ГЛАВА ПЯТАЯ

– Думаю, что там человек.

Мой вывод, конечно, вызвал пусть и краткосрочное, но всеобщее оживление. Однако и настороженность тоже. В первую очередь, у капитана Светлакова.

– Время, когда вы не вели наблюдение? – требовательно спросил начальник заставы.

– Только во время смены наряда, товарищ капитан, – в голосе младшего сержанта откровенно звучали нотки вины. – Но в это время всегда ведется наблюдение с вышки.

– И еще пару минут, когда аккумулятор меняли, – добавил солдат-пограничник. – Все остальное время, товарищ капитан, кто-то один постоянно находился у прибора.

– А предыдущая смена?

– Не могу знать, товарищ капитан, – отозвался Афиногенов. – Но у них аккумуляторы полностью сели. Нам звонили, чтобы мы свежие принесли. Что-то могли и не увидеть.

Светлаков повернулся ко мне.

– Троица, что еще увидел? И твое мнение об облаке дыма.

Я снова отмотал назад видеосюжет, и, не отвечая на вопросы капитана, включил его в самом начале, когда объектив цеплялся за обломки скутера. При этом сделал самое крупное из возможного увеличение. Но не запустил сюжет в режиме видео, а через программу видеомонтажа, как более удобный инструмент, стал просматривать пошагово.

– Там нет Прсжнана, сына Матомоссэ, – подсказал мне квантовый киберкомпьютер. – Там вообще нет никакого тела, ни его, ни кого-то другого.

– Я вижу, – мысленно согласился я. – Мог ктарх после падения разбившегося скутера остаться в живых, и уйти?

– Если бы он не погиб сразу, его шлем восстановил бы и его, и скутер, и Прсжнан, сын Матомоссэ вернулся бы на базу. Кроме того, я слышал бы его шлем. Но я не слышу его. И на базу он не вернулся. Так говорят мне другие шлемы.

Наш мысленный разговор был, естественно, недоступен для пограничников, обладай они даже собачьим слухом. И потому отсутствие ответа на прямой вопрос заставило капитана Светлакова повторить сказанное.

– Троица, я спрашиваю, что ты еще увидел. И что думаешь о дыме.

– Увидел я пока только одно – дым. И не увидел тоже только одно – тело ктарха среди обломков скутера. Вижу обломки кресла, в котором ктарх сидел во время полета, а тела – нет.

– Тело могло выпасть раньше, при попадании ракеты, – предположил капитан.

– Тогда выпало бы и кресло. Мне так ситуация видится. Хотя мне трудно судить об этом. В меня ни разу из ПЗРК не стреляли. А летал я много. Больше, правда, на вертолетах и на грузопассажирских десантных самолетах.

– Твои годы еще молодые. – насмешливо ответил Светлаков, очевидно, с высоты своего звания, которое мне пока было только обещано в неопреденном будущем, до которого еще следовало дожить. Внешне капитан выглядел, конечно, моложе меня. Голова еще не была тронута сединой. Впрочем, у меня на голове был шлем, который седину скрывал вместе со всеми волосами. Только вот щетина седая лезла откровенно. Но она даже вместе с глубокими морщинами «погоду не делала», будучи обычно скрыта под маскировкой пары погон с тремя маленькими звездочками каждый, или просто придавала лицу больше мужественности, и все. К тому же в настоящий момент на мне даже погон не было.

– Не каркай, – без возмущения и даже лениво попросил я. Но попросил твердо.

– Не зарекайся. – предупредил капитан строго, как умудренный жизненным опытом командир предупреждает сопливого новобранца, своего подчиненного.

Как человек не конфликтный, я постарался не заметить его командного тона, и молча включил продолжение видеосюжета с «беспилотника». Сам «беспилотник», кажется, никак не отреагировал на меленькое облачко дыма, вырвавшегося из бойницы башни. Не дано мне было знать и то, обратили на него внимание или не обратили люди, что «беспилотником» управляли. Скорее всего, они тоже не служили в спецназе ГРУ, и ничего не заметили. Иначе их «беспилотник» обязательно задержал бы камеру на бойнице, а не полетел бы дальше без остановки. Такая ненаблюдательность больше походила на подготовку грузинских пограничников. В моем понимании, спецназ американских горных егерей обязан был обратить внимание на этот дымок. На то он и спецназ, чтобы все замечать. Но, если спецназ не заметил, тем хуже для него и лучше для нашей группы. Согласно мировой теории и статистике, готовят американцев хорошо всегда, в этом сомнений нет. Но обычное легкое высокомерие по отношению к спецназовцам других стран американцев многократно подводило уже, и многократно же подведет в будущем. У них нет необходимой концентрации тогда и там, где без концентрации работать невозможно. А у нас даже солдаты обучены всегда быть предельно сконцентрированными. И, даже уволившись из армии, не могут избавиться от служебной настороженности еще многие годы, как сами мне иногда пишут. Но в этом во многом и заключена сила спецназа ГРУ, помноженная на систему подготовки. Именно, помноженная, у не сплюсованная с системой подготовки. Математику я когда-то тоже изучал, и вижу разницу между сложением и умножением.

– Куда мог паук деться? – строго, как на допросе лютого противника, спросил капитан Светлаков. Оставалось удивляться, как он удержался при таком тоне, и не замахнулся, пугая меня ударом. Видимо, выдержка у Светлакова была железная. – Мог он после падения остаться в живых? Какой-нибудь паутиной за воздух зацепиться? Каким-то образом спружинить. Мог?

– Я не ктарх, и не знаю их анатомических особенностей. Но, в моем понимании, паутина всегда должна сама за что-то цепляться, иначе она будет просто унесена ветром. Это что касается привычной нам легкой паутины наших пауков. У ктархов паутина есть, но толстая и тяжелая, которую только ураганом и может унести. Или, уж, на худой конец, сильным штормовым ветром. Что касается возможности спружинить, то я сильно сомневаюсь в этом. Мы с майором Медведем вчера подбили три скутера, и два пилота разбилось при падении, один, как раз тот, что к вам долетел, уцелел каким-то образом, сразу восстановился сам, и восстановил скутер. Полетел сюда, не зная, что его здесь ждет такая неприятная штука, как ПЗРК. Он вообще, как мне сказали, и к нам с майором Медведем летел с надеждой на налаживание взаимопонимания. Не получилось ни с нами, ни с вами.

Я не стал объяснять, что скутеры были подбиты потому, что были убиты ктархи. И не мог заявить, что, по мнению шлема, если бы Прсжнан, сын Матомоссэ был жив, он уже восстановился бы, и восстановил скутер, и улетел бы на базу. И шлему, вернее, квантовому киберкомпьютеру было бы об этом все давно известно.

– Чем вы их сбивали? ПЗРК? – поинтересовался Светлаков?

– Нет, КСВ. У нас хороший снайпер, да и скорость полета скутеров позволяла это. Медленно летели, как к добыче подкрадывались. Это нас и насторожило. А настороженность вызывает встречную агрессию. Известная истина: кто первым начнет, тот и победит!

– Наверное, хороший снайпер, – согласился капитан. Нужно уметь стрелять так, чтобы сбить летательный аппарат.

Я опять не стал уточнять, что из снайперской винтовки стрелял даже не профессиональный снайпер, а майор Медведь, командир нашей группы. И винтовка была вовсе не крупнокалиберная, а только патроны были бронебойными. Я уже сказал Светлакову, что у нас хороший снайпер, не привязывая снайпера, в целом, к конкретным выстрелам, и не обманывал в этом. Ефрейтор контрактной службы Ассонов, в самом деле, был прекрасным стрелком и сертифицированным специалистом, прошедшим обучение в школе снайперов, и умеющим обращаться с любой винтовкой, вне зависимости от калибра, дополнительной оснастки, и страны производства.

Но мне было, честно говоря, не до воспоминаний о том, что уже случилось, и что изменить было невозможно. По крайней мере, изменить в этой реальности, как говорил о ней адмирал Гжнан, сын Амороссэ. Пропажа тела ктарха со сбитого скутера и меня сильно волновала. В первую очередь, потому, что на нем должен был быть шлем, ради которого я и вся группа спецназа ГРУ и начали эту операцию. Найди я сейчас ктарха, я спустился бы с горы, взял шлем, может быть, с помощью солдат, а то и без нее, похоронил бы погибшего, по земному обычаю, в земле. Вернулся бы на свою территорию, и предоставил возможность пограничникам перекрыть границу, и не запускать на российскую территорию ни американских ученых, ни американских спецназовцев из корпуса горных стрелков. Задача спецназа ГРУ была бы уже без лишнего шума выполнена.

Но тела ктарха среди обломков не было. И это существенно усложняло мою задачу и задачу всей группы. В условиях ограниченного времени нам предстояло найти и шлем, и, желательно, тело Прсжнана, сына Матомоссэ, и при этом не устроить международный скандал, даже находясь при оружии по другую сторону российской границы.

– Капитан! Смотри сюда! – позвал я Светлакова, который вышел за дверь блиндажа, и в повышенном тоне отчитывал за что-то сержанта, отставшего от нас. Слов разобрать было невозможно, но чувствовалось по тону, что начальник заставы сердится. Видимо, Светлакова не устраивала тренированность сержанта.

Сам я продолжал просмотр видеозаписи, поглядывая время от времени на часы, осознавая потерю времени, и потому перематывая изображение вперед там, где это было можно. Пропускал все не важные моменты наблюдения дрона. Но, когда изображение стало, на мой взгляд, важным, я начальника заставы позвал.

Он явился на зов сразу. И даже скрипучей дверью громко хлопнул. Но это явно относилось не ко мне, а к сержанту. У каждого командира собственные взаимоотношения с подчиненными. И воспитательные мероприятия проходят у всех по-разному. Я обычно просто и без затей назначаю провинившемуся в чем-то бойцу дополнительные физические нагрузки. И ничего не объясняю. Он сам понимает, за что его наказывают. Это потому, что физические нагрузки делают солдата дополнительно боеспособным. А боеспособный солдат, как правило, осознает собственную силу, и стремится ее поддержать. Чувствовать собственную силу всем мужчинам нравится. Капитан Светлаков, видимо, предпочитает словесные внушения. Я не знаю его манеры общения с солдатами, потому не могу судить об эффективности таких методов. Но сколько есть командиров, столько есть и методов воспитания.

– Что рассмотрел? – два шага не дойдя до меня, спросил капитан.

– Тебя. И себя. Сержанта вот твоего видно не было. Далеко, наверное, отстал.

Напоминание о сержанте заставило Светлакова обернуться на дверь, но тут он, видимо, сообразил, что беспилотник снял проход на тщательно замаскированный пункт наблюдения, да и сам пункт наблюдения мог увидеть, а это уже казалось полным разрушением тщательно охраняемой тайны, и потому капитан быстро подскочил к столу, снова прищурился, всматриваясь в монитор. Зрение у него, похоже, было неважным. Но носить очки он, похоже, стеснялся, стремясь не потерять боевой вид. Такое стеснение может в трудную минуту подвести и самого капитана, и его подчиненных, и потому одобрения вызвать не могло. Я не удержался, и высказался:

– А очки-то носить, капитан, пора уже.

– Занимаюсь восстановлением зрения по специальной методике. Хочу без очков обойтись, – вяло оправдался Светлаков, и быстрым взглядом скользнул по наряду наблюдателей, но и сержант, и оба солдата-пограничника подозрительно внимательно смотрели в разные стороны, и усиленно не слышали, о чем идет речь. Это капитана слегка успокоило – когда хочешь успокоиться, это всегда получается легко, и он снова близоруко приблизился к монитору. И показал пальцем:

– Я иду. А это – ты.

Тон у капитана был мальчишеский, почти радостный, словно он не понимал, чем грозит такая картинка наблюдательному пункту. И мои слова сразу вернули Светлакова с неба на землю. Наверное, он слишком высоко летал, и, судя по реакции, при падении ударился больно:

– Теперь можешь смело строить на вершине горы вышку, и ставить там официальный пост.

Светлаков крякнул в ответ так похоже на настоящую утку, что я даже обернулся, ожидая увидеть в блиндаже живую птицу. Я просто предвидел, что сделает оператор «беспилотника» дальше. Он сделал то, что сделать был должен. Проследил, куда эти два типа идут, после чего переключился на тепловизионную камеру. Камера, видимо, обладала хорошей матрицей производства или американской фирмы «FLIR» или французской «ULIS». И матрица сумела в момент, когда дрон пролетал над бункером, просветить его сверху, и определить фигуры трех наблюдателей. Никого из них, кстати, не было рядом с прибором для наблюдения, который тоже светился в тепловизоре за счет своего нагревания от аккумуляторов.

Светлаков выпрямился обреченно, и так же обреченно произнес:

– Да, ты прав. Придется, видимо, в открытую вышку ставить.

Он все понял и оценил. Мне стало капитана жалко. Вся его гордость уже сдулась. А сам капитан смотрел в стену перед собой таким потерянным взглядом, словно только что хороший хай-кик пропустил.

– Не переживай. Сначала узнаем, кому «беспилотник» принадлежал, – попытался я успокоить Светлакова. – Если американцам, они могут грузинским пограничникам и забыть сообщить про наблюдательный пункт. А если и сообщат, кто тебе подсказал такую дурную мысль, что пограничники эти данные бандитам передадут? Да и запись у них стерта. Скутер отработал на «отлично».

– А если дрон грузинский?

– Не паникуй. Надейся всегда на лучшее. Лучшее и придет.

– А как мы узнаем, чей дрон?

– Моя группа прилетит, тогда и узнаем. И даже я раньше сам смогу узнать.

– А сейчас? Сразу?

– Сейчас мне некогда. Нужно возвращаться в погранотряд. Скоро должен прилететь грузовой «беспилотник» с грузом для меня. Боюсь, Сорабакин его проспит.

Полковник Сорабакин, как я и предполагал, все еще благополучно спал, не подозревая, какие события разворачиваются на заставах, напрямую подвластных ему по команде. Пришлось довериться дежурному по штабу майору, который сразу отнесся ко мне уважительно, а после возвращения с пятой заставы его уважение, как мне показалось, утроилось. По какой причине, я мог только догадываться. Скорее всего, дежурному позвонил капитан Светлаков, и наговорил о чудесах, которые может творить мой скутер.

Я ничего не знал о деловых качествах дежурного майора, и узнать о них мне так и не удалось, потому что появился второй майор, сухощавый, собранный, сосредоточенный до легкой сердитости, которого первый сразу представил:

– Наш начальник разведки майор Сухоруков. Он вам, старлей, вызвался во всем содействовать. Или указание такое получил. Не знаю.

– Полковник Сорабакин поручил. Еще до. прилета старлея. Пока трезв был. Еще до приступа. Но в этот раз приступ был, похоже, безопасным. Быстро перешел в сон.

Сухоруков пожал мне руку.

Ладонь у него была действительно сухая и жесткая, сильная. Но силу собственных пальцев майор демонстративно не показывал, и не стремился сжать мою кисть до боли, как это порой делают другие, и делают это без необходимости, словно бы желая проверить, насколько крепкая рука у спецназовца. Не нравится мне такая привычка некоторых людей продемонстрировать силу своей руки. Ладно, у меня кисть тренированная. А если им попадется слабая или травмированная кисть! Это может ее легко дополнительно травмировать. Показывать свое превосходство над травмированным человеком – не есть, как я понимаю, достойное занятие.

Но майору Сухорукову это было не свойственно. Он пожимал руку и крепко, и без излишних усилий. Просто по-мужски. И уже этим вызывал симпатию. И вообще он выглядел собранным человеком, что обычно бывает свойственно всем военным разведчикам. С таким гидом приятно было сотрудничать. По крайней мере, он явно был более знающим человеком, чем дежурный по штабу. Хотя каждый человек в армии обычно знает свое дело. Наверное, дежурный по штабу был нужным человеком в своем отделе, и не мне было судить о нем. Но чисто внешне, если выбирать, с кем сотрудничать, я бы безоговорочно выбрал майора Сухорукова, даже если бы он не был начальником разведки погранотряда. А уж два разведчика всегда общий язык найдут. Тем более, это разведчики одной стороны границы.

– Скоро прилетит грузовой «беспилотный» вертолет, мне, товарищ майор, нужно выбрать место для посадки.

– На плацу, – сразу предложил Сухоруков. – Там у нас все небольшие машины садятся. Можно и на отдельной вертолетной площадке, но это далеко. Устроит плац?

Я через оконное стекло, недавно, видимо, вымытое солдатскими руками до идеального состояния, бросил взгляд на плац, где шли взводные, видимо, занятия по строевой подготовке.

– Место устроит. Только как бы устроить разгрузку без лишних глаз?

Начальник разведки посмотрел на дежурного майора. Тот согласно кивнул:

– Обеспечу.

Дежурный вышел, и я увидел, как он разговаривает с офицером, что проводил на плацу занятия. Разговор был коротким, и, видимо, проходил в приказном тоне. Майор вернулся в штаб, и сразу сообщил:

– Как только вертолет появится в небе, плац освободят.

Видимо, у пограничников приказы привыкли выполнять так же строго, как и в спецназе ГРУ. Что вообще-то не вызвало моего удивления. Пограничники, как и мы, всегда находятся в боевой обстановке. Мы с ними не запас глубокого тыла, не учебное подразделение, а действующая армия. И это накладывает, видимо, свой отпечаток.

– Полковник обычно как быстро просыпается? – поинтересовался я.

– После тяжелого запоя пару суток – это минимум, – с горечью в голосе сообщил майор Сухоруков. – Жалко его. Когда трезв – прекрасный офицер, великолепно знает границу и пограничное дело. Нутром чувствует, где что-то не так. Я не встречал, честно скажу, лучшего начальника погранотряда. Но вот беда какая. Выпьет – уснет, проснется, ничего ему не интересно, только, как говорит, «здоровье поправить». А это длится двое суток. Через двое суток в себя приходит, становится злой и требовательный. Он когда начал? – спросил начальник разведки дежурного майора.

– Говорят, вчера вечером был не в себе. Но с утра держался.

– Обидно за товарища полковника. Он просто устал до невозможности. Я здесь шестой год служу. При мне он ни разу в отпуск не ездил. Всего себя службе отдает. И вот усталость таким образом с себя снимает.

– Еще, я слышал, руку на солдат поднимает, – высказал я свое неудовольствие.

– Единичный случай нельзя принимать за систему, – не согласился Сухоруков. – Полковник избил трех старослужащих за издевательства над молодым солдатом. Я на его месте поступил бы точно так же. Да и ты, наверное, старлей.

Это меняло дело. Таких подробностей я не знал. И задержался с ответом, потому что дал мысленные указания шлему.

– Сотри все записи с трубок и фотоаппаратов, где есть полковник Сорабакин. Эти фотографии не должны в Интернете появиться. И разбуди полковника. Не забудь убрать паутину и всю память о ней и о себе. Пусть умоется, и приведет себя в порядок, а потом выходит к нам. Ему уже пора проснуться, чтобы все были довольны.

– Старлей, я вопрос задал. – напомнил Сухоруков.

– У нас в военной разведке таких вопросов вообще не возникает. Мы сразу молодых солдат закрепляем за контрактниками. И наставник у молодого – его непосредственный командир. А командир обязан не только приказы отдавать, он обязан о солдате заботиться. Контрактникам сразу задача ставится – вежливо воспитать вежливого человека. В результате, эксцессов не бывает. Не случайно наши войска так и зовут – «вежливые люди».

– Хорошая система, – сдержанно согласился начальник разведки, прекрасно понимая, что я ушел от прямого ответа. – Но я тебя попрошу, как коллега коллегу. Про наши неприятности с начальником отряда не распространяйся, если можно. Мы, понимаешь, дорожим им. Он – отличный командир, дело знающий, хотя иногда и бывает излишне строг. Но это только тогда, когда непорядок увидит. А кого вместо него пришлют – неизвестно.

– Это можно, – согласился я с улыбкой.

– Вертолет, похоже, летит. – сообщил дежурный майор, глядя в окно. Все с плаца уходят, торопятся.

– Пойдем, старлей. – позвал меня майор Сухоруков.

Мы вышли из дежурной комнаты, и увидели, как по лестнице спускается с полотенцем в руке полковник Сорабакин. Видимо, умывальник в штабе находился на первом этаже.

– Там грузовой дрон летит, – сказал полковник. – Выходите встречать. Я только умоюсь, и к вам выйду.

– Есть, встретить грузовой дрон! – просиял лицом майор Сухоруков, и при этом в лице его была радость такая, словно ребенок увидел вернувшегося из долгой командировки отца.

Признаться, мне почему-то тоже было приятно видеть Сорабакина, которого многие из офицеров в погранотряде откровенно опасаются, стараясь не попадаться полковнику на глаза, а некоторые, как, например, начальник разведки погранотряда майор Сухоруков или начальник пятой заставы капитан Светлаков, весьма даже, как мне показалось, уважают, и видят в нем, своего рода, отца подразделения. Такое уважение передалось и мне.