Мордолиза. – Но в этой сделке я выиграю больше – он дефектный, если ты не заметил. А теперь давай отнесем чудо-девочку в лагерь, пока Марото окончательно не повредился умом.
* * *
Это не было похоже ни на какие песни второго отца Чи Хён. Это напоминало что-то из сутр отца первого, повествовавших о многообразных адах. Дикое и почти осязаемое, каким было во время битвы, после взрыва – или чего-то вроде него, – оно разнеслось по долине, и все вокруг приобрело неземной, неестественный отблеск; если бы не боль в спине и руке, Чи Хён могла бы на пару секунд притвориться, что видит кошмарный сон. Возможно, ей даже удалось бы вообразить себя неповинной в случившемся.
Они находились достаточно близко к краю, когда бомба, заклинание или что-то третье взорвалось, – генерал услышала, как тысячи яростных голосов внезапно умолкли, и наступившая тишина была страшнее воплей, завываний и распевов. По мере того как Чхве уверенно вела их вперед, багряные солдаты попадались все реже, и наконец остались только кобальтовые войска. Однако разница была невелика: бой прекратили обе армии, и это само по себе напрягало: если ни одна сторона не применяла загадочного оружия, то кто это сделал? А если это взрыв, то почему Чи Хён не слышала ничего, кроме далекого хлопка?
Вмешательство Хортрэпа по-прежнему оставалось единственным объяснением, имевшим хоть какой-то смысл, но, прежде чем устраивать колдуну разнос за самочинные эксперименты на поле боя, Чи Хён хотелось чего-нибудь выпить. И пожалуй, вздремнуть – годиков десять. Однако, глядя на своих потрепанных сражением стражей, она слышала поднимающийся ропот неспокойной совести. Хотя все шли на своих двоих, Чи Хён видела, что их раны серьезны, а Гын Джу и Чхве, может статься, не выйдут из палатки цирюльника. Даже Мохнокрылка потратила остатки сил, чтобы в сражении найти друзей Чи Хён и привести дикорожденную к хозяйке, а теперь совомышь лежала, тихо ухая, на сгибе раненой руки генерала, слишком ослабевшая, чтобы летать. А чего все это стоило самой Чи Хён? Всего пары пальцев на левой руке.
Когда они проковыляли через порушенные укрепления и начали подниматься к лагерю, Чи Хён оглянулась на то место, где кипела самая жестокая схватка. Разрыв в дыму открыл, что в долине Языка Жаворонка образовался новый ландшафт: груды мертвецов сложились в широкие холмы и долы, насколько видел сквозь дымку глаз. На земле виднелось больше багряных, чем синих, на ногах стояло больше синих, чем багряных, и первые машинально пытались выстроить в колонну вторых – имперцев, сдавшихся после того, как их командование и бо́льшая часть армии исчезли в клубах дыма.
– Чи Хён, это что же такое?.. – заговорил Гын Джу, вместе с ней глядя на заполненную дымом долину. – Ты уже видела подобное, пока командовала кобальтовыми?
Чи Хён отрицательно покачала головой, но это не было полной правдой. Люди, бродящие в шоке, слишком перепуганные, чтобы думать… такими она видела жителей многих захваченных городишек, сел и деревень. А дым, выжигающий глаза и легкие, – такое она устроила в Геминидах, когда синие подкопались под стену замка, чтобы ворваться с тыла. Потом в Мьюре Хортрэп с помощью демонов и черной магии заставил вражеских офицеров исчезнуть, хотя их там было не много. И конечно же, из всех элементов, сложившихся в этом гобелене, который Чи Хён помогла соткать, единственной постоянной величиной была смерть: мертвые друзья, мертвые враги, мертвые животные, мертвая земля, пропитавшаяся мертвой кровью, пролитой мертвым металлом. Так что да, она видела такое раньше, просто никогда – вот так, никогда – все сразу… А если бы она спланировала все лучше, если бы послушалась Феннека и увела свою армию, вместо того чтобы разбить лагерь, ничего подобного не случилось бы. Какого демона она делает здесь, в сердце Звезды, играя в солдатики с живыми людьми? Почему отвергла совет помощников и бросилась на передовую, где бо́льшую часть ее гвардии могли перебить, пока та защищала бы своего генерала? Она не видела кавалерессу Сасамасо с момента своего идиотского рывка в гущу боя, и остальную свиту тоже…
– Это не только ваш позор, – сказала Чхве, внимательно посмотрев на Чи Хён, будто и вправду умела заглядывать в мысли своей подопечной, как всегда утверждал Феннек. – Это сделал кто-то другой. Не вы. Мы выясним правду.
– Конечно выясним, – согласилась Чи Хён, чуть выпрямляясь и ощущая это движение всем существом: от мурашек, бежавших вверх по спине, до капавшей кровью тряпки, которой Гын Джу перевязал ее укушенную руку. – Сначала узнаем, где прятался Феннек, раз уж он не догнал нас во время атаки, а потом… потом…
Чи Хён смотрела на склон холма, на синие палатки и пыталась вспомнить, что важно, а что нет, пробовала обдумать произошедшее и свои планы на будущее… Но думалось только о самозабвенном остервенении в глазах имперской воительницы, когда та откусывала ей пальцы… Однако на этом, по крайней мере, можно было сосредоточиться, и Чи Хён указала искалеченной рукой на ближайший белый шатер:
– Первое, что мы делаем, – идем к цирюльникам зашиваться. Пока сидим там, опрашиваем принесенных офицеров, уясняем случившееся, узнаем, скольких мы потеряли, каковы наши возможности, с учетом того, что еще один имперский полк не больше чем в паре дней отсюда. Захватываем лагерь багряных и конфискуем припасы. Феннек подождет.
– Очень хорошо, – сказала Чхве, и они похромали к занятым своим делом костоправам. Чи Хён еще раз оглянулась на затянутое дымом поле, гадая, сколько людей, доверявших ей, останется там навсегда.
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27