Глава 4

Дот спустилась в посудомоечную. Она притворилась, что должна вымыть большой медный умывальный таз, хотя он был абсолютно чистый, чище он быть не может. Зато, стоя здесь, она могла краем глаза наблюдать за Уильямом Сэвиджем. Так зовут кухонного клерка, который запал ей в душу и никак не желал оттуда выходить.

Бетти спокойно и просто спросила, как его зовут, Дот на такое ни за что не отважилась бы… хотя, может, и спросила бы, будь он старым и некрасивым, а не таким, от которого кружится голова. Она притворилась, будто оттирает невидимое пятнышко, а сама радовалась, что может лишнюю минутку побыть рядом с ним, искоса наблюдая, как он делает пометки на бумаге. Он ее как будто и вовсе не замечал. Волосы у него то и дело падали на лоб, и он встряхивал головой, чтобы убрать их. Наверное, не хочет запачкаться чернилами. Дот представляла, как запускает пальцы в его шевелюру; наверное, на ощупь они мягкие, как шелковые рубашки леди Латимер. Он положит ей руку на плечо, притянет ее к себе так близко, что она почувствует его дыхание, и скажет… Что он скажет? Нет, его слов Дот представить не может!

Какая же она дурочка, что грезит о нем… и потом, руки у нее красные и грубые. Она бросила таз и вышла во двор поискать Бетти. Та увиливала от работы на сеновале над конюшней. Дот уселась с ней рядом на солому.

– Опять вертелась возле Уильяма Сэвиджа? – спросила Бетти, толкнув Дот в бок. – Лучше подойди к нему да предложи пообжиматься. Ведь ты этого хочешь?

– Не могу, – ответила Дот, жалея, что в ее мире все не так просто, как у Бетти.

– Или пройдись перед его столом и как бы ненароком покажи грудь, – хихикнула Бетти.

– Ой… – смущенно хохотнула Дот. – Прошу прощения, благородный сэр! Я поскользнулась на куске масла.

– Позвольте помочь вам заправить грудь обратно в платье, – протянула Бетти, изображая мужчину, и обе разражаются хохотом.

– Он образованный… зачем ему такая, как я? – вздохнула Дот, отсмеявшись.

– Зато твоя хозяйка скоро станет королевой, – ответила Бетти. – Да тебе стоит только захотеть, и все кухонные парни станут твоими! Тебе ведь только так, время провести… ты ведь не собираешься за него замуж.

– Да, верно, – согласилась Дот, хотя на самом деле ей хотелось именно замуж, какой бы несбыточной ни выглядела ее мечта. Хотя Уильям Сэвидж не перемолвился с ней ни единым словом, она не могла не думать о нем. Дот прекрасно понимала, что дерево нужно рубить по себе, но ей была невыносима мысль о том, что придется выйти за какого-нибудь конюха или рассыльного.

– Ты даже вон его можешь подцепить, – продолжала Бетти, показывая на виночерпия – всем известно, он любит подсматривать за молодыми девицами.

– Фу! – поморщилась Дот. – А ты тогда подцепи Большого Барни.

Обе снова расхохотались.

Большим Барни здесь зовут полоумного, который чистит выгребные ямы.

– Вот бы и мне служить знатной даме! Куда приятнее, чем с утра до ночи отскребать горшки да кастрюли. – Бетти притворно хмурится. Но обе понимают: из Бетти не выйдет хорошей горничной, потому что она то и дело грязно ругается и не может помолчать ни минуты. Втайне Дот немного завидовала Бетти, которая рада спать у очага на кухне и по ночам обнимается с поварятами. Ей тоже хочется попробовать, хотя бы раз дойти до конца, а не только обниматься и целоваться, как с Джетро или с Гарри Дентом! Дот вздыхает. Об Уильяме Сэвидже можно только мечтать… Она представляла, как однажды он оторвется от своих бумаг и улыбнется ей, а она улыбнется в ответ. При этой мысли внутри у нее все таяло.

– Леди Латимер будет беспокоиться, куда я запропастилась. – Она встала и стряхнула солому с платья. – В волосах не осталось? – спросила она, и Бетти вытащила пару соломинок, которые забились ей под чепец.

Дот спустилась по лестнице, отряхнувшись в последний раз, схватила медный таз и направилась в покои Катерины.

Мег она застала во внешних покоях; та разбирала нитки для вышивания по цвету.

– Вот и ты, Дот. Где ты была? Матушка велела разжечь камин.

– Камин в июле?

– Об этом просил король.

– Король?

– Да, он там с ней.

– Мне идти туда? – ахнула Дот, указывая на дверь. – Да я ведь… – Она сжалась. Дот почти ничего не боялась, но при мысли о том, что она увидит короля, у нее закружилась голова.

Мег смотала моток зеленой пряжи и положила в корзинку для рукоделия. Дот взяла деревянные пяльцы с натянутым на них шелковым лоскутом, рисунок начерчен карандашом. Дот не грамотна, но все же разобрала переплетенные инициалы «Г» и «К».

– Ах, Дот, жаль, что нельзя повернуть время вспять! – Мег вздохнула. По ее лицу словно пробежала тень, и Дот догадалась: наверное, Мег хочется вернуться назад, в то время, когда все было проще.

– Мег, все не так плохо, – сказала Дот. – Здесь так роскошно… и матушка скоро станет королевой. – Она невольно вспомнила о двух предшественницах Катерины, ее тезках. Для них, наверное, на белье тоже вышивали инициалы… А что с ними стало?

Мег снова вздохнула:

– Но и не хорошо.

Дот вспомнила слова Катерины: «Мег – самая настоящая пессимистка». Она не стала спрашивать, что означает это слово. Наверное, быть пессимисткой – все равно что быть проклятой. Очень хочется, чтобы Мег просто забыла обо всем. Но если весь мир или Бог сговорились, чтобы с Мег случилось то, что случилось, поневоле станешь пессимисткой, хочешь ты того или нет.

– Ты лучше затопи камин, – посоветовала Мег, вытаскивая из передника Дот соломинку и вопросительно глядя на нее.

– Это не то, что вы подумали, – говорит Дот.

– Не мое дело, – пробормотала Мег. – Там ведерко с углем; его принес угольщик. – Она показала на красивое ведерко в углу.

– Углем топить? – спросила Дот.

– Да, король предпочитает уголь. Наверное, тепло полезно для его ноги. – Видимо, испуг Дот отразился у нее на лице, потому что Мег добавила: – Да ты не бойся. Присядь пониже, до самой земли, и молчи. Скорее всего, он даже не обратит на тебя внимания.

Дот не представляла, как выглядит король; несмотря на то что она уже довольно давно жила во дворце, еще ни разу не видела его даже издали. Зато она прекрасно помнила картину, с нее еще сделали много гравюр. На той картине король очень величественный, он стоит, расставив ноги и положив руки на бедра, а смотрит так, что поджилки трясутся. Дот взяла ведерко и трутницу, а под мышку сунула метелку для камина.

– Привыкай, Дот. Через несколько дней она станет его женой.

Дот набрала в грудь побольше воздуха, чтобы успокоиться, и постучала в дверь внутренних покоев.

– Войдите! – послышался тихий голос Катерины.

Дот отодвинула засов и толкнула тяжелую дверь плечом. Звякнуло ведерко. Она покраснела, пробормотала себе под нос: «Простите» – и упала на колени. Они у окна; Катерина сидела на табурете, а король – в деревянном кресле. Больную ногу он положил ей на колени.

К облегчению Дот, на нее он даже не посмотрел. Ее словно не существовало.

Катерина молча с улыбкой кивнула ей и жестом велела ей встать. Дот все время косилась на них, пока разводила огонь. Король держал Катерину за руку; он совсем не такой, как на портрете. Перед ней толстый, одутловатый старик, лишенный всякого величия. Катерина могла бы быть его дочерью или племянницей.

Дот еще не доводилось топить камин углем; жаль, что некого спросить, как и что делать. Она положила побольше растопки в надежде на лучшее. Вытерев руки о фартук и испачкав его, она чиркнула трутницей. Король вздохнул.

– Кит, – сказал он, – иногда я гадаю, что такое нормальная жизнь.

Дот, обернувшись через плечо, увидела, что Катерина гладит его бороду. Наконец трут занялся, Дот стала осторожно раздувать пламя, при этом слушая рокочущий голос короля:

– Мне хочется, чтобы подданные говорили не только то, что я, по их мнению, хочу от них услышать!

– Гарри, – ответила Катерина. Дот даже не представляла, что кто-то может называть короля «Гарри»; это ведь такое обычное имя! – Может быть, все тебе потакают, потому что боятся тебя.

Он выпустил ее руку и выпрямил спину; кресло заскрипело под его тяжестью.

– Один флорентиец… не помню, как его зовут… в последнее время, Кит, имена ускользают из моей головы. Так вот, флорентиец написал: для принцев лучше, чтобы их боялись, чем любили. Для того чтобы тебя все время боялись, нужно прилагать столько усилий! Из-за этого я… – Он не договорил.

– Никколо Макиавелли, – подсказала Катерина. Дот не очень поняла, о чем они говорили. – Гарри, всем нам приходится совершать поступки, которые потом терзают нашу совесть.

– Кит, ты мне не потакаешь. Только тебе хватает мужества говорить правду. Вот почему я выделил тебя из всех. – Дот раздувала пламя, пока угольки не начали ярко полыхать.

– Я стараюсь быть честной, Гарри. Ведь именно этого просит от нас Господь!

Король потер рукой затылок.

– Кит, ты чувствуешь сквозняк?

– Нет, но окно приоткрыто. Должно быть, оттуда дует.

Он подошел к окну и попробовал закрыть его. Оно не поддалось, и он дернул так сильно, что стеклянная панель треснула, а задвижка сломалась.

– Проклятье! – вскричал он, снова и снова стуча задвижкой по подоконнику, проделывая дыры в дереве – тук-тук-тук. Щепки полетели во все стороны. Дот, сжавшись, забилась в угол; она не смотрела на короля и надеялась, что он ее не замечает.

– Успокойся, Гарри. – Катерина подошла к нему и стала массировать ему плечи. Его лицо побагровело, на лбу выступили капли пота. Он раздражен, как огромный капризный младенец. – Позволь мне! – Она мягко попробовала вынуть сломанную задвижку из его сжатых пальцев. Но он вдруг с силой швырнул задвижку в очаг, рядом с которым скрючилась Дот. Она вжала голову в плечи. Пролетев совсем рядом, задвижка с грохотом ударилась о ведерко с углем. Сердце у Дот билось, как кузнечный молот; руки так дрожали, что она боялась выронить метелку. Она не смела встать, чтобы не привлечь к себе внимания. Король сел, закрыл голову руками и тяжело вздохнул, а Катерина продолжала массировать ему плечи и тихонько утешать. Она покосилась на Дот и подняла брови, словно спрашивая: «Ты цела?» Дот кивнула, и Катерина подняла палец к губам, призывая ее к молчанию.

Король ничего не сказал, даже не посмотрел в ее сторону; ему все равно, жива она или умерла. Потом он поднял голову и тихо признался:

– Кит, иногда я боюсь самого себя. – Вид у него был подавленный и удрученный, глаза скошены, как у собаки-ищейки. – На меня иногда находит… Как будто внутри меня другой человек. Как будто я одержимый! – Катерина погладила его по рукаву и что-то прошептала. – Иногда мне кажется, будто я теряю рассудок. Вес Англии давит на меня. – Какое-то время он молча перебирал драгоценные камни на своем дублете. Потом снова подал голос – еле слышно, почти шепотом: – Я спрашиваю себя, что я сделал с Англией, порвав с Римом. Мне кажется, что… Душа Англии расколота. – Дот понятия не имела, что и король способен сомневаться, как обычный человек. Разве не сам Господь внушал ему, что делать?

– С прошлым надобно смириться, – сказала Катерина. Дот часто слышала от нее эти слова; особенно часто они бывали обращены к Мег. – Гарри, нужно обладать большим мужеством, чтобы изменить ход вещей, как это сделал ты. – Она еще не договорила, а король как будто просветлел, глаза у него засияли. – И я твердо убеждена, что Господь на твоей стороне.

– Он подарил мне сына, – с гордостью произнес король. – Вот доказательство того, что он доволен.

– И славного сына.

– А ты, Кит, подаришь мне сына? – спросил он, как маленький мальчик, который просит сладости.

– Если будет на то Господня воля, – с улыбкой ответила она.

Выходя из комнаты, Дот заметила, как по лицу Катерины пробежало облачко.

– Нам пожаловали аббатство Уилтон, – сообщила сестрица Анна.

Они сидели рядом у окна во внешней приемной. У них на коленях было расстелено платье; они нашивали на него крупные жемчужины. Катерина наденет это платье на венчание.

– Вы переедете туда? – Катерине была невыносима мысль о том, что ее сестра сгинет в Уилтшире, в захолустье.

– Мне не нравится думать об этом, – призналась Анна, – я ведь знаю, что творилось во многих монастырях. Там была резня.

– В Уилтоне не пришлось прибегать к насилию, – возразила Катерина. – Мне сказали, что настоятельница отдала его добровольно, и ей назначили пенсию.

Катерина невольно подумала о других больших монастырях, которые буквально сровняли с землей, о монахах, подвергнутых пыткам и запугиванию, обо всех разрушениях, которые творил Кромвель… «Во имя короля», – напомнила она себе.

Она помнила рассказ Латимера о Фаунтинском аббатстве. По его словам, не меньше чем восьми десяткам монахов вспороли животы и повесили на деревьях. Он видел это собственными глазами.

– Рада это слышать. Нет, я останусь при дворе. Муж хочет, чтобы я была рядом; да я и сама хочу, потом мне приятно быть с тобой.

– Ах, как ты мне будешь нужна!

Катерина посмотрела по сторонам. В просторном зале было много дам, которых она почти не знала. Она понятия не имела, кто как к ней относится. Дамы бесшумно обмахивались веерами, пытаясь спастись от июльского зноя. Три жирные черные мухи кружили по комнате; время от времени кто-то замахивался на них веером.

Катерина подошла к окну, распахнула его, но снаружи жар был еще сильнее. Весь день в Хэмптон-Корт съезжались гости на ее свадьбу. Чем станет для нее третий брак – блаженством или проклятием? Катерине хотелось во всем признаться сестре. Она совершила ужасные грехи; достаточно вспомнить Мергитройда и Латимера. И о Сеймуре придется рассказать, ведь она до сих пор лелеет в сердце его образ… а к королю испытывает отвращение. В ее голове все это необъяснимым образом переплеталось: одно событие подводит к другому, как будто за всем стоит некто, она так и не поняла, Бог или наоборот… Она не может себя заставить выразить свои мысли словами, высказать все, что ее мучит, вслух. Она боится. А чего боится – она и сама точно не знает. Бесформенный страх как будто завис в воздухе.

– Тебе придется здесь остаться, если я прикажу, – усмехнулась она, дружески подталкивая сестру в бок. Если она притворится, что не боится, может быть, ей удастся убедить в этом даже саму себя.

– Кит, ты станешь королевой, – прошептала Анна.

Видимо, она только сейчас начала понимать, что происходит. Последние несколько недель Катерина выбирала себе приближенных. Она настояла на том, чтобы Дот осталась при ней, хотя многие придворные дамы были недовольны ее решением: они так старались навязать ей в услужение своих дочек! От лести и подарков она отгораживалась благожелательной улыбкой. Перед ней проходит целая вереница застенчивых, еще по-детски нескладных девиц. Катерина знала: они охотнее остались бы дома, с братьями и сестрами, чем прислуживали королеве.

Она вызвала ко двору Элизабет Чейни, любимую кузину и подругу детских лет, властную Лиззи Тируит, кузину Мод и Мэри Вутон, которая дружила еще с ее матерью; Мэри очень стара и повидала все. Кроме того, она вызвала к себе из Снейпа Люси, жену пасынка. Пусть хоть немного отдохнет от своего муженька, Джона-младшего: его не назовешь самым снисходительным из мужей.

Все ее фрейлины получили платья из хорошего черного бархата. Король был разочарован и назвал свиту невесты стаей ворон. Ему бы, конечно, хотелось, чтобы придворные дамы походили на красивых зябликов, которых он, если пожелает, может запечь в пирог. Милого Хьюика Катерина тоже держала подле себя, назначив его своим личным врачом. Ее выбором король был доволен; ему даже казалось, будто на последнем настоял он. Возможно, так оно и есть. Наверное, он считал, что Хьюик и дальше будет шпионить за ней. Но теперь Хьюик – на ее стороне, и Катерина твердо верила: он ни за что ее не выдаст. Кроме того, ему пока нечего выдавать, хотя это не обязательно означает полную безопасность.

Она постепенно привыкала к придворной жизни. Ей все льстили, надеясь на ответные милости. Художники хотели написать ее портрет; ее осаждали ремесленники, переплетчики, виноторговцы, проповедники, гранд-дамы и графини, которые раньше не удостаивали ее даже взглядом. Хьюик познакомил ее со своим возлюбленным Николасом Юдоллом, наблюдательным ученым, любителем едких шуток; о нем ходило много разных слухов. Как только он вытаращил глаза и растянул губы в насмешливой улыбке, изображая Стэнхоуп, Катерина поняла, что Юдолл ей понравится. Он сочинял пьесы и философские трактаты, ставил затейливые маскарады, но больше всего любил беседовать о серьезных вещах. Катерина решила: раз она не может быть с Сеймуром и должна смириться с нежеланной свадьбой, нужно постараться извлечь из своего нового положения как можно больше хорошего и окружить себя теми, кто ей по душе. Кроме того, ей хотелось приносить пользу людям. А чтобы приносить пользу, она постарается наилучшим образом воспользоваться своим новым статусом.

Объявили о приходе леди Марии. Она вошла медленно, покачивая бедрами, в платье, затканном золотой нитью, с роскошным ожерельем на шее. По одну ее руку шагала Сьюзен Кларенси, по другую – ее сестра Елизавета. Елизавете нет еще и десяти, но она высокая, ростом почти с Марию, и держится так, что кажется старше своих лет. Пышные огненно-рыжие волосы доходили ей до талии; у нее большие черные глаза и красивые губы сердечком. Простое по покрою платье из темно-синего бархата подчеркивало красоту девушки. В тонких пальцах она сжимала книгу. В отличие от старшей сестры, Елизавета держалась как принцесса; она выступала с высоко поднятой головой, невозмутимая, с полуулыбкой на губах. Король признал обеих дочерей незаконнорожденными. Мария слегка горбилась и с подозрением смотрела на всех и каждого. Елизавету же как будто вовсе не трогала холодность отца и собственный неопределенный статус. Катерина вспоминала, каким был король в молодости; младшая дочь унаследовала его черты. Интересно, думала Катерина, не будет ли сходство с отцом благодатью для девушки.

Мария и Елизавета поздравили ее.

– Завтра вы станете моей мачехой, – сказала Мария, криво улыбаясь, словно сама себе не верила, и продолжала: – Моя предыдущая мачеха была на десять лет моложе меня. – Она язвительно усмехнулась. Раньше Мария ни разу не заговаривала с ней о свадьбе. Катерине показалось, что для Марии завтрашнее венчание – больной вопрос. Марии давно следовало выйти замуж. – Вы хотя бы старше меня, пусть всего на четыре года… – После паузы она продолжила: – И мы с вами друзья.

– Да, друзья, – согласилась Катерина, взяла Марию за руку, притянула к себе и поцеловала в щеку. Та немного оттаяла. – И я сделаю все, что могу, чтобы… – она подыскивала слова, пытаясь потактичнее сказать Марии, что она постарается смыть с нее пятно незаконности, – ускорить ваше дело.

Редкая искренняя улыбка ненадолго появилась на лице Марии, затем она легонько подтолкнула сестру вперед.

– Я с гордостью буду звать вас матушкой! – объявила, подойдя к ней, Елизавета.

Она прочла стихотворение на латыни. Слова легко слетали с ее губ, как будто она чаще говорила по-латыни, чем по-английски. Дамы не в силах были оторвать от нее взгляда. Все дивились ее красоте и уму, только Мария презрительно кривила уголки губ. Катерина вздохнула: из-за матери Елизаветы король развелся с матерью Марии. Она молилась про себя, просила у Бога, чтобы не только отец потеплел к дочерям, но и между сестрами установились дружеские отношения.

Вошли еще дамы, племянницы короля. Маргарет Дуглас, дочь старшей сестры короля, супруги короля Шотландии. На ней было платье из зеленой парчи, расшитое золотом; в рукаве она несла собачку. Катерина заметила озорной блеск в ее глазах и вспомнила, что король приказал посадить ее в Тауэр за то, что она без разрешения выбрала себе мужа из семейства Говард. Правда, после ее освободили, но считали ненадежной. Ее кузина Фрэнсис Брэндон совсем из другого теста; она была на последних сроках беременности и шла вперевалку, держалась надменно. Она упорно говорила по-французски, чтобы кто-нибудь не забыл – ее мать, Мария, младшая сестра короля, когда-то была королевой Франции. Катерина радовалась при мысли о том, что эти высокопоставленные дамы, представительницы лучших семей в стране, будут ее свитой. Они будут приседать перед простушкой Катериной Парр, чьи предки не столь знатны и знамениты… Стэнхоуп принужденно улыбалась. На ней многослойное парчовое платье малинового цвета, на белой атласной подкладке, а ее чепец был сплошь расшит драгоценными камнями. Видимо, она решила затмить всех своим нарядом. Анна Стэнхоуп помешана на правилах иерархии. Еще в детстве, в школьном классе, она задирала нос перед Катериной. Катерина невольно злорадствовала, видя, как Стэнхоуп заставляет себя улыбаться; неискренняя улыбка словно приклеилась к ее лицу. Следом вошла Кэт Брэндон в парчовом платье небесно-голубого цвета, которое оттеняло ее черные глаза. Кэт, похоже, наплевать на то, что она герцогиня Саффолк; ей все равно, кто кому должен кланяться. Мег угрюма; она дрожала, несмотря на июльскую жару; пряди влажных каштановых волос прилипли ко лбу, с лица не сходило тревожное выражение. Кэт взяла ее за руку и потащила вперед.

– В чем дело, Мег? – спросила Катерина.

Мег не из тех девушек, кто расцветает в окружении множества людей; Катерина знала, что Мег охотнее посидела бы в приемной с Дот, а не изнывала здесь среди чванливых дам.

– Как мне вас называть, когда вы станете королевой, – ваше величество? – дрожащим голосом спросила Мег. Этим вопросом она донимала ее уже много дней.

– Мег, обращение «ваше величество» предназначено только для короля. Ко мне на людях можно обращаться «мадам» или «ваша светлость». Давай лучше спросим сестрицу Анну; никто лучше ее не разбирается в тонкостях придворного этикета.

– Обычно к королеве-консорту обращаются «мадам», а официально – «ваша светлость», – вмешалась Анна Стэнхоуп, которая, должно быть, подслушивала их, хотя стояла в противоположном углу. – Правда, была одна королева, которая предпочитала, чтобы ее всегда называли «светлостью»…

Все понимали, что она имеет в виду мать Елизаветы, которую не полагается называть по имени публично.

– Как бы там ни было, Мег, – продолжила Катерина, – наедине мы будем обращаться друг к другу так же, как и всегда, и я по-прежнему буду тебе матерью. – На лице Мег появилась слабая улыбка. – Представь, – Катерина подмигнула девушке, – ты еще можешь выйти за маркиза, и тогда нам всем придется называть тебя «миледи».

Мег снова помрачнела, и Катерина поняла свою ошибку.

– Не дразни ее, – предостерегла Катерину сестрица Анна.

– Я ни за кого не выйду замуж, матушка, даже за герцога, – заявила Мег. – Я хочу всегда оставаться с вами.

– Когда-нибудь мужчина украдет твое сердце, – ласково произнесла Кэт Брэндон.

Катерина невольно вспомнила Томаса, и у нее больно сжалось сердце. Где-то он сейчас? Наверное, далеко за границей, забыл о том, что разбил ей сердце, и любезничает с иностранными красотками…

– Не будет этого, – возразила Мег, и ее глаза наполнились слезами.

– Мег, я не хотела тебя обидеть, – улыбнулась Кэт. – Помнишь, что я просила тебя почитать? – Она протянула Мег стопку листов.

– Что там у вас? – заинтересовалась Катерина.

– Леди Саффолк хочет, чтобы я почитала вслух, – бормочет Мег, с трудом взяв себя в руки.

Подошли придворные дамы; в своих разноцветных нарядах они были похожи на стайку пестрых птичек. Сейчас король наверняка одобрил бы свиту своей невесты. Елизавета держалась впереди; похоже, она совсем заворожила Мег, девушка не могла оторвать от нее взгляда.

– Леди Саффолк просила меня, – продолжила Мег, и румянец залил ее от шеи до лба, – прочесть одну вещь в честь вашей свадьбы.

Видя, как смущается Мег, Катерина взяла ее за руку, желая успокоить, и заметила, что ногти, которые та грызла несколько недель назад, снова начали отрастать. В ней загорелась надежда: может быть, девочке все же удастся справиться с прошлым.

Все обступили их; дамы постарше рассаживались на табуреты, молодые девицы располагались на турецком ковре – подарке посла. Мег, по-прежнему стоя, глубоко вздохнула. Кэт Брэндон была не в силах удержаться от смеха; среди дам послышалось хихиканье.

– Хватит! – рявкнула Фрэнсис Брэндон.

Шум сразу же стих, и Мег откашлялась.

– «Пролог к рассказу о батской ткачихе»…

– Кэт Брэндон, – Катерина с громким хохотом, перебила падчерицу, – какая же вы вредина!

– Мне Юдолл подсказал, – призналась Кэт. – Мы решили, что сейчас уместно будет напомнить о веселой вдове, которая пережила пятерых мужей. – Все присутствующие, кроме Фрэнсис, рассмеялись, та, судя по всему, смеяться не умела. Вряд ли многие из них читали Чосера; должно быть, Кэт вкратце пересказала им содержание.

– Николас Юдолл. – Все еще смеясь, Катерина покачала головой. – Ах, хитрец… Кстати, где вы это заполучили? Я имею в виду – рукопись?

– Откровенно говоря, – Кэт понизила голос, – взяла в мужниной библиотеке, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Что ж, надеюсь, он ничего не узнает, не то решит, что вы испорчены до мозга костей, – улыбнулась Катерина, – и подаст на развод! И вообще, – с притворной надменностью продолжила она, – вам хорошо известно, что я похоронила только двух мужей и собираюсь выйти за третьего.

Услышав ее ответ, все взорвались смехом, постепенно перешедшим в хихиканье, которое стихло, когда внизу, во дворе, послышался шум.

– Миледи Латимер! – кричал кто-то, затем снова, громче: – Миледи Латимер!

Крики сопровождались шумом, цокотом конских копыт и звоном оружия. Катерина перестала смеяться. Она не могла слышать такие звуки, они напоминали ей о Снейпе. Стоящая рядом с ней Мег заметно побледнела и стала грызть ноготь на большом пальце.

– Там король! – вскричала Маргарет Дуглас. Даже она, похоже, была взволнована, хотя король – ее родной дядя.

Катерина встала и спокойно подошла к открытому окну, демонстрируя идеальную выдержку. Какая бы буря ни бушевала в ее душе, внешне она всегда покладиста, жизнерадостна и спокойна, словно играла королеву в одной из пьес Юдолла.

– Ваше величество! – певуче произнесла она. – Чему я обязана такой честью?

Король гарцевал верхом на огромной взмыленной чалой кобыле; ее сбруя по цвету подходила к его охотничьему наряду. Казалось, король закутан в несколько слоев ткани с позолотой. Его окружали не меньше дюжины придворных, среди них Катерина заметила мужей нескольких присутствующих дам. Рядом с королем герцог Саффолк; вид у него был взъерошенный. По возрасту он годился Кэт в деды. По другую сторону короля Гертфорд, муж Анны Стэнхоуп; он изо всех сил сдерживал свою норовистую лошадь. Ее брата Уилла среди кавалеров не было, он вернулся на северную границу, где должен сдерживать шотландцев. И на свадьбе его не будет… Зато Серрей, друг Уилла, тоже в числе приближенных; он приветливо помахал Катерине рукой.

Шесть черных ищеек спустили на землю; они часто дышали, вывалив розовые языки. У живой изгороди метался обезумевший от страха кролик, но только одна из собак лениво встала и не спеша потрусила к нему. Она сразу потеряла к зверьку интерес, когда он перескочил изгородь и скрылся в зарослях. Собака повалилась в густую прохладную траву и стала смешно кататься на спине.

– Мы вернулись с охоты! – крикнул король. – И хотим взглянуть на нашу красавицу невесту накануне свадьбы.

Катерина сделала реверанс и помахала рукой, гадая, означает ли королевское «мы» его самого и Господа или его самого и другую часть его же, ведь всем известно, что у короля две стороны. Будет ли он так же говорить в супружеской спальне? При мысли о супружеской спальне ее замутило.

Она призналась в своих страхах Хьюику, который предложил зажечь в спальне сладкие благовония или хотя бы запретить себе думать о вони, зажмуриться и представлять кого-нибудь другого. Они вместе посмеялись над его предложением, но чем меньше дней оставалось до свадьбы, тем меньше ей хотелось веселиться. «Это мой долг», – напомнила себе она, повторяя одно и то же снова и снова, как молитву.

– Я польщена, ваше величество.

Еще два всадника въехали на двор; между ними на шесте был привязан убитый олень. Голова безвольно моталась из стороны в сторону, большие глаза смотрели прямо на нее. Катерина, которая обычно была не слишком сентиментальна, не могла смотреть на несчастное животное.

– Отправьте на личную кухню королевы! – крикнул король. – Это дар для нашей будущей жены.

Не говоря ни слова, Катерина по очереди поднимала руки, чтобы ей пристегнули рукава. Две ее помощницы проделывали один и тот же ритуал почти каждый день уже довольно давно, и, хотя теперь у нее четыре новые фрейлины, которые помогают ей одеваться, Катерина не отказывалась от услуг Дот. Дот знала ее, как никто другой. Она выщипывала ей волоски на лбу, подстригала ногти и вычищала из-под них грязь; стригла ее грубые волосы внизу живота, как ни странно, рыжие; стирала окровавленные тряпки, когда у Катерины были месячные; она обрабатывала специальным камнем ее пятки, умащала мазями и бальзамами, причесывала по сто раз утром и вечером, выбирала вшей, душила волосы лавандой, заплетала косы, промывала глаза, прикладывала компресс к мозолям, мыла ноги холодной водой, чтобы Катерина меньше страдала от летней жары, надевала на нее нижние юбки, верхние юбки и чепцы, завязывала ленты на туфлях и ночных сорочках. Она знала тело Катерины так же хорошо, как свое собственное.

Сегодня она румянила ей щеки, чтобы глаза сияли ярче. Говорят, глаза у нее цвета моря. Дот не знала, какого цвета море, но, глядя в глаза леди Латимер, она представляла себе реку на закате, когда солнце как будто ныряет в ее глубины. Есть картина, она висит в длинной галерее; там нарисованы парусные суда, высокие, как соборы, которых буря разметала по бушующему океану. Подумать только, она, Дот Фонтен, оказалась во дворце Хэмптон-Корт и служит будущей королеве Англии… Чуть ли не каждый день Дот хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться – все это ей не приснилось. С ней столько всего случилось за последнее время… Может быть, когда-нибудь она увидит и море. Дот кажется, что для нее нет ничего невозможного. То есть почти нет: она, скорее всего, так никогда и не увидит улыбки Уильяма Сэвиджа, который даже не смотрит в ее сторону, хотя она часто заходила в буфетную с тем или иным поручением.

Дот смотрела, как Катерина встает на колени перед деревянным алтарем в дальнем конце комнаты и молится про себя. Интересно, что она просит у Бога? Может быть, чтобы ей не отрубили голову, как двум другим королевам? Когда Дот задумывалась о таких вещах, ей делось тошно.

Ее черный атласный халат блестел, как патока; волосы, распущенные по спине, были похожи по цвету на апельсиновый джем, какой варят на дворцовой кухне; он одновременно горький и сладкий на вкус. Глядя на Катерину, Дот представляла себе Гвиневеру или Изольду, которые сводили мужчин с ума одним взглядом. Она вытирала пыль с комода, поднимая по очереди гребень слоновой кости, щетку с серебряной ручкой, горшочек с душистым маслом, пахнущим незнакомыми специями, тяжелую цепь, которую Катерина сняла перед тем, как ложиться спать. Украшение натерло ей шею, и теперь там ссадина. Цепь украшена камнями размером с ноготь цвета сырых почек. Она кладет цепь на место, в шкатулку с бархатными впадинами, точно соответствующими размеру камней. Она задела локтем флакон с розовой водой и испуганно ахнула, когда флакон со звоном упал на пол. Он не разбился, но пробка вылетела, и розовая вода разлилась между половицами. По комнате распространился сильный аромат роз. Дот нагнулась за флаконом и заметила, что надела чулки наизнанку. Интересно, как ей все удается успевать, если она сама не может одеться как следует? – подумала она.

– В чем дело? – спросила Катерина, окончившая молитву.

– Извините, миледи, розовая вода пролилась.

– Не волнуйся, Дот, скоро розовая вода потечет здесь рекой. – Обе засмеялись, и Дот показалось, Катерина только что поняла, что значит быть королевой. Все ее желания будут немедленно исполняться, какой бы высокой ни была цена.

На столике стояло блюдо с пирожными.

– Попробуй, Дот, – предложила Катерина. – Внутри у них клубника. Они очень вкусные.

– Что вы! Мне нельзя, – возразила Дот.

Она отлично понимала, что такое изысканное угощение не для нее. Катерина сама взяла с блюда пирожное и протянула ей. Дот смущенно отвернулась; ей неловко есть в присутствии леди Латимер, в ее спальне. Ей было так сладко, что она зажмурилась. А какое оно нежное – прямо тает на языке! И какая сочная ягодка внутри! Такое удовольствие наверняка греховно – иначе и быть не может.

– Ах, – вздохнула она, – это… это…

Катерина засмеялась, глядя на нее.

– Полно, – сказала она. – А теперь, Дот, вытри руки хорошенько. Сейчас ты поможешь мне надеть платье; нехорошо, если оно окажется в масляных пятнах.

Свадебное платье разложено на постели. Настоящее чудо портновского искусства, алое с золотом, расшитое жемчугом и драгоценными камнями. Оно такое тяжелое, что вчера им пришлось выносить его из гардероба вдвоем.

– Сначала надень на меня нижнюю рубаху, а потом позови сестрицу Анну и Мег. Остальное сделаем вместе.

Дот придержала рубаху, помогая Катерине надеть ее, затем туго затянула шнуровку на спине; жесткая тафта шуршала, словно птичье оперение. От рубахи пахло утюгом.

Затем она надела два вышитых рукава и осторожно завязала их на плечах. Пришлось проследить, чтобы плечи не помялись, хотя их даже не будет видно после того, как они наденут платье.

– Дот, знаешь, что сказал обо мне астролог, когда я была маленькой? – спросила Катерина.

Дот лишь невнятно пробурчала вместо ответа: у нее полон рот булавок.

– Он предрек, что когда-нибудь я стану королевой. Так, мол, сказали звезды. Мои родные всегда шутили на эту тему; если я капризничала, меня поддразнивали и называли «вашим величеством». Мы смеялись, потому что это казалось совершенно невероятным. – Катерина умолкла, о чем-то задумавшись. Может быть, вспомнила своего красавца Томаса Сеймура, который неожиданно уехал, не сказав ни слова. – Жизнь предлагает ей очень необычные подарки… Иногда, Дот, мне кажется, что у Бога есть чувство юмора.

Дот не совсем поняла, что имеет в виду хозяйка; выйти замуж за короля – это вам не шутки!

Дот сходила за сестрицей Анной и Мег; они вместе одели Катерину. Она была совершенно невозмутима и не дрогнула, когда на нее надели тяжелое, расшитое золотыми нитями, украшенное многочисленными бриллиантами и жемчужинами свадебное платье.

Катерина велела позвать молодых фрейлин; девушки робко заглянула в дверь, трепеща от волнения. Все притворяются, будто Дот здесь нет. Они не знают, как к ней относиться. Дот – простая служанка, но Катерина, которая через несколько часов станет королевой, относится к ней как к родной дочери. Дот не обижалась, она привыкла к такому обращению и знает свое место. Но она знает, что многие люди стремятся попасть ко двору, изо всех сил карабкаются вверх. Кромвель был сыном простого пивовара и внуком кузнеца, а кардинал Уолси, который был канцлером королевства и считался самым могущественным человеком после короля, – сын мясника. Правда, они оба плохо кончили, но Дот старалась не думать об этом.

Наконец платье и мантия надеты. Дот не понимала, как Катерина может держаться так непринужденно и собранно в июльскую жару, которая усугубляется тем, что под самыми покоями королевы находится ее личная кухня. Запах вареной капусты проникал сквозь половицы, забивая аромат розовой воды. Дот взяла сухую лаванду и разложила по комнате.

Мег заплела Катерине косы, уложила их на макушке и завязала лентами. Сестрица Анна достала из шкатулки свадебный головной убор. Фрейлины ахнули и обступили Анну. Дот отошла назад: пусть полюбуются. Она уже успела хорошо рассмотреть чепец с бриллиантами и золотой оторочкой, даже примеряла его, когда в комнате никого не было. Он оказался очень тяжелым и неудобным; у нее даже заныли виски.

Катерина улыбнулась, но левую руку сжала так крепко в кулак, что побелели костяшки пальцев.

– Я готова, – сказала она, беря молитвенник. У Мег был такой вид, словно она тонет. – Спасибо, дамы. – Она плавно вышла из комнаты – и не скажешь, что платье такое тяжеленное! Кулак она не разжала. За Катериной последовали только Мег и сестрица Анна. Никого из фрейлин на церемонии не будет. Венчание пройдет в кабинете королевы; присутствовать на нем будут человек тридцать. Королевская свадьба должна быть совсем другой – толпы народа, пышная процессия идет по улицам… Интересно, вспоминает ли сейчас Катерина о Томасе Сеймуре? Король-то он король, но Дот знает, что он всего лишь человек, пусть и купается в золоте. К тому же он жирный старик со скверным характером, от которого дурно пахнет. При мысли о том, что Катерине придется спать с ним в одной постели, по спине у Дот побежали мурашки.

В покоях королевы было жарко и душно. Епископ Гардинер бубнил все, что положено по обряду. На его восковом лице застыла доброжелательная улыбка, но взгляд хитрый и злобный. Катерина невольно вспомнила, что он сломал палец мальчику-хористу.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – произнес епископ.

Собравшиеся отозвались:

– Аминь.

Слева от Катерины выстроились в ряд облаченные в белое хористы. Их было видно, если скосить глаза. В комнате едва хватало места для тридцати гостей. Катерине стало душно, показалось, что толпа наседает, давит на нее. Мысли у нее в голове путались; она не могла сосредоточиться на службе, тяжелое платье словно прижало ее к полу, как лицемеров у Данте в свинцовых позолоченных одеждах. Разве не лицемерие выходить замуж за одного, когда ее сердце принадлежит другому? Впрочем, она не единственная, кто так поступает… Катерина не смела обернуться к стоящему рядом с ней королю. Он дышал с присвистом; резкий запах его туалетной воды забивал аромат благовоний, который поднимался от кадила. В комнате стало совсем нечем дышать.

Гардинер произнес:

– Hoc est autem verbum Domini. Сие же есть слово Господне.

– Deo gratias, – наверное, в стотысячный раз ответили все. – Слава Богу.

Катерина думала о брачных обетах, которые она скоро принесет. Может быть, так Господь наказывает ее за грехи? Ее наказание завернуто в золото… Лиф затянули слишком туго, и ей приходилось дышать неглубоко; колени болели, хотя под них подложили бархатную подушку. Она боялась, что упадет в обморок, когда встанет, и тем нарушит торжественность момента.

Закрыв глаза, она думала о Томасе. Сложись все по-другому, поведи ее судьба по другой дороге – и сейчас рядом с ней мог бы стоять он. Эта мысль не давала ей покоя. Часть ее души, которая еще помнила его, онемела. Несколько недель после его отъезда Катерина еще надеялась получить от него хоть какую-нибудь весточку – письмо, записку, что угодно, лишь бы он намекнул, что не забыл ее. Но ничего так и не пришло. Наверное, он боялся навлечь на себя гнев короля… Но Катерина опасалась худшего. Она не имеет права удерживать его. Она представляла, как его окружают придворные красавицы и как он расцветает среди них.

Она запретила себе думать о Томасе и вспоминала, как выходила замуж в предыдущие два раза. Тогда ей тоже приходилось вставать на колени и приносить брачные обеты. Когда она приехала из родительского дома в Линкольншир, чтобы выйти за Эдварда Боро, ей было меньше лет, чем сейчас Мег. Тогда ее не терзали никакие сомнения; она с детства знала, что непременно выйдет замуж. В пути на север она не испытывала никаких дурных предчувствий; она не боялась стать женой незнакомца.

– Hoc autem verbum Domini.

– Deo gratias.

Как же невинна она была и как нечестолюбива! И вот как все обернулось… В первый раз она приносила брачные обеты без всякой задней мысли. Но Эдвард Боро умер через два года, ее мать тоже. Потерять мать и мужа в течение нескольких месяцев, в девятнадцать лет оказаться одной на свете… тогда ей казалось, что ничего не может быть тяжелее. Как она ошибалась!

Потом в ее жизни появился Латимер. Он казался таким надежным, его нетрудно оказалось полюбить. Катерина любила его скорее как отца. Но в их союзе главной была его любовь к ней.

Когда Латимер давал свои обеты в часовне замка Снейп, глаза его наполнились слезами. Она прежде никогда не видела, чтобы мужчины плакали; она думала, что мужчины не умеют плакать. Как же мало она тогда знала!

Мысли кружили у нее в голове, как вороны над деревом.

Гардинер умолк, и мальчик запел «кирие элейсон» – «Господи помилуй»; его высокий, звонкий голос вторгся в ее мысли. Рука короля потянулась к ней; открыв глаза, Катерина заметила, что король тоже растроган. На его губах появилась едва заметная улыбка, и на миг Катерине показалось, что перед ней не король, а просто неразумный старик. Интересно, сможет ли она полюбить его как отца? Катерина вспомнила, как он впадал в ярость и становился похож на младенца-переростка или на буйного, задиристого юнца, любителя злых шуток. Ей никак не удавалось примириться с тем, что в нем живут разные личности. Вспоминал ли он своих бывших жен? Ведь до нее он был женат пять раз!

Алтарь был накрыт белой тканью; на ней стоял дискос с хлебом, рядом с ним – потир. Ей делалось все страшнее; она слышала тихий внутренний голос, похожий на голос во сне. Епископ взял облатку. Жених и невеста не сводили с нее глаз. Гулко звонил колокол. Епископ произнес положенные слова. Corporis Christi. «Тело Христово». Наполнили вином потир. Снова зазвонил колокол. Жених и невеста подняли головы. Sanguine Christi. «Кровь Христова». В самом ли деле король верит, что вино превращается в кровь Христову? Она не могла смириться с тем, что человек такого острого ума может поверить в это.

Они говорили о многом, но ни разу не обсуждали всерьез вопросы веры. Считалось, что Катерина исповедует ту же веру, что и король. Но что у него за вера? Месса, которую еще недавно служили на английском, снова читается на латыни, как прежде. Сегодня невозможно себе представить предыдущие десять лет перемен и борьбы. К старости король стал консервативнее.

Тихо позвякивая на цепи, качалось кадило; комнату снова наполнило облако благовоний. Может быть, он боится встретиться с Создателем, помня о тех зверствах, что совершались во имя англиканской церкви – его церкви? Катерине трудно представить, какую ношу он взвалил себе на плечи… Его бремя куда тяжелее, чем ее плащ лицемерки. Она разомкнула губы, и Гардинер положил ей на язык облатку. Она прилипла к небу. У облатки дрожжевой привкус. Она отпила вино. Его мало, едва хватает, чтобы запить хлеб. Во рту металлический привкус, как от крови. Катерина заставила себя вернуться на землю: привкус наверняка от золотой чаши, потира, который Гардинер теперь протирал льняной тканью.

Они встали. У Катерины кружилась голова, вдруг все вокруг почернело; она схватилась за молитвенную скамеечку, чтобы не упасть, и услышала, как король произносит брачные обеты. Голос его доносился словно издалека, с другого конца туннеля. Не успев опомниться, она тоже повторила за Гардинером, как попугай, слова ego tibi fidem; ей на палец надели кольцо, и король прижался к ней влажными губами. Катерина зажмурилась. Дело сделано. Она королева. Она оборачивается к гостям. Все улыбаются и смотрят на нее, склонив голову набок, как на младенца. Интересно, о чем они думают, прикрываясь улыбками? Вспоминают ли они, как в сорока шагах от того места, где они находятся сейчас, с криком бежала по длинной галерее молоденькая Екатерина Говард?

Мег не улыбалась, она даже не смотрела на мачеху; она внимательно слушала Елизавету, которая шептала ей что-то на ухо. Они вдвоем сидели рука об руку и, похоже, были всецело поглощены друг другом. И не подумаешь, что у них такая разница в возрасте. Мег миниатюрна; на вид ей можно дать не больше четырнадцати. Елизавета, напротив, высокая и держится уверенно, несмотря на свой юный возраст. У Катерины потеплело на душе; в некотором смысле девочки стали сестрами. Может быть, Елизавете удастся избавить Мег от постоянного уныния.

Катерину обступили дамы; все взволнованно поздравляли ее.

Король взял ее под локоть и прошептал:

– Кит, теперь ты королева, и им всем от тебя что-то нужно.

Очень своевременное предупреждение!

На банкете – вихрь цветов и звуков. Акробаты ходили по залу колесом, гнулись в немыслимых позах, пожиратель огня заглатывал огненный шар, жонглер ходил на руках, подбрасывая и ловя ногами сразу три мяча. Музыканты играли без остановки. Король сиял; он сидел рядом с Катериной и хлопал в ладоши. Иногда он брал с блюда самые лакомые кусочки и клал ей в рот.

По проходу к ним размашисто подошел Серрей; из-за длинных ног в черных панталонах он был похож на журавля. Он встал рядом с ними и произнес:

Он смотрел на Катерину с ликующей улыбкой. При виде Серрея она снова пожалела, что Уилла нет на ее свадьбе – ему пришлось вернуться на северную границу. Очень жаль, что брат не может разделить с ней торжества. Какой славный день для всех Парров! Только он один из них всех способен в полной мере оценить происходящее. В то же время она рада, что он не ликует рядом с ней.

Она заметила, как смотрит на Серрея Гертфорд. За его взглядом крылась не просто неприязнь, ненависть таилась за вежливыми словами и невозмутимым лицом придворных. Говарды и Сеймуры стали непримиримыми врагами после гибели Анны Болейн, двоюродной сестры Серрея, и возвышения Джейн Сеймур. Они десять лет соперничают за внимание короля. Теперь Гертфорд надеется на козырь в лице своего племянника принца Эдуар да. Но в жилах Говардов течет королевская кровь. После смерти своего отца, герцога Норфолка, Серрей унаследует титул и станет главой рода.

– Браво, Серрей! – воодушевленно поаплодировал Генрих и, повернувшись к Гертфорду, спросил: – Нед, а у тебя нет песенки во славу новой королевы?

Гертфорд вспыхнул, принужденно улыбнулся и пробормотал извинения, но король уже не слушал его; он с аппетитом поедал голубя.

На стол ставили все новые и новые блюда, изысканные и сытные. Катерина едва притрагивалась к еде. Она заставляла себя не думать о том, что будет дальше. Она выпила залпом свой бокал. От вина закружилась голова.

Торжественно вошел Эдуард, принц Уэльский в сопровождении маленькой свиты. Придворные встали и вытянули шеи, чтобы насладиться редким зрелищем: мальчик в дублете, расшитом драгоценными камнями, так похож на отца, которого он однажды сменит на троне! Король надулся от гордости, когда его сын произнес отрывок из Тита Ливия, посвященный похищению сабинянок. Катерина недоумевала. Кто подсказал мальчику эту мысль и нет ли какого-то скрытого смысла в подборе отрывка? В конце концов, как ни посмотреть, семейную жизнь сабинянок нельзя было назвать ни спокойной, ни мирной.

Когда мальчик умолк, король выпалил:

– Ему всего шесть, а он так хорошо знает Ливия! Ты просто чудо, мальчик мой! – Он поманил сына: – Подойди, подойди к нам, поздравь свою новую матушку.

Гертфорд торжествующе ухмыльнулся и покосился на Серрея, как будто хотел сказать: «Наследник престола куда важнее каких-то стихов».

Эдуард подошел к ним и поклонился. Мальчик держался скованно; у него кривился рот: похоже, принц не способен улыбаться.

Катерина наклонилась к нему, взяла его руки в свои и сказала:

– Эдуард, я рада стать вашей матерью. Надеюсь, если ваш отец позволит, мы будем чаще видеть вас при дворе.

– Я поступлю, как мне будет велено, – сдавленным голоском ответил принц.

Раздались радостные крики: внесли сахарный галеон, который плывет по ртутному морю. Эдуард изумленно распахивает глаза; сразу видно, что перед ними совсем ребенок. Зажгли свечу, и конфетные пушки стали стрелять с оглушительным треском. Мег вздрагивала при каждом залпе, бледнея от страха. Катерина слышала, как Елизавета шепчет Мег, что, если она хочет выжить во дворце, ей придется научиться прятать страх. Ей всего девять, а она уже так разумна! Эдуард явно не единственный умный ребенок в семье Тюдоров. Принца увели.

Отодвинули скамьи, и леди Мэри открыла танцы. Ее повел Гертфорд. Они осторожно двигались в торжественной медленной паване. С Анной Стэнхоуп танцевал Райзли; она не скрывала своего презрения к нему. Сестрица Анна, с лица которой весь день не сходило озабоченное выражение, наконец успокоилась. Она стояла в паре со своим мужем; супруги ворковали как голубки. Катерина невольно вздохнула. Музыканты играли все быстрее; Елизавета потянула Мег на середину зала, и они стали танцевать вдвоем. Мег как будто не замечала, что все взгляды устремлены на них. Какие-то сообразительные мамаши уже подталкивали сыновей вперед, чтобы те разбили пару; молодые фрейлины завистливо косились на них. Елизавета танцевала замечательно, кокетливо улыбаясь. Мег была как будто слегка ошеломленной. Елизавета ее совершенно заворожила. Мег была не в силах оторвать от нее взгляда. Покружившись в танце то с одним, то с другим кавалером, она возвращается к Елизавете; всякий раз, как они оказывались рядом, младшая дочь короля что-то шептала ей на ухо, прежде чем их снова разлучали. Может быть, стоит отправить Мег в замок Ашридж, где постоянно обитает Елизавета? Девочке неплохо побыть вдали от двора…

Фрейлина подвела Елизавету к помосту, чтобы та пожелала отцу спокойной ночи. Король едва посмотрел на нее, зато Катерина наклонилась через стол и поцеловала ее в щеку со словами:

– Ваш отец желает, чтобы завтра вы вернулись в Ашридж. – Елизавета не скрыла разочарования. – Он тревожится за ваше здоровье. – Это ложь; Генриха беспокоит лишь здоровье Эдуарда. О Елизавете они почти не говорят. – Скоро я пришлю к вам Мег. Это вас порадует?

Елизавета кивнула с лучезарной улыбкой:

– Ничто не порадует меня больше, матушка.

Хорошо, подумала Катерина. По крайней мере, она постарается стать матерью для этих брошенных детей.

Катерина кивнула виночерпию; тот снова наполнил ее кубок. Он золотой и почти равен по размеру золотому потиру, из которого она совсем недавно причащалась. На душе у нее все тяжелее. Через минуту король встанет, объявит, что уходит, и фрейлины уведут ее, чтобы подготовить к супружескому ложу. Лакей обносил всех сладостями. Она взяла пирожное, откусила. Рот заполнила сладость, пирожное вязкое, тягучее. Ей захотелось незаметно выплюнуть его в салфетку, но она королева, и все смотрят на нее. Придется привыкать; отныне любой ее поступок будет обсуждаться. Катерина отпила еще вина. Король встал, собираясь уходить.

Дверь в покои королевы распахнулись, и вошла толпа возбужденных дам, щебечущих и ярких, как птички, которых держат в Уайтхолле. Они болтали, соревнуясь за право польстить новой королеве. Даже Стэнхоуп, вытаращив глаза и улыбаясь, наливала Катерине вино. Пусть она и знатного рода, она такая же двуличная, как и все. Дот ни за что не стала бы ей доверять; недавно она подслушала, как Стэнхоуп говорит кислым, как лимон, голосом, что Катерина – всего лишь выскочка, провинциальная домохозяйка. Королева велела всем уйти. Прислуживать ей будут только Мег, сестрица Анна и Дот.

Катерина сняла чепец. Прядь волос зацепилась за драгоценный камень; она поморщилась. Волосы запутались; их пришлось отрезать маленькими ножницами. Дот осторожно взяла тяжелый чепец. За ушами у Катерины красные полосы от проволочных креплений. Катерина встала, разведя руки, ее стали раздевать, слой за слоем: верхнее платье, рукава, корсет, нижняя рубаха, нижняя юбка. Она весело разговаривала, обсуждая свадебный пир.

– Ах, Дот! – сказала она. – Жаль, что ты не видела сахарный галеон, это было поистине величественное зрелище!

Она не жаловалась ни на жару, ни на пузыри мозолей в тех местах, где ноги натерты туфлями, ни на красные полосы там, где платье врезалось в ее белую кожу. Она лишь попросила обтереть ее прохладной водой.

Дот казалось, что она готовит хозяйку в жертву. Щеки у Катерины разрумянились; она весела от вина, смеется, оживлена, шутит со всеми. Перед первой брачной ночью положено шутить, но всем не до смеха.

– Почему у вас такие кислые лица? – спросила Катерина, хлопая сестру по спине.

Сестрица Анна, мимолетно улыбнувшись, что-то пробормотала в ответ.

– Подумать только, – продолжила Катерина, – скоро я буду носить в своем животе принца крови!

Однако думала она вовсе не о принце, что было бы неплохо, по мнению Дот. Она думала о том, как принц туда попадет. Возможно, Дот не знала всех подробностей, но насмотрелась достаточно и живо представляла, как на Катерину заберется огромный вонючий старик, который все время пыхтит и сопит… А что, если принца не будет? Катерина дважды была замужем, а дети у нее не появились, кроме того умершего младенца, о котором никогда не говорят… а ведь ей уже тридцать один год! Дот гнала от себя страшные мысли. Она покосилась на сестрицу Анну; судя по выражению ее лица, Анна думала о том же.

– Похоже, тебе нравится новая сводная сестрица, – обратилась Катерина к Мег. Девушка вспыхнула и склонила голову. – Я рада. Елизавета славная девочка, хотя отец ее не жалует. Завтра ее отправят назад в ее замок. – Услышав это, Мег сникла. – Правда, я хочу его уговорить, чтобы он чаще вызывал ее ко двору. Ей в радость быть здесь вместе с близкими. А может быть, ты приедешь к ней погостить.

– Я бы с радостью, – сказала Мег, подавляя зевоту.

– Устала? – пожалела Мег сестрица Анна.

Она кивнула и спросила:

– Где я сегодня буду спать?

– Наверное, в комнате фрейлин, с остальными девушками, – ответила Анна.

– Нет! – весело возразила Катерина. – Пусть остается здесь. В конце концов, сегодня я в этой кровати спать не буду! – Она усмехнулась.

– А я как же? – озаботилась Дот. – Где мне спать?

– Ты будешь спать в приемной, – ответила сестрица Анна. – Там, правда, сквозняки, но можно затопить камин. Оттуда ты услышишь, если королева позвонит. Я оставлю тебе вот это. – Она показала сестре маленький серебряный колокольчик. Он звенит, как тот колокол, что они слышали в часовне, когда, как принято считать, хлеб превращался в тело Христово.

Они накинули черный атласный халат на ее красивую шелковую ночную сорочку, над которой Мег трудилась не одну неделю, расшивая ее мелкими цветочками. Сестрица Анна дала ей ароматический шарик из лаванды и апельсинового масла. Катерина поднесла шарик к лицу, вздохнула и сказала:

– Я готова.

Она направилась к двери, но внезапно обернулась, допила вино из кубка и бросила его на пол. Он с грохотом ударился о деревянную панель. Затем королева вышла из комнаты. Сестрица Анна и Мег последовали за ней с несчастным видом, словно плакальщицы на похоронах. Они должны проводить Катерину до супружеской опочивальни.

Дот поменяла белье на широкой кровати под балдахином, она побрызгала простыни душистой водой и накрыла их шелковыми одеялами и подушками, недавно вышитыми переплетенными инициалами новобрачных короля и королевы.

Дрожа, она начала прибирать комнату; подняла с пола кубок. На стенной панели осталось пятно от красного вина. Кубок сильно помялся, и один драгоценный камень треснул. Дот положила грязное белье в корзину, собрала кубки и блюда, погасила свечи, вдыхая церковный запах воска. Восковые свечи пахнут гораздо приятнее сальных, которые жгут внизу; те свечи шипят, дымят и воняют. Она взяла кувшин с грязной водой, в другой руке удерживая тарелки и распахивая дверь ногой. Мимо по коридору проходил королевский паж.

– Прошу прощения, – пробормотала она и добавила: – Сэр… – Мальчишка лет на пять моложе нее, но она должна относиться к нему с почтением, ведь он сын какого-нибудь рыцаря, не меньше, раз служит самому королю!

– В чем дело? – Мальчишка не скрывал досады. Он смотрел на Дот так, словно она – грязь на подошве его туфли.

– Не знаю, что делать… – Она протянула ему помятый кубок.

– Твоя работа? – Он выхватил кубок, осмотрел его.

– Нет, сэр, это вышло случайно. Королева…

– Значит, ты хочешь, чтобы королева взяла на себя вину за твою неловкость! – резко произнес паж, глядя поверх нее, как будто боялся заразиться от нее чем-нибудь неприятным, если встретится с ней взглядом.

– Нет, я вовсе не…

– Я слышал, уж за тебя-то она заступится, что бы ты ни сделала. – Он провел пальцем по ободу кубка. – Интересно, почему? – И он ушел, бросив ей через плечо: – Мне придется отнести его лорду камергеру. Он не обрадуется! – напоследок добавил: – Берегись, я с тебя глаз не спущу!

Дот поняла, что ей придется держаться подальше от этого мальчишки. Здесь, при дворе, все ведут себя ненормально, и Дот сразу поняла: здесь можно нажить врагов, даже не догадываясь об этом.

На кухне королевы было темно и тепло. Пахло жареным мясом; к приятным запахам примешивалась вонь из ведра, куда сваливают объедки для свиней. От этого месива ее мутило. На столе стояли жалкие остатки сахарного галеона, похожие на скелет; двое поварят отламывали от него кусочки. Кухонные работники доедали за придворными, пили вино, смеялись и шутили. Среди них и Бетти, но Дот скользнула мимо, надеясь, что ее не заметят. Здесь ее не считают своей. Хотя она такая же прислуга, как они, никто, кроме Бетти, не пробовал с ней подружиться. Бетти же рада всем, кто готов слушать ее болтовню.

Дот составила тарелки на стол с грязной посудой и вылила воду из кувшина в желоб. Краем глаза она видела Уильяма Сэвиджа. Он сидел за столом и что-то писал на бумаге при свече. Сердце у нее екнуло.

– Эй, ты! – позвал он, и Дот обернулась, чтобы посмотреть, кого он окликает, но за ее спиной никого не было.

– Я? – спросила она.

– Да, ты. – Он расплылся в широкой улыбке.

Дот сделалось нехорошо. Может, он над ней смеется? А что, если у нее лицо в саже или что похуже? Она заметила, что один передний зуб у него чуть скошен, отчего его лицо кажется ей еще милее. Ей хочется смотреть на него не отрываясь, но она не смеет и потому смотрит на свои руки, жалея, что они не маленькие и красивые, как у леди, а огромные, распухшие.

– Как тебя зовут? – спросил Уильям Сэвидж.

– Дороти Фонтен, – еле слышно ответила Дот: от волнения у нее сел голос.

– Подойди поближе, я ничего не слышу.

Волоча ноги, Дот подошла к нему и чуть громче повторила свое имя.

– Дороти – красивое имя, – сказал он. – Как у сказочных героинь… Леди Дороти ждет своего рыцаря. – Дот была готова обидеться: он что, дразнит ее? Но он уже не улыбался и смотрел на нее так, что Дот захотелось провалиться сквозь пол.

– Все называют меня просто Дот.

Он усмехнулся, отчего Дот показалась себе маленькой и глупой. Она не понимала, отчего он смеется, и продолжала смотреть на свои сжатые руки.

– А я Уильям Сэвидж.

– Уильям Сэвидж, – повторила она, как будто слышала его имя в первый раз.

– Ты ведь служишь у королевы, верно?

– Да, – ответила Дот, быстро взглядывая на него и снова принимаясь рассматривать свои ногти.

– Ты, наверное, сейчас скажешь, что должна вернуться в ее покои?

Дот кивнула.

– Тогда иди, а то она по тебе соскучится. – Уильям Сэвидж снова склонился над бумагами. Направляясь к лестнице, Дот слышала скрип пера.

Она взбежала по ступенькам, задыхаясь. В груди у нее образовался ком, как будто там сбивали масло. Она схватила свой тюфяк и вынесла в приемную – скорее, отгороженный закут в коридоре. Разостлала тюфяк в углу, куда доходило тепло от камина. Легла, обхватив себя руками, и представила, будто ее обнимают его руки. В голове сами собой возникли разные картины: его скошенный зуб, пальцы, испачканные чернилами, его голос… Ему понравилось ее имя. Он сказал, что оно красивое.

Заскулил Крепыш. Он подполз к двери в опочивальню и подсунул под нее нос. Из-за двери доносились приглушенные стоны и вздохи, потом какое-то звериное рычание. Дот напомнила себе: король – не только монарх, но еще и мужчина. Как будто об этом можно было забыть! Рычание становилось все громче, настойчивее. Послышался грохот. Что там произошло? «Может, войти?» – размышляла Дот. Вдруг что-то случилось… Нет, если что-то случится, Катерина позвонит в колокольчик. Неожиданно из-за двери донесся взрыв грубого хохота и снова стон.

Дот зажала уши ладонями, но звуки не утихали. Крепыш скулил все громче.

– Тише, Крепыш! – зашипела Дот.

Щенок развернулся к ней с самым несчастным видом. Она хлопнула ладонью по своему тюфяку. Крепыш проворно забрался к ней под одеяло и прижался к ней, ища утешения.

– Уильям Сэвидж, – шептала она в теплое ухо щенка. – Уилл Сэвидж… Билл Сэвидж… Миссис Сэвидж, Дороти Сэвидж.

Серебристый звон колокольчика рано нарушил сон Дот. Она подбежала к двери, ведущей в спальню, и замерла в нерешительности. Она прекрасно помнила, какие звуки доносились оттуда ночью. Короля она боялась больше, чем раньше. Никогда она не была трусихой; в детстве она всегда первая влезала на необъезженного пони или усмиряла злую собаку, которую боялись даже мальчишки. Но короля она боялась. Ведь невозможно знать, когда его настигнет приступ гнева; все пресмыкаются перед ним, пытаются подольститься. Дот очень рада, что она никто; она занимает такое незначительное место, что придворные ее, как правило, не замечают. Постучав и услышав голос Катерины, Дот приоткрыла дверь и вздохнула с облегчением. Катерина одна. Она уже встала и закуталась в покрывало. Королева стояла у окна и смотрела на дворцовый парк. Еще очень рано, солнце еще не взошло до конца. Оно сияет у нее за спиной, окружив ее голову нимбом, как у святых на церковных картинах.

– Дот, – сказала Катерина, – доброе утро! Прекрасное сегодня утро, верно? – Лица ее не было видно, Дот ослепляло солнце, но она слышала, что голос у Катерины спокойный. Судя по всему, она улыбалась.

– Д-да, мадам. – Дот с трудом произнесла новое обращение, не зная, правильно ли ответила. Мег говорила, что обращаться к Катерине теперь нужно «ваша светлость» или «мадам», но даже она точно не знала, когда как следует говорить. Она точно знала одно: обращаться «ваше величество» можно только к королю.

– Дот. – Катерина подошла к ней, тронула ее за рукав. – Привыкнуть ко всему новому удастся не сразу. – Она обвела плавным жестом опочивальню и огромную кровать. – Вижу, ты боишься. Не волнуйся. Под всей позолотой он всего лишь человек. А у меня до него уже было два мужа, – добавила она. – Я умею ладить с мужчинами.

Дот невольно вспомнила Мергитройда. Интересно, о чем сейчас думает Катерина? По ее лицу ничего невозможно понять.

– Давай одеваться.

Катерина вручила ей ворох мятой материи. Дот узнала ночную сорочку. Взяв ее в руки, Дот увидела, что тонкая ткань порвана сверху донизу. Мег так старалась, вышивала ее с такой любовью – и вот все пропало! Дот ахнула, не в силах понять, зачем король порвал рубашку. Ведь он муж ее госпожи! Ей кажется, будто король порвал не только рубашку, но и саму королеву. Но Катерина не придала происшествию никакого значения. Дот вспомнила, сколько дней Мег вышивала красивый узор, как бережно рисовала, как старательно подбирала нитки нужного оттенка зеленого. Ей хотелось найти настоящий тюдоровский зеленый цвет. Починить рубашку не представлялось возможным… Развернув черный атласный халат, Дот увидела, что и его постигла та же участь. Правда, халата ей не так жаль. Дот он не нравился. Он черный и какой-то скользкий. Но шелковая ночная сорочка цвета слоновой кости казалась ей поистине драгоценной. Она сама сделала выкройку. Потом она обметывала петли, представляя, как королева будет сладко спать в их подарке. Как глупо! Погладив материю, она заметила на светлом шелке кровавое пятно.

– Король – страстный мужчина, – просто констатировала Катерина, словно прочитав мысли Дот. Ее губы слегка кривились в усмешке. – Постарайся, чтобы этого никто не узнал. Здесь любят посплетничать.

Выходя из покоев королевы с ворохом белья, Дот думала о том, что во дворце слишком много тайн. Все перешептываются по углам, передают сплетни и слухи. Хорошо, что ее никто не замечает; она словно стала невидимкой. Если бы она прислушивалась, то наверняка узнала бы такое… Но придворные интриги ее не интересуют.

Она принесла Катерине чистую шелковую сорочку и еще один черный халат. Дот поняла: со стороны должно казаться, будто у королевы все замечательно. Во дворце даже у стен есть уши, и даже от королев довольно легко можно избавиться.

– Спасибо, Дот, – сказала Катерина. – Больше всего мне бы хотелось понежиться в горячей ванне.

– Приготовить вам ванну, мадам?

– Не думаю, что у меня хватит времени на ванну, – возразила она. – Меня уже ждут посетители, бесконечные посетители… Это довольно жестоко, Дот.

Ну и дела! Как же так – королева даже ванну не может принять, когда захочет!

Катерина протянула руку за рубашкой и халатом, и Дот заметила у нее на предплечье багровый кровоподтек.

– Может быть, я…

– Нет, я сама. Можешь идти. – Дот послушно направилась к двери, и Катерина бросила ей вслед: – Пожалуйста, присмотри за Мег ради меня.

– Да, мадам. Я всегда за ней присматриваю. Мег – она мне как… – Дот умолкла, стесняясь признаться, что считает Мег почти сестрой. Теперь, когда леди Латимер стала королевой, так, наверное, говорить не полагается.

– Знаю. Ты всегда была очень добра к ней, Дот. – Катерина смотрела в окно. Два садовника выгоняли оленя, забредшего в огород. – Иногда я спрашиваю себя, что ее гнетет. Конечно, мы… – Она не договорила. – Можно подумать, что она… но я надеюсь, что ей со временем полегчает.

Тайна тяжело давила на плечи Дот; ей хотелось рассказать Катерине, что на самом деле случилось в Снейпе, но к чему? И потом, она обещала Мег молчать. Целых шесть лет она держала язык за зубами. Так же будет и впредь. Она не проболтается. Дот умеет хранить тайны. При дворе любое лишнее слово способно навлечь беду.

– Здесь ужасно сыро, – заметила сестрица Анна, подавая знак пажу, чтобы тот развел огонь. – Мне кажется, что мое платье из мокрой глины. Кит, ты не заглядывала за шторы? Стены все в плесени.

– Разве не сюда в свое время отправили Екатерину Арагонскую? – спросила Катерина.

– Да, кажется, сюда. Бедняжка!

– Наверное, сейчас не стоит говорить о ней…

Сестры некоторое время молча наблюдали за царящей вокруг суматохой. В комнате множество придворных. Одни играли в карты или шахматы, другие сплетничали, кто-то читал, кто-то просто бесцельно бродил туда-сюда. Две юные фрейлины упражнялись в фигурах танца, а шут Уилл Соммерс передразнивал их; девушки хихикали.

– Мне недостает уединения, Анна. Приходится все время следить за тем, что я говорю.

Подошел клерк с какими-то бумагами – королева должна поставить свою подпись. Катерина взяла у него бумаги и стала читать. Клерк нетерпеливо переминался с ноги на ногу; он заранее обмакнул перо в чернильницу. С пера капнуло, на каменном полу расплылось блестящее черное пятно. Клерк смутился.

– Уверяю вас, мадам, там все правильно.

– Я не подпишу, не читая, – ответила Катерина, протягивая наконец руку за пером и возвращая ему бумаги.

Как только клерк удалился, к ней подошел королевский глашатай.

– Да?

– Мадам, я пришел с извинениями от его величества. Ему нездоровится, и он просил передать, что сегодня будет ужинать один.

– Благодарю вас. Пожалуйста, передайте, что я желаю его величеству скорейшего выздоровления.

Генрих уже несколько дней не выходил из своих покоев. Рана на ноге снова воспалилась. Поэтому они задержались в Амптхилле, хотя собирались переезжать еще неделю назад.

После ухода глашатая Катерина повернулась к сестре и весело подмигнула:

– Можем поужинать в моих покоях!

Ей стало легко. Когда Генриху нездоровилось, у него портилось настроение, зато у нее появлялась долгожданная передышка: он не приходил в супружескую опочивальню. В постели с королем она зажмуривалась и представляла, что с ней Томас, что это его руки обнимают ее, что это он ложится на нее, стонет… глаза ее наполнялись слезами, и Генрих принимал их за слезы желания. От его радости ей делалось тошно. Она боялась, забывшись, назвать его именем своего возлюбленного, прошептать его во сне, поэтому загоняла все нежные воспоминания в самые отдаленные уголки памяти. Но Томас по-прежнему незабываем, он впечатан в нее, вписан, как чернила в пергамент.

– Тот клерк выглядел так, будто вот-вот обмочится, – так он извивался. По-моему, он опоздал отослать бумаги, – заметила Анна.

– Почему-то им всем делается не по себе, когда я говорю, что непременно читаю все, под чем должна поставить свою подпись.

– Кит, ты так похожа на маму! Помню, как она нас учила никогда ничего не подписывать до тех пор…

– …пока не будешь точно знать, о чем идет речь, – подхватила Катерина, – и не прочтешь документ дважды. – Она вздохнула. – Анна, иногда я скучаю по обычной, простой жизни. Мне хочется, как раньше, составлять лекарства в буфетной, вечерами спускаться на кухню и присматривать за тем, как солят рыбу, варят варенье… раньше я ведала всеми домашними делами. А сейчас за меня работают другие: советники, аптекарь, камердинеры, глашатаи, клерки, писцы, виночерпии, камергеры, врачи. – Она загибала пальцы. – Хорошо, что мой врач – Хьюик.

– Юдолл сегодня придет?

– Да, наверное.

– Ах, я так рада! – воскликнула Анна; глаза у нее сияли.

– Я тоже.

Когда они ужинали запросто, в тесном кругу, присутствие Юдолла приходилось очень кстати. Если им надоедали танцы и музыка, они просто веселились, на несколько часов совершенно забывая о старшинстве и иерархии и о том, что она королева и должна сидеть выше их всех. Они лениво играли в карты и беседовали о новой вере. Катерина была открыта для новой веры. Ей хотелось постичь, охватить разумом все новое. Она считала, что в прошлом – мрак и насилие; там Мергитройд и другие ему подобные. Кроме того, она давно верила, что Евангелие следует читать на английском языке; она завела такой порядок у себя дома и приучила к этому Мег. Но сейчас она начинала понимать: церковная реформа гораздо сложнее и глубже, чем ей казалось. Голова у нее шла кругом от новых идей. В религии она обрела еще одну опору, нечто способное отвлечь ее от утраченной любви.

Она встала, и все присутствующие заволновались, как будто начался прилив; придворные кланялись, когда она проходила мимо.

– Завтра приедет принц Эдуард, – сообщила она сестре Анне, когда они выходили из зала, держась за руки. – Надо будет взять его на охоту. Ты поедешь? Мне придется просить короля.

– Если хочешь знать мое мнение, – Анна понизила голос до шепота, – мальчик слишком изнежен и слишком серьезен.

– Король боится его потерять, – догадалась Катерина. – Он не вынесет, если у Англии останутся только две девочки в ряду престолонаследия, к тому же девочки, которых он приговорил к судьбе незаконнорожденных.

– Для этого-то и существуешь ты, сестрица. – Анна шутливо толкнула ее в бок.

– Анна, это не смешно, совсем не смешно.

Анна сжала ее руку:

– Да ведь король Англии, говорят, совершенно потерял голову!

– Ах, Анна, ты слишком романтична!

Сестрица Анна действительно как будто жила в сказочно прекрасном вымышленном мире.

– Но он так тебя любит! Это сразу видно…

– К делу, Анна… – Катерине не хотелось рассказывать сестре о том, как резко меняется настроение Генриха. Ей постоянно приходится приноравливаться к нему. Она была вынуждена двигаться осторожно, как канатоходец.

Вскоре пришел Юдолл, и, как всегда, с его приходом началось веселье. За ужином он сел между сестрами и так смешно разыграл в лицах разговор Гардинера и Райзли, что все хохотали. Хьюик был тоже счастлив: он рядом с любимым.

После ужина Катерина отпустила всех дам, кроме сестры, Мег и Кэт Брэндон; они раскинулись на подушках у камина, расшнуровывали лифы платьев, сняли тяжелые чепцы. Юдолл сел у огня, прислонившись спиной к стене. Хьюик склонился к нему, и его рука рассеянно ласкала бедро любовника. Здесь он чувствовал себя в безопасности, но законы таковы, что их вполне могут повесить. Катерина укутала плечи одеялом; было уже по-октябрьски холодно.

Юдолл произнес тост:

– За перемены!

– За будущее! – вторила ему Кэт.

Катерина чокнулась с Хьюиком и залпом выпила теплое сладкое вино.

– Вы слышали, что в Нидерландах, Бельгии и Люксембурге в январе можно будет наблюдать солнечное затмение? – спросил Юдолл.

– Кажется, муж что-то говорил об этом, – ответила Анна.

– По-моему, затмение – верный признак грядущих перемен. – Юдолл взволнованно жестикулировал. – Для чего Господу понадобилось бы затмевать солнце, если не для того, чтобы пролить новый свет на человечество? – Он подбросил полено в огонь. Какое-то время все молча наблюдали, как пламя лижет дерево, как вспыхивает кора. – Один польский астроном по фамилии Коперник, – продолжил Юдолл, – утверждает, будто Солнце неподвижно, а вся Вселенная вращается вокруг него.

Катерина не до конца поняла смысл слов Юдолла, они казались ей нелепыми.

– Выходит, и Земля вращается вокруг Солнца? Почему же у нас не кружится голова? – спросила она.

Все засмеялись.

– И почему мы все не попадали с Земли? – подхватила Кэт.

– Ох уж этот Коперник. – Анна покачала головой. – Может быть, он просто слишком любит выпить?

Все расхохотались.

– Как вы не понимаете, что это значит? – возмутился Юдолл. Он не смеялся. – Конечно, вы можете считать его взгляды вздором, а мне кажется, что Вселенная Коперника – символ нашей бескровной революции. Мы много веков ошибались относительно самой сути строения мира, и вот настало время перемен. Небеса размечены по-новому для нашего совершенствования!

Катерина все больше волновалась. На ее глазах рождался совершенно новый мир, и она присутствовала при этом.

– И к слову Божию следует относиться по-новому, – продолжил Юдолл, – так же, как Коперник относится к Вселенной. Необходимо пересмотреть принятые толкования. Рим много веков мутил воду в собственных интересах. Вот давайте рассмотрим фразу «hoc est corpus meum» – «сие есть Тело Мое». Вы все слышали ее бесчисленное множество раз. Несомненно, все вы понимаете, что это символ, но задумывались ли вы о тонкостях перевода?

Катерина покосилась на Мег; та слушала как завороженная. Отблески пламени оживляли ее бледное лицо. Остальные тоже слушали Юдолла молча.

– Цвингли переводит «est» как «обозначает», в то время как Лютер считает, что это «есть». Всегда следует докапываться до самой сути…

В тот миг Катерина поняла, что она никогда в полной мере не думала о том, что значат реформы в религии. Необходимо порвать с Римом и его продажностью; Евангелие на английском – лишь малая часть, лишь нить одного цвета в гобелене, на котором изображена вся история человечества. Юдолл предлагает ей поразмышлять о более тонких материях; он отрицает прямой подход, он призывает подвергать сомнению истины, в которых она прежде и не думала сомневаться. Катерина все больше понимала важность желания читать и думать про себя. Ей не хотелось слепо верить в догмы на мертвом языке. В ее воображении человечество растет над собой. Необходимо все подвергать сомнению, даже то, что кажется бесспорным. Ее разум как будто открывался, она все больше проникалась изменчивой природой самой истины.

Неожиданно Хьюик встал и отряхнулся, как мокрый пес.

– Полно, сегодня безоблачная ночь. Давайте поднимемся на крышу и посмотрим на звезды.

Катерина обрадовалась. Как приятно хоть ненадолго вспомнить беззаботную юность! В родительском доме они обожали играть в прятки, обнаруживать за закрытыми дверями потайные коридоры, которые вели на запретные для них открытые площадки.

Следом за Хьюиком и Юдоллом они поднялись по винтовой лестнице, такой узкой, что ее юбки задевали влажные стены. Наверное, потом на малиновом бархате останутся разводы. Но сейчас темно, ничего не видно… Кроме того, ей не было жалко платья. Интересно, откуда Хьюику и Юдоллу известно о лестнице, ведущей в башню? Может быть, они поднимались туда на тайные свидания? Открылась низкая дверца, и они вышли на деревянную площадку, которая ведет в зубчатую башенку. Ночной воздух был свеж и прохладен. Катерина попросила Кэт помочь ей ослабить шнуровку, чтобы глубже дышать. Небо было усыпано звездами, на них смотрела полная луна, а они – всего лишь шесть маленьких фигурок внизу. Задрав головы, они смотрели вверх, оглушенные бездонностью неба, захваченные своими мыслями.

– Вы видели? – воскликнула Анна. – Звезда упала!

– Я видела! – На лице Мег застыло выражение изумления.

Катерина прошептала:

– Мег, значит, тебя ждет что-то хорошее.

Они находят разные созвездия. Андромеда, Пояс Ориона, Большая Медведица… Катерина отошла от своих спутников, завернув за угол, прижалась спиной к холодной стене и закрыла глаза. Она пыталась представить, как Земля вращается вокруг Солнца. Ей казалось, будто она чувствует вращение. Юдолл зажег в ней огонь, который осветил ее душу и вызвал к жизни самые разные мысли. «In exordium eram vox quod eram Deus» – «В начале было Слово, и Слово было Богом». Она поняла. Слово – вот главное. Бог полагается на толкование. Спасибо матери: та настояла, чтобы Катерина получила такое же образование, какое давали мальчикам. Вот когда окупились долгие часы, которые она посвящала латинской грамматике. Катерина думала о новой вере, но не могла забыть и о Томасе. Она представляла, как он при иностранном дворе тоже проникается новыми идеями… Нет, к чему обманывать себя? Скорее всего, он проводит вечера не за философскими спорами и размышлениями о религии. Он охотится за иноземными красотками. Катерина отругала себя за такие мысли, но ей невыносимо было думать, что он полюбил другую. Она заставляла себя вернуться к богословским спорам, твердо решив оставить Томаса в прошлом. Решимость ее умиротворила.

– О чем вы задумались? – Юдолл оставил остальных и подошел к ней.

– У меня голова лопается от мыслей, – призналась Катерина. – Даже не знаю, с чего начать.

– Катерина, есть книги, которые вас заинтересуют. – Ей нравится, как он свободно обращается к ней по имени, хотя и не имеет на это права. – Я велю прислать их вам.

– Книги? – Катерина похолодела от страха. Крамольные мысли – на бумаге? Разговоры порождают лишь слухи, но слова, написанные черным по белому, – уже улика. И все же она должна получить эти книги. Она должна прочесть их. – Но об этом никто не должен знать!

– Положитесь на меня, – кивнул Юдолл.

Катерина осторожно делилась с королем новыми идеями, надеясь нащупать ниточку, которая их объединит. Не хотелось, чтобы их брак оказался только наказанием за грехи. Их союз должен обрести хоть какой-то смысл… Она вгрызалась в смысл и толкование отдельных слов и фраз, обсуждала «Шесть статей религии», вероучительный документ, призванный упразднить разногласия. В числе прочего, в «Шести статьях» утверждалось, что хлеб и вино в Евхаристии пресуществляются в Тело и Кровь Христовы. Несогласных жестоко преследовали и казнили. Она открывает для себя смысл толкований, обсуждала их с мужем, хотя и вела себя осмотрительно, понимая, что о многом не должна даже заикаться.

– Кит, мне нравится твой ум, – сказал король, когда они ужинали вдвоем и она рассказала ему о том, как Лютер истолковывает «est». Лютера цитировать можно, а Кальвина и Цвингли – нет. Король, которого люди вроде епископа Гардинера тянут назад, считает, что Кальвин и Цвингли зашли слишком далеко. Вот бы переубедить его! Она рассказала ему и о Копернике; Генрих оглушительно хохотал. Катерина старалась не морщиться: от короля дурно пахло. – Я слышал о нем. – Король презрительно отмахнулся. – Новомодный вздор!

Катерина вспомнила о том, что ее молодой муж – старик. Она с трудом сохраняла на лице улыбку.

– Ты напоминаешь мне…

Он вдруг умолк, и Катерине стало страшно. Она помнила слова сестрицы Анны. В прошлом король любил по ночам обсудить богословские вопросы с Анной Болейн. Катерина успокаивала себя: она не такая, как Болейн, которая насылала проклятия и занималась блудом. Было ли это на самом деле? Анну Болейн казнили, но Катерина, как и все, прекрасно понимала, что это ничего не значит. Ее мысли блуждали в темноте, и страх в ней разрастался, несмотря на то что король обожал ее, дарил ей подарки, был нежен с ней, очевидно, ценил ее ум. Но разве в свое время он не был так же влюблен в Анну Болейн? Мертвые королевы окружают ее повсюду.

Завтра они куда-то поедут. Ехать верхом придется целый день. Мег с ними не едет; ее посылают в гости к Елизавете, в замок Ашридж. Вот и хорошо, думала Дот. По крайней мере, она уедет от двора. Она мысленно перечисляла все, что ей осталось сделать: почистить два костюма для верховой езды; взять из прачечной четыре смены белья, если они высохли; постараться отчистить от грязи малиновое платье Катерины. К нему густым слоем пристала белая пыль, которая не вычищается щеткой. Ткань такая дорогая, что, продав кусок, целая семья могла бы жить безбедно весь год. А золотое шитье! Кроме того, Дот должна вычистить прогулочные сапожки Мег и найти пропавшую шелковую домашнюю туфельку, которую, скорее всего, украл и изгрыз Крепыш; зашить дыру в новой нижней юбке королевы… Она сортировала вещи, раскладывая их кучками.

Дот уже привыкла к постоянным переездам через каждые несколько дней – упаковке и раскладке вещей, знакомству с новым домом.

Уильям Сэвидж путешествует с ними; он, как и Дот, входит в свиту королевы. Конечно, это не значит, что они подружились, но Дот часто видит его в буфетной. Он что-то считает на пальцах, запачканных чернилами, и записывает в амбарной книге. При одной мысли о нем сердце у Дот сжимается. Однажды в каком-то замке – она забыла в каком, ведь их было так много! – она увидела его в музыкальном салоне; он так божественно играл на спинете, что она забыла обо всем. Она спряталась за дверью и слушала. Хотя при дворе часто выступают лучшие музыканты, ничего подобного она прежде не слыхала. Дот закрыла глаза, и ей показалось, что она поднимается на небо, окруженная ангелами. Потом она больше ни разу не слышала, чтобы он играл, хотя иногда по ночам специально отыскивала музыкальные салоны. Если ее останавливали пажи или глашатаи, она говорила, что заблудилась.

В Амптхилле они задержались дольше обычного, так как королю нездоровилось, и Дот успела привязаться к замку. Она взяла большой умывальный таз королевы и, сгибаясь под его тяжестью, потащила вниз, чтобы опорожнить в судомойне. Втайне она надеялась застать где-нибудь там Уильяма. Она знала, что он, скорее всего, в буфетной. Ближе к полудню он обычно занимался подсчетами. Так и есть – он склонился над столом. Сердце у Дот подскочило к самому горлу.

– Дот, – тихо произнес Уильям, когда она проходила мимо. Наверное, показалось, ведь он ни разу не обратился к ней после того, первого раза, когда спросил, как ее зовут.

– Да. – Вспыхнув, она обернулась.

Уильям встал, со скрипом отодвинул стул и поманил ее. Дот поставила таз на пол и пошла за ним в зернохранилище.

– Ни звука, – предупредил он.

Наконец-то! Сердце у Дот забилось громко и часто – как будто дятел стучал по дереву. Она не совсем понимала, чего ожидать – поцелуя, предложения руки и сердца, объятий? Для нее сошло бы все. От волнения она дрожала, губы покалывало. В зернохранилище темно, а пахнет совсем как от отца после того, как он целый день крыл крыши соломой. Дот остановилась на пороге. После того как глаза привыкли к полумраку, она увидела мешки с зерном, похожие на ряд толстых коленопреклоненных монахов. Уильям нагнулся в дальнем углу и что-то достал из-за одного мешка.

Он схватил девушку за руку, втащил ее внутрь, закрыл дверь и наклонился к ней. Она готовилась к поцелуям, о которых давно мечтала; у нее закружилась голова.

– Нужно, чтобы ты кое-что передала королеве, – прошептал Уильям. Его губы оказались так близко к ее уху, что она слышала его дыхание. – Никому ни слова об этом! – С этими словами он вручил ей какой-то сверток. – Спрячь под юбкой!

– Что это?

– Книга.

– Но зачем…

– Ты ведь хочешь быть полезной королеве?

Она кивнула.

Уильям обвил рукой ее талию и спросил:

– Ты понимаешь, как это опасно, Дороти Фонтен? Ты согласна?

– Ради королевы я сделаю что угодно, – сказала она, мысленно продолжая: «И ради тебя тоже, Уильям Сэвидж».

– Так я и думал.

Дот приподняла юбку и спрятала сверток за пояс. Он не отвернулся.

– Хорошо… Ты умница, Дот.

Вот и все.

Они снова вышли в коридор, Уильям вернулся за свой стол, а Дот подняла с пола тяжелый таз. Не было ни поцелуев, ни нежных слов, но, когда Дот снова проходила мимо него с пустым тазом, она была уверена, что он ей подмигнул.

После возвращения в Уайтхолл он еще несколько раз передавал через нее книги, и всегда так же тайно. Они по-прежнему не целовались. И все же Дот казалось, что она побывала на свидании. Книги объединяли ее с Уильямом Сэвиджем, с его чернильными пальцами и скошенным зубом. Интересно, зачем нужна такая таинственность? По ночам, когда королева спала, Дот иногда зажигала огарок свечи и открывала одну из книг. Все они были красивые, в богатых обложках, с золотым тиснением, но ее завораживали слова, написанные черным по белому, непонятные, загадочные. Дот молча листала плотные страницы, ощупывая их подушечками пальцев. Иногда она подносила книгу к лицу и вдыхала аромат пыли, дерева, чернил и запах кожи, похожий на тот, что бывает в амуничной. Запах книг напоминал ей о родительском доме, что рядом с дубильной мастерской, и об Уильяме. Она отыскивала на страницах буквы, из которых состоит ее имя: «д» с перекладинкой, округлое «о», изящное «т»; она пыталась соединить их, найти в них смысл.