Возвращаясь…
Объяснений этому у меня и сегодня нет ни малейших. Быть может, они когда-нибудь и станут известны, но сколько времени пройдет, гадать не берусь. Может, и не доживу…
Главная причина, по которой именно я оказался на той поляне, – мое везение. Нет, не в ироническом смысле. Я всегда был везучим, это столько раз подтверждалось, что рассказывать можно долго. Кто-то из летчиков-испытателей писал, что считает везение чисто физической категорией, наподобие заикания, цвета волос или способностей к чему бы то ни было. Если у человека нет задатков музыканта, его можно учить хоть двадцать лет, но ничего не получится. Так и с везением: либо оно есть, либо его нет. Он приводит массу интересных примеров. И я с ним полностью согласен. Полагаю, так и обстоит.
Одну разведгруппу мы на этом задании уже потеряли: как камень в воду – ушли и не вернулись, и никто никогда так и не узнал, что с ними случилось. Такое бывало. И потому, едва я вернулся, заштопавши свое легкое осколочное, начальство меня моментально пристроило к делу. Ранение было – царапина, нисколечко не мешало. Вот и сказал майор: давай, везучий, авось вытянешь…
Командование очень заинтересовала новоприбывшая немецкая танковая дивизия. Прибытие танковой дивизии в непосредственную близость от боевых порядков – это всегда верный признак готовящегося наступления. Чья бы дивизия ни была. Для обороны такие соединения решительно непригодны – только для наступления. Так что крайне желательно было узнать, намерена ли она оставаться на месте или собирается передислоцироваться куда-то еще. А самый верный способ – взять «языка»…
И снова моя везучесть подтвердилась на практике. Мало того, что мы прошли в немецкие тылы необнаруженными – мы на второй день встретили на малоезжей, проселочной дороге «кюбельваген», немецкий вездеходик с эмблемой той самой искомой дивизии. Катил себе в полном одиночестве, что со стороны немцев было крайне неосмотрительно.
Там сидели водитель и обер-лейтенант, что было вовсе уж распрекрасно: офицер нам как нельзя более кстати. Если он окажется тыловой крысой, каким-нибудь интендантом, то порой так, самое смешное, даже лучше. Сплошь и рядом оказывалось, что сытые тыловички, что наши, что немецкие, даже лучше осведомлены о будущих перемещениях и планах, чем строевики…
Этот подарок судьбы мы приняли аккуратно, без лишнего шума и пальбы, мы умели. Ребята у меня дело знали, да и сам я – не первый год… При наличии офицера водитель нам оказался без всякой надобности, и его моментально отправили в Валгаллу – или во что он там верил. Обера выдернули, как морковку из грядки, руки связали, в рот культурно запихнули водительскую пилотку, чтобы не вздумал, скажем, распевать арии из «Тангейзера» или другой оперы. Как-то я равнодушен к опере. Отогнали «кюбель» на обочину, к ближним деревьям, и не пожалели нашу единственную противотанковую гранату, рванули под капотом. Осталось полное впечатление, что эти незадачливые ездуны зачем-то свернули на обочину и там напоролись на мину. А сами рванули лесом, со всех ног, форсированным марш-броском. Обер тоже несся, как бегун на спартакиаде, – были у нас доходчивые аргументы, любой проникнется…
Никаких иллюзий я не строил: немцы бывают дураками только в кино. Машиной обязательно займутся их спецы, которые быстро определят, что никакой мины не было, а была граната. Когда станет известно, что обер-лейтенант пропал, быстренько сложат два и два. В наступлении, в отступлении, в неразберихе могло и проскочить – но здесь линия фронта устоявшаяся, затишье, пусть не глубокий, но тыл. Обязательно прикатят ихние особисты.
Вот только несколько часов мы при таком раскладе, безусловно, выигрывали. К тому времени, когда они поймут, что мы есть и нас надо ловить, мы уже будем далековато и ловить нас будет в сто раз труднее, чем если бы по горячим следам. К тому же у нас было хорошее местечко для выхода, на стыке двух немецких частей, километрах в десяти от того места, где мы к немцам входили. Только несведущие люди полагают, что линия фронта – это такая сплошная линия окопов и укреплений. Ничего подобного. Бывают такие местечки, где можно просквозить, так и не напоровшись на противника.
Леса там густые, не сибирская тайга, но глухомань изрядная. Никакая техника не пройдет, только конный или пеший человек. Собственные следы мы обработали на совесть, трижды на первых километрах. Вот и чесали, как спринтеры – мы пятеро и обер, белокурая бестия. Делали короткие передышки, в основном ради обера – о нем, тевтонской харе, приходилось заботиться больше, чем о себе. Сломай он или вывихни ногу, потащили бы на себе со всем усердием, драгоценного нашего…
Вот так, в хорошем темпе, где бегом, где размашистой рысью, мы отмахали километров пятнадцать, ни разу не напоровшись на немцев – примерно половину расстояния, отделявшего нас от точки выхода. Я уже успел все прикинуть. Получалось неплохо: если двигаться тем же аллюром, мы до темноты или уж к первым сумеркам выйдем к точке, а ночью и перейдем. Однако нужно устроить не передышку, а короткий привал: кратенько, чтобы не зацепили пеленгаторщики, доложить начальству, перекусить, попить водички, сокровищу нашему дать пожрать-выпить, чтобы приободрился. Знакомый расклад. Без короткого привала нельзя, люди все же не механизмы.
Какой бы передовой идеологией ни были вооружены. А с тевтона и вовсе уж взятки гладки: его идеология насквозь неправильная и человеконенавистническая. Марш-бросок он перенес похуже нас – откуда у него навык, привык на гусеницах, на колесах…
Карта у меня была отличная, «двухверстка», выпуска весны сорок первого года. За прошедшие три с лишним года места эти особенно измениться не могли: лесозаготовок тут не велось, строительства не было никакого, как и прокладки дорог. Если за это время и вырастут новые деревца, то будут этакими прутиками. Так вот, на карте значилось впереди несколько полянок. И я решил для себя: как только достигнем первой же, остановимся на привал. Не на поляне, конечно – кто бы так подставлялся? Поляна мне служила исключительно ориентиром, намеченным конечным пунктом марш-броска.
Садчиков, как самый двужильный, двигался впереди, оторвавшись от группы метров на пятнадцать – олицетворяя своей видавшей виды персоной боевое охранение и передовой дозор одновременно. Иногда я его терял из виду в чаще. Но тут увидел впереди его спину – он не бежал и не шел, он стоял, сторожко пригнувшись, держа автомат на изготовку, и это было неспроста. Я махнул своим, чтобы остановились, а сам тихонечко добрался до Садчикова. Он покосился на меня и сказал негромко:
– Вот она, поляна, старлей. Только там тело. И еще какая-то херня… Вон, правее…
Первым делом я повернулся к своим. Здесь и говорить ничего не требовалось. Условленных знаков у нас имелось немало, и все их знали назубок. Подал знак – и Бережной с Галимовым бегом обошли поляну с двух сторон, чтобы изучить обстановку справа-слева, да и впереди. Сам я вынул бинокль – расстояние небольшое, но оптика есть оптика, особенно «Карл Цейсс»…
Тело у меня особого интереса не вызвало – для военных будней зрелище, прямо скажем, привычное. Женщина в странноватой одежде, сразу видно, что мертвая – глаза широко открыты, неподвижные, дыхания не фиксируется, неподвижность полная, по лицу ползают какие-то жучки… Гораздо интереснее показалось то, что наблюдалось метрах в трех правее, – если смотреть с моей позиции, для трупа, соответственно, левее. Примерно на высоте двух метров часть леса выжгло, но как-то странно: на пространстве, ограниченном правильной полусферой примерно метров десяти радиусом. Внутри этой полусферы сожгло все: стволы, сучья, ветки. Границы полусферы выделены четко: стволы, сучья и ветки, те, что ее очерчивали, черные, подвергшиеся воздействию высокой температуры, но гарью не пахнет, и пожара нет. Совершенно непонятно, что могло оставить такой след. Никак не похоже на дело рук человеческих либо на след падавшего самолета. Нам однажды, совсем недавно, пришлось искать в лесу, в нашем тылу, сбитый немецкий самолет – очень он начальство интересовал по некоторым причинам. Он прорубил, падая, длинный след, по которому, собственно, место падения и нашли, но там была совсем другая картина: верхушки сбриты по наклонной линии, и никаких следов огня.
Нужно было, конечно, осмотреть все детально. Вернулись Бережной с Галимовым, доложили, что в окрестностях ни единого живого существа: ни человека, ни представителей лесной фауны. Я сказал, что можно сесть и отдохнуть, а сам пошел на поляну. Вблизи окончательно убедился, что это именно правильная полусфера. Занялся телом – без малейших эмоций. Осматривать и обыскивать мертвых мне приходилось уже не раз. Ну, а разведчик должен уметь делать наблюдения и проводить осмотр быстро. Ничего нового, в общем. Иногда то, что осталось от человека, выглядит так, что целехонькое, неповрежденное тело – прямо-таки благодать божья… Результаты моего осмотра, которые я сейчас подробно опишу, были сделаны за каких-то две-три минуты. Чтобы рассказать, понадобится гораздо больше времени.
Итак. Еще не закоченела, но уже застыла. Смерть, я бы сказал, произошла в течение ближайшего часа. Точнее я не мог определить, не будучи врачом, к тому же посмертное окоченение, меня учили, частенько происходит для каждого индивидуально. Причина смерти совершенно непонятна: ни ранений, ни видимых травм, кости конечностей не повреждены. Белая женщина, европейка, хотя национальность, конечно, определить невозможно. Красивая, молодая, не старше тридцати, волосы светлые, примерно до плеч, никакой прически, просто аккуратно подстрижены, с челкой. Глаза серые. Очень красивая девушка… была. Никаких украшений, мочки ушей не проколоты, косметики незаметно (или, как мне теперь думается, косметика была совершеннее, что ли, тогдашней). Губы, безусловно, накрашены – странный, светло-сиреневый цвет, но помада опять-таки совершеннее тогдашней. Я без всякой брезгливости послюнил палец, потер губы – остался след. Да, помада.
Одежда больше всего похожа на тогдашние спортивные костюмы: светло-серый свитерок под горло, с высоким воротником, того же цвета шаровары – но не такие мешковатые, как в наше время, хотя и не облегающие. Нечто среднее. Короткие, до середины икры, сапожки на низком каблуке. И одежда, и обувь на ощупь странноватые, не похожие на обычную материю, на трикотаж, тем более на вязаные. Теперь я не сомневаюсь, что это была какая-то синтетика, но тогда мы этого слова и в фантастике не читали. Слева, над грудью, три красных диска один другого меньше, величиной с монетки. Непонятно – и до сих пор непонятно – эмблема это или попросту марка производителя.
Рядом с ней – ни единого предмета, сделанного человеческими руками. И при ней – абсолютно ничего. Один-единственный карман, на левой штанине, повыше бедра – прямоугольной формы, без клапана и пуговицы, но он пуст. Свитер надет на голое тело, лифчика нет. Кожа незагорелая. Трусы узенькие, розовые, кружевные. Тогда мне они показались этакими проститутскими – но теперь я бы так не выразился.
Вот и все наблюдения, какие можно было сделать. Мне положено быть человеком скрупулезным. Предстояло докладывать обо всем встретившемся на пути, что выходило за рамки флоры и фауны. А потому я решил поступить так, как мы иногда поступали с немцами. Там мы срезали погон, шеврон, эмблему – и здесь оставалось разве что взять образец ткани. Я достал финку, примерился отхватить кусочек свитера внизу, размером с носовой платок. И финка у меня по этому тоненькому свитерку соскользнула, будто я сдуру хотел резануть по танковой броне – чуть левую руку не распорол. Попробовал уже осмотрительнее и аккуратнее проткнуть или отрезать кусочек – от свитера, от шаровар, от голенища сапожка. Но – непробиваемо… У меня осталось впечатление, что этот мирный костюмчик самого безобидного вида выдержит и пулю, и осколок. Нам бы такие. Можно было, конечно, стянуть весь свитер целиком, наверняка получилось бы, но как-то… не хотелось. Не стал. Вот не стал, и все.
Исследовать больше нечего. Стою я над ней, офицер фронтовой разведки, интеллигентный ленинградский мальчик, большой любитель фантастики в довоенные годы (мама считала такое чтение бесцельной тратой времени, но вслух это высказывала редко), и в голове у меня совершеннейший сумбур. Никаких объяснений всему наблюдаемому у меня нет, ни малейших, ни тени.
И торчать мне тут нечего: мы не на прогулке, у нас обер, за нами, аллах тевтонов ведает, могли уже наладить погоню или начать обзванивать свой передок на предмет повышенной бдительности или облавы. Короткий привал, конечно, необходим, но вот здесь располагаться мне что-то не хотелось. Вернулся к своим. Мои ребята на выжженную проплешину и на тело таращатся без особого интереса, и я их вполне понимаю: всем не до того. Обер, правда, пялится так, что челюсть отвисла, – ну да меня его эмоции и впечатления не волнуют нисколечко.
Помню, мне тогда пришла в голову дурная мысль: а если это какая-то болезнь, эпидемия, зараза? И я, осматривая тело, уже нахватался бактерий с вирусами? Вспомнил странную одежду, посмотрел на выжженный кусок леса – нет, тут что-то другое, непонятно что, но другое…
Короче говоря, я отдал приказ двигаться дальше. Привал мы устроили в лесу, отойдя метров на триста, так что поляны уже не видели. Четверть часа – и пошли дальше. Никто мне вопросов не задавал и увиденное не обсуждал, только один Бережной на привале спросил без особого интереса:
– Что там, старлей?
– Женщина, мертвая, – ответил я. – Непонятная какая-то… Ничего при ней.
Он кивнул и больше не расспрашивал – кому хочется этим заморачиваться сейчас, когда в первую очередь гадаешь, удастся ли выйти тихо и удастся ли выйти вообще…
Вышли мы тихо, без перестрелки и встреч с немцами. Никаких следов повышенной бдительности – видимо, немцы, как я и рассчитывал, просекли, что к чему, слишком поздно. Доставили обера в целости и сохранности, печального, конечно, но кто бы на его месте плясал гопака и травил анекдоты… Я же везучий…
Так вот, дальнейшее… Прежде чем начать отписываться, я среди прочего подробнейшим образом изложил своему непосредственному начальнику обо всем, что видел на поляне. Он спросил:
– Объяснения или версии имеются?
– Ни малейших, – ответил я. – Откуда бы им взяться при таких обстоятельствах?
– Действительно, – говорит он. И, не раздумывая долго, заключает: – Я так думаю, старший лейтенант, это ты в донесение не включай. Никаким боком не лезет. И нас, если подумать, не касается совершенно.
Я думаю точно так же. Понимаете ли, все это было настолько странным, непонятным и необъяснимым, что категорически не сочеталось с нашими тогдашними фронтовыми делами и заботами, со всей нашей тогдашней жизнью. Не вписывалось никак.
Нет, ну разумеется, меня чуточку подзуживало… Я же говорю: интеллигентный ленинградский мальчик. Тайны, загадки, феномены и прочие странные явления должны обязательно получать объяснения – как учит нас и фантастика, и время, сороковые годы двадцатого века…
Только сделать я не могу ничего. Ничегошеньки. Даже если бы я каким-то чудом уговорил майора послать отдельное донесение с просьбой сообщить о происшедшем в академию наук, то донесение это наверняка отправили бы в корзину: мертвая женщина, пусть и в странной одежде, лес странно обожжен… Положа руку на сердце, тогда, на месте высокого начальства, я бы так, скорее всего, и поступил. Да еще рявкнул бы по телефону: «Степаныч, у тебя там все на голову здоровые? И запоем не пьют?» Что-нибудь вроде. В то время именно такого и следовало бы ожидать: никому нет дела до таких странностей, война идет… Конечно, по уставу я, как и всякий военнослужащий, мог отправить рапорт на имя вышестоящего начальства, вплоть до наркома обороны. Но результат был бы именно таким, о котором я только что говорил. Вне всякого сомнения.
А отправить частное письмо в Академию наук я никак не мог. «Мы, проходя по лесу в немецком тылу…» Это кто же такие «мы»? Туристы? Не смешно даже. А за строчку «мы, группа фронтовой разведки», зацепился бы первый же военный цензор – впрочем, и за слова «проходя по лесу в немецком тылу». И загремел бы я под трибунал, как пить дать.
И наконец, я совершенно не уверен – до сих пор, – что ученые, попади к ним каким-то чудом моя информация, отнеслись бы к ней со всей серьезностью. Во-первых, идет война, не до того, да и плохо я представлял – и представляю, – каких именно ученых это могло бы заинтересовать тогда? Астрономов? Биологов? Лесоведов? Физиков? Даже не соображу. Во-вторых, ученые всегда любили и любят говорить, что они – самый недоверчивый народ на земле. А тут, изволите ли видеть, какой-то старлей… И случай странный, не имеющий прикладного значения…
Одним словом, особых душевных терзаний я не испытывал. Прикинул все возможности и понял, что нет никаких. Успокоился, занялся обычными делами и вспоминал нечасто. Благо прохлаждаться мне не приходилось. Ну, было…
Сомневаюсь, что немцы ее обнаружили, вряд ли они прошли по нашему маршруту, и невелик шанс, что в том месте устроили бы прочесывание. Кроме того, есть сильные подозрения, что они, даже и обнаружив все, поступили бы точно так же, как мы. У офицера, руководящего облавой или ее кусочком, есть свои, насущные задачи: поймать разведчиков, а не отвлекаться на нечто, не имеющее никакого отношения к текущим делам, категорически не вписывающееся в обычную жизнь, на тот момент непригодное ни на что полезное. Какой-нибудь их обер-лейтенант, посоветовавшись с их майором, пришел бы к выводу, что в донесении об этом упоминать не стоит. Наверняка. Та же самая логика, те же текущие хлопоты, та же война…
Местные жители? Места были весьма малообитаемыми. Да и они, наткнувшись, не стали бы заморачиваться: им в первую очередь следовало думать о том, как выжить под немцем. И партизаны, окажись они на той поляне, не стали бы возиться.
В общем, если тело не исчезло столь же необъяснимо, как и появилось, подверглось бы естественному ходу событий: либо им занялись бы заинтересованные лесные обитатели, вплоть до насекомых, либо остался бы скелет в странной, непробиваемой одежде. До сих пор по глухим местам валяется столько неразысканных костей…
Уже после войны меня порой подмывало поехать и поискать ту поляну (демобилизовали меня в сорок шестом, повезло). Но так уж сложилось, что жизнь вошла в колею: институт, заботы о приработке, будущая жена, мама болела… Как-то так… не сложилось. И понемногу всякое желание пропало.
Нынешние объяснения? Да бога ради, версий сколько угодно! Полной горстью зачерпнутых из фантастики. Во-первых, параллельные пространства. Почему во-первых? Да просто о них писали еще в двадцатые, один рассказ так и назывался: «Параллельные миры». Зенькович, по-моему. «Всемирный следопыт», двадцать пятый год, у меня была подшивка.
Ну, и далее… Как говорится, полный джентльменский набор. Другие измерения. Инопланетяне. Экспериментаторы из будущего. Вот, пожалуй, и все, не такая уж и полная горсть. Только ни одна из этих гипотез моими тогдашними наблюдениями не может быть ни подтверждена, ни опровергнута. Следовательно, объяснения как не было, так и нет…
