Глава 22

Свет ласкал проснувшуюся Сару. Она возвращалась в свое тело, напряженное и взволнованное, но восхитительно полное жизни. С ним прекрасно обращались, и оно было счастливо.

Сара не сразу поняла, почему свет такой мягкий – он льется из больших окон, каких нет в ее маленькой квартире, да и облака на небе зимние, серые.

Патрик устроил им выходной. И ей даже не хотелось думать о том, что шефу Леруа все стало кристально ясным. Она поспорила об этом с Патриком, пока они ночью шли к его квартире. Они пересекли Сену, гордящуюся тысячелетним великолепием и ошеломительной красотой в отражениях фонарей на всех мостах от Нотр-Дам и Conciergerie до Лувра. Во время такой, как эта, прогулки было трудно вести спор с красивым, галантным мужчиной, но Сара приложила все усилия.

– Сара, такое часто случается, – нетерпеливо уговаривал он. – Люди влюбляются на работе. Люк спит с владелицей отеля, да на здоровье, ради бога. Если ты сама не возражаешь против того, что мы делаем, то никто не имеет права сказать нам хоть слово. А у меня не было ни одного выходного с тех пор, как ты начала свою чертову практику. Поверь мне, Сара. У нас есть на это право.

А потом, когда она продолжала протестовать, он сжал ее руку своей и как бы мимоходом спросил:

– Ты когда-нибудь думаешь о мраморе, Сара?

Эти слова, конечно, разрушили весь ее мыслительный процесс. Пока она пыталась переключиться на новую тему и выяснить, откуда в их разговоре взялся мрамор, он продолжал:

– А я часто думаю об этом. Ну, о том, что у меня дома есть красивый розово-серый мрамор, который я установил примерно через месяц после начала твоей практики, и я представляю, как ты лежишь на нем, немного раздвинув ноги и произносишь: «О, Патрик, да, да, это… просто… чудесно…». И затем ты…

Он говорил об этом все время, пока они шли к нему домой!

И там произошло это. Чего только они не вытворяли!

Когда в кухнях он в следующий раз подойдет к ней сзади, чтобы помочь, а она будет работать за одним из мраморных столов, и его дыхание пронесется над ее головой – у нее, без сомнения, все сразу же вывалится из рук.

А сегодня ей было необыкновенно хорошо. Как здорово было поспать после этого допоздна. Никогда в жизни у нее не было такой бурной, чувственной ночи.

Облака все еще хмурились над собором Нотр-Дам, и Сара благодарно улыбнулась им. Они лишь подтвердили, что у нее в жизни должно быть счастье. Сара перевернулась, натянула на плечо белую простыню и раскинулась поперек кровати – а ведь она никогда такого не делала! Теперь она лежала, уткнувшись лицом в угол подушки. Наверное, пока она спала, обаяние Патрика переместило ее в его пространство.

Дверь ванной открылась, и вышел Патрик. Его влажные волосы были взъерошены, будто он расчесал их пальцами, и вид у него был посвежевший, расслабленный и интимный. Сара не раз видела его влажные волосы, только тогда они были совсем другими – мокрыми от пота, они липли к его вискам и затылку после двух часов бешеной работы, во время обеда или ужина.

На бедрах у него было полотенце, и дневной неяркий свет заменял Патрику одежду. Сара до сих пор не получила шанса увидеть его голым. Конечно, он ласкал ее, но ей самой едва удавалось прикоснуться к его телу.

В простом полотенце он выглядел так же хорошо, как и в элегантном черном костюме, когда был ее кавалером в праздничный вечер. У Патрика были сильные широкие плечи и узкие бедра спортивного мужчины. Еще бы, ведь его работа постоянно требовала гимнастических движений, да и после нее он расслаблялся в спортзале. А когда была возможность, отправлялся кататься на лыжах.

Сара чуть улыбнулась.

– Ты когда-нибудь смотришь кино или читаешь лежа?

– Sarabelle, мы можем весь чертов день валяться, глядя в телевизор. – Он присел на корточки рядом с кроватью, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с ней, и полез в ящик тумбочки. На матраце появился тонкий черный планшет. – Можно скачать все, что захочешь, если предпочитаешь читать. И если будешь добра ко мне, я могу даже не убояться холода и сбегать за чипсами и попкорном. Еще ты говорила, что на Île Saint-Louis есть одно колдовское шоколадное местечко, которое тебе нравится. Когда мы устанем от безделья, ты мне его покажешь. Сегодня день как раз для горячего шоколада. Ну а если ты будешь очень-очень мила, – ну, скажем, улыбнешься мне целых два раза, – я могу даже угостить тебя ужином.

Погоди. Его план на выходной день – обниматься? Расслабляться вместе?

Он говорил так, будто было очень легко выполнить этот план так, чтобы все получилось идеально.

Она оторвалась от планшета и испытующе посмотрела на Патрика. Его глаза были прищурены. Как только их взгляды встретились, он вскинул руки, притворяясь, что защищается.

– О, merde. Ты хочешь сказать мне нечто жуткое? Не надо, не надо, не делай этого, Сара. Пожалуйста, не говори, что ты вегетарианка.

Он часто удивлял ее чем-нибудь в середине серьезного дела, и каждый раз заставлял ее смеяться, словно маленький фейерверк счастья начинал сверкать для нее в темноте. Раньше он делал это в кухнях, но потом она дошла до такого состояния, когда могла ненавидеть Патрика так упорно, что его уловки переставали действовать.

– Ну, я и правда не ем много мяса, – нерешительно сказала она.

Он застонал, трагически взмахнул руками и плюхнулся вперед так, что его лицо врезалось в матрац. Потом повернул голову ровно настолько, чтобы она могла видеть, как он подмигнул.

– Мы установим очередность обедов.

Он пообещал это так, словно был уверен, что они вечно будут кормить друг друга, и тут ее сердце… Ну, оно будто выпрыгнуло из самолета, но не упало, а просто начало парить, и потом на всякий случай проверило, есть ли над ним парашют – нет, нет никакого парашюта! Сколько же времени сердце может витать по воздуху, если для полета у него нет никаких приспособлений?

Он улыбнулся:

– А ты сможешь приготовить мне что-нибудь корейское? Ты знаешь корейскую кухню? Maman научила тебя?

Сара кивнула, расплываясь в улыбке. Ее мама любила готовить. Очень любила. Она кормила до отвала своих дочерей, да и любого ребенка, если удавалось. Будто у нее была какая-то безумно навязчивая идея, что все они должны есть досыта. А Сара была такой худой потому, что протестовала, или, что более вероятно, у нее выработался комплекс стыда из-за того, что она хорошо питается, зная, что другие голодают. Поэтому ей намного проще делать красивую сказочную еду для других, чем есть самой. Ее старшая сестра Данжи – Дэн Цзи при рождении, Дэнни, как ее называли за пределами семьи, – наоборот, испытывала затруднения из-за своего веса, изо всех сил пытаясь найти баланс между тремя вещами – желанием хватать еду, где только подвернется шанс, потребностью мамы кормить ее и тем фактом, что возможностей поесть было в Америке бесконечно много.

Свой первый в жизни торт Сара испекла на день рождения Данжи. Саре было пять лет, и ее вдохновила передача по телевизору – она увидела, как готовят выпечку. Сара не жалела ни глазури, ни кондитерской посыпки, и торт получился очень вкусным. В тот день лицо Данжи светилось, как Эйфелева башня.

Их мама Цзи-На, или на американский манер Дженни – она настаивала на этом, пока не встретила будущего отчима своих дочек, который мягко отказался от такого варианта имени, – с раннего детства учила девочек готовить, прививая важные в жизни навыки. Но сладостей в кулинарной культуре Цзи-На Лин было немного, и для Сары десерты были открытием – она их видела по телевизору и в книгах, угощалась ими на детских праздниках по случаю дней рождения. Так родилось решение делать собственные прекрасные торты. Оно подкреплялось радостью при виде сияющего лица Данжи. А мама водила пальцами по столу рядом с тортом, будто боялась коснуться его, и ее глаза наполнялись непролитыми слезами.

А уж обычную корейскую еду Сара, конечно же, может готовить Патрику. Может быть, ему понравится. И, кто знает, пока она будет готовить, а он – есть, возможно, его благодарность заставит ее чувствовать себя по-настоящему хорошо.

Они смотрели друг на друга так долго, что она начала краснеть от тепла, возникшего между ними.

– Tu es si jolie, – нежно сказал он и встал с кровати. – Если мы будем смотреть фильмы о Джеймсе Бонде, придется бороться с этим парнем за твое внимание.

Сара засмеялась и наполнилась огромным счастьем, какого не чувствовала уже очень давно.

– Думаю, что ты нанес ему сокрушительный удар, когда вышел из душа.

Он поднял брови и слегка усмехнулся. Самодовольное выражение так и оставалось на его лице все то время, что он возился на кухне. Он был таким забавным. Всегда выглядел так, будто просто дурачится – и еще он так вальяжно зевает. Никому бы и в голову не пришло, что на самом деле он очень старается хорошо работать.

Неужели он и вправду не хочет, чтобы люди знали, как он старается?

– Знаешь, что мне нравится в Америке? – обратился к ней из кухни Патрик. – Завтраки! Американцы в них кое-что понимают. – С этими словами он разбил яйца на сковородку.

– Но во Франции столько круассанов и выпечки, – запротестовала Сара. – У них такой приятный аромат, который ощущаешь, когда идешь мимо boulangerie.

– Выпечки ты не получишь, Сара, – твердо сказал Патрик. – Ты получишь белок. И, – он заглянул в холодильник, – фрукты. Могу украсить тарелку, если пожелаешь, но настоящего десерта делать не буду.

Ей пришлось поймать три коротких слова и крепко сжать их внутри себя, чтобы не дать им вылететь. Она любила все, что было в нем – и как он командует, заставляет есть, и как он хочет сделать красивыми фрукты, и как не может сдерживать себя. Как стоит голый с таким видом, будто одет.

Саре хотелось сказать ему что-нибудь, чтобы он понял, насколько он особенный для нее. Но если она сейчас начнет говорить, то слова могут хлынуть бурным потоком, который подхватит ее сердце и разобьет его вдребезги об острые скалы под утесом, на котором, подняв брови, стоит Патрик – «ты что, принимала меня всерьез?» – и после короткой паузы лихо ныряет в волны, потому что приятное романтическое приключение не может надолго прервать привычное течение его жизни.

А если бы она могла принимать его всерьез? Что произойдет, если она на самом деле сможет?

Она повернулась и села, прижимая к себе простыню.

– Футболки в сумке у кровати, – сказал Патрик. – Но ты должна быть без лифчика. Это обязательно. Так мне сказали в магазине. Знаешь, у дизайнеров бывают заскоки. Если ты не хочешь надевать эти, возьми мои. Они лежат в верхнем ящике.

Она с опаской посмотрела на стоящую у комода сумку с вещами, завернутыми в серебряную папиросную бумагу. Черт побери, он же не собирается опять затевать это в такой момент? У Сары возникло ужасное, тошнотворное чувство, когда она поняла, что он купил эти вещи, будто она была его… его…

Она взялась за сумку так, будто та была змеиным гнездом, и вытащила верхнюю футболку. Она оказалась идеально скроена, была очень мягкой и очень красивой, цвета морской волны. Но увидев дизайнерский лейбл, Сара уронила футболку так резко, будто змея погрузила длинные ядовитые клыки прямо в ее запястье.

– Патрик. Верни их в магазин!

– Я же разорвал твою одежду – мгновенно парировал он, будто точно знал, что сейчас произойдет. – У меня еще не было шанса найти точно такие же колготки, как твои. А… другие мне понравились, и они подошли к футболке.

Его голос изменился. В нем появилось ощущение затаенного мужского голода и надежды. Сара даже немного испугалась – что, если к новой паре колготок прилагаются перья?

Или пояс с подвязками.

– Я могу сама купить себе одежду, – сказала она сквозь зубы.

– Сара, не заводись! Я этого не хочу. Не начинай ссору без причины, утро такое прекрасное.

Она посмотрела на зимние облака, и ей показалось, что они стали еще ниже, чем были. Посмотрела на голого Патрика, готовящего еду. Это было действительно прекрасное утро, но он… но она…

– Патрик, у меня футболки по десять евро. Эти же должны стоить не меньше сотни.

Поскольку в его глазах вспыхнули крохотные искры, а лицо ничего не выразило, она поняла, что они гораздо дороже.

– Патрик!

– Сара, у меня не было времени искать дешевый магазин. И я не покупаю себе дешевые вещи, поэтому и тебе не стану.

Он вытряхнул яичницу на тарелку и сердито надул губы.

Вид у него стал немыслимо соблазнительным.

О, ради бога. Ей что, остается биться головой о стену?

– Патрик, ты спятил, – строго сказала она, разрываясь между собственными проблемами и осознанием того, что он безумен в том, что касается финансов. – Разве ты не должен экономить, чтобы открыть собственный ресторан? А ты тратишь сотни на дурацкие футболки.

Он выпятил подбородок.

– Мне нравится получать то, что я хочу и когда хочу.

– Это я заметила! – отрезала она с болью в голосе.

– Нет, не заметила! – возмущенно возразил он. – За пять чертовых месяцев. Merde. А я-то пытался выждать еще один, пока ты вдруг не сказала, что ненавидишь меня.

– Бедняжка. Тебе было тяжело целых пять месяцев? – ехидно переспросила она и удивилась себе. Никогда в жизни она ни над кем еще не издевалась.

Его рука сжала ручку кастрюли.

– Ты понятия не имеешь, Сара. – Внезапно его голос стал низким и грозным. – Никакого. В этом различие между нами. Как бы я ни пытался не торопиться, когда мы занимаемся сексом, как бы ни пытался заставить тебя жаждать его, я никогда не буду в состоянии дать тебе почувствовать десятую долю того, что я… – Он сжал пальцы в кулак, внезапно повернулся и скрылся за дверцей холодильника.

Когда Патрик выпрямился, Сара стояла рядом с ним. От неожиданности он так сильно вздрогнул, что коробочка с малиной, которая была у него в руке, ударилась об угол дверцы, малина взлетела вверх и рассыпалась на них дождем красных ягод.

– Merde. – Он поймал несколько ягод так небрежно, как мальчик мог бы поймать бейсбольный мяч, который подкидывал для развлечения, и протянул их ей на раскрытой ладони. – Ну, не привык я к тому, что в кухне может быть еще кто-то, кроме меня.

От этого маленького откровения Сара испытала прилив счастья, и внутри у нее все засияло. Она опустила ресницы, чтобы он не заметил слишком яркое сияние ее глаз и не почувствовал ее беззащитность, и посмотрела на четыре красивые красные ягоды, лежащие на его широкой, затвердевшей от работы ладони. Не было прекраснее способа предложить их ей. Никакого сравнения с какой-нибудь необычно красивой тарелкой в их кухнях. Саре захотелось наклониться и съесть их с его руки.

Но сделать это показалось ей… унизительным. А она и так считала себя униженной всем, что касалось его, и поэтому взяла одну ягоду пальцами. Внезапно передумав, она поднесла ее к его губам.

Он заметно расслабился, и она наконец-то поняла, как он был напряжен. Его губы сомкнулись вокруг малины – его аристократические губы, которые открывали правду, лежащую под его манерой держаться непринужденно, будто он в самом деле был серфингистом. Когда он брал ягоду, то нежно поцеловал кончики пальцев Сары, и от его прикосновения она почувствовала сладость во всем теле. Толкнув дверцу плечом, он закрыл холодильник и опустился на корточки, продолжая держать пойманные ягоды в одной руке и полупустую коробочку в другой.

Его взгляд переместился на футболку, которую Сара успела надеть.

– Ты предпочла носить мою одежду вместо той, что я купил тебе?

– В этой я чувствую себя совсем по-другому, – упрямо заявила она.

И это было правдой. Когда она натягивала футболку через голову, то почувствовала запах Патрика, сохранившийся в ткани, и у нее возникло ощущение его заботы и ласки. Но ведь именно этого он и хотел, когда покупал ей вещи? Хотел заботиться о ней…

– Мне это нравится. – Его голос, ласкающий ее, стал глубже, и в нем проявился голодный собственнический инстинкт. Он задержал взгляд у края футболки, на линии ее бедер. – И мне опять кажется, что ты даже не представляешь, насколько. – Его взгляд метнулся на мочки ее ушей, но, вероятно, в тысячный раз с того момента, как она предстала перед ним без сережек, он принял решение ничего не говорить и выпрямился. – Ешь яичницу, Сара, чтобы мне не пришлось бросить ее в мусорное ведро и начать готовить снова. И не наступай на малину, иначе я буду слизывать ее с твоих ног.

И это было… это было… что оставалось женщине делать с этим? Как теперь вести себя?

Она села на табурет у стола и съела яичницу, и пока ела, пальцы ее ног подгибались.

Патрик промыл малину, промокнул досуха полотенцем, выложил из нее по краю тарелки контур гигантского сердца, затем разбил на сковордку еще пяток яиц для себя.

День был невероятно прекрасен. Но почему без всяких усилий все складывается замечательно? Это было вопреки всему ее жизненному опыту. Разве она не должна упорно трудиться, чтобы получилось идеально? Или упорно трудиться должен кое-кто другой? Тогда будет казаться, что все складывается легко и просто.

Сара подозрительно посмотрела на Патрика, но он, казалось, действительно считал все соблазнительно легким. Конечно, у него все всегда выглядело соблазнительно легким, но в этот раз он, похоже, на самом деле был полностью расслаблен и умиротворен.

У Патрика не было фена, поэтому даже после завтрака волосы Сары все еще оставались влажными от душа и прямыми прядями лежали на ее шее. Когда фильм перестал удерживать ее интерес, она пересела на другой конец кровати, чтобы планшет не загораживал Патрику экран телевизора, и скачала книгу, которую порекомендовала ее сестра-библиотекарь. Это была автобиография шеф-повара, и Данжи решила, что Саре книга понравится. Данжи все еще думала, что у Сары хватает сил на что-то, кроме сна, когда она ложится в кровать. Конечно, ей было приятно, что Данжи читает мемуары поваров, несмотря на то что Сара потрясла родных, сменив работу.

Со стороны Данжи это был молчаливый жест. Она будто говорила: «Я попытаюсь понять». Когда Сара начала делать торты для мамы и сестры, то тоже будто говорила: «Я попробую это сделать. Я попытаюсь научиться. Но пойду своим путем, хорошо?» И она выбрала инженерное дело, которое было очень далеко от семейных традиций. Ее достижения в Калифорнийском технологическом институте казались… эгоцентричными. Будто они были только для нее одной.

Сара зажмурилась от воспоминаний. Ее мозг был похож на калейдоскоп. Крошечное движение меняло всю картину. Теперь она видела лицо мамы, напуганной до паники, когда Сара оставила карьеру инженера. Сара моргнула, и эта картина тоже исчезла.

Патрик подвинулся, чтобы освободить место Саре. Потом взял ее ногу, положил себе на грудь и начал рассеянно ласкать так же, как ласкал ей руку. Он поглаживал большим пальцем кончики ее ногтей, переходя на подъем, массировал стопу, касался нижней стороны пальцев ее ног, хотя сам в это время был поглощен французской комедией, которую Сара не совсем понимала. Патрику же она казалась веселой, да и половину реплик он, как оказалось, уже знал наизусть.

Про планшет, лежавший у нее на груди, Сара забыла. Она наблюдала за выражением лица Патрика, и по всему ее телу растекалось удовольствие из-за того, что он ласкает ее ноги. Он усмехнулся чему-то сказанному на экране, рассеянно поднес ее ногу к своим губам и поцеловал кончик большого пальца.

Она испустила сладостный вздох.

– Разве я не должна тоже что-то делать? – наконец спросила она.

Он зевнул и поставил фильм на паузу, глядя на Сару поверх ее ноги, с которой продолжал играть – попеременно сжимал и разжимал пальцы и пятку. Они оказались во власти мужчины, который мог небрежно, легким движением пальцев выжать сок из апельсина. Сара ощущала невероятное блаженство уже от одного только сжатия. Как женщина сможет прийти в себя, когда такое внимание с его стороны закончится?

– Тебя что-то беспокоит?

Она покачала головой:

– Просто… чем я заслужила это?

– Заслужила что?

Он был озадачен.

Она неловко взмахнула рукой в его сторону.

– Меня? – У него вырвался удивленный смешок. – Что ты сделала, чтобы заслужить меня? Один Бог знает, что такое ты говоришь, Sarabelle. Ты такая милая, но почему-то чувствуешь себя обязанной что-то делать.

– Я не милая, – запротестовала она с долей возмущения.

Она никогда и не была такой! Милые женщины всем улыбаются, относятся по-матерински, всегда ставят других на первое место. Она же ничего такого не делает. Чтобы приехать сюда, она поставила на первое место себя, оттеснив маму после всех ее страданий!

Разве было не так?

– Для меня, – поправился он. – Ты милая для меня, потому что впускаешь меня в свой мир. Я думаю, что для всех остальных ты милая, как закрытый сад, такой, как у японских монахов, или, возможно, как великолепная, изумительная стальная ката́на.

Ей стало не по себе, и она наморщила нос.

– Твои слова… От них больно, они режут, будто острое лезвие.

– Да, нехорошо получилось. – Он на мгновение склонил голову, глядя на Сару. – Enfin. Конечно, на лезвие ты совсем не похожа, но мне нравится сравнивать тебя со сталью, ведь в ней тоже есть прекрасная, гибкая сила.

Прекрасная, гибкая сила?

– Мы говорим об одном и том же человеке? – ошеломленно спросила она.

– Возможно, с разных точек зрения ты выглядишь по-разному, – саркастически заметил он.

– Очевидно. – «Но и ты тоже. А я-то думала, что должна чем-то заслужить тебя». – А ты знаешь, что корейское отличается от японского?

Он с легкой улыбкой пожал плечами.

– На самом деле я не так уж много знаю, Sarabelle. Когда я был подростком, то мечтал стать ниндзя. Потом обратился к азиатским культурам, чтобы черпать в них вдохновение для десертов. Вот в общем-то и все, что я знаю. Вы с мамой когда-нибудь возвращались в Корею, чтобы навестить семью?

Сара слегка вздрогнула:

– Нет.

Нет, мама никогда бы не вернулась туда. Ни за что.

Патрик чуть нахмурился, продолжая нежно проводить большим пальцем вверх и вниз по ее стопе.

– Ей там было плохо?

Сара кивнула. Внутри у нее все сжалось. Эта тема была запретной – там было столько страданий, что даже ей, родившейся много позже, было больно.

Патрик растянулся на всю длину кровати, взял Сару на руки и прижал к себе.

– Хочешь рассказать мне? – спросил он, когда она тесно прижалась к нему.

– Не очень.

Но напряжение уже начало нарастать в ней. Упругая твердость его тела, пребывающего в покое, возбуждала, интриговала, успокаивала ее – и все это одновременно.

Он молча кивнул и долго обнимал ее, согревая теплом своего тела, и, казалось, вовсе не спешил вернуться к комедии в телевизоре.

Вдруг Сара начала тихо говорить.

– Они голодали. Мама и моя старшая сестра, и еще у нас был брат. Мама покупала рис на черном рынке, но в полиции узнали и… Они положили ее руки на пол и топтали ногами. – Сара сжала кулачки и прижалась теснее. У мамы были искалеченные, с изломанными пальцами руки. Других Сара не знала. Но она помнит их рядом со своими прекрасными маленькими ручками, когда училась писать проклятые буквы. Не было никакого оправдания тому, почему Сара со своими здоровыми руками не может добиться успеха, не может писать лучше. Конечно, мама никогда не упрекала ее, но… но это и так было понятно. – В армейских сапогах, – добавила она.

– Боже мой, – сказал Патрик, и его руки дрогнули.

Руки обеспечивали повару карьеру. Даже жизнь. Сара бросила блестящие надежды и безопасность, которые ей давал диплом инженера, и выбрала работу, где гибкость пальцев была чрезвычайно важной. Сутью этой работы было кормить людей, и наслаждение едой было самым большим подарком повару.

Патрик высвободил руку и накрыл обе ее руки.

О, он защищает ее руки? От сапог? Собственными руками?

Ее сердце раскрылось, как никогда раньше. Оно будто треснуло, и края трещины широко разошлись, показав скрытое внутри пылающее богатство, принадлежащее ей одной. Ее сокровище, которое она получила в подарок от него.

Сара вздохнула и закрыла глаза, сосредоточившись на ощущении его руки, на биении его сердца рядом с собой. Возможно, только здесь, в темноте его объятий, она сможет закончить свой рассказ.

Ее сердце билось так сильно, что она могла только шептать.

– И вот… и потом… ей надо было вызволить их. Они тайком добрались до границы с Южной Кореей, но… моему брату было три годика, и… ей пришлось выбирать, знаешь ли. Она была слишком слаба, чтобы нести его, а он был слишком слаб, чтобы идти, да и моей сестре было только пять лет… они быстро слабели от голода. И мама попросила каких-то крестьян присмотреть за ним… они пообещали… пока она не сможет вернуться. Она… она вернулась за ним, но они не сдержали обещания. Он… он умер. Он… бродил по полям, звал маму… потом совсем ослаб и уже не мог звать ее…

Патрик издал низкий звук и, не рассчитав свою силу, слишком крепко обнял ее.

– И… и… когда мама с моей сестрой добрались до Америки, то сразу же забеременела, чтобы никто не мог отослать их назад. И… у нее появилась я. Не знаю… мама должна была кем-то заменить его, моего брата… Знаешь, она… – Сара уткнулась лицом в грудь Патрика.

Случившееся с их семьей наполнило мамино сердце огромным горем. Когда из-за ночных кошмаров маленькая Сара отправлялась к маме, то находила ее в кровати. Мама лежала, свернувшись клубочком, и рыдала по сыну. Ее горе ни в какое сравнение не шло с каким-то там кошмарным сном Сары. Много лет прошло с тех пор, но мама по-прежнему плачет по ночам. Поэтому Сара не может позволить себе лить слезы. Стыдно быть слабой и реветь из-за таких пустяков, как неаккуратная карамельная туфелька.

– Сара, Сара, мне так жаль. – Патрик поднял ее руки и перецеловал все пальцы, будто боль испытали они. – Боже мой, твоя мама… О боже!

– Вот почему я не знаю своего биологического отца, да и не имеет значения, кем он был. Я даже не знаю, помнит ли мама, кто он. Она просто должна была забеременеть. Это было отчаянной необходимостью. А я должна… стоить того.

– Bon Dieu. – Патрик покачивал ее, прижимая к себе.

– Это же было не со мной, – сказала она. – Я тогда еще не родилась. Не знаю, почему ты успокаиваешь меня.

– А я знаю. Знаю, почему так поступаю. Просто прими это, хорошо?

Ей хотелось принять. Очень хотелось.

– Знаешь, это несправедливо, – прошептала она ему в рубашку, наслаждаясь уютом и одновременно отрицая свое право на него. – Ну, несправедливо, что ты меня успокаиваешь. Я же не страдала. Никогда не голодала. Мне никогда не причиняли боль. Я должна быть идеальной. Как ты.

Повисла тишина.

– Как кто?

Она приподнялась, опираясь руками на его грудь, чтобы видеть его лицо, и пожала плечом, почувствовав себя неловко.

– Ты всегда такой…

Она опять пожала плечами. Идеальный. А еще страстный, забавный, заботливый, флиртующий, очаровательный и неизменно… идеальный.

– Сара. Ты помнишь, что ты еще практикантка? И работаешь под моим руководством? И я соблазнил тебя? И ты все еще думаешь, что я идеальный?

– Достаточно идеальный для меня, – тихо ответила она.

Он смотрел на нее, лишившись дара речи. Потом глубоко вздохнул, и его грудь поднялась, несмотря на то что Сара опиралась на него.

Ее брови сошлись.

– Знаешь, я не спала с тобой только потому, что тогда я думала бы, будто обязана делать это, чтобы ты дал мне здесь постоянную работу, а это… было бы… Довольно оскорбительно, что ты мог бы так думать обо мне.

– Я знаю. Ты слишком правильная для такого. Но я-то действительно использовал свое положение, свою власть над тобой, чтобы обольстить тебя.

– Как это?

Ее начало разбирать любопытство.

Он смотрел на нее так, будто она притворялась недогадливой.

– Я заставил тебя доверять мне. Я приучил тебя к тому, чтобы ты позволяла мне находиться в твоем пространстве. Я заставил тебя восхищаться мной. Боже, а ты еще считаешь меня идеальным!

Она наклонила голову. Его слова прозвучали странно, будто…

– Патрик. Это не злоупотребление властью, а… это…

Ухаживание.

У Сары в животе медленно закружилось что-то непонятно прекрасное, и завихрения сменялись, будто в калейдоскопе, вот только она не могла различить узор в самой середине. Рассказать об этом Патрику она не могла – он бы начал смеяться.

– Думаю, что так и должно быть, – осторожно сказала она. – Когда… интересуешься кем-то, то сначала добиваешься доверия. Пытаешься сделать так, чтобы тот человек думал о тебе хорошо. Чтобы проводить с тобой время было приятно.

Черт, это звучит так мило. Если бы такими были все свидания во время учебы, она, возможно, могла бы ими наслаждаться.

– Да, но у тебя-то не было выбора. Я часто показывал тебе, как надо действовать правильно, и ты не могла каждый раз говорить мне, чтобы я вышел из твоего пространства.

Да, с этим не поспоришь, но ведь она и не пыталась говорить с ним. Пока Сара не научилась ненавидеть Патрика в целях самообороны, ей нравились их отношения. Нравились так сильно, что даже слишком.

– Но таковы особенности практики, Патрик. С тем же успехом и ты можешь утверждать, что это я соблазнила тебя, потому что под поварской курткой, будто сделанной из маршмеллоу, на мне было сексуальное белье, или потому что я казалась совсем беспомощной и постоянно нуждалась в твоем внимании.

– Нет, ты соблазнила меня тем, что просто была собой. Но, если бы я знал о нижнем белье, это было бы приятным, хотя и жестоким, дополнением.

Что значит просто была собой?

Она почувствовала себя странно. Ей хотелось охватить себя руками, будто она была готова развалиться на части, но в то же время хотелось распахнуть свои объятия для него.

– Ты использовал не власть, а…

Сара оборвала себя на полуслове.

Что-то неуловимо изменилось. Патрик насторожился, как серфингист, почуявший первый намек на прекрасную волну, появившуюся где-то далеко, на самом горизонте.

– А что?

– Все, – быстро ответила она. Его синие глаза засветились, и он затаил дыхание. – То, как ты заставляешь меня смеяться и как флиртуешь… поддразнивая, ну ты понимаешь. Ты всегда знаешь, что и как делать. Ты даешь мне почувствовать, что я могу и все у меня получится, надо лишь расслабиться и не торопиться. Ты великолепен, и все, что ты делаешь, выглядит очень красивым и легко достижимым, хотя на самом деле достичь этого не так-то легко. Когда ты рядом, возможным кажется все. Ты чертовски хорош, когда делаешь разные мелочи, помогающие всем в кухнях расслабиться, когда это необходимо. Сколько раз ты дразнил и отвлекал Люка, когда кто-нибудь выходил из себя и был готов ударить его, и ты всегда делал так, что Люк оставался человеком. Боже мой, иногда мне кажется, что только ты и сохраняешь в нем человеческую сущность, и то просто потому, что он тебе нравится. Ты вообще хорошо относишься к людям. То, как ты мной командуешь, не должно доставлять мне удовольствия, я не это имею в виду, но… – она закрыла лицо растопыренными пальцами, – мне очень приятно. Ты такой милый, и… я уже говорила, что ты великолепен?

Патрик так резко сел, что она соскользнула с него на кровать.

– Похоже, мне нужен холодный свежий воздух, – хрипло сказал он. – Я чувствую себя… странно.

Он смотрел на нее искоса, настороженно, его зрачки расширились, и глаза казались черными.

Сара подтянула колени к своей груди, сжалась клубочком и не могла понять, что это на нее нашло. О боже, она сошла с ума. Как она могла столько наговорить ему? Но ведь все сказанное – правда. Она опять закрыла лицо руками, но ничего уже нельзя было изменить. Все оставалось правдой.

То, что происходило между ними, было похоже на прекрасный сказочный десерт, родившийся из труда, осторожности, риска и фантазии. Десерт – наполненный цветом и вкусом и такой хрупкий, что неосторожный вздох мог разрушить его. Каждый вечер они творили это нежное эфемерное чудо, и официанты несли его к столам.

Неужели волшебные фантазии, которые Сара делала под руководством Патрика, казались идеальными только ей одной?

– Это слишком много для меня. – Он потер грудь, будто у него заболело сердце. – Это… не думаю, что могу все это быстро переварить. – Он дышал глубоко и так тяжело, будто ему приходилось силой заставлять ребра расширяться. Потом в ошеломлении потряс головой. – Так вот каким ты видишь меня…

– А надо по-другому?

Сара была смущена. Обняв колени, она сидела неподвижно. Все вокруг казалось ей зыбким, непонятным.

– Что ж. – Он сглотнул. – Я должен выйти на воздух, Сара. Может, погуляю немного. – Он начал вставать, но остановился, повернулся и взял ее за запястье. – Не уходи, пока меня не будет. Прими ванну. Долгую, горячую ванну, и… – Он нажал большим пальцем между ее бровями. – Не уходи. Просто наслаждайся, Sarabelle. Я вернусь. – Он наклонился, и поцелуй был быстрым и яростным. Его руки взлетели в ее волосы и сильно сжались. Она коротко и негромко охнула от боли. – Прости, – сказал он. – Pardon, видишь? Мне может понадобиться время. Но я обязательно вернусь.

Патрик пошел к двери, и Сара не увидела, как он нацепил на лицо легкую ухмылку. Он лениво пожал плечами, делая вид, что для него все это было лишь легкой игрой, не имевшей никакого значения.

В дверном проеме он повернулся и подмигнул Саре.

– Прошу тебя, никаких сексуальных фокусов в ванне без меня, chérie. У меня много планов, и я хочу, чтобы ты жаждала их осуществить.

И он ушел.