Воровать – нехорошо
Для того, кто прошел войну с немцами, японская представилась какой-то… несерьезной, что ли. Нет, конечно, люди гибли, но по размаху никак нельзя было сравнивать. Когда воевали с немцами, у них за спиной была Германия, откуда могучим потоком шла техника, пополнения, все прочее. Они к тому же, назовем вещи своими именами, с определенного момента Родину защищали изо всех сил…
С японцами обстояло совершенно иначе. Во-первых, их Квантунская армия регулярно получать вооружение и подкрепление никак не могла. Что было на тот момент, с тем и воевали. Во-вторых, что очень важно, они находились не у себя дома, за морем, на враждебной, по сути, территории, с глубоко враждебным населением. Китайцы их ненавидели, пользовались всякой возможностью, чтобы напакостить.
И наконец, у нас была силища. У них большая часть солдат и офицеров боевого опыта не имели вообще – ну, кое-кто побывал на Хасане, на Халхин-Голе, воевал с китайскими партизанами. Только против нас такой опыт не годился, туда вошли в основном части с богатым опытом, и наше превосходство ощущалось буквально во всем. Танки у них были гораздо хуже наших. Авиация добротная, в общем, но превосходство в воздухе за нами. Дрались они хорошо, яростно дрались – но солдатская отвага никогда не заменит превосходства в технике и боевого опыта. Бои были, а крупного сражения ни единого. Их главные силы мы расколошматили дней за двенадцать, дальше уже случалась мелочовка…
Но я не о войне. Я про двух прохвостов…
Очень важное дело – настрой солдат. Но настрой был этакий своеобразный. Нет, никакой беспечности или шапкозакидательства, но это была другая война. Мы ломили, у нас было несомненное превосходство, они оборонялись, отступали без крупных контратак. В каком-то смысле мы их гнали. А такая война создает у солдата соответственный настрой. Чуточку он разбалтывается, можно смело употреблять такое определение. Чуток расслабляется. И все отрицательные качества, имеющиеся у человека, лезут наружу почище, чем в той же Германии.
Была у меня в роте, во втором взводе, этакая паршивая овца. Федя из Мелитополя, чтоб его. Отсидел он перед войной за какой-то пустяк, вроде бы за пьяное хулиганство – но любил, особенно перед молодыми, изображать из себя матерого бандюгу. Две наколки, по фене ботает, на некоторых действовало.
Воевал он, в общем, как все. В пехоте трудно в кустиках отсидеться, особенно если их нет. Да и свои же боевые товарищи не потерпят, чтобы кто-то хитрозадый отсиживался за кустом, пока они лоб под пули подставляют. Покритиковать могли очень даже жестоко. Была пара случаев, когда таких после боя находили с пулей в спине – и никаких концов…
Воевал, как все, имел награды. Вот только был превеликим мастером на всевозможные пакостные дела. Что греха таить, на войне случалось всякое: спиртное, барахлишко, немку прижали не так чтобы по доброму согласию… Но большинство этих радостей специально не искало: ну, уж если подвернулся случай…
А Федька случаев не искал. Он за этими «случаями» гонялся, как собака за кошкой. Малейшая передышка, малейшая возможность глотнуть водки, пошукать вещички, прижать бабу – будьте уверены, Федька на этот шанс кинется первым с превеликой охотой. С парой-тройкой нестойких элементов послабее духом, которые ему в рот смотрят и ходят перед ним на задних лапках.
Одним словом, для любого командира этакий орел – что чирей на заднице. Вот только за все время ущучить его никак не удавалось. Ловок был, стервец, надо отдать ему должное. Ухитрялся всегда без мыла выскользнуть. И я, и комвзвода его с превеликой радостью и облегчением закатали бы в штрафную роту – но всякий раз выворачивался. Оставалось – ну, скажем правду – ждать, когда его пристукнет или хотя бы серьезно ранит, авось после госпиталя попадет в другую часть. Скотина такая…
В японскую войну за ним поначалу не числилось грехов – но не оттого, что он волшебным образом исправился, а исключительно от того, что никак не подворачивалось случая проявить себя с плохой стороны. Шли мы быстро, по местам малонаселенным; если и попадется деревня, то такая бедная, что там даже Федьке нечем поживиться толком. Правда, он и там, по достоверным данным, ухитрялся раздобыть спиртное, а однажды втроем огуляли китаянку точно, но доказательств не было, а жаловаться она не стала, видимо, по причине забитости и незнания русского языка.
И однажды вошли мы в город. Чисто китайский, без эмигрантов. Не особенно большой городок, вроде нашего райцентра, но все же город, и домов много добротных, получше крестьянских, и народец зажиточнее, и магазины большие, и склады… Для таких, как Федька, прекрасная возможность втихомолку побезобразить. Я его, гада, к тому времени знал, как облупленного. Оживился, глаза блестят, весь как охотничья собака, когда она почуяла дичь… Комвзвода мне сказал с нехорошей мечтательностью:
– Если подловлю на чем-нибудь – загоню наконец в штрафную. Beдь никак не удержится, стервец…
У меня те же самые мысли. Только мне, как командиру роты, некогда следить за отдельно взятым стервецом, у меня и без того дел по горло. А в том, что не удержится, я не сомневался – ну, невозможно же всю роту загнать куда-нибудь в амбар и держать безвылазно. Некоторая свобода наличествует, есть возможность пошнырять там и сям…
Точно. Не удержался. Но получилось вовсе уж интересно, такое в жизни бывает…
Вошли мы туда ближе к вечеру, и все произошло на следующий день. Где-то ближе к обеду стою я во дворе, смотрю, как выгружают из «студера» патронные цинки – как раз нужно было пополнить боезапас у пулеметчиков, – и тут подходит ко мне китаец. Довольно пожилой, в халате, вида вроде бы простоватого, но, я сразу отметил, руки у него чересчур холеные. Никак не похоже, чтобы он этими руками зарабатывал себе на кусок хлеба. Никаких трудовых мозолей, ногти длинные, красным лаком покрыты. Не крестьянин и не пролетарий, словом. Но меня его социальное происхождение как-то не касается, у нас приказ – вести себя с мирным населением самым вежливым образом. Касаемо классовой борьбы и всего такого прочего – пусть китайцы разбираются сами, наша задача – бить японцев, не встревая в местные дела…
Обращается он ко мне на довольно приличном русском языке. Конечно, как все они, вместо «р» произносит «л», но я уж не буду стараться передавать его речь в точности. Передаю смысл.
– Командир, – говорит он мне. – Пойдем со мной, забери своих людей. Плохие солдаты, озорные, никто их не учил, что воровать нехорошо…
Я как-то даже и не стал разбираться, кто его ко мне направил и сказал, что я командир, – к чему? У меня в голове одна мысль, весьма радостная: ну, если Федька наконец попался на чем-то таком… Отлетался, соколик!
– Так, – говорю я. – Давайте, дорогой товарищ, начнем сначала. Вы кто будете?
Китаец объясняет:
– Зовут меня так-то, я – мелкий и ничтожный купчишка, еле-еле хватает, чтобы прокормить семью. Лавочка у меня неподалеку отсюда, за два квартала. Тысячу раз извиняюсь, господин командир, что посмел привлечь ваше высокое внимание, но я уже слышал от людей, что вашим солдатам безобразничать запрещено. У вас очень правильные порядки, никакого сравнения с японскими чудовищами, которых я вам желаю разбить и прогнать побыстрее…
И начинает решаться в таком вот ключе. Я говорю:
– Стоп, дорогой товарищ купец? Я не девушка, мне ваши комплименты ни к чему. Порядки у нас действительно строгие, и солдатам категорически запрещено хоть в самом малом причинять ущерб мирному населению, к каковому вы, безусловно, относитесь. Давайте к делу.
– Пришли трое солдат, – говорит китаец. – Сунули мне под нос оружие, прижали к стенке и начали брать из лавки все, что понравилось. Тот, что у них за старшего, начал спрашивать, есть ли в доме женщины… Пойдемте, господин командир, заберите их, они там все трое…
Тут я начинаю кое-что прикидывать…
– То есть как это – «заберите»? – спрашиваю я с нешуточным удивлением. – В каком смысле?
Неужели, думаю, поубивал? Нет, не пришел бы ко мне тогда так смело. Оглушил и связал? Но как бы он справился с тремя вооруженными? А ведь как-то справился, иначе не пришел бы ко мне, и ведь не бежал, а спокойно пришел, не торопясь… «Заберите». «Они там».
– Пойдите уж и заберите, – говорит китаец. – Или, если вам самому не полагается заниматься столь ничтожными пустяками, пошлите какого-нибудь фельдфебеля или унтера. Я жил в России еще в те времена, когда у вас был император, навидался ваших уважаемых военных. В любой армии непременно должны быть унтера и фельдфебели…
Нет уж, думаю я радостно. Никаких сержантов и даже комвзвода привлекать не будем. Если там и в самом деле Федька со своими шестерками, я такой случай ни за что не пропущу. Своими глазами полюбуюсь…
– Я сам пойду, – говорю я ему. – Только объясните вы мне, что с ними случилось? Если они все еще там, как вам удалось вырваться и добраться сюда?
Может, подсунул водки с сонным зельем? Тогда все понятно и объяснимо. Они, говорят, мастера на зелья…
Китаец кланяется, лицо непроницаемое, и что у него в глазах – совершенно непонятно. Как было сказано лет через двадцать в кино, Восток – дело тонкое…
– Господин офицер, – говорит он, кланяясь. – Не подумайте, что вашим солдатам кто-то причинил вред. О, никакого! Кто дерзнет причинить вред доблестным русским воинам, прогнавшим с нашей земли японского дракона? Просто так уж вышло, что они вас ждут, целые и невредимые.
Ничего не понимаю. Вижу один-единственный вариант: он им таки подсунул водку с сонным зельем. Может, специально держал бутылочку для таких вот гостей, необязательно наших. Что тут еще можно подумать? Но дело определенно какое-то… мутноватое. А потому кликнул своего ординарца, велел взять автомат, и пошли мы с китайцем. Я прикидываю: если они там лежат вповалку, одурманенные снотворным, так даже лучше, пожалуй, так даже нагляднее. Верил бы я в бога, попросил бы: господи, сделай так, чтобы там оказался именно Федька с дружками.
Китаец по дороге пытался осторожненько расспрашивать, со всей хитрой дипломатией: а какую именно жизнь собираются теперь устраивать господа русские освободители? Как они будут относиться к «ничтожным купчишкам» – ущемлять или нет? Если отшелушить всю витиеватость, к этому и сводилось. Я ответил, как и следовало: мол, мы во внутренние дела вмешиваться не намерены, они тут сами должны устраивать жизнь по своему разумению.
Дошли быстро. Да-а… Сразу стало ясно, почему он тревожился насчет будущего – с большим житейским опытом человек, не мог не слышать про строительство социализма и борьбу с эксплуататорскими классами. Ничтожный купчишка, ага… Дом у него двухэтажный, кирпичный, отнюдь не хибара, во весь первый этаж – не лавчонка, а большущий магазин со стеклянными витринами и солидной вывеской: золотые иероглифы по зеленому. Немаленький двор обнесен стеной – снаружи видно, что ох какой немаленький. Да уж, с таким хозяйством начнешь беспокоиться о возможном раскулачивании…
Ворота высокие, внушительные, крыша на них причудливая, края выгнутые, черепица непривычного вида. Вошли мы втроем в калитку. По периметру двора – что-то наподобие складов или амбаров, чистота во дворе невероятная, хоть бы бумажка валялась…
– Ох ты ж мать твою… – не удержался мой ординарец.
Зрелище и впрямь диковинное… Федька (ага, соколик!) и двое его дружков помоложе (ну да, их-то и можно было тут ожидать) вовсе не валяются в дурмане. Как заверял китаец, живехонькие и здоровехонькие. Ходят они, голубчики, гуськом во двору, по свободному пространству, кругаля нарезают. Не особенно и быстро, словно прогуливаются. В затылок друг дружке, хотя и не в ногу, и у каждого в руках здоровенный узел. Слышно прекрасно, как там бутылки позвякивают. На нас не обратили ни малейшего внимания, идут дальше, ухом не поведя, как гусята за гусыней. Молчат.
Обошли они двор и стали приближаться ко мне. Смотрю… Полное впечатление, что они и правда в каком-то дурмане: лица застывшие, очумелые, глаза остекленевшие, Федька на меня косится, рожа у него прямо-таки страдальческая, но не останавливается, ни слова не произносит, идет дальше со своим узлом. Чудеса…
– Воровать нехорошо, – говорит китаец. – Попросили бы вежливо, я обязательно угостил бы на славу господ освободителей. Грабить зачем? Женщин требовать зачем? Плохие солдаты, господин командир.
Ага, вон и их автоматы, в уголке аккуратно сложены. У меня, признаться, ни особенного удивления, ни желания задавать вопросы. Гипноз, что ли? Читывали мы про гипноз… А, какая разница? Главное, Федька с приятелями угодили как кур в ощип, и от трибунала их сейчас не спасет никакое чудо. Застигнуты за мародерством лично командиром роты, ординарец свидетель…
Повесил я себе на плечо Федькин автомат, велел ординарцу забрать остальные два. Говорю китайцу:
– А как теперь их… Ну, чтобы прекратили ходить?
Китаец отвечает:
– В два счета, господин офицер…
Подошел, хлопнул по плечу Федьку, что-то ему сказал тихонько – и Федька остановился. Смотрит на меня, голову повесил, чует кошка, чье мясо съела… Китаец то же самое проделал с остальными двумя – и они тоже очнулись.
– Ну, – говорю, – соколики, кладите узлы, не ваше. И шагом марш за ворота.
Повел автоматом для убедительности, они и поплелись. Даже не пробуют ныть или изворачиваться – не отошли еще…
Нашел я местечко, где их можно посадить под замок (пустой амбар неподалеку от того дома, где я обосновался), поставил часового, гауптвахта получилась – загляденье. И, не мешкая, отправился к коменданту. Ординарец по дороге говорит мне тихонько:
– Я так понимаю, товарищ капитан, про все докладывать не стоит?
– Правильно рассуждаешь, Степа, – ответил я, чуть подумав. – К чему? Наверняка не поверят. Главное, эти субчики пойманы с поличным на мародерстве, и это несомненный факт. Они, сдается мне, тоже язык распускать не будут – не поверят, решат, что под психов симулируют.
– У меня дедов брат так умел, – говорит он (он сибиряк). – Ехали мы с ним на базар, остановились переночевать в одном доме. Воз оставили на улице. Хозяин говорит: у нас тут пошаливают. А дед ему: не боись, если что, претензий к тебе не будет. Выходим утром – а вокруг воза нарезают круги двое, с мешками на спине, в точности как сейчас Федька с корешами. Это они ночью хватанули по мешку, да не ушли. Дед говорит: все поняли, сучьи дети? Они чуть ли не в плач: отпусти, сделай милость, в жизни больше не будем… Дед подошел, по плечу хлопнул обоих – побросали они мешки и как дунут от нас… Верите или нет, товарищ капитан, своими глазами видел…
– Отчего же не верить? – говорю. – Теперь вполне верю. Ты помалкивай, Степа, ну его…
Пошел я к коменданту. Комендант – наш же комбат. Такие военные порядки: часть, которая в город вошла первой, становится гарнизоном, а ее командир – комендантом. Наш батальон первым и вошел. Доложил я честь по чести: так и так, такие-то мною лично, в сопровождении ординарца, застигнуты при грабеже у местного жителя его имущества…
Комбат радешенек – он тоже про Федьку слышал кое-что и прекрасно знает, что это за экземпляр и как давно по нему штрафная рота плачет. Не было никакого трибунала: комбат имел право своей властью отправить в штрафную роту. Написал он бумагу, связался со штабом полка, вскоре за мазуриками приехали на «студере» особисты, – и покатили они, куда надлежит. Крепко я сомневаюсь, чтобы они трепались потом, при каких обстоятельствах влипли – а если даже и трепались, то вряд ли им особенно верили. Да и какая мне теперь разница? Пусть себе болтают, что хотят, бумага от комбата железная, как и мой письменный рапорт. Избавились наконец…
Мы там стояли еще два дня, потом полк ушел. Китайца я больше не видел, да и не имел к тому никакого желания: ну зачем мне этакие чудеса, которые никак не вписываются в нормальную жизнь? Без них спокойнее как-то…
