Утренний офис для огромного количества современных людей – привычное и обыденное явление. Я же, к своему величайшему счастью и к сочувственному сожалению серьезных родственников, никогда долго не работал на одном месте. Вернее, не так – мое рабочее место никогда постоянно не находилось на одном и том же месте, простите за тавтологию. Обычно с утра у меня находится масса важных дел вне стен офиса, и в контору к ребятам я подтягиваюсь ближе к обеду. А тут, в связи с монгольскими событиями, пришлось появиться на рабочем месте с раннего утра – за это я был вознагражден помятым видом заспанных и похмельных физиономий одноклассников.

– Не спать! – сразу заорал я, переступив порог офиса и увидев полусонных приятелей-предпринимателей.

– Тим… – только и смог страдальчески выдавить из себя Саня, мучимый похмельем.

– Какой ты резвый, как молодой козлик… – недовольно буркнул Дима, тоже не очень радостный от своего утреннего самочувствия.

– Физкультурой надо заниматься, вести подвижный образ жизни, – энергично шагая по офисной комнате, начал читать я лекцию. – С утра зарядку делать, обливаться холодной водицей…

– Вот мы тебя и обольем холодненьким, – лениво попробовал Дмитрий мне пригрозить, но, увидев мою бодрую готовность, выражаясь языком политзаключенных, к любому кипежу, кроме голодовки, сбавил обороты: – Но не сейчас, хватит того, что о нас зулусский барон думает. Еще и перед монгольской делегацией опозоримся…

– Тим, ну не мельтеши перед глазами, а? – взмолился Саня, страдальчески скривив похмельное лицо, и я сжалился, усевшись на умирающий стул.

– Если монголы не придут, то для него достойное место уже, надеюсь, найдено? – спросил я Диму, мотнув головой в сторону центра офисной комнаты, где со вчерашнего дня так и осталось лежать драконье седло, которое мои одноклассники не рискнули даже передвинуть куда-нибудь.

– Не надо о грустном, – взмолился Саня, страдальчески возведя глаза к потолку.

– Это тебе сейчас грустно, – начал успокаивать я друга. – А дальше всего пару лет будет все грустнее и грустнее, зато потом – очень смешно станет, когда будешь на свое сегодняшнее фото смотреть. Обещаю! Кстати, неплохо бы сейчас сфотографироваться, обнажив торс. Ах да, извиняюсь, забыл – у вас же нет торсов, одни пуза…

Так мы препирались еще минут двадцать, и к десяти часам, уж не знаю, при помощи кофе, разговоров или невзначай появившегося на столе пива, похмелье ребяток отпустило и они стали выглядеть значительно веселее.

Ровно в десять утра дверь офиса открылась и на пороге, прервав нашу развернувшуюся полемику о том, как должен выглядеть живот современного мужчины и что означает слово «пресс», появился монгольский детектив. Едигей застыл на пороге, уставившись на седло, лежащее на полу в центре офисной комнаты, и на его лице, хоть и напоминающем вырезанную из камня маску, поочередно промелькнули выражения сначала удивления, потом ужаса, а под конец истинного восхищения.

– В жизни оно еще прекраснее, чем на картинке мобильника, – восхищенно сказал монгол, не отрывая взгляда от кожаной сбруи. – И вызывает ужас, как настоящая реликвия Чингисхана!

– Э-э-э… – выдавил из себя я и не нашел ничего лучшего, чем с умным видом ляпнуть: – Да!

– Тим-джисталкер! Я рад, что по книге судеб было суждено пересечься нашим путям, – витиевато выразился монгольский детектив и склонил голову, прижав ладонь к груди.

Приятели-предприниматели замерли в восхищенном удивлении, внимая гладкой речи сына степи, и я тоже поклонился, приложив руку к груди.

– Пришлось лететь в Монголию и пройтись с просьбой по всему своему роду, облететь сотни стойбищ – но я привез деньги! – гордо сказал Едигей, вызвав у меня неконтролируемый приступ стыда. Вчера я вовсе не хотел так осложнять жизнь симпатичному монголу – не иначе вредное седло тут приложилось. – Но эта вещь стоила того!

– Не ожидал, восхищен предприимчивостью, – пробормотал я смущенно.

После этого Едигей гордо посмотрел на меня, оглянулся и махнул рукой. В комнату начали заходить монголы. Сначала я ничего не понял – каждый вносил небольшой тяжелый мешочек, клал его на пол и выходил из комнаты, уступая свое место следующему монголу. Между входящими и выходящими узкоглазыми ребятами я не видел никакой разницы, как между клонированными овечками. Через пять минут рядом с седлом возвышалась куча кожаных мешков, каждый из которых был размером примерно с заварочный чайник. Когда процедура вноса мешочков закончилась, мы с Едигеем посмотрели друг другу в глаза. Мой взгляд выражал абсолютное недоумение, а взгляд монгола был полон гордости за отлично выполненную работу. Мне эта сцена больше всего напомнила древнюю легенду о камнях и Чингисхане, только роль булыжников сейчас играли кожаные мешочки, а Едигей, в отличие от Тимучина, радостно лыбился и с этими аксессуарами разговаривать не желал.

– И что это? – первым нарушил молчание я.

– Где? – удивился Едигей.

– Только что – что это было? – Я закипел то ли от собственной глупости, то ли от сюрреализма создавшейся ситуации.

– Где? – еще сильнее удивился монгол и почему-то принялся оглядываться.

– Вот это – что?! – не выдержав, почти проорал я, показывая пальцами на гору мешков, которая была выше огромного драконьего седла.

– А! – моментально успокоился Едигей и гордо произнес: – Это сто тысяч еврази!

– Ты наличными притащил всю сумму, да еще железной мелочью, что ли? – удивленно прошептал я.

– Почему железной? – обиделся монгол. – Железки ржавеют быстро, только медь!

Руководство, бухгалтерия и я дружно раскрыли рот и синхронно переводили ошарашенные взгляды с гордого монгола на кучу кожаных кошельков, далее на седло, а затем снова на монгольского детектива, и с каждым новым кругом глаза у присутствующих ветеранов офисной жизни раскрывались все шире и шире.

– Как же это пересчитывать?… – убитым голосом нарушил молчание Дмитрий.

– Зачем считать? – оскорбился Едигей. – Тут все точно!

Следующие пять минут мы с монголом морально давили на представителей официального московского предпринимательства, взирая к совести, чести и достоинству как их, так и всего монгольского народа. Я, правда, больше напирал на то, что пересчет мелочи займет пару дней, и я точно столько времени находиться здесь не намерен. В конце концов нашелся выход – решили обратиться в банк и сдать этот медный ужас в кассу. Сразу мысль об этом никому в голову не пришла по причине нестандартности ситуации – все привыкли наличность из кассы брать, а не сдавать ее туда. При обращении к сбербанковскому телепорт-банкомату, которым в обязательном порядке были оборудованы все офисы, возникла дополнительная трудность – аппарат отказался принимать наличность без вбивания номера договора. Ситуация тоже оказалась решаемой – тут же начали составлять договор между детективным агентством Едигея и конторой, где главою числился Александр. И вот тут произошла история, которая ненадолго выбила всех из колеи предпринимательства, а потом навсегда вошла в нашу жизнь.

Сначала Саня прочитал бумаги Едигея, сел на стул и заплакал. Из его ослабевших рук договор, как переходящую эстафетную палочку, взял Дима, пристроился на своей табуретке, прочитал первые строки и завыл, как раненый гиппопотам. Следующим в этой череде жертв (не иначе дело рук седла) был я. Прочитав шапку договора, я, хоть и готовый почти ко всему, исходящему от моего монгольского товарища, поперхнулся и круглыми от удивления глазами уставился на доброжелательно улыбающегося детектива.

– Раньше же было слово «изворотливый», – умудрился выдавить я.

– Вчера вечером перерегистрировал! – гордо сказал Едигей.

– И зачем? – продолжал недоумевать я.

– Не нравилось тут никому название, и сокращать нельзя, как вы любите. Все поменять и начать с чистого листа – давно назрело решение. – После этой витиеватой фразы я с уважением посмотрел на монгола, он подбоченился и гордо сказал: – Я и подумал, что мы здесь первые, но, надеюсь, не последние монгольские детективы! Потом я долго сидел со словарем синонимов и нашел правильное слово…

– «Якорный батор», – в этот момент с восхищением произнес Александр, почему-то сделав в слове «батор» ударение на букву «о», и в его устах это выглядело так, как будто он грязно выругался.

– Не батóр, а бáтор, – привычно поправил я Саню, потом повернулся к Едигею и сказал: – Вот только сокращать название вашего агентства по-прежнему не стоит.

– Почему? – обиженно удивился Едигей.

– Не стоит, и все! – Я не стал вступать в полемику, не удержался, отвернулся и тоже вполголоса выругался: – Якорный батóр…

Дальнейшая работа просто закипела. С шутками-прибаутками, под постоянное «якорнобаторинье» договор был мгновенно составлен и подписан. Вслед за этим с не меньшим энтузиазмом мешки с деньгами были распотрошены и их содержимое с мелодичным звоном утекло в бездонные недра сбербанковского телепорт-банкомата. Когда с электронным треском аппарат нам выдал чек, показывающий, что содержимое счета пополнилось на соответствующую сумму, мы торжественно вручили седло светящемуся, как лампочка, Едигею. Монгол нас искренне поблагодарил, мы его объякорнобаторили на прощание, и седло, вместе с Едигеем, навсегда покинуло офис, где оно очень недолго было главным (можно даже сказать – якорным) предметом обстановки.

После такого события работать, естественно, никто больше не захотел, тем более что как раз очень удачненько наступил обеденный перерыв, который перетек в праздничный ранний ужин. Далее это мероприятие переросло в шумный поздний банкет, импровизированно собранный в ближайшем ресторанчике и посвященный удачному завершению дела. Тосты в честь великолепного монгольского седла и полузабытого зулусского барона плавно перемешивались с всеобщим «якорнобаториньем» за столом. Немного позднее ребята благополучно надрались, и мне удалось смыться с мероприятия. Мало того что этого не заметили – впоследствии даже никто и не вспомнил, был ли я там вообще.

Выпитая водка шумела в голове, поэтому я решил заняться самым отрезвляющим занятием – погонять на своем болиде. Раньше, говорят, не существующие нынче работники странной службы с непроизносимым названием ГИБДД не давали людям ездить, если в их крови содержание алкоголя было выше нормы. Зачем – непонятно, ведь если человек пьян – то он и ездит из рук вон плохо! Соответственно чаще врезается, ломает свой болид, теряет деньги, все над ним и так смеются. Не иначе ГИБДД – это была какая-то психологическая служба, заботящаяся о душевном здоровье горожан. Как-нибудь вроде Гордые Иноки Большого Душевного Достоинства или что-то вроде того. А может быть, я что-то путаю, и эта аббревиатура расшифровывается как Городской Институт Благородных Девиц-Девственниц, и нежные юные барышни просто одним своим видом приводили мужчин в чувство, не позволяя появляться пьяными на дорогах. И вообще – раньше люди были гораздо человечнее. Цивилизация делает всех черствыми, не замечающими никого и ничего вокруг, если это не какое-нибудь новое развлечение.

Как и следовало предполагать, в таком состоянии ездил я ужасно плохо. Недалеко от офиса не вписался в поворот на скорости почти триста километров в час, разбил машину и вылетел за пределы Третьего транспортного кольца в коконе силовых полей, после чего застрял на высоте четвертого этажа, врезавшись в высоковольтную вышку. Несмотря на поздний вечер, а может, и благодаря ему, собралась толпа зевак, и я тихо краснел под ехидными замечаниями москвичей и гостей столицы, дожидаясь прибытия спасателей. Подоспевшие вскоре работники муниципальных служб сняли меня со всеобщего обозрения, разбитую машину убрали (не жалко, модель была старовата) и, вволю посмеявшись над незадачливым гонщиком, отпустили домой, порекомендовав напоследок чаще ездить пьяным, для того чтобы и дальше смешить народ.

Добравшись до дома, залез в регенерационное кресло. Оказался в абсолютном порядке – даже не поцарапался нигде. Пробормотав в расстроенных чувствах:

– Вот ведь якорный батор… – упал на кровать и уснул.