Часть первая
Паверти-бей, декабрь 1867 года
Вся деревня пребывала в ожидании грандиозной церемонии. Вождь Ране Канахау сидел на троне из пальмовых листьев и с довольным видом наблюдал за деятельной подготовкой к торжественному празднеству, посвященному старшей дочери. Он сам протянул тохунгата-моко, татуировщикам, око — украшенную деревянную шкатулку, в которой хранились красители из авхето и нгареху, передававшиеся из поколения в поколение. Моко ни с чем нельзя было спутать.
Татуировщики, двое пожилых мужчин, уже нанесли вождю знак власти на его лицо и бедро. Тот очень гордился неповторимыми узорами. По знаку моко каждый мог понять, что он не просто вождь, но великий правитель. Этот день был совершенно особенным. Как же Канахау хотелось иметь сына, которому он мог бы оставить трон! Но бог плодородия отказал вождю и его жене в исполнении этого желания. Подарил лишь двух дочерей. Теперь Канахау надеялся только на старшую дочь, которая не уступала юношам ни в охоте, ни в рыбалке. Если бы она не выглядела как девушка, Канахау мог бы подумать, что вырастил сына. Она казалась дикой и стремительной. Настоящая воительница. Вождь вспомнил о нападении врагов, случившемся несколько лет назад. Ахоранги тогда было одиннадцать, но она сражалась наравне с мужчинами. Он гордился ее храбростью, но теперь пришло время, и дочь должна исполнить свой женский долг. Сегодняшняя церемония посвящалась ее бракосочетанию.
Хеху, жених, с детских лет был другом Ахоранги. Хеху — сын одного из вождей, присягнувших на верность Канахау, — почти все время проводил с ней. Состязания между ними происходили легендарные! Они мерялись силами как братья, даже в традиционных боях с палками, когда мужчины сражались один на один. Хеху нравилась принцесса, и это не укрылось от отцовского глаза. Молодой человек был вне себя от радости, когда Канахау предложил ему взять в жены свою дочь в день татуировки. Ахоранги же, напротив, отреагировала на это вспышкой гнева. Она ни в коем случае не хотела становиться женой. Однако отец убедил ее, что свадьба — дело решенное. С того времени его дочь ходила по деревне с мрачным видом. Никто не отваживался говорить с ней, и Ахоранги не удостаивала своего друга Хеху даже взглядом. Вождю было жаль парня. Тот снова и снова искал близости с Ахоранги, но постоянно получал отпор.
Канахау глубоко вздохнул, когда его взгляд остановился на гордом и отстраненном лице старшей дочери. Он любил ее всем сердцем, намного больше, чем младшую на год Харакеке, упрямство которой тоже доставляло немало хлопот. Сможет ли Хеху совладать с таким диким нравом? Но еще больше, чем сопротивление дочери браку, вождя волновало ее отвращение к моко. Она молилась, чтобы ее лицо не покрыли символами их предков. Она бы еще согласилась нанести татуировки на ноги, тогда бы никто с первого взгляда не смог распознать ее высокое происхождение.
Но именно для того и наносятся татуировки! Моко должно было украсить ее подбородок.
«Я буду выглядеть как бородатый мужчина», — заявила она отцу. «Ты же всегда хотела выглядеть как парень», — ответил он, но дочь не могла смириться с предстоящим. И то, что она произнесла потом, не давало покоя Канахау даже сейчас, в этот праздничный момент, который отделял Ахоранги от торжественного посвящения. Она с вызовом спросила отца: «Почему у англичанок нет на лице моко?» Она не сомневалась, что пакеха в этом вопросе намного цивилизованнее маори. Ее слова ранили Канахау до глубины души. Он не видел, в чем белые превосходят его народ.
Канахау глубоко вздохнул и попытался расслабиться, откинувшись на спинку трона. Чего он боится? Ведь ничего не может произойти!
Молодые воины из племен Хеху и Канахау готовы были к хака — ритуальному танцу маори, с которого начиналось посвящение Ахоранги. Татуировщики уже раскладывали инструменты перед принцессой. Это были скребки, сделанные из костей альбатроса. Канахау с гордостью подумал, что вскоре нежная кожа его дочери покроется шрамами и огрубеет. Вождю не нравилась бархатная кожа женщин пакеха, он не понимал, как может нравиться такое светлое и гладкое лицо. Когда дочери нанесут знак принцессы маори, в будущем ей наверняка больше не придут в голову такие глупые сравнения. Так, во всяком случае, Канахау думал в тот миг.
Женщины хором затянули песню. Их голоса, заполнившие возвышенность, уносились далеко в море.
Канахау украдкой смахнул слезу из уголка глаза. Как сильно скучал он по жене, умершей почти год назад! Как бы она гордилась, если бы могла видеть, что ее буйную дочь обуздали и научили с уважением относиться к ритуалам предков! Если бы мать была жива, возможно, она поддержала бы Ахоранги и дочь не стала бы выходить замуж и наносить татуировки. А если бы все было по воле Канахау, этот день отпраздновали бы еще два года назад. Но его жена всегда заступалась за дочь и переубеждала мужа. Ихапера умоляла мужа, чтобы ритуал произошел после шестнадцатилетия дочери. Тем временем Ахоранги исполнилось семнадцать, и она казалась отцу зрелой, словно батат, который слишком долго лежал в кладовой.
Канахау захотел в последний раз взглянуть на чистое детское лицо. Дочь удивительно походила на мать. Когда он подумал об этом, то вспомнил, как в свое время резко отреагировал его отец на то, что сын решил жениться на «узколицей» — так он всю жизнь называл невестку. Канахау удивительно привлекали именно эти, нетипичные для маори черты лица. Но у Ихаперы была татуировка на подбородке, и жена носила ее с гордостью. Именно на подбородке тахунгата-моко будут делать татуировку его дочери.
Вдруг пение женщин прекратилось, раздались громкие крики. Канахау испуганно взглянул на дочь. Группа всадников прокладывала себе путь сквозь толпу визжащих женщин. Откуда взялись эти мужчины, знали лишь боги. Вождь все еще не до конца осознал происходящее. И только когда один из мужчин схватил его дочь Харакеке и взвалил на лошадь, Канахау понял: это нападение. Он слышал, что охочие до любви поселенцы воруют женщин-маори. Но как они осмелились напасть на его деревню, да еще в такой день?!
Канахау встал и подал знак воинам, которые ожидали своего часа, чтобы станцевать хака. Они должны были защититься от чужаков. С боевым кличем воины бросились на пакеха и повергли их в бегство. Разразившись проклятиями, те пустили лошадей галопом. Канахау тоже ринулся в суматоху боя и уже готов был настигнуть последнего из нападавших, как испуганный крик заставил его обернуться.
У вождя перехватило дыхание. Место, на котором только что сидела его любимая дочь Ахоранги, заполнилось облаком пыли, поднятой копытами лошади. Когда пыль рассеялась, вождь увидел пустой трон и издал пронзительный вопль.
Поезд в Нейпир, декабрь 1930 года
Вначале Ева зачарованно смотрела из окна вагона. Настолько девственного пейзажа она никогда прежде не видела. До вчерашнего дня она редко уезжала из Баденхайма, этого маленького пфальцского мирка с невысокими холмами и виноградниками, которые тянулись, сколько хватало глаз. Она всегда хотела когда-нибудь сбежать отсюда, но как быстро ее потаенные мечты могут воплотиться в жизнь, даже не подозревала.
Все случилось четыре месяца назад. Вряд ли она сможет вычеркнуть из памяти вечер, когда отец, сидя с ней при свечах, рассказывал о своем намерении. Она никогда не забудет, как мать восприняла новость об их скором отъезде. Ева привыкла, что мать иногда часами может сидеть в кресле и мрачно смотреть в одну точку. Но мать и не вскрикнула, узнав, что им со дня на день придется покинуть родину. Это очень удивило Еву.
Сама она едва могла скрыть восторг от предстоящего путешествия. Америка была чем-то большим, на что она даже не смела надеяться. Но вскоре ее радости пришел конец: отец хотел взять с собой лишь ее брата Ганса. Его душевнобольная жена и темпераментная дочка должны были отправиться в Новую Зеландию к какой-то кузине.
— Ваш билет, пожалуйста! — английская речь вырвала ее из воспоминаний.
Ева вздрогнула и начала искать билет, роясь в кармане. Она его купила на последние деньги, которые мать припасла ей для путешествия на корабле. Еву должны были встретить в Окленде. Но после того, как она в полном одиночестве прождала на набережной целый день, девушка решила позвонить тетке. По телефону ей сообщили, что нужно взять билет на поезд в Веллингтон, потом в Таумарунуи пересесть на поезд в направлении Нейпира. И уже там, в Нейпире, ее с вокзала заберут домой.
Голос тетки показался не очень дружелюбным. Хотя она написала отцу довольно милое письмо, сообщив, что с радостью примет пожить его жену и дочь на два года. На виноградниках много работы, и все будут рады любой помощи.
Видимо, теперь обстоятельства изменились, потому что о доме в городе не могло быть и речи.
— Вы спите, что ли? — услышала она голос проводника.
— Нет, вот мой билет! — поспешно ответила Ева на английском.
— Откуда вы?
Ева вздрогнула. Неужели слышно, что она приехала из Германии? Ведь она так прилежно училась! Все путешествие девушка сидела на кровати, уткнувшись в книги. Она ни в коем случае не хотела выглядеть на другом конце земли немой идиоткой.
— Я из Германии, — нерешительно ответила Ева.
Лицо проводника просияло.
— Именно это я и заподозрил. Я не совру, если скажу, что сразу понял: вы родом из Пфальца.
Ева тоже засветилась от радости. Она старательно закивала.
— Да, из Баденхайма!
Мужчина разгладил бороду.
— Не знаю такого города, но я здесь уже больше сорока лет. Я был еще ребенком, когда мы сюда переехали… — Он запнулся и внимательно взглянул на девушку. — Вас, что же, одну отправили путешествовать через весь мир?
— Нет, я ехала с матерью, но она умерла по дороге…
Слезы навернулись у нее на глаза, девушка не могла ничего с этим поделать. Все снова всплыло в памяти, будто она опять оказалась на корабле. «Она умерла!» — произнесла с сочувствием какая-то старая женщина, сидящая на соседней койке, когда Ева, словно безумная, трясла безжизненное тело матери.
Спустя мгновение девушка поняла, что старуха права. Но она просто не хотела в это верить. Ева бросилась в спальный отсек, чтобы позвать доктора Франке. Он тут же подошел вместе с ней к койке матери. Доктор Франке хорошо знал женщину, она добровольно вызвалась помогать ему во время сильнейшей эпидемии гриппа, разразившейся среди пассажиров корабля. Ева и ее мать неустанно ухаживали за больными. Конечно, они боялись, что тоже заразятся, но у них не было даже насморка. Тем временем эпидемия на борту прекратилась, унеся лишь несколько жизней.
Седой врач побледнел, когда склонился над Мартой Шиндлер.
— Ваша мать мертва, — заключил он после осмотра.
— Но ведь еще вчера она была совершенно здорова! У нее не было ни единого симптома ужасного гриппа. И на слабое сердце она не жаловалась. Этого не может быть! — отчаянно возражала Ева.
Доктор Франке подал Еве знак следовать за ним, их провожали любопытные взгляды остальных пассажирок.
Ева вышла из спального отсека, она все еще не осознавала, что произошло.
— Я удивился, когда обнаружил, что у нас украли веронал, но вот пустой пузырек. — Доктор поднял его вверх.
— Но где вы его нашли?
— Он лежал под одеялом вашей матери. Я только что обнаружил его во время осмотра. Крепитесь, ваша мать покончила с собой.
— Она уже когда-то пыталась, — едва слышно произнесла Ева. Отец рассказывал ей, что вскоре после родов у матери началась меланхолия.
Тем временем на лавку рядом с Евой присел проводник и обнял ее. Когда девушка поняла, что незнакомый мужчина пытается ее утешить, она громко всхлипнула.
Наконец она смогла расплакаться. Все время после того ужасного дня она была словно в оцепенении.
— Ну-ну, не нужно печалиться, — словно откуда-то издалека слышала она немецкую речь проводника, но ничего не могла поделать со слезами.
Так должно быть. Наконец-то она заплакала! Все удивлялись, почему она не плачет, когда капитан сбросил мешок с телом матери в море. Но Ева не могла плакать. Внутри у нее все будто окаменело.
И только когда Ева прильнула к незнакомому крупному мужчине-земляку, она осознала, что потеряла мать и оказалась в чужой стране совершенно одна.
«Я напишу отцу, чтобы он выслал мне денег на билет, тогда я скоро его увижу, — уговаривала она сама себя. — И не через два года, как планировалось».
«Через два года у меня будет достаточно денег, и мы сможем вновь обрабатывать склоны холмов и продавать вино», — так пообещал отец, но пока они не могли жить на запущенном участке, который когда-то был прибыльным виноградником.
После войны виноградник постепенно приходил в упадок. Во-первых, отец вернулся с войны, получив ранение, во-вторых, он слишком рано присоединился к сепаратистам «Гейнц-Орбис». Его мечтой был свободный Пфальц с поддержкой от Франции. Но население не слишком активно поддерживало это движение. Петер Шиндлер вовремя отрекся от сепаратистов, чтобы не поплатиться жизнью. Французским оккупантам он казался политически неблагонадежным, а от правительства земли Бавария не получал никакой помощи. Бургомистр не встал на сторону упрямца, «любителя французов» — так Петера Шиндлера называли в деревне.
В результате его вынудили сбыть виноградники. Петеру нечем стало кормить семью, но все же он отказывался продавать усадьбу. Вместо этого он заложил драгоценности, которые когда-то унаследовала его мать, и купил билеты в Америку и Новую Зеландию. И сумма была немаленькая, ведь при жизни его родителей виноградники Шиндлеров знавали лучшие времена.
Ева отвлеклась от своих мыслей, когда проводник поднялся, извинившись: нужно продолжать работу. Напоследок он поинтересовался, куда именно девушка направляется в Нейпир. Когда Ева назвала адрес по Камерон-роуд, тот присвистнул и объяснил, что на этой улице располагаются большие особняки викторианской эпохи. Там у людей есть деньги, добавил он, подмигнув.
Ева поблагодарила приветливого мужчину. Если бы он только знал, насколько ей безразлично, куда она едет! Ева все равно решила не оставаться там надолго. Она была одержима лишь одной мыслью: написать отцу письмо, а затем, как только он вышлет ей свой адрес, попроситься к нему.
«Если уж я это путешествие пережила, — думала она, — то и до Америки смогу добраться живой и здоровой».
Снаружи сияло солнце, и в вагоне становилось все теплее. Ева сняла темное шерстяное пальто, которое взяла с собой в путешествие. Отец купил его в Гамбурге. Там, в грязной ночлежке, семье пришлось ждать несколько дней, пока корабли не отчалят. Ева никогда не забудет, как они с матерью поднимались на борт огромного парохода, как брат и отец долго махали им, а потом затерялись в толпе на набережной, переполненной провожавшими. Всю первую ночь на громадном пароходе, перевозившем эмигрантов, Ева проплакала во сне, чтобы потом не проронить ни слезинки. До сегодняшнего дня.
Поезд тем временем следовал мимо гор и зеленых лугов. Горы были намного выше, чем на родине, а луга зеленее. Ева уткнулась носом в стекло. Даже солнечные лучи, которые пронизывали окружающий ландшафт, казались Еве теплее, чем в Баденхайме. Девушка ничего не хотела упустить, но вскоре на нее тяжким грузом навалилась усталость. Глаза закрылись, и голова медленно склонилась на грудь.
Нейпир, декабрь 1930 года
Ева проснулась оттого, что кто-то сильно тряс ее за плечо. Это был дружелюбный проводник.
— Скорее вставайте! Иначе вам придется вместе с нами ехать дальше до Хейстингса! — взволнованно воскликнул он и принялся вытаскивать чемодан Евы из багажной сетки.
Ева вскочила, схватила пальто и сумочку и бросилась за проводником. Как только она оказалась на платформе, поезд тронулся с места.
— Удачи вам на новой родине! — напоследок крикнул девушке проводник и помахал ей рукой.
У Евы был всего один чемодан, но такой тяжеленный, что она едва могла нести его. Когда девушка добралась до привокзальной площади, пот с нее уже лил в три ручья. Жара настигла ее еще в Окленде — в этом уголке на краю света в декабре было жарко, как летом. Она огляделась по сторонам в поисках такси, но на полуденной жаре никаких машин поблизости не было.
— Так вы можете долго простоять, — заметила проходившая мимо женщина. — В выходные здесь почти никто не ездит. Мужчины уходят на прогулку или рыбалку.
— А как же мне попасть на Камерон-роуд?
— Очень просто. Сверните налево, а потом все время прямо. Затем еще раз спросите. Надо будет подняться немного вверх, но вы же молодая! Здесь нет и двух километров. Самое большее — пятнадцать минут ходу.
Ева вдохнула поглубже и задумалась. Может, стоит позвонить тетке и попросить, чтобы кто-нибудь забрал ее с вокзала? Но в ушах девушки все еще звучал неприязненный тон предыдущего телефонного разговора. Судя по голосу, вряд ли можно было надеяться на радушный прием. Что скажет тетка, когда Ева явится на Камерон-роуд? Девушка решительно взяла чемодан и свернула налево, как сказала женщина. Дорога, казалось, займет целую вечность. Утешением мог служить лишь волшебный вид на море, открывавшийся по правую руку. Но радость Евы затмевала ноющая боль в руках. Она останавливалась каждые две минуты, чтобы поменять руку. Ее пальцы побелели как мел, потому что ручка чемодана давила и нарушала кровообращение.
Через некоторое время ей встретилась пожилая темнокожая женщина с черными курчавыми волосами, пронизанными седыми прядями. Может, заговорить с ней? Девушка остановилась в нерешительности и пристально посмотрела на женщину. Та, заметив ее взгляд, тоже остановилась и открыто спросила, почему Ева так смотрит на нее.
Ева почувствовала, что ее застали врасплох. Она, запинаясь, пыталась объяснить старухе, что приехала из Германии и пытается отыскать тетку, живущую на Камерон-роуд.
Улыбка засияла на лице женщины.
— Вы раньше никогда не видели маори, не так ли?
Ева покачала головой.
— Я жила в маленьком городке, пока отец не решился на эмиграцию. — Еве с трудом удавалось подбирать нужные английские слова. В школе она не учила английский, но после усердной зубрежки на корабле практически все понимала, хотя бегло говорить пока не могла. Она немного досадовала на это. Кроме того, девушку смущал тот факт, что она практически ничего не знает об этой стране. Будет ужасно, если ее сочтут невеждой, — недостаточное образование Ева считала своим слабым местом.
С каким удовольствием она бы поехала учиться в университет Майнца или Вормса, как Инга, ее подруга и дочь бургомистра! Но денег в семье не было, и Еве приходилось помогать по хозяйству. Кому-то же нужно готовить и убирать, когда мать неделями страдает меланхолией и смотрит в одну точку.
— А где твоя мать?
Ева испуганно взглянула на маори.
— Откуда вы знаете, что я должна была приехать с матерью?
Женщина рассмеялась:
— Потому что я сестра миссис Болд.
— Миссис Болд? Но я ехала к миссис Кларк.
— Это дочка миссис Болд.
— О, мой отец мне не рассказал, что миссис Кларк живет в доме с матерью, я очень удивлена. Я, собственно, ожидала, что приеду на виноградник, а не в город.
Лицо маори помрачнело.
— Могу себе представить, что там наплели вашему отцу! И миссис Кларк больше не миссис Кларк, потому что вновь вышла замуж. За некоего доктора Томаса. Так что теперь ее зовут миссис Томас.
— О, я думала… Ну конечно, я знала, что у дяди моего отца есть жена, иначе бы не было никакой миссис Кларк, то есть… кузины отца, в общем, не было бы миссис Томас. Мы, правда, думали, что она уже давно… — Ева, покраснев, запнулась — как раз вовремя, чтобы не наговорить лишнего.
— Говорите смело! Меня вы этим не шокируете. В какой-то мере вы правы. Она хоть и в добром здравии, но предпочитает помалкивать об этом. — Маори схватилась за чемодан Евы. — Ух ты, это чудище нам нужно втащить на гору? Почему вы не позвали Джоанну или Адриана?
— Я… Я не спрашивала, потому что по телефону ее голос показался мне недовольным.
Женщина маори снова громко рассмеялась.
— Ну, тогда вам стоит познакомиться с хозяйкой дома лично.
«Это прозвучало не очень ободряюще», — подумала Ева, схватившись за ручку чемодана. Вдвоем его тащить было значительно легче.
— Кто такой Адриан? — спросила Ева после того, как они немного прошли вверх.
— Внук Люси, сын Джоанны, то есть миссис Томас, и мистера Джона Кларка. Джон был славным малым, но уж очень слабым для этого мира. Адриан — мой крестник. Отец его, к сожалению, умер слишком рано.
— А сколько ему лет? Я имею в виду Адриана.
— Двадцать исполнилось. Он отличный парень, был бы фантастическим виноделом, если бы все не пошло прахом. Теперь его больше интересуют старые дома…
Ева слушала маори краем уха. Она удивленно разглядывала дома, показавшиеся впереди. Девушка слишком мало знала о стране и о людях, живущих здесь, но этот архитектурный стиль был ей знаком до мельчайших деталей. Чем ближе они подходили, тем роскошнее выглядели строения. Деньги Ева зарабатывала с младых ногтей и сейчас очень жалела, что незадолго перед отъездом пришлось отдать книгу об архитектуре викторианской эпохи. Так решил отец: он предпочел продать все ценные вещи, чтобы насобирать больше денег на дорогу.
— Мы пришли! Или вы спите с открытыми глазами?
— Простите, нет, меня просто впечатлили дома. Я люблю этот стиль, хотя он старомодный. Но у всего этого есть шарм. Взгляните только на эти изукрашенные фронтоны…
— Адриан точно обрадуется. Он ни о чем больше не говорит, как о старых домах. Вы правы. Можно что угодно говорить о пакеха, но они уже жили в красивых домах, когда у нас были хижины без окон.
— Пакеха? Кто это?
— Вы, например. Вы — одна из пакеха. Белая. Мы так называли первых белых переселенцев, а со временем это слово прочно вошло в обиход…
Маори умолкла, когда внезапно распахнулась дверь и к ним поспешил молодой черноволосый человек.
— Тетя Ха, она ждет тебя с таким нетерпением! — радостно воскликнул он. — Она ничего не может поделать с суматохой в доме. Ты же знаешь, медицинскому искусству врачей она не доверяет. Она позволяет лечить себя только тебе…
Молодой человек запнулся, заметив наконец Еву. Взглянув на ее чемодан, он лукаво произнес:
— А вы, наверное, та самая неизвестная кузина, из-за которой мне пришлось лишиться комнаты. В таком случае мне будет не так больно осознавать, что я расстаюсь со своим независимым царством в конце коридора. — И протянул Еве руку: — Меня зовут Адриан.
Ева слегка покраснела от волнения. Она и не подозревала, что молодые люди могут быть такими милыми. В Баденхайме за ней ухаживали многие мужчины, но ни один деревенский парень не вызывал в ней интереса. И ни у кого не было таких манер и такой располагающей улыбки.
Его рукопожатие оказалось приятно крепким.
— Да, я та самая кузина из Германии, но я не претендую на вашу комнату. Я думаю, мы могли бы поменяться.
— Пойдемте, давайте ваш чемодан. Надеюсь, в этом гиганте есть несколько летних платьев. Или вы в нем спрятали вашу матушку? Если я правильно помню, мы ведь ждем вас обеих.
Ева прикусила губу, чтобы не заплакать. Но потом все же ответила:
— Моя мать умерла по дороге. — Ее голос звучал сдавленно.
— Но почему вы сразу не сообщили об этом, дитя мое? — заметила тетушка Ха, тронутая до глубины души.
— Простите мою глупую шутку. Подозреваю, ваша мать стала жертвой гриппа. Об этом даже в газетах писали. На вашем корабле разразилась настоящая эпидемия.
Ева предпочла промолчать о том, что Марта даже не кашляла, а свела счеты с жизнью с помощью веронала из медпункта.
— Что ж тут поделаешь, — вздохнув, сказала девушка. — Моя мать еще до путешествия сильно болела.
— Для начала вам нужно перекусить, выпить и поспать. — В голосе Адриана звучала обеспокоенность.
Ева еще никогда в жизни не испытывала подобного: мужчина заботится о ней! Дома, в Германии, девушка все время сама старалась хлопотать об отце и брате.
Ева прошла в дом вслед за Адрианом и тетушкой Ха. Девушка удивленно озиралась по сторонам. Не только здание было построено в викторианском стиле, вся мебель внутри тоже соответствовала эпохе.
— Бабушка питает страсть к предметам викторианской эпохи, — с улыбкой заметил Адриан.
— Я зайду к ней на минутку, иначе она рассердится. — Тетушка Ха поспешила к лестнице, ведущей наверх.
— Ее на самом деле зовут Ха? — спросила Ева, когда ее шаги стихли.
Адриан улыбнулся.
— Ее настоящее имя Харакеке, но я смело его сокращаю. Маори любят всевозможные скороговорки. Есть тут поблизости гора. Я намеренно выучил ее название: Тауматавхакатангихангакоауауотаматеатурипукакапикимаунгахоронукупокаивхенуакитанатаху.
— И что это означает?
— Выступ горы, где таматеа, мужчина с большими коленями, поскользнулся, взобрался и поглотил гору, потом ехал по земле и играл для своей любимой на флейте.
Адриан дружелюбно взглянул на Еву.
— Как хорошо, что вы снова улыбаетесь! Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Лучше всего будет, если вы прямо сейчас ляжете и поспите. Я разбужу вас к ужину.
Ева последовала за ним, удивленно рассматривая обои и мебель в коридоре. Все было настолько прелестно старомодным, что складывалось впечатление, будто они оказались в той эпохе. Ева была в восторге. Она с нетерпением ждала возможности познакомиться с женщиной, которая собрала здесь все в единый стилистический ансамбль. Но почему ей никто не рассказал об этом доме и о бабушке?
— Может быть, вы объясните, почему мои отец и мать говорили, что я приеду на виноградник? — спросила Ева, когда они наконец дошли до двери и поставили чемодан на пол.
Лицо Адриана помрачнело. Ева заметила это даже в тусклом освещении коридора.
— После самоубийства отца мать быстро распрощалась с участком, — резко ответил он. — Это случилось всего несколько месяцев назад. Возможно, у нее просто не было случая написать вашему отцу, что появился новый супруг.
Адриан явно был недоволен решением матери: это четко прослеживалось в резкой интонации и манере общения.
Ева несколько раз глубоко вдохнула.
— Моя мать свела счеты с жизнью, наглотавшись снотворного, — призналась девушка. — Она страдала меланхолией.
— Мой отец застрелился. Он был веселым человеком, но не смог справиться с тем, что виноградник — дело всей его жизни — стал превращаться в руины, а жена не нашла ничего лучшего, как при первых же трудностях… — Адриан внезапно замолчал, распахнув дверь в комнату.
— Это ваше царство. Надеюсь, вам понравится!
Еву смутил столь резкий поворот в их разговоре, но потом все ее внимание привлекла обстановка комнаты. На ее лице отразилось восхищение.
— Это настоящий диван «честерфилд»? — спросила Ева и благоговейно коснулась обивки.
— Все подлинное! — ответил Адриан, не скрывая гордости.
— Эту комнату тоже обставила бабушка?
— Нет. Для нее все это показалось бы слишком современным. Это моя мебель. После окончания школы я работал у одного архитектора, а в феврале собираюсь в академию в Веллингтоне. Там преподает ученик Фрэнка Ллойда Райта, мне нравится его стиль, но пока я не могу построить себе такой дом…
— Это так увлекательно, когда архитектура органично сочетается с человеческими потребностями, — заметила Ева, вырвав его из мечтательного состояния.
— Вы знаете, кто такой Фрэнк Ллойд Райт? — удивленно спросил Адриан.
— Да, иначе как бы я говорила на эту тему, — ответила Ева резче, чем намеревалась.
Этот юноша вел себя так, словно изучение архитектуры для него — это нечто совершенно само собой разумеющееся. Если бы он знал, что именно этим мечтала заниматься Ева! И как же ей хотелось, чтобы хотя бы одно ее желание исполнилось!
— Не смотрите на меня так, будто вы сомневаетесь в этом. Я тратила все свои деньги на книги по архитектуре!
Адриан смущенно взглянул на девушку.
— Что я вам такого сделал? Вы на меня злитесь?
— Нет, просто я очень устала, — ответила Ева, задаваясь вопросом, как бы поступил Адриан, узнав о мыслях в ее голове. «Я завидую, что ему будет преподавать ученик самого Фрэнка Ллойда Райта».
Девушка взглянула в большое зеркало, стоявшее в коридоре. Вид у нее был очень напряженный. Еве казалось, что она похожа на свою старую учительницу.
— Большое спасибо за все. Вы очень помогли мне на первых порах, — твердо добавила Ева.
— У тебя очень хороший английский, — произнес он по-немецки. — Думаю, мы можем перейти на «ты». В конце концов, ты ведь кузина. Какое у нас, кстати, родство?
Ева вздохнула. Хотя отец рассказывал ей об этом, восстановить в памяти все родственные связи было не так-то просто.
— Если я все правильно поняла, наши дедушки были братьями. Твой в молодые годы переехал в Новую Зеландию, а мой, старший, остался на винограднике в Пфальце. Мой дед тогда наверняка считал брата сумасшедшим, ведь тот вбил себе в голову, что там можно выращивать виноград.
— Да, мой дед был настоящим борцом, он добился всего, чего хотел. Вырастил в Хокс-бей первый виноградник, приносящий доход. Скажи, а как вы вообще связались с моей матерью? Вы в одном конце света, она в другом…
— Я этого тоже точно не знаю, — задумчиво произнесла Ева. — Я думаю, твоя мать написала моему отцу письмо, в котором просила, чтобы тот выслал ей половину драгоценностей, доставшихся ему по наследству от их общей бабки. Вероятно, существовало завещание, в котором почтенная дама упомянула и потомков младшего сына. Я не знаю, почему он не написал сам, а предоставил это своей дочери.
— Возможно, это случилось уже после смерти деда, — сказал Адриан. — К сожалению, я об этом ничего не знаю. Когда дед внезапно умер, я еще не появился на свет.
— Как бы там ни было, после этого мой отец и твоя мать, кузен и кузина, иногда переписывались и высказывали свои мысли насчет вина. А когда наш виноградник в Баденхайме уже невозможно было содержать, мой отец принял решение отправиться вместе с моим братом в Калифорнию на поиски работы. Я и мать только помешали бы им. Поэтому мы должны были приехать на виноградник к твоей матери… — Ева запнулась. — Но раз у нее финансовые трудности, я, конечно, не стану вас долго обременять и сидеть на шее. Как только отец вышлет мне деньги на билет в Америку, я тут же выметусь!
— Ах, не беспокойся насчет матери. Ее новый супруг при деньгах, а она сама ждет не дождется, когда наконец унаследует дом и состояние бабушки Люси.
Ева не стала спрашивать, почему Адриан так нелестно отзывается о своей матери. Такие слова уже во второй раз проскользнули в их разговоре. Но девушка не хотела выглядеть слишком любопытной. Кроме того, ей нужно было хорошенько обдумать всю информацию, которую она получила за последнее время. Каким-то образом судьба Адриана походила на ее собственную. Может быть, она чувствовала странную близость, потому что они являлись хоть и дальними, но все же родственниками?
— Тогда приятно отдохнуть и сладких снов. Надеюсь, ты помнишь, что первый сон на новом месте всегда сбывается.
После того как Адриан закрыл за собой дверь, Ева осмотрела мебель внимательнее. Нельзя не согласиться, что этот парень действительно обладал недурным вкусом. Потом Ева открыла окно и выглянула в сад. Здесь цвели растения, которых она до этого никогда не видела. Откуда-то доносились голоса птиц. И вдруг Ева услышала женский голос, отдающий распоряжения:
— Принесите мне на улицу чай и несколько тех кексов!
Женщина в костюме и шляпе вышла на деревянную веранду, которая находилась сразу под комнатой Евы. Девушка затаила дыхание, увидев красивую даму. У женщины были светлые волосы, безупречно белая кожа, узкое лицо, идеальный нос и чувственные губы. Глаза, насколько смогла рассмотреть Ева, были зеленого цвета. С первого взгляда она решила, что это сестра Адриана, потому что та выглядела очень молодо, к тому же была на него похожа. И только позже она сообразила, что дама в возрасте. Вероятно, она разменяла пятый десяток.
Тут Ева услышала другой голос, который донесся из дома:
— Ты же не думаешь, что я буду беседовать с деревенщиной? Моим друзьям не нравятся немцы. При всем желании я не могу таскать ее везде с собой. А тем паче сейчас, перед Рождеством. Уже пришла целая гора приглашений. Пожалуйста, не расстраивай меня, не заставляй с ней разговаривать.
Ева в испуге отступила от окна: ее могли обнаружить. Девушка ни на секунду не сомневалась, что речь шла о ней. Но любопытство взяло верх. Ева хотела увидеть лицо визгливой дамы. Внешность девушки, которая, очевидно, была дочкой красивой дамы, не шла ни в какое сравнение с красотой матери. Эту юную блондинку с круглым лицом, вздернутым носом и веснушками в Германии назвали бы симпатичной, но рядом с матерью она выглядела как крестьянская лошадь рядом с чистокровной кобылой. Еве стало слегка стыдно за такое сравнение, но в голову не пришло ничего лучше. Конечно, все это было спровоцировано отвращением к молодой ровеснице. И как ей в голову пришло назвать Еву деревенщиной? Может, Еве просто не хватило знания английского, чтобы правильно перевести?
Ева быстро отошла от окна, когда мать с дочкой устроились на веранде выпить чаю.
Ева достала словарь и получила подтверждение того, о чем догадывалась. Слово «сlod» действительно означало что-то вроде «деревенщины».
Ева легла на кровать и сжала кулаки. Когда девушка проснулась, руки были разжаты, на душе было радостно. Ева тут же вспомнила свой сон: она бродила с симпатичным молодым человеком по викторианской вилле!
Нейпир, декабрь 1930 года
Ева уже давно проснулась, когда в дверь ее комнаты постучали. Она рылась в чемодане, пытаясь отыскать подходящее летнее платье. Впрочем, у нее было лишь одно красивое платье.
Адриан осторожно просунул голову внутрь и осведомился:
— Ты готова?
Ева кивнула и прошла за ним по бесконечно длинному коридору вниз, в столовую. Девушка немного смутилась, когда на нее внезапно уставились сразу три пары глаз. Все смотрели внимательно, но тем не менее по-разному. Мать Адриана и седой полноватый пожилой мужчина не выказывали ничего, кроме любопытства. А вот дочка скривилась в пренебрежительной гримасе.
— Это наша кузина из Германии, Ева Шиндлер, — произнес твердым голосом Адриан.
Мать поднялась со стула и протянула руку. «Она красивая, но холодная», — подумала Ева, приветствуя тетку. Досадно только, что у Евы из головы вылетело ее имя. Как же теперь с ней заговорить?! Пока девушка лихорадочно старалась вспомнить имя, тетка спросила о ее матери. Но прежде чем ответить, девушке непременно нужно было вспомнить имя. Ведь женщина-маори упоминала его по дороге…
— А где же твоя мать? — нетерпеливо повторила вопрос тетка и внимательно осмотрела Еву с головы до ног. — Ах, она, наверное, совсем не говорит по-английски, поэтому и не отвечает, — добавила она.
— Она умерла во время плавания, — быстро вмешался Адриан. — Было бы прелестно, если бы и ты, дорогая Береника, поприветствовала кузину. Теперь она у нас будет жить долго.
«Надеюсь, что не так уж и долго», — подумала Ева, интуитивно чувствуя, что в этом доме она не станет желанной гостьей. В доме, куда ее никто не приглашал.
— Я надеюсь, что смогу быть чем-нибудь полезной, отец говорил, что вам на винограднике будут кстати любые рабочие руки. Но я могу и здесь чем-нибудь помочь. Дóма мне приходилось вести все хозяйство… — Ева замолчала, заметив, что на самом деле никому это неинтересно.
Лишь тетка немного удивилась тому, что гостья все же говорит по-английски.
— Тогда можешь начать прямо с моей комнаты. Там нужно срочно прибраться, — бросила Береника с насмешкой.
— Сестрица, придержи свой нахальный язык. Ева — наша гостья, да будет тебе это известно. И она ни в коем случае не станет убираться в наших комнатах!
— Адриан, присядь же наконец, чтобы мы смогли приступить к трапезе, — проворчал пожилой господин.
Береника показала брату язык, но за столом никто не обратил на это внимания. «У нас за столом такого никогда бы не позволили», — удивленно подумала Ева о манерах хозяйской дочки.
Едва девушка села на свое место, как к ней вежливо обратилась тетка:
— Это очень мило, что ты предлагаешь нам помощь. Мы подумаем, чем ты можешь быть полезной. На винограднике ты бы могла помочь при сборе урожая, но теперь это неактуально.
— Я, наверное, знаю чем, — вмешался Адриан. — Мне ведь, прежде чем отправиться в Веллингтон, нужно поехать в Мини на «Болд Вайнери», чтобы ты, мама, смогла продать участок, не так ли?
— Да, я бы этого хотела, если мой сын непременно желает стать архитектором.
— Так вот, мне нужен толковый помощник, который бы интересовался домами и имел хороший вкус.
На эти слова отреагировала лишь Береника.
— Наша немецкая кузина и вкус! — воскликнула она с блеющим смехом. — Ты, наверное, шутишь! Только взгляни на ткань ее платья. Шерсть летом! Кто такое носит?!
— Береника, пожалуйста! В Германии сейчас зима. Угадать погоду невозможно. Лучше всего, если ты подаришь ей свои поношенные летние платья, которые мы все равно хотели отдать нуждающимся, — деловито вмешалась тетушка. — Мы обязательно подыщем тебе занятие. Ты умеешь готовить?
Ева кивнула.
— Возможно, на этом и остановимся. Наша повариха беременна и вот-вот разродится.
Ева бросила взгляд на Адриана, который сидел напротив нее. Он побагровел от злости и был готов резко возразить матери. Но Ева этого не хотела. Она подала ему знак молчать. Не стоило усугублять и без того накаленную атмосферу в комнате. И не стоило злоупотреблять расположением Адриана. Ева твердо решила: как только придет первое письмо от отца, она будет умолять его выслать деньги на билет до Америки. Здесь девушка не хотела оставаться ни на один день дольше, чем потребуется. Береника оказалась невоспитанной и вздорной, а ее мать, хотя и старалась, но тоже была бестактна. «Она сама не понимает этого, даже когда говорит о платьях для нуждающихся», — подумала Ева, тоскуя по домашнему очагу и вспоминая немногие моменты, когда ее мама пребывала в добром здравии…
— Где же твоя мать, Джоанна? — спросил пожилой мужчина, когда воцарилась тишина.
«Джоанна, ну конечно, ее зовут тетя Джоанна», — пронеслось в голове у Евы.
— Бабушка просила извинить ее, — ответил Адриан. — Они вместе с тетушкой Ха поехали на обед в отель «Масоник».
— Ну, значит, дела у нашей пожилой дамы идут отменно. Она чаще питается в заведениях, а не дома, — иронично заметил пожилой господин.
Ева предположила, что он и есть новый муж тети Джоанны. Возможно, это был его дом, куда семья переехала после банкротства «Болд Вайньярд Эстейт».
По тому, как Адриан наморщил лоб, нетрудно было догадаться, что он готов был вот-вот поскандалить. Вдруг он громко ударил кулаком по столу рядом со своей тарелкой.
— Дорогой доктор Томас, наверное, вы все еще помните, что этот дом пока что принадлежит моей бабушке и что она может позволить себе выходить с сестрой, когда ей вздумается, и так часто, как она того пожелает.
— Адриан! Прекрати провоцировать Бертрама, — одернула тетя Джоанна сына. — Конечно, мы могли бы после свадьбы переехать в собственный дом, но этот просто больше и красивее. К тому же он все равно когда-нибудь достанется мне!
— Твоя мать прекрасно себя чувствует! — ответил Адриан дрожащим от гнева голосом. — Она здоровее, чем вам бы хотелось!
— Молодой человек! Хватит! — прорычал доктор Томас.
Ева, исподволь наблюдавшая за членами семьи, спрашивала себя, не в террариум ли она угодила. Причем симпатии девушки однозначно были на стороне Адриана и бабушки, а не на стороне тетки Джоанны и ее мужа. Этого она не могла скрыть. И уж тем более не на стороне Береники, которая тут же не преминула вставить:
— Тебе бы лучше не вмешиваться, мой любимый братец! Ты еще перед смертью отца переехал к бабушке, а на винограднике, приносящем лишь убыток, появлялся наскоками. И ты ждешь от нас с мамой чего-то решительного? Рассчитываешь, что мы въедем в маленький отцовский домик? Кроме того, доктору там трудно практиковать. Слишком мало места. — Береника намеренно употребила слово «отцовский», и было явно видно, что Адриану противно, когда сестра называла доктора «отцом».
— Хватит! — строго прикрикнула тетя Джоанна. — Мы не одни за столом. А то у Евы сложится впечатление, что нашу семью вообще невозможно терпеть. Что подумает мой дорогой кузен Петер, когда Ева в следующем письме расскажет о наших отношениях? — Она улыбнулась Еве, но это не помогло. Улыбка была наигранной, и девушка почувствовала это сразу.
— Ах, пока я не забыла, для тебя же есть почта! — С этими словами тетушка вскочила из-за стола и поспешила к буфету.
Сердце Евы замерло, кода ей вручили письмо. Без сомнения, это был отцовский почерк. Она прижала листок к груди и глубоко вздохнула. Она напишет ответ сегодня же вечером и попросит денег.
— Ты совсем ничего не ешь. Тебе не нравится? — Этим вопросом тетушка Джоанна вернула Еву к действительности.
— Наверняка она сидит на диете. Такой тощей не будешь, если питаться нормально, — едко заметила Береника.
— Отнюдь, дорогая сестрица, у людей, которые правильно питаются, нормальная фигура, как у Евы. А девушки, которые целый день лакомятся сладким, запросто могут обеспечить себе пару лишних размеров…
— Ты, ты… — Береника вскочила и готова была наброситься на брата.
Мать одернула ее в последний момент.
— Это так подло! — воскликнула Береника.
— Нет-нет, мне это совершенно не мешает, — бросил Адриан сквозь зубы. — Я люблю тебя такой, какая ты есть, дорогуша. По крайней мере внешне. Но вот от оскорбительного поведения по отношению к другим людям лучше отказаться. Это мне не нравится. Я думаю, что мое мнение разделят все холостые мужчины Нейпира, и прежде всего папенькин сынок! — Слово «папенькин» он произнес шутливо.
— Закончим на этом. Оставь Даниэля в покое! Ему нравится твоя сестра! — вмешался отчим Адриана.
— Когда он гостил у нас на прошлое Рождество, моя сестрица показала себя с наилучшей стороны! Наверное, ей было тяжело скрывать от Даниэля, какое она корыстное отродье.
— Прекрати наконец скандалить! — пронзительно крикнула тетка Джоанна.
Еве стало жаль Адриана. Но она уже знала, что он тоже вскоре покинет этот ужасный дом, если в феврале поедет в академию в Веллингтон, где начнется новый семестр.
Адриан вдруг так резко вскочил со стула, что тот с грохотом опрокинулся.
— Я знаю, почему Даниэль так редко приезжает домой из Веллингтона. Ему не по себе в новой семейке. Точно так же, как и мне! — крикнул он и вышел из столовой, хлопнув дверью.
После этого за столом воцарилось гнетущее молчание. Еве показалось, что прошла целая вечность, прежде чем обитатели дома встали из-за стола и тетушка Джоанна пожелала всем «спокойной ночи». Ее муж промямлил в бороду что-то невнятное, а Береника лишь поджала губы. Когда Ева уже подошла к двери, она четко и ясно услышала голос хозяйской дочери:
— Он так себя ведет, чтобы показаться перед этой!.. Я вообще не понимаю, что она здесь делает! Словно у нас без нее забот мало. Теперь еще и чужие люди у нас будут столоваться.
Ева боролась с желанием повернуться и высказать все в лицо этой неприятной особе, но не решилась. Она не хотела даже мысли допускать, что они состоят в каком-то родстве. Вместо этого Ева ушла из столовой, будто ничего не произошло. Следуя по длинному коридору в свою комнату, девушка размышляла о том, не написать ли отцу о своих впечатлениях о семье Болд-Кларк-Томасов за несколько часов пребывания у них.
Перед дверью своей комнаты она ненадолго остановилась. В этой части дома царила мирная тишина, и Ева поняла, почему Адриан сожалел о вынужденном переезде из своего «маленького королевства».
Нейпир, декабрь 1930 года
Харакеке и Люси сидели на своем обычном месте у окна. Отсюда открывался вид до самой береговой линии. Но они едва ли замечали окружающую красоту, потому что, собираясь вместе, всегда болтали наперебой.
Обе пожилые дамы были известны всему городу и считались одними из немногих местных зажиточных маори, которые вышли замуж за уважаемых граждан города Нейпира. Поэтому и называли их почтительно: миссис Болд и миссис Дорсон. Правда, Люси постоянно вызывала недоумение горожан, а о Харакеке в Нейпире раньше только и судачили. И хотя страсти скандала, главным действующим лицом которого была Люси, уже давно канули в лету, тем не менее дурная слава прилипла к ней, как смола дерева каури.
Впрочем, сестрам больше мешали не сплетни за их спинами, а тот факт, что они были единственными маори среди пакеха, которые тут обедали. Но и об этом они забывали в непрекращающемся потоке разговора.
— Ну, расскажи уже про девушку. Ты ей наверняка сразу понравилась.
Харакеке с удовольствием раскурила сигарету и выдохнула завивающиеся струйки дыма через нос. Люси понимала, что сестра хочет испытать ее ожидание, но не спеша и подчеркнуто спокойно откинулась на спинку кресла.
— Она, конечно, очень красива, о чем сама не догадывается. И это хорошо. Она настоящая красавица. У нее густые, пшеничного цвета волосы, лицо, как у Мадонны в твоей церкви, и зеленые глаза, — восторгалась Харакеке. — Только ее английский… как бы помягче сказать… оставляет желать лучшего.
Люси рассмеялась.
— Тогда она, к сожалению, не подходит для моих замыслов.
— Нет-нет, тебе просто нужно будет подождать. И ты сможешь одновременно помогать ей и улучшать ее знание языка. Я думаю, она не только хороша собой, но и умна. И у нее отличное чувство языка. Нужен лишь правильный учитель.
— Не знаю. Я все-таки рассчитывала на человека, который идеально владеет английским. Не станет совать нос в мои дела, а будет заниматься лишь работой. В конце концов, я ведь собираюсь открыть кое-что из своей биографии. Этот человек должен пообещать мне, что не разболтает никому другому.
— Тогда для этого подходит лишь один человек.
Люси оторопело посмотрела на сестру.
Харакеке рассмеялась:
— Ну, я… В конце концов, я-то знаю все твои темные тайны. Кто лучше меня смог бы обрисовать историю твоей жизни?
— Ты? Да, это… это был бы идеальный вариант. Конечно, только если бы… Такие трудности… Я имею в виду глаза. Ты… ты же не можешь даже газету прочесть без лупы, — пролепетала Люси.
— Сестрица, да что с тобой случилось? Разумеется, именно это и помешало бы, но, кажется, ты и не особо заинтересована в моей помощи. Неужели ты что-то скрываешь? — Харакеке в шутку пригрозила сестре пальцем.
— Ах, ну что ты такое выдумываешь! — фыркнула Люси и быстро продолжила: — Конечно, я могла бы надиктовать и Адриану. Он наверняка справился бы, впрочем, я намеренно не хочу находиться рядом, когда он обо всем узнает.
— Ты действительно хочешь обо всем ему рассказать? — Харакеке прикурила еще одну сигарету.
— Все! Он должен получить уже готовую историю, и лучше всего, когда я уже умру.
— Давай только без патетики, дорогая, — рассмеялась Харакеке. — Если уж ты так стараешься, то должна дать парню шанс поговорить с тобой после того, как он прочтет твою историю… — Вздохнув, она перебила сама себя: — Я уже давно все ему рассказала.
— Знаю, знаю, — проворчала Люси. — Ты, как всегда, лучше всех информирована. Если бы моя жизнь принадлежала тебе, то наверняка сегодня все было бы намного лучше!
— Не стоит так язвительно говорить об этом. Я думаю, правда в свое время могла бы положительно отразиться на наших характерах. Но почему ты хочешь рассказать Адриану о том, с какой ложью тебе пришлось жить всю жизнь? — Харакеке выпустила дым вверх.
— Потому что у него есть право знать о своих корнях.
— Тогда тебе нужно сделать такой же подарок и Беренике.
— Что изменится, если она узнает, как все тогда случилось на самом деле? Она только еще сильнее настроится против меня.
Харакеке взяла сестру за руку и крепко сжала.
— То, что для тебя было обычным делом, пакеха считали высокомерием и оскорблением. И я в то время тоже не была в восторге от этого, как ты помнишь. Ни от того, ни от другого. Но ты ведь немного чувствуешь вину и за собой: ты так избаловала этого ребенка…
— Но тебе ведь известно почему, — вздохнула Люси.
— Да, известно. И все же я еще тогда сомневалась, нужен ли тебе этот ребенок. Джоанна всю свою жизнь думала, что мир вокруг нее сотворен для того, чтобы угадывать ее желания по одному взгляду.
— Я знаю, что ты, конечно, права, но теперь уже ничего не изменить. Я не могу подступиться к Джоанне. Все, что я ей говорю, влетает в одно ухо и вылетает в другое. Мне кажется, она бы не расстроилась, если бы я умерла и развязала ей руки. Тогда бы она смогла обустроить этот дом так, как ей нравится.
— Нет, ты не доставишь ей такого удовольствия! Может, тебе стоит переехать ко мне? Дом, конечно, меньше, да и хозяйство у меня не отвечает твоим запросам, но ты хоть отдохнешь наконец от Джоанны, Береники и этого надутого доктора. Я никогда не смогу понять, что она нашла в этом парне!
— Не забывай, он знает ее тайну! И, очевидно, со своей стороны он тоже ее очень любит. Во всяком случае, так когда-то было! Сейчас он несколько скучает! Я думаю, Джоанна чувствует себя с ним в относительной безопасности.
Люси отмахнулась:
— Ах, давай больше не будем ворошить прошлое! Честно говоря, мне хотелось бы наконец-то избавиться от него. Поэтому мне нужно как можно скорее посадить ее за бумаги. И потом я больше не захочу ничего слушать об этом!
— Я думаю, эта восхитительная немка была бы самой верной кандидатурой. Она ничем не обременена, не знает близко никого из участников, беспристрастна. Ты должна быстро принять решение. Но почитать-то эту историю я смогу, когда она будет готова, а?
Люси слегка вздрогнула, но сестра этого не заметила.
— Конечно! — соврала она в надежде, что Харакеке вскоре снова об этом забудет. — Хорошо-хорошо, я приглашу девушку в свою комнату, чтобы самой составить впечатление. Судя по тому, как ты ее описываешь, она не может быть отвратительной, — быстро добавила Люси и испытующе взглянула на сестру, но та, очевидно, не заметила, в какой ужас повергла Люси ее просьба прочитать историю. Она не могла сказать, что это совершенно невозможно, потому что Люси собиралась открыть тайну, о которой даже Харакеке никогда не должна была узнать…
Люси исподволь наблюдала за сестрой. «Более разными, чем мы есть сейчас, стать уже невозможно», — подумала Люси. Даже внешне. Харакеке очень походила на отца, и по ней сразу можно было сказать, что она маори, а вот Люси обычно принимали за хорошо загоревшую пакеха. Она пошла в мать, в племени которой все выглядели мельче, чем обычные маори. Люси всегда старалась быть настоящей дамой, а Харакеке вела себя грубовато. Она отказывалась носить платья пакеха, в отличие от сестры, которая обычно следила за модой.
«Она мне никогда не простит моего имени пакеха», — пронеслось в голове Люси, когда Харакеке заказала еще виски. Но и в этом отношении они были чрезвычайно разными: Харакеке хорошо переносила алкоголь, а Люси его прямо-таки ненавидела.
Нейпир, декабрь 1930 года
Голос миссис Болд прозвучал грубо и решительно:
— Войдите! — воскликнула она.
Ева осторожно прошла в комнату, куда по желанию старой дамы провел ее Адриан.
— Все будет хорошо. Она не кусается! — произнес он, улыбнувшись, и исчез.
Ева надеялась, что Адриан будет ее сопровождать, но теперь она оказалась совершенно одна перед благородной дамой, которая сидела за столом, ровно, словно под линейку, держа спину.
Она поманила девушку к себе:
— Подойди ближе! — И кивнула на кресло, стоявшее напротив.
Еве почудилось, что комната, по стилю соответствовавшая фасаду особняка, совершенно выпала из времени. Каждый предмет мебели, как мельком успела заметить девушка, относился к поздней викторианской эпохе.
Когда Ева внимательнее присмотрелась к миссис Болд, она задалась вопросом: чем же Джоанна похожа на свою мать? Мать и дочь были совершенно разными.
У Джоанны была бледная кожа, в то время как у матери кожа имела равномерный темный оттенок, словно та любила подолгу сидеть на солнце. И пожилая дама выглядела намного моложе, чем предполагала Ева. В отличие от светлых глаз дочери, глаза матери излучали янтарный свет. Глаза Джоанны говорили о холодности и равнодушии, а вот во взгляде ее матери читались участие, теплота и живой интерес.
— Дитя мое, вначале хочу сказать: мне очень жаль, что так произошло с твоей матерью. Наверняка непросто вдруг оказаться одной на другом краю света, правда?
Ева кивнула. «Значит, внешний вид не обманул меня: миссис Болд совершенно другой человек, не такой, как тетка Джоанна», — подумала девушка, взяв чашку чая, которую ей предложила женщина.
— Я не хочу показаться слишком любопытной, но отчего умерла твоя мать? Она заболела? Наверное, грипп, ведь эпидемии часто случаются на кораблях в море?
— Нет, моя мать страдала меланхолией и покончила с собой.
— О, прости, что я стала тебя расспрашивать. Ты, вероятно, пережила настоящий шок. Я все еще помню, каково было Беренике и Адриану, когда их отец… — Она замолчала, прижав ладонь к губам.
— Ваш внук рассказал мне об этом. Вы не выдали того, что мне не стоило бы знать.
Миссис Болд склонила голову набок.
— Глаза у тебя от Болдов. У Тома такие же. Он всегда говорил, что это шиндлеровы глаза.
Ева вздрогнула.
— Я до этого времени не задумывалась, но почему у брата моего деда фамилия была Болд, а не Шиндлер?
Миссис Болд рассмеялась.
— Его звали Шиндлер. Когда он приехал в Нельсон, ему захотелось посетить немецкую колонию в Зарау. Но во время путешествия ему посоветовали сначала отправиться в Данидин, где как раз разразилась золотая лихорадка. Там он стал зажиточным мужчиной. На эти деньги смог приобрести виноградник. Он дал ему английское название.
— У нас дома его звали просто Авантюрист, но мы бы о нем и не вспомнили, если бы его дочь не прислала отцу письмо.
— Я хорошо помню, когда Джоанна нашла документ матери Тома, по которому мой муж как младший сын должен был получить половину ее украшений по наследству. Тогда ее было уже не остановить. Джоанна непременно хотела заполучить их. Мне это совершенно не нравилось, но она упорствовала. В конце концов она заявила, что это была последняя воля ее бабки. Так-то оно так, но я понимала, что мой муж никогда бы не воспользовался этим завещанием. Он всю жизнь отказывался от фамильных драгоценностей и не хотел делить их с родственниками в Германии.
— И все-таки благодаря письму тетки Джоанны наши семьи вновь стали общаться.
Люси внимательно взглянула на Еву.
— Твой английский не так уж плох, как уверяла меня Харакеке, только вот произношение, дитя мое, оставляет желать лучшего.
— Я знаю, — ответила Ева. — Я начала учить язык только на корабле, я ведь не знала заранее, что меня отправят в Новую Зеландию. — В ее словах слышалась досада.
— Я не хотела упрекать тебя, Ева. Напротив, я готова сделать тебе предложение, от которого для нас обеих будет выгода.
Ева уже сожалела, что так резко отреагировала, нельзя было не заметить, что пожилая дама испытывает к ней явную симпатию.
— Слушай внимательно! Я хочу записать свою биографию для внука Адриана. Он должен получить ее к Рождеству, до того, как в феврале уедет в Веллингтон. Значит, у нас не так много времени. Рождество уже на носу. Но сама я больше не могу много писать. Зрение не позволяет. Поэтому мне нужен человек, которому я могла бы диктовать.
Ева смотрела на миссис Болд расширившимися от удивления глазами.
— Вы же не имеете в виду меня?
— А почему нет? Прежде чем моя дочь, чего доброго, сделает из тебя кухарку, я найду тебе куда более интересное занятие.
С одной стороны, Ева была тронута таким доверием и тем, что миссис Болд хотела ей открыть, с другой — Еве не хотелось надолго задерживаться в Новой Зеландии. Девушка думала, как будет умолять отца прислать ей деньги на билет, и не могла представить, что он сможет отказать ей.
— Я очень польщена, миссис Болд…
— Называй меня… — Пожилая дама замешкалась на мгновение, прежде чем с ее губ сорвалось: — Называй меня Люси.
«Она выглядит очень экзотично, — подумала Ева. — Но если она тоже маори, как и тетушка Ха, тогда ее звали бы совсем иначе, во всяком случае точно не Люси». И все же, когда Ева присмотрелась, она отчетливо увидела явные признаки того, что Люси не была англичанкой. Эта женщина была несколько темнее, чем те дамы, с которыми Ева ехала в поезде. И глаза ее имели какой-то необычный темно-золотистый оттенок. Вдруг Ева вспомнила, что говорил Адриан и что она не заметила в первую минуту. Адриан сказал, что Харакеке — сестра Люси.
Таким образом, она сама ответила на свой вопрос: Люси тоже была маори. Но почему тогда она носила такое имя?
— Есть одна проблема, Люси. Я… В общем, я не думаю, что смогу чувствовать себя комфортно в этом доме. А сейчас, когда моя мать умерла, я надеюсь, что отец заберет меня. Я могла бы вести хозяйство для него и брата…
Люси иронично подняла брови.
— Ты, девочка, рождена не для того, чтобы вести хозяйство при мужчинах. Взгляни на себя и задумайся, чего ты достигла собственными силами. Ты сама выучила английский язык. А это настоящее достижение, моя дорогая!
— Он мне пригодится и дальше, ведь я уеду в Америку. Это давняя мечта… Возможно, мы там останемся и отец наживет состояние…
— Значит, обратно домой тебя не тянет?
Ева почувствовала, что ее подловили.
— Если говорить откровенно, то нет. Не думаю, что отец сможет снова обрабатывать виноградник. Участок несколько запущен, и… нет, я всем сердцем желаю, чтобы мы обрели новый дом в Америке. Я хочу уехать туда. А сюда меня забросила лишь глупая случайность.
Люси понимающе улыбнулась.
— Ах, Ева, боги хотели что-то сказать, забросив тебя сюда. Это не случайность… — Пожилая дама закрыла глаза и пробормотала какие-то непонятные слова.
Еве стало не по себе. Сейчас ей больше всего хотелось просто встать и выйти из комнаты. Но тут Люси вновь открыла глаза.
— Ты останешься, дитя мое, это место для тебя присмотрели предки. Ты принадлежишь этим краям!
Ева удержалась от того, чтобы возразить: она не верит в силу предков. Ей тяжело было верить в Бога, потому что девушка не могла понять, как он мог так жестоко поступить с ее матерью, когда обрек ее на ужасные пожизненные страдания. Разговоры маори навевали на девушку страх. Она отказывалась даже думать о брошенных пожилой дамой словах. Новая Зеландия — всего лишь промежуточная остановка. В этом Ева была совершенно уверена.
— Хорошо, я могу записывать для вас, переносить вашу историю на бумагу, пока отец не пришлет мне деньги на билет. И это будет наверняка не перед Рождеством, мы ведь успеем?
Люси посмотрела на Еву пронзительным взглядом. Потом ее лицо просветлело.
— Нет, конечно нет. До этого мой план мог провалиться, потому что у меня не было секретаря. Мы ни за что не успеем до Рождества, но Адриан не должен прочитать историю до того, как отправится в Веллингтон. Нам наверняка потребуется еще целый январь, чтобы все закончить. И конечно, я тебе заплачу. Это ведь настоящая работа. Когда мы сможем начать?
— Пожалуй, прямо сейчас. Я все равно не знала, с чего начать этот день.
— Мы это тоже изменим. Не сомневаюсь, Адриан охотно покажет тебе город или возьмет тебя на «Болд Вайнери».
Ева склонила голову. Она надеялась, что не покраснеет, но подумала о том, как утром резко отказалась от предложения Адриана сопровождать его. Хотя приглашение было заманчивым: юноша обещал показать по пути красивейшие здания города. Но Ева понимала, почему оттолкнула его от себя. Ей нравился молодой человек больше, чем она могла себе позволить. Ева не хотела влюбиться в мужчину, с которым придется расстаться через несколько недель и никогда больше не встретиться!
— Может быть, присядем на веранде? Сегодня дом целиком в моем распоряжении. Мои дочь и внучка на несколько дней уехали к доктору Томасу.
— Я об этом узнала за завтраком, — сказала Ева.
— И они не спросили, хочешь ли ты поехать вместе с ними? Ведь у тебя была возможность совершить небольшую поездку по нашей прекрасной стране и посетить Веллингтон.
— Нет, они чертовски спешили. К тому же, как мне кажется, ваша внучка готова была выцарапать мне глаза, если бы я хотя бы намекнула, что хочу ехать вместе с ними.
— Могу себе представить. Береника думает, что уже завладела сыном доктора и что все украшения и платья тоже теперь ее. Даниэль — хороший парень. Беренике нужно платье, потому что за неделю до Рождества у Адриана будет день рождения. Они, конечно, постараются заехать к мальчику, то есть, я имела в виду, к молодому человеку, и прихватят его с собой на обратной дороге, чтобы тот погостил до Рождества… — Люси остановила взгляд на лучшем платье Евы. — Что у тебя с собой? Ты привезла какие-нибудь вечерние платья из Германии?
Ева сухо рассмеялась.
— У меня нет вечерних платьев. На праздники вина я надевала трахтенкляйд, но отец и его продал, чтобы купить для нас билеты. А поношенные платья вашей внучки я не хочу. Уж лучше и дальше буду носить свои зимние юбки, — бойко объяснила она, вытирая пот со лба. В этой части света было сейчас жарко, почти как в середине лета в Баденхайме. — Или я достану ткани и пошью себе что-нибудь легкое, — быстро добавила девушка.
— Хорошо, хорошо. — Люси взяла кошелек, лежавший на столе, и достала из него несколько купюр. — Это в счет оплаты. Отправляйся на Хейстингс-стрит. Там есть современная одежда для девушек твоего возраста. А что касается вечернего гардероба, нам придется что-нибудь придумать.
— Не стоит, я не люблю красивые платья, — смущенно ответила Ева, но Люси все же сунула ей в руку деньги.
— Чепуха! — проворчала она, потом поспешила к платяному шкафу и ловким движением вынула зеленое вечернее платье. — Ты и вправду можешь шить?
Ева смутилась еще больше. Она с сожалением помотала головой.
— Я просто так сказала, чтобы убедить вас, что обойдусь и зимним гардеробом. Штопать и вязать крючком я умею.
Люси улыбнулась.
— Ты очень гордая, не так ли?
— Это то, чего никто не в силах отнять у человека, так говорил мой отец!
— Умный человек. Мой Том тоже отличался сообразительностью, когда мы были молоды, а потом… — Люси умолкла и горько усмехнулась. — С вечерним платьем мы что-нибудь придумаем. Из этого можно кое-что сделать.
Люси положила Еве на колени зеленое вечернее платье, его ткань на ощупь была удивительной. Ева восхищенно погладила его. «Шелк, — подумала она, — до этого у меня еще никогда не было платья из шелка».
— Оно чудесное! — восторженно воскликнула Ева.
— Из него кое-что можно сделать, — невозмутимо повторила Люси. — Так тебе его нельзя носить ни в коем случае. Ему двадцать лет. В таком старомодном платье невозможно идти на праздник. Харакеке просто волшебница во всех вопросах, которые касаются тканей. Она сделает тебе из него вечернее платье…
— Это очень мило с вашей стороны, но я прошу вас, не утруждайтесь. Я просто останусь в своей комнате. Праздновать вместе со всеми — для меня это плохая идея.
— Как тебе такое в голову взбрело?
У Евы вырвался звук сожаления. Ей не хотелось пересказывать обидные слова Береники.
— Ах, я просто случайно услышала, как Береника отчетливо сказала матери, что она никуда меня не возьмет с собой и что здесь вообще немцев не жалуют.
— Моя внучка ничего не смыслит в политике, просто поддалась панике. Подумала, что другая женщина может составить ей конкуренцию. Если бы ты оказалась молодым человеком, клянусь, моей любимой Беренике было бы абсолютно все равно, что ты приехала из Германии. Кроме того, отвращение к «гуннам», как мы называли немцев во время войны, уже давно в прошлом. Понятное дело, что пакеха после Первой мировой войны не жаловали немцев на этих землях, но уже двенадцать лет, как наступил мир…
— И все-таки у меня такое чувство, будто я приношу раздор в эту семью.
— Нет, дитя мое, все ссоры они затевают сами. И каждый день по-новому. Я как бельмо в глазу для внучки и доктора Томаса, потому что когда-то отказалась… Ах, впрочем, ты сама узнаешь все быстрее, чем мне того хотелось бы, но теперь давай начнем нашу работу. Нам нужно использовать день, когда на Камерон-роуд царит небесное спокойствие. И еще, дитя мое, для меня очень важно, чтобы все, что я тебе расскажу, ты непременно держала в тайне. Речь пойдет не о каких-то геройских поступках.
Ева не смогла спрятать улыбку. Она с трудом представляла себе, что скрывала эта добродушная женщина.
Люси кивнула в сторону печатной машинки, которая стояла на дамском секретере.
— Умеешь с ней обращаться?
На лице Евы просияла улыбка, когда она ближе осмотрела аппарат. Это была немецкая дорожная пишущая машинка «Эрика», такая же, как была у них в Баденхайме, которая, к превеликому горю Евы, была продана вместе с остальными ценными вещами.
— Я иногда печатала письма для соседей, если они сами не могли, чтобы насобирать немного денег на книги по архитектуре.
Люси покачала головой.
— И такая девушка добровольно вела хозяйство у мужчин! Так все твое школьное образование могло пойти к черту!
Ева залилась краской.
— Я… я ходила в школу, пока мне не исполнилось пятнадцать, — смущенно залепетала она. — Моя мать, которая… теперь… Она часто болела, а работу по дому кто-то должен был делать…
Люси взяла девушку за руку.
— Я сказала глупость. Школьное образование ни при чем, если выбираешь не тот путь в жизни. Пока мне не исполнилось четырнадцать, я и близко не видела миссионерской школы. Мой отец тогда наотрез отказался отправить меня к миссионерам, не говоря уже о том, чтобы окрестить свою дочь. Если бы он узнал, что меня тайно учили английскому языку, неизвестно, что бы он со мной сделал. Он был очень могущественным правителем, но не поддавался ни на какие уговоры и не прислушивался к советам.
