Глава 13

Другая машина, должно быть, принадлежала Шейле – она могла взять ее напрокат или купить вместо взорванного «Порше». Обе сестры стояли и гневно смотрели друг на друга через комнату. Комната была очень маленькая, и казалось, что они кричат прямо друг другу в лицо. Одна дверь из нее вела в прихожую, а вторая – на кухню, и когда Вексфорд шагнул в одну дверь, его жена вошла в другую вместе с двумя малышами.

– Прекратите это, перестаньте кричать! – сказала Дора.

Но мальчики остались равнодушными к ссоре своих родных. Они пришли за карманным калькулятором (Робин) и блокнотом для рисования (Бен) и принялись искать их в своих миниатюрных школьных портфелях, не обращая внимания на словесную перепалку между матерью и теткой. Их реакция была бы другой, если б ссорились родители, подумал Вексфорд.

Он перевел взгляд с одной молодой женщины на другую.

– Что происходит?

Сильвия в ответ подняла руки вверх и упала в кресло, а Шейла – ее лицо раскраснелось, волосы казались растрепанными и спутанными, хотя, может быть, это была такая прическа – сказала:

– Мое дело будет слушаться во вторник, в мировом суде. Они хотят, чтобы я признала свою вину.

– Кто это – они? – спросил ее отец.

– Мать и Сильвия.

– Извини, – вмешалась Дора. – Я не говорила, что хочу, чтобы ты что-то сделала. Я сказала, что ты должна очень серьезно над этим подумать.

– Я уже думала. Я ни о чем другом не думаю, и я досконально обсудила это с Нэдом. Я это с ним обсудила, потому что он адвокат, а не только… ну, мой парень, или как там вы это называете. И это не идет на пользу нашим взаимоотношениям, по правде сказать.

Робин и Бен бросили поиски и унесли свои портфели из комнаты в кухню. Бен тактично прикрыл за собой дверь.

Похоже, теперь Сильвия получила свободу говорить открыто, и она сказала жестко, без всякого сочувствия:

– То, что она делает, – ее дело! Если она хочет встать в суде и сказать, что не виновна, что виновато правительство в нарушении международного закона или чего-то еще, – ну, она это может сделать. А когда ее оштрафуют и она откажется уплатить штраф, она может сесть в тюрьму, если ей этого хочется.

Вексфорд прервал старшую дочь, повернувшись к младшей.

– Ты собираешься это сделать, Шейла?

– Я должна, – коротко ответила актриса. – Иначе все бессмысленно.

– Но дело не только в ней, – продолжала Сильвия. – Она втягивает в это всех нас. Все знают, кто она такая, все знают, что она твоя дочь и моя сестра. Как скажется на тебе, как на офицере полиции, что твоя дочь в тюрьме? У нас демократия, и если мы хотим изменить что-то, у нас есть право голоса, мы можем сделать это с его помощью. Почему она не может использовать свой голос и сменить правительство, как должны поступать все мы, остальные люди?

Шейла ответила усталым тоном:

– Это самая большая отговорка из всех. Если даже в твоем распоряжении сто голосов в этом районе, ты не можешь ничего изменить, ведь у члена правительства большинство в тысячу шестьсот голосов.

– И это еще не самое плохое, – продолжала сестра, не обращая на ее слова внимания. – Самое плохое то, что когда те люди, которые пытались ее взорвать, узнают о том, что она думает, когда она встанет и скажет это в суде, они повторят свою попытку, не так ли? Они почти прикончили тебя в прошлый раз, устроив несчастный случай, и может быть, в этот раз они добьются успеха. Они специально достанут или тебя, или одного из моих детей!

Вексфорд вздохнул.

– Я недавно пил шнапс с одной моей знакомой. – Он бросил взгляд на Дору и слегка ей подмигнул. – Жаль, что я не захватил с собой ту бутылку.

«Как это неправильно с моей стороны, – подумал он, – что я люблю одну из дочерей больше, чем другую».

– Я считаю, что ты должна поступать так, как должна поступать, как гласит современная поговорка, – сказал старший инспектор Шейле, но когда он встал и двинулся к двери на кухню – за пивом, которое надеялся найти в холодильнике, – он ласково положил ладонь на плечо Сильвии.

– Не такая уж современная, папа, – заметила актриса.

Страсти утихли. Во всяком случае, Сильвия вскоре уехала, чтобы отвезти сыновей домой и приготовить мужу ужин. Потом Шейла и ее родители отправились поесть: никто из них не чувствовал себя удобно в «этом кошмарном домишке», как назвала его Дора. Младшая дочь недовольно рассказывала о том, что Нэд не хочет, чтобы все узнали, что человек, занимающий его должность, общается с человеком в ее положении, хотя и не объяснила, что это за положение, а Вексфорд, верный своим принципам, не стал ни о чем ее спрашивать.

– Если мир так прекрасен, – сказала Шейла, – и к нему все стремятся, почему они относятся к борцам за мир как к преступникам?

На обратном пути из ресторана в Помфрете, проезжая мимо полицейского участка, Вексфорд увидел свет в окнах одной из комнат для допросов. Конечно, у него не было реальных причин думать, что Бёрден сидит там с Клиффордом Сандерсом, и все же он предположил это, и его охватило леденящее чувство неловкости. Забыв на мгновение о Шейле и ее неприятностях, старший инспектор подумал: «Мне будет неловко, когда я встречусь с Майклом в следующий раз, я буду чувствовать смущение и поэтому буду откладывать эту встречу. Что же мне делать?»

Бёрден не собирался опять вызывать Клиффорда в полицейский участок. Он намеревался отозвать своих псов на время уик-энда и дать заглотившей наживку добыче немного прийти в себя. Эта метафора принадлежала его жене, и она его даже рассердила. Теперь он жалел, что обсуждал это дело с Дженни и что не придерживался принципа (которого он вообще никогда особенно не придерживался) не брать работу домой.

– На работе я уже слышал такую же сентиментальную чепуху, – рассказал инспектор жене. Раньше он прибавил бы «от Рега», но сейчас был слишком зол на Вексфорда и даже в мыслях не желал называть его по имени. В этой области у него были викторианские взгляды, в духе тех литературных героинь, которые называли мужчину «Уильямом», пока были с ним помолвлены, и «мистером Джонсом» после того, как разрывали помолвку. – Не понимаю этого сочувствия к хладнокровным убийцам. Людям следует попробовать подумать об их жертвах ради разнообразия.

– Ты так говорил и раньше, и не раз, – не слишком приветливо ответила Дженни.

Это решило дело – и заставило Майкла вернуться в участок после обеда и снова отправить Арчболда на Форби-роуд за Клиффордом. На этот раз он воспользовался комнатой для допросов на первом этаже, той, окно которой выходило на фасад со стороны Хай-стрит, где плитки облицовки были тусклого черно-коричневого цвета – цвета стареющего спаниеля, как выразился Вексфорд, – а крышка стола была выкрашена в коричневую клетку с металлической окантовкой.

В этот вечер Клиффорд в первый раз не стал ждать, чтобы заговорил Бёрден. Покорным, но не несчастным голосом он произнес:

– Я знал, что вы меня опять сюда сегодня привезете. Поэтому не начинал смотреть телевизор, знал, что меня прервут на середине программы. Моя мама тоже это знала, она наблюдала за мной и ждала звонка в дверь.

– Твоя мать тебя тоже об этом спрашивала, да, Клифф?

Майкл снова подумал о том, как этот парень похож на школьника-переростка. Его одежда так походила на обычный костюм правильного, дисциплинированного подростка, например, из классической школы пятидесятых годов, что казалась либо карикатурой, либо маскировкой. Серые фланелевые брюки с отворотами были хорошо отглажены. Он носил серую сорочку – чтобы ее можно было носить два-три дня и не стирать? – галстук в полоску и серый пуловер с острым вырезом ручной вязки. Пуловер явно был связан вручную, хорошо, но не мастерски: в отделке выреза и швах чувствовалась рука не очень искусной вязальщицы. Почему-то Бёрден решил, что это, должно быть, работа миссис Сандерс. Он уже понял, что она многое умеет делать, но ничего не делает хорошо: ей все слишком безразлично.

Лицо Клиффорда, как обычно, ничего не выражало, не выдавало никаких эмоций, даже когда он произносил эти фразы, явно показывающие его недовольство. Он продолжил:

– Могу вам это сказать. Я теперь говорю вам всю правду, я ничего не скрываю; надеюсь, вы в это верите. Могу вам рассказать, что она говорит: тебя бы не допрашивали вот так, день за днем, без перерыва, если б за этим что-то не стояло. Она говорит, что я должен быть именно таким человеком, иначе вы не привозили бы меня сюда все время.

– Каким именно человеком, Клифф? – не понял инспектор.

– Таким, который может убить женщину.

– Твоя мать знает, что ты виновен, да?

Сандерс ответил со странной педантичностью:

– Нельзя знать то, что не соответствует истине; можно только верить в это или подозревать это. Она говорит, что я именно такой человек, а не что она думает, будто я кого-то убил. – Он замолчал и искоса посмотрел на Бёрдена – безумным взглядом, как тому показалось, взглядом неуравновешенного человека, хитрым и лукавым. – Может быть, я такой и есть. Может, я именно такой человек. Как можно это узнать, пока не сделаешь этого?

– Вот ты мне и скажи, Клифф. Расскажи мне о человеке такого сорта.

– Он был бы несчастен. Он чувствовал бы, что ему все угрожают. Он хотел бы убежать от той жизни, которую ведет, в лучшую жизнь. Но эта лучшая жизнь была бы всего лишь фантазией, потому что он не смог бы убежать по-настоящему. Как крыса в клетке. Они проводят такие психологические эксперименты: ставят кусок стекла снаружи у открытой дверцы клетки, и когда крыса пытается выйти, она не может, потому что натыкается на стекло. Потом они убирают стекло, и она могла бы выйти, но не выходит, потому что знает, что сделает себе больно, наткнувшись на невидимую штуку снаружи.

– Ты описываешь себя?

Клиффорд кивнул.

– Разговоры с вами показали мне, кто я такой. Они сделали для меня больше, чем может сделать Серж. – Он посмотрел Майклу в глаза. – Вы сами должны быть психотерапевтом. – Он вдруг засмеялся, и его смех показался Бёрдену немного безумным. – Я думал, что вы глупый, но теперь знаю, что нет. Вы не глупый, вы открыли для меня некоторые места в моей душе.

Инспектор не был уверен, что понял, что хотел сказать молодой человек. Как и большинству людей, ему не нравилось, когда его называют глупым, даже если это слово сразу же взяли бы назад. Но у него возникло ощущение, что Клиффорд говорил бы еще более откровенно, если б они остались наедине, и поэтому он отослал Арчболда, попросив его принести кофе из столовой. Сандерс снова заулыбался, хотя в этой улыбке не было ничего довольного и веселого.

– Вы все это записываете на пленку? – спросил он.

Бёрден кивнул.

– Хорошо. Вы мне показали, на что я способен. Это пугает, – продолжил парень. – Я не крыса, и я понимаю, что не могу разбить невидимую стену, но знаю, что могу заставить человека, который ее поставил, разбить ее. – Он помолчал и улыбнулся или, по крайней мере, оскалил зубы. – Додо, – сказал он, – Додо, крупная птица. Только мать не такая, она – мелкая птичка с когтями и клювом. Я вам кое-что скажу: я просыпаюсь ночью и думаю о том, на что я способен, что я мог бы сделать, и мне хочется сесть и закричать, завопить – но я не могу, потому что тогда я ее разбужу.

– Да, – ответил Майкл, – да. – Ему не очень понравилось это внезапно охватившее его чувство, будто бы он погружается в слишком глубокий омут. И ему все это уже надоело, ему захотелось отправить Клиффорда домой. Он спросил, на этот раз не слишком энергичным тоном:

– На что ты способен?

Но на это Клиффорд не ответил. Вошел Арчболд с кофе и по кивку Бёрдена снова вышел из комнаты. Тогда молодой человек заговорил опять:

– В моем возрасте я не должен нуждаться в матери. Но я нуждаюсь. Я во многом зависим от нее.

– Продолжай, – произнес инспектор.

Однако Клиффорд отвлекся и сменил тему:

– Я бы хотел рассказать вам о себе. Я бы хотел поговорить о себе. Вы не против?

В первый раз Бёрден ощутил… нет, не страх, он никогда не признался бы, что испугался, но дурное предчувствие, возможно, напряжение мускулов, предостерегающий холодок: ты наедине с безумцем.

Тем не менее он лишь повторил:

– Продолжай.

И парень мечтательно заговорил:

– Когда я был маленьким – я хочу сказать, по-настоящему маленьким, совсем малышом, – мы жили вместе с родителями моего отца. Семья Сандерс жила в нашем доме с конца тысяча семисотых годов. Мой дедушка умер в нашем доме, и тогда брак отца и матери закончился. Мой отец просто ушел от нас, и они развелись, и мы остались с матерью моего отца. Моя мать поместила ее в дом престарелых, а потом вынесла из дома все, что напоминало ей о моем отце и его родителях; она перенесла всю мебель, постельное белье и фарфор наверх, на чердак. У нас не было никакой мебели, только матрасы на полу, стол и два стула. Все ковры и удобные кресла отнесли наверх и заперли там. Мы никогда никого не видели, у нас не было друзей. Мама не хотела отдавать меня в школу, она собиралась учить меня дома, сама. Додо! Вообразите! Она была уборщицей до того, как вышла замуж, – Додо, служанка. У нее не было никаких знаний, чтобы меня учить, и ее поймали и в конце концов заставили отдать меня в школу.

Сандерс на мгновение прервался, вздохнул и стал рассказывать дальше:

– Она провожала меня в Кингсмаркхэм каждое утро и приходила забирать домой каждый день. Это почти три мили! Когда я ворчал, что мы ходим пешком, знаете, что она сказала? Она пообещала возить меня в старой детской коляске. Мне было шесть лет! Конечно, после этого я ходил пешком – мне не хотелось, чтобы люди видели меня в детской коляске. Ходил школьный автобус, но я не знал, что могу на нем ездить: она не хотела, чтобы я это узнал, и прошло около двух лет, прежде чем я узнал, что могу ездить на нем, и я стал ездить. Когда она хотела меня наказать, она не била меня, ничего такого – она запирала меня на чердаке вместе с мебелью.

– Ладно, Клифф, – сказал Бёрден, взглянув на часы, – на сегодня хватит.

Уже после того, как молодой человек умолк и послушно встал, инспектор осознал, что произнес это так, как мог бы произнести психотерапевт: он заговорил в манере Сержа Олсона.

Вчера вечером Майкл ожидал от Клиффорда признания. Это доверительное поведение, эта беспрецедентная, открытая манера разговора, эти вызывающие тревогу упоминания прозвища матери, казалось, предвещали признание. Все время они стояли у самого края последнего откровения, последних правдивых слов, но этого не произошло, и Сандерс пустился в повествование о своем детстве, а это было последнее, что хотелось услышать Бёрдену. Но его рассказ принес один хороший результат: Майкл больше не чувствовал вины или неловкости. Дженни была не права, и Вексфорд был не прав. Возможно, Клиффорд и сумасшедший, вполне возможно, что он психопат, каким считал его Бёрден, но его не терроризируют и не доводят до крайности или до отчаяния. Парень стал разговорчивым, почти веселым, он владел собой, и казалось, как это ни странно, что он даже получает удовольствие от их беседы, и с нетерпением ждет продолжения.

Теперь это уже был вопрос времени, и инспектору хотелось бы обсудить все это с Вексфордом. Больше всего ему хотелось бы, чтобы шеф присутствовал при следующем разговоре с Клиффордом, сидел бы здесь за столом, слушал и иногда сам задавал вопросы. Бёрден больше не ощущал себя инквизитором или палачом, но он все равно чувствовал ответственность, которая тяжелым грузом лежала на его плечах.

Утром Шейла постаралась загладить вину.

– Сильвия хотела, чтобы я извинилась в суде, – сказала она. – Можете себе представить? Я должна публично взять назад свои обвинения, попросить прощения у шайки террористов, признать себя виновной и пообещать больше никогда так не делать.

– Она не это имела в виду, – вставила Дора.

– Думаю, именно это. В любом случае я не собираюсь извиняться ни перед кем, кроме вас с папой. Простите, что я устроила ссору в вашем… новом доме. Особенно учитывая то, что я некоторым образом ответственна за разрушение вашего старого дома.

Она поцеловала родителей на прощание и уехала к Нэду в Корэм-Филдз. Через полчаса после ее отъезда позвонила Сильвия и извинилась за то, что назвала «ненужной сценой». Может быть, ей можно заехать и объяснить, что она в действительности думает обо всей этой ситуации с проволочной оградой и Шейлой?

– Ладно, – ответил Вексфорд, – но только если ты привезешь мне все номера журнала «Ким», какие есть у тебя дома.

Прежде всего, сказала его старшая дочь, она не уверена, что у нее есть хоть один номер, но потом, когда отец заявил, что она похожа на мать и никогда ничего не выбрасывает, Сильвия ответила, что хранит их только ради узоров для вязания. Во второй половине дня она явилась со стопкой журналов, такой тяжелой, что их нельзя было принести из машины за один раз, и Вексфорду самому пришлось сделать два захода, чтобы внести их в дом. Журналов, охватывающих период примерно в четыре года, было больше двух сотен. Старший инспектор понимал, что ничто, кроме чувств Сильвии, не заставило бы ее открыться отцу в таком пристрастии к чтению журналов – к тому же низкопробных. Дора ничего не сказала, когда всю эту прессу принесли в маленькую гостиную, но на ее лице появилось выражение сдержанного отчаяния, когда дочь сложила из них стопку высотой с башню между книжным шкафом и телевизионным столиком.

Ее объяснение и нечто вроде манифеста ее взглядов на ядерную проблему и роль общественных деятелей в проявлении гражданского неповиновения и ненасильственных прямых акциях заняло много времени. Вексфорд слушал с сочувствием, так как знал, что он выслушал бы Шейлу, и, конечно, изо всех сил старался быть справедливым к той дочери, которую меньше любил. Даже когда он думал в таких терминах, то чувствовал себя низким и подлым. И если Сильвия действительно боялась, что его могут еще раз взорвать, если она действительно опасалась за него и его жизнь, он должен встать перед ней на колени в благодарность за то, что она так его любит. Поэтому Вексфорд сидел и слушал все ее речи, кивал в знак согласия или мягко возражал и постарался не выдать своего огромного облегчения и того, как у него подпрыгнуло сердце, когда раздался звонок в дверь и он, выглянув в окно, увидел у обочины машину Бёрдена. Странно, но старший инспектор совершенно забыл о том, что должен почувствовать неловкость.

Майкл привез с собой Дженни и малыша Марка. Если б у Сильвии были девочки – например, такая же парочка, как Мелани и Ханна Куинси, – они бы сразу же взяли двухлетнего малыша под свое крылышко, разговаривали бы с ним и играли под влиянием раннего материнского инстинкта. Но так как дети Сильвии были мальчиками, они просто смотрели на него со скучающим равнодушием, и когда их мать предложила им показать Марку их «Лего», ответили:

– А это обязательно?

– Я собирался пригласить тебя куда-нибудь выпить, – сказал Бёрден своему коллеге, – но Дженни говорит, что не допустит таких сексистских штучек.

Сильвия с энтузиазмом закивала.

– Совершенно верно! Я полностью согласна.

В старом доме Вексфорд отвел бы Майкла в столовую, но здесь столовая отсутствовала – имелся только уголок за узким столиком под названием «зона для еды». Однако на кухне, хоть и маленькой, стояли стол и два стула и как раз хватало места, чтобы посидеть вдвоем, если люди не слишком толстые и готовы держать локти прижатыми к бокам. Над этим помещением доминировал большой холодильник. Вексфорд достал две двухпинтовые банки пива «Эббот».

– Прости, Майкл… – начал было он, а Бёрден заговорил одновременно с ним:

– Послушай, я жалею, что наговорил тебе вчера…

Оба смущенно рассмеялись, и их охватило чувство неловкости.

– О, ради бога! – почти простонал Вексфорд. – Давай забудем об этом. Я никогда не считал, что у тебя психопатические наклонности, как я мог сказать такую глупость?

– Я тоже всерьез не думал, что этот несчастный случай заставил тебя потерять хватку… или что я там тогда сказал, – отозвался его коллега. – Почему мы говорим такие вещи? Они просто вылетают раньше, чем успеваешь подумать.

Они посмотрели друг на друга. Каждый держал в руке свою зеленую банку пива, и каждый отказался от стаканов, которые Вексфорд достал из буфета. Бёрден первым отвел взгляд, хотя они смотрели друг другу в глаза всего несколько секунд. Он опустил глаза, занялся открыванием банки, и произнес искренне, срывающимся голосом:

– Послушай, я хочу поговорить с тобой о Клиффорде Сандерсе. Хочу передать тебе все, что он мне рассказал, и послушать, что ты об этом думаешь. А потом хочу попросить тебя кое о чем, но, думаю, ты не согласишься.

– А ты попробуй.

– Допросить его вместе со мной, посидеть на одном из наших сеансов.

– На ваших… как ты сказал?

– Извини, я имел в виду допросы.

– Расскажи мне, о чем он тебе говорил.

– Я могу прокрутить тебе записи.

– Не сейчас. Просто расскажи мне.

– Он рассказывал о своем детстве, об этой своей странной матери. Все время называл ее Додо и смеялся. Мне не хочется считать его неуравновешенным – то есть мне не нравится мысль о том, что он избежит наказания на основании неполной ответственности, – но, думаю, придется с этим согласиться.

А потом Бёрден рассказал ему все, что произошло на вчерашнем вечернем допросе, подробно передавая слова Клиффорда.

– Я тебе там не нужен, – сказал Вексфорд. – Он замкнется, если я буду присутствовать.

– Но ты изменил свое мнение, правда? Ты согласен со мной, что он виновен?

– Нет, не согласен, Майкл. Совсем не согласен. Я только вижу, что твое убеждение в этом более обоснованно, чем я думал. У тебя нет оружия, которое можно связать с ним. Как бы ты себя ни обманывал, у тебя нет мотива, и, откровенно говоря, я не думаю даже, что у тебя есть возможность. Ты никогда этого не докажешь: у тебя нет никакой надежды, если ты не заставишь его признаться.

– Именно на это я надеюсь. Я собираюсь еще раз взяться за него в понедельник.

Когда все ушли, покой снизошел на маленький домик на Бэттл-Хилл, однако этот покой не сопровождался полной тишиной, потому что сквозь тонкие стены доносились звуки от соседей: щелчки выключателей, взрывы хохота из телевизора, топот детских ног, непонятный треск… Вексфорд уселся в кресло с новой книгой А. Н. Уилсон и погрузился в чтение, но тут зазвонил телефон.

Дора пошла к аппарату.

– Если кто-нибудь еще хочет приехать и извиниться, скажи им, что я совершенно свободен, – пробормотал ее муж.

Но звонила Шейла. Старший инспектор услышал, как жена произнесла ее имя, а потом уловил глубокую озабоченность и шок в ее голосе, и одним прыжком вскочил с кресла.

Супруга повернулась к нему, держа в руке телефонную трубку.

– С ней всё в порядке. Она не хотела, чтобы мы услышали об этом по телевизору. Письмо-бомба…

Вексфорд взял у нее трубку и услышал голос дочери:

– Оно лежало вместе с моей остальной почтой. Не знаю, почему, но мне не понравился его вид. Полицейские приехали мгновенно, увезли его, и я не знаю, что они с ним сделали, но оно взорвалось…

Шейла разрыдалась, и ее слов уже нельзя было разобрать; Вексфорд услышал мужской голос, который тихо утешал ее.