Глава 3

Дот давно гадала, что собой представляет дворец Уайтхолл. Крепость Тауэр она видела; она возвышается на Тауэрском холме, на берегу Темзы. Крепость окружает ров с вонючей бурой водой; в серых каменных стенах, видных снаружи, проделаны узкие окна-бойницы. Говоря о Тауэре, обычно понижают голоса: туда сажают государственных изменников, а в тауэрских темницах творятся страшные вещи. Уайтхолл совсем не похож на Тауэр; его башни видны издалека. Белые, новые, они блестят в лучах солнца, поднимаясь над узкими, извилистыми улочками Вестминстера; флаги трепещут на ветру. Нет ни бойниц, ни рва с водой; ничто не напоминает о врагах, даже йомены-стражники у ворот, наряженные в красные с золотом парадные кафтаны, такие роскошные, что в них не стыдно одеть и самого короля… Дот кажется, что Уайтхолл – все равно что Камелот, о котором она грезит.

Дворец огромный; в его стенах можно разместить с сотню таких замков, как Снейп. Внутри Уайтхолл словно целый город, а оживленно в нем, как в базарный день в Смитфилде. Толпы людей носятся туда-сюда, и все чем-то заняты. Есть главный двор с широкими каменными ступенями, которые ведут в большой зал и в часовню; за ними находятся галерея и покои короля; туда Дот входить запрещено. На противоположной стороне двора – конюшни, а за ними – хозяйственные постройки: прачечная и сушильня, где на солнце развеваются белые простыни; сараи; склады; ледник; бойня; псарни, откуда доносится собачий лай. Так же шумно по вечерам на площадках для петушиных боев и для игры в крикет, когда игра ведется особенно оживленно. Постоянный гвалт перекрывает плеск воды и перебивает, особенно в безветренные дни, удушливая вонь от общих уборных и свалок.

С другой стороны, которая выходит на Скотленд-Ярд, разместились придворные. Там же и покои леди Латимер. Во дворе площадка для турниров и лужайка для игры в кегли. За ними раскинулся огромный парк, разгороженный высокими тисовыми живыми изгородями на своеобразные «комнаты». В парке устроили декоративные пруды, вольеры с птицами, разбили клумбы. Там гуляют придворные, когда они не заняты службой; они ходят по дорожкам и любуются цветами. В парке есть лабиринт и огородик, засаженный душистой лавандой; над ней всегда жужжат пчелы. В лабиринт Дот зайти не отваживается, потому что боится там заблудиться. Кроме того, лабиринт не предназначен для простых слуг. При дворце есть и большой огород. Работницы сажают там растения, выпалывают сорняки и собирают урожай. Проходя мимо грядок с латуком, похожим на кудрявые зеленые шляпки, и зелеными перьями фенхеля, горохом и фасолью, которые вьются вверх по колышкам, можно услышать звон лопат, которыми копают землю. Иногда, если никто не видит, Дот срывает гороховый стручок, вскрывает его ногтем, извлекает горошины из их влажных белых бархатных кармашков и кидает в рот, наслаждаясь их сладостью.

Отдельный мир – кухня. Слуги здесь словно невидимки. Они быстро и ловко подносят дрова, высекают искры трутницами, моют полы, жарят мясо на вертелах, ощипывают птицу, пекут хлеб, режут, смешивают, месят и натирают. Целая армия невидимок подает в большой зал кушанья на семьсот человек. Блюда появляются на столах и исчезают словно сами собой. И весь дворец на первый взгляд управляется сам по себе: постели во мгновение ока застилаются свежим бельем, грязь с полов тут же убирается, одежда чинится, ночные горшки сверкают и блестят, нигде ни пылинки. Наверное, думает Дот, придворным кажется, будто все совершается по волшебству. Они даже не задумываются о сотнях мозолистых рук, которые за ними прибирают.

Дот ходит по дворцу как завороженная и всему удивляется. Она пока не очень понимает, где ее место. Строго говоря, ей совсем не следует здесь находиться. Если не считать тех, кто работает во дворце, в Уайтхолл допускают лишь слуг благородного звания, и даже на них лорд-камергер поглядывает довольно мрачно: несмотря на огромные размеры, во дворце не хватает места, чтобы разместить всех. Но леди Латимер настояла на том, чтобы взять ее с собой.

– Ты почти член семьи, и я не хочу расставаться с тобой, – сказала она. Дот и самой становилось не по себе при мысли, что придется вернуться в Стэнстед-Эбботс и приспосабливаться к прежней жизни.

Их комнаты довольно трудно отыскать в лабиринте многочисленных зданий. Первые три дня Дот, выходя, всякий раз терялась. Помещение, которое им выделили, довольно скромное. Дот удивляется. Она-то представляла себе просторные апартаменты с высокими окнами и огромное ложе, нечто вроде знаменитой «Большой Уэрской кровати», на которой десять человек могут спать, не касаясь друг друга. Леди Латимер объяснила, что просторные апартаменты в самом дворце достаются только герцогам и фаворитам; даже некоторые графы живут так же стесненно, как они. Надо считать, что им повезло, раз они живут в отдельной комнате. Многим придворным приходится ночевать за пределами дворца. Похоже, леди Латимер вполне довольна тем, как их разместили. Дот слышала, как она говорила Мег: вот признак того, что король забыл о ней. Будь она фавориткой, ее, несомненно, поселили бы в центральных покоях дворца. Но Дот уверена: больше всего леди Латимер рада тому, что может время от времени устраивать тайные свидания с Томасом Сеймуром. Вот где истинная страсть! Дот не может забыть сцены в Чартерхаусе. Когда она вспоминает, что тогда увидела, ей делается не по себе. Интересно, что чувствуешь во время близости с мужчиной? Она ни за что не допустила бы, чтобы Гарри Дент или Джетро лезли на нее, как кобель на суку, – а именно так вел себя Томас Сеймур с леди Латимер. И все же мысли о близости донимают ее по ночам; она трогает себя в разных местах до тех пор, пока ее не обдает жаром. О том, что это грех, она не задумывается. Если то, что делают женщина с мужчиной, плохо, зачем Господь сделал это таким приятным? Мег никогда не заговаривает с ней о том, что они тогда подсмотрели, и Дот, не желая огорчать ее, не напоминает ей. Хорошо, что прекратились разговоры о замужестве Мег.

Мег положено ночевать в покоях леди Марии, но по ночам она часто тихонько пробирается в постель мачехи. Дот не могла представить себе Мег в общей спальне с толпой других девушек. Наверное, они всю ночь хихикают и рассказывают, кто из молодых людей им нравится, кто с кем целовался, и так далее. Последнее время Мег все больше молится и грызет ногти, а за столом только притворяется, что ест.

У Дот в нише есть тюфяк, что довольно удобно; она может даже отгородиться занавеской. Им втроем очень хорошо, хотя ей бывает одиноко долгими днями, когда леди Латимер и Мег заняты службой у леди Марии. Служба заключается в том, что они вместе гуляют в парке и вышивают. Кроме того, они часто ходят к мессе. Дот недостает веселья, какое царит на кухне в Чартерхаусе; там, бывало, она, закончив домашние дела, устраивалась у очага и болтала с другими слугами. А в Уайтхолле у нее почти нет работы, разве что прибирать в их тесной каморке, чинить одежду и стирать мелкие вещи. Постельное белье, платья и шторы относят в прачечную. Прачки с утра до ночи стоят над огромными чанами и стирают, а потом вывешивают белье на просушку во дворе. Простыни висят на живых изгородях, похожие на белые флаги. Кроме того, Дот штопает дыры, поднимает петли – вот, пожалуй, и все. Работа не отнимает у нее много времени.

Она много гуляет по Уайтхоллу, а иногда, дождавшись, пока придворные пойдут к обедне, тихонько ускользает, снимает туфли и скользит по длинным, гулким коридорам, как на коньках по льду. Брейдон, помощник повара, который каждое утро приносит дрова, отнесся к ней снисходительно и показал, где что находится, где брать лучину на растопку, куда выносить ночные горшки, где найти травы для посыпания пола, где ей принимать пищу и тому подобное. Он даже показал ей выводок котят, которые свернулись в корзине за дровяным сараем. Пока Дот любовалась котятами, Брейдон попытался поцеловать ее, что ей совсем не понравилось: хоть он и дружелюбный, он грубый, прыщавый и на уме у него только одно. После того случая Брейдон дуется и делает вид, будто не замечает ее. Должно быть, он что-нибудь наговорил про нее поварятам, потому что они косятся на нее и хихикают, когда она проходит мимо.

Время от времени Мег удается незаметно ускользнуть из покоев леди Марии или отпроситься под предлогом того, что у нее болит голова. Тогда они с Дот уходят в сад и лежат там в высокой траве. Вокруг цветут маки, бутень и маленькие голубые незабудки; не слышно ни звука, кроме жужжания пчел и других насекомых, да щебета зябликов, которые собираются на ветвях плодовых деревьев.

Если лежать неподвижно, их не видно издали. Девушкам нравится воображать, будто они одни в целом свете. Они подражают пению птиц, смотрят на облака и выдумывают, на что они похожи – на корабль, на крылатого коня, на корону. Мег рассказывает, что происходит в покоях леди Марии, какими недобрыми бывают фрейлины и статс-дамы по отношению друг к другу. Никто из придворных не говорит что думает. По словам Мег, там все слова истолковываются превратно. Ей придворная жизнь не по душе. Правда, Мег всегда с трудом привыкала к чему-то новому.

– А какая из себя леди Елизавета? – спросила как-то Дот.

– Ее я никогда не видела. Она живет в другом месте, и о ней не говорят, – ответила тогда Мег.

– Но почему? – Дот не могла взять в толк, почему младшая дочь короля не живет с ним во дворце.

– Король не хочет, чтобы ему напоминали о ее матери. Во всяком случае, так говорят. – Мег провела по шее ребром ладони, изображая отсечение головы.

– Нэн Болейн, – прошептала Дот, словно боялась, что запретное имя способно превратить ее в камень. – И принц Эдуард… Расскажите мне о нем!

– Его я тоже не видела. Его держат вдали от Лондона, боясь, что он заболеет. Но о нем говорят постоянно. Передают все подробности: что он съел, что он носит, какого цвета и чем пахнет его стул…

– Маргарет Невилл! – ахнула Дот. – Чему вас там только учат?

– Эти благородные девицы довольно грязно выражаются, – захихикала Мег, и Дот втайне порадовалась, что ее хозяйка развеселилась.

Случалось, во время их прогулок Мег читала вслух «Смерть Артура». Вечерами, поужинав, Дот сидела на низкой стене и смотрела на дворцовые окна. За ними мерцал желтый свет. Иногда можно было разглядеть силуэты танцующих. Танцы устраиваются наверху, в парадных комнатах, куда ее не пускают. В сад проникают звуки музыки. В такие минуты Дот воображает, будто находится в самом Камелоте. Она – благородная дама и ждет рыцаря. Он придет за ней и уведет туда, где музыка, танцы, где красота, тайны и волшебство, благодаря которому обычные вещи превращаются в золото. А самый главный там король; он посередине – как точка, вокруг которой вращается все. Интересно, есть ли у него нимб вокруг головы, как на картине в церкви? Больше она ни о чем не думала, так как Камелот существовал лишь в ее воображении. Там, в сказочном замке, ей не нужно было выносить ночные горшки, разжигать очаги, стирать белье и наполнять водой ванны. В сказочных замках короли не убивают своих жен, когда те им надоедают, как делает король Генрих.

Не прошло и месяца после того, как они прибыли ко двору, как Дот узнала, что им придется переезжать на все лето. Если ей казалось, что раньше в Уайтхолле кипела жизнь, то она даже и не представляла, как оживленно здесь станет перед отъездом. Все должно быть готово вовремя. Портьеры снимают и выбивают во дворе, поднимая огромные облака пыли, затем их складывают в мешки и убирают в сундуки. Платья тщательно перекладывают слоями муслина и посыпают камфарой от моли; посуду складывают в ящики, разбирают мебель. Берут с собой почти все, что можно перевозить.

Леди Латимер сказала, что они поплывут на барке. Летний дворец еще больше, чем Уайтхолл; он называется Хэмптон-Корт. Дот поедет посуху, в повозке; она будет присматривать за вещами и Крепышом. Слуги едут заранее, под предводительством главного камергера, йоменов и камердинеров, которые сопровождают в Хэмптон-Корт королевские наряды, гобелены, подушки и ковры. Кроме того, с ними поедут главный конюший и конюхи, которые перегонят верховых лошадей. Говорят, в Хэмптон-Корт хорошая охота и там почти каждый день подают к столу оленину. Герольды отправились в путь еще утром. Они проследят, чтобы к их приезду все было готово. Завтра, когда король и придворные доберутся до Хэмптон-Корт, их ждет пир. Леди Латимер и Мег присоединятся к леди Марии на королевской барке. Они будут скользить по воде, как будто без всяких усилий. Все совершается словно по волшебству.

Мег очень волновалась; ей никуда не хотелось ехать.

– Опять перемены, Дот, – сокрушалась она. – Это уж слишком.

Дот повела ее в сад, и они легли в высокую траву, отгородившись от всего мира.

– Я скучаю по тебе, Дот, – призналась Мег. – Там, наверху, все только и говорят, что о свадьбах…

– Мег. – Дот взяла ее за запястье, заметив, что за месяц она еще больше похудела. Если так пойдет дело, выйдя замуж, она не сможет родить, даже выносить ребенка. У нее даже месячные прекратились. – В жизни есть вещи, которые невозможно изменить.

Мег прижалась к Дот и зашептала ей в самое ухо:

– Дот, как жаль, что мы больше не можем спать в одной постели, как раньше!

Среди придворных суматоха; все готовы к переезду. Катерина стояла в одной из оконных ниш в западном коридоре и смотрела на сундуки с гардеробом леди Марии – она лично следила за укладкой платьев. Слуги грузили сундуки на стоящую внизу телегу. День был погожий, и она радовалась случаю покинуть большой город, душный и многолюдный. Со стороны уборных доносится удушливая вонь; огороды почти опустели. Ходят слухи о чуме; значит, пора переезжать. Она должна была пойти к обедне вместе со всеми, но ей захотелось побыть в одиночестве. Она надеялась, что леди Мария не огорчится из-за ее отсутствия в церкви. Правда, леди Мария всегда так истово молится, что даже не замечает, кто стоит рядом с ней. Но кто-нибудь наверняка донесет на нее – Сьюзен Кларенси, у которой орлиные глаза, или мстительная Анна Стэнхоуп. Ничего, можно будет сказать, что она наблюдала за погрузкой сундуков: ей хотелось убедиться в том, что вещи леди Марии не пострадают.

Несмотря на дурные предчувствия, Катерине нравилось при дворе; здесь всегда что-то происходит, сменяют друг друга пиры и маскарады. Здесь можно хоть на время забыть прошлое. Даже сплетни и интриги вносят разнообразие в их жизнь. Кроме того, она рада новым встречам со старыми друзьями. Здесь ее сестра Анна, здесь Кэт Брэндон, подруга детства. Много лет назад они вместе учились. Теперь Кэт – герцогиня Саффолк. Они обмениваются книгами и обсуждают вопросы веры. Похоже, ветер переменился. Приверженцы Реформации наказывают тех, кто ест мясо в пост. Библия на английском языке запрещена для всех, кроме представителей знати. Нововведения – дело рук Гардинера. Его присутствие остро ощущается во дворце.

Несмотря ни на что, двор стал для Катерины приятной переменой после мрачного Чартерхауса, где она целыми днями сидела одна, придавленная чувством вины. Несмотря на то что они такие разные, Катерина любила леди Марию. Обычно они сидели в спальне и читали по очереди вслух или вышивали, беззаботно беседуя на разные темы. Марию часто донимали сильные головные боли. Катерина приготовляла для нее настойку из пиретрума девичьего и белокопытника; кроме того, она прикладывала ко лбу Марии капустные листья. Ее стараниями Мария немного порозовела и повеселела. Такая она больше нравилась королю. Судя по всему, король из тех, кто не любит, когда другим нездоровится.

Но все же больше всех ко двору Катерину притягивал Томас. Им лишь раз удалось украдкой побыть наедине, наскоро поцеловаться возле ее покоев и один раз ночью в парке, на берегу реки; они любовались тем, как в воде отражается луна. Они не смели прикоснуться друг к другу, боясь, что их увидят из дворцовых окон. Как-то за конюшней они жадно бросились друг другу в объятия; после этого у нее распухли губы и кружилась голова. Конечно, они каждый день встречались на публике, но им приходилось притворяться, что они всего лишь знакомые.

– Доброго вам дня, миледи, – говорил Сеймур, снимая шляпу и почти незаметно подмигивая.

– И вам, сэр, – отвечала Катерина, едва кивая и отворачиваясь, делая вид, что он ей безразличен. Правда, она не настолько наивна и не особенно надеялась, что никто ничего не замечает. Во дворце нельзя почесаться без того, чтобы все тут же не узнали об этом. Анна Стэнхоуп постоянно следит за всеми, вытаращив глаза, а потом обо всем докладывает мужу, брату Томаса, графу Гертфорду. Она передает ему важные сведения: кто с кем в союзе, кто с кем поссорился, у кого из дам новые драгоценности и тому подобное. В этом дворце знание – сила, а Гертфорд, который, фигурально выражаясь, сидит в кармане у короля, находится на самом верху.

Король ежедневно заходит в апартаменты леди Марии, иногда и дважды в день, но как будто не выказывает Катерине никаких особых признаков расположения. Значит, в тот раз он просто флиртовал – демонстрировал любезность. Так же он относится и к другим придворным дамам. Кроме того, он не выделил ей особых покоев. Правда, король чаще других выбирает ее в партнеры для игры в карты или шахматы, уверяя, что только она способна играть по-настоящему и не поддаваться.

– Остальные так боятся меня, что нарочно играют плохо, – прошептал он однажды, и Катерина невольно задумалась, как живется человеку, которого с раннего детства окружают притворство и неискренность. Хотя в детстве, наверное, все было иначе, ведь Генрих не должен был стать королем. Если бы не умер его старший брат Артур, мир был бы совершенно другим. И Англия наверняка заключила бы союз с Римом.

Катерина действовала осторожно, отмеряла каждый свой шаг, стараясь не поощрять короля. Недавно он подарил Анне Бассет красивого пони; ее родные воспрянули духом и снова стали смотреть на всех свысока. Семейство решило, что Катерина – соперница Анны; они понятия не имели, что она готова отдать что угодно, лишь бы они победили в этом состязании. Катерина не сняла траурного наряда; из драгоценностей на ней было только ожерелье с маминым крестиком. Сеймур, правда, уверял, что черное ей к лицу. Черный цвет оттеняет ее кожу, которая кажется совсем прозрачной, «как алебастр», «как лунный свет». А еще он называл ее кожу «лилейной». Обычно она отвечала:

– Полно, Томас, ты знаешь, что я не из тех, кого можно растрогать такими словами.

Тем не менее она была растрогана. Она ничего не могла с собой поделать. Ему достаточно было бросить взгляд в ее сторону, и она сгорала от желания. Даже лесть, слетевшая с его губ, не казалась ей пустой.

Катерина услышала шаги в коридоре, до нее донесся запах кедра и мускуса – его запах. Он положил руку ей на плечо. Она закрыла глаза.

– Томас, не здесь! – прошептала она.

– Мы в безопасности, здесь никого нет. Все в церкви, слышишь?

Из часовни доносилось пение. На горизонте восходит солнце, раскрашивая небо в тысячу оттенков розового; небо раскрывается, как цветок. Сеймур развернул ее к себе. На его лице уныние и что-то еще – злоба, тревога, страх? Она искала в его глазах привычную теплоту и не нашла.

– Брат предрекает самое худшее, – сказал он, не глядя ей в глаза. Катерина обняла его за шею, притянула к себе, но он отстранился и сдавленно воскликнул: – Нет!

– Томас, в чем дело?

– Король намерен взять тебя в жены. – Последнее слово он произнес едва слышно, но его лицо почти ничего не выдавало. Он не тот человек, который любит демонстрировать окружающим свою слабость, и все же Катерина заметила морщинки в углах его глаз. – То, чего я боялся.

– Вздор! Последнее время король почти не смотрит в мою сторону. Это просто сплетни. – Она рассмеялась, но его лицо было по-прежнему серьезно и холодно.

– Сплетни… – У него был несчастный вид.

– Мне король ничего не говорил. Если бы он захотел взять меня в жены, он бы наверняка сказал об этом мне. Тебе не о чем беспокоиться, – быстро проговорила она.

– Нет, Кит, – хрипло произнес Сеймур, – это не сплетни. Он отсылает меня прочь. – Он по-прежнему отводил глаза в сторону. Катерина не могла этого вынести, ей хотелось схватить его за плечи, обвиться вокруг него, прильнуть к нему.

– Посмотри на меня, Томас… Любимый!

– Меня на неопределенный срок отправляют в Нидерланды.

– Как в Нидерланды?! Тебя назначили в посольство?

Он кивнул.

– Но… – она взяла его руку и поцеловала ее сухими губами, – я ничего не понимаю. Разве представлять его величество за границей не почетно?

Он взял ее руку в свои, сжал; его кольцо больно впилось ей в кожу. Руки у него были теплые, у нее – ледяные.

– Подальше от двора. С глаз долой – из сердца вон, Кит. Он избавляется от меня.

– Нет… – Она смутилась и не могла толком собраться с мыслями. – Ведь такой пост – большая честь!

– Ты не понимаешь. – Он возвысил голос; он злился. – Вдали от двора я не буду иметь никакого влияния. Я буду никем. А он… – Он запнулся и с трудом, как будто у него болят зубы, закончил фразу: – Получит тебя!

– Ничего подобного. Ты все выдумываешь, Томас!

– Ты не знаешь его так хорошо, как я.

– Ты поедешь и исполнишь свой долг перед королем, вернешься, овеянный славой, и мы…

Она ждала, что он закончит за нее: «И мы поженимся», но он молчал.

– Кит, я знаю мужчин. И знаю, на что он пойдет, чтобы получить желаемое.

– Томас, у тебя нет доказательств. Нет ничего, кроме слухов, – возразила она, хотя в ее душу уже закралась тень сомнения.

– Он тебя получит! – процедил Томас.

Его слова – как удар в солнечное сплетение. Почему он так уверен? Решимость Катерины ослабевала. Его слова губят сказку, которую она все время себе рассказывает. Жаль, что нельзя бежать отсюда куда глаза глядят!

– Уедем вместе, – прошептал он, словно прочитав ее мысли. Его горячее дыхание обожгло ей ухо; его борода щекотала шею. – Уедем за границу, куда-нибудь подальше…

Но оба понимали, что это так же невозможно, как улететь к звездам.

– Ш-ш-ш. – Катерина прижала палец к его губам. Сердце у нее словно замерзло. Она лелеяла мысли о том, как они будут вместе; рисовала картины их жизни вдали от двора, где все шпионят и подслушивают… и вот ее мечты развеялись в один миг. Ей, так же как и ему, прекрасно известно: королевский гнев грозит им даже за тайные помыслы; он способен бросить тень даже на их мечты. Она живо представила, как голова ее милого Сеймура со стуком падает на эшафот у всех на глазах. Ее передернуло. А Сеймур – человек тщеславный, он не сможет долго прятаться в захолустье, даже если они найдут место, где можно укрыться. Она достаточно хорошо его изучила. Рассыпается в прах еще одна выдуманная ею сказка.

– Что ж, на все Божья воля, – вздохнула она.

– Королевская воля, – уточнил он, выдвинув вперед подбородок; на виске у него пульсировала жилка.

Катерина приложила к ней палец, слушая его пульс. Потом вздохнула и подавленно прошептала:

– Да…

Сеймур круто развернулся, не подарив ей ни прощального поцелуя, ни доброго взгляда; длинный плащ развевался на ходу.

– Это одно и то же, – сказала она ему вслед, но он был уже далеко. Его шаги гулким эхом разносились по коридору. Он уходил. Бряцал его меч, звенели шпоры. Катерина никак не могла успокоиться. Ей казалось, что она распадается на мелкие кусочки. Сеймур повернул за угол и скрылся из вида. Она осталась в зияющей бездне, из которой вдруг родилась предательская мысль: поскорее бы Господь забрал короля к себе!

Катерина прислонилась к окну, сжав пальцами подоконник. Она боялась упасть. Она слышала, как толпа с шумом выходит из церкви, поднимается по лестнице. Мимо нее проходят люди, как будто ничто не изменилось; не замечают, что она, бледная как мел, стоит у окна.

– Кого я вижу! Вдовствующая леди Латимер! Почему вас не было в часовне? – Рядом с ней Анна Стэнхоуп, она нюхает ароматический букетик, как будто для нее невыносим отвратительный запах, исходящий от тех, кто не так знатен, как она. – Ходят слухи, вы согласны выйти замуж за самого последнего из нашей семьи…

Вместо ответа, Катерина тихонько вздохнула.

– По-моему, вы могли бы подыскать себе кого-нибудь получше младшего братца, моего зятя. – Зрачки у Стэнхоуп сужаются, как у змеи.

– По-моему, вы ошибаетесь, – мягко возразила Катерина. – Здесь много сплетничают, а среди сплетен мало правды.

– Всем все известно, – прошипела Стэнхоуп, и глаза у нее сверкнули. – И королю тоже!!! – Последнюю фразу она как будто окончила несколькими восклицательными знаками. – Вот почему Томаса отсылают.

– Неужели? – спросила Катерина, как будто слышала всего лишь очередную сплетню. Она приказала себе сохранять спокойствие. Значит, это правда. Стэнхоуп наверняка все известно; нет человека ближе к королю, чем ее муж.

– Королю не нравится то, что здесь происходит, – заявила Анна Стэнхоуп.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – ответила Катерина. Что еще знает Стэнхоуп? Известны ли ей намерения короля? По лицу Стэнхоуп об этом невозможно догадаться. С другой стороны, если бы Стэнхоуп знала, что король собирается сделать ее своей любовницей, она бы постаралась подольститься к ней. Кому-кому, а ей прекрасно известно, как играть в придворные игры, как оказывать услуги нужным людям.

– Умница Катерина Парр изображает из себя дурочку. – Стэнхоуп криво улыбнулась. – Совсем на вас не похоже!

Катерина чувствовала, как в ней закипает гнев. Она заставила себя благосклонно улыбнуться:

– Вы завтра тоже поплывете на барке леди Марии? – Она прекрасно знала, что Стэнхоуп не поплывет на барке; она сама составляла список придворных дам, которые будут сопровождать старшую дочь короля. Ей немного стыдно опускаться на уровень Стэнхоуп, но очень хотелось уколоть ее хоть чем-то.

– Может быть, – ответила Стэнхоуп.

– Значит, мы увидимся, – улыбнулась Катерина.

– Но… возможно, я поеду на день позже… Дела.

– Всего доброго, графиня…

Катерина кивнула и не спеша отошла прочь. Хотя ей очень хотелось бежать, женщина заставила себя идти медленно и степенно: вот она спустилась во двор, направилась в свою комнату. Хорошо, что там никого нет. Она сняла тяжелый чепец, расшнуровала лиф платья и бросилась на кровать. Наконец-то она могла дать волю слезам. Она рыдала громко, со всхлипами. Мысль о том, что Томас уедет, для нее была невыносима; она как яд отравляла кровь. Будет ли она когда-нибудь прежней?

Дот поднялась следом за лакеем по каменным ступеням, они прошли большой зал, комнату стражи, оказались в галерее. Повернув за угол, миновали королевскую часовню и попали в покои такие величественные, что девушка невольно ахнула. Стены были обшиты деревянными панелями с необычайно затейливой резьбой, лепнина на потолке ярко-голубого цвета – прямо как в раю, да еще с золотыми оттенками. И повсюду ало-белые розы Тюдоров – чтобы никто не забыл, чей это дворец. Камин похож на огромный мраморный портал, он такой высокий, что в нем поместится взрослый мужчина. Резные железные подставки для дров словно серьги великанши. Столько окон Дот еще не видела ни в одном дворце; комнаты утопают в солнечном свете. Наверное, здесь покои леди Марии, а их поселят, как всегда, где-нибудь на задворках…

– Пришли! – объявил лакей, и целая армия тех, кто следовал за ними с пожитками леди Латимер, уложила их в кучу на полу.

– Здесь покои леди Латимер? – спросила Дот.

– Да, – ответил лакей.

– Вы уверены?

– Смотри сама. – Он взмахнул у нее под носом листом бумаги. – Здесь все обозначено. Четыре комнаты в восточном крыле рядом с галереей: приемная, спальня, гостиная, гардеробная. – Он тычет пальцем в строчки.

Дот не умеет читать, но ей стыдно в этом признаваться.

– Да, вижу, – кивнула она.

Лакей вышел. Двое помощников вешали шторы; еще двое в соседней комнате собирали большую кровать под балдахином. Дот переходила из одной комнаты в другую, указывая, куда что поставить. Ей хотелось, чтобы вернулся лакей от лорда-камергера и сказал, что произошла ошибка, что это все же не комнаты леди Латимер, и отвел их в какую-нибудь тесную каморку. Но лакей не возвращался.

Дот и в Уайтхолле всему удивлялась, но Хэмптон-Корт совершенно лишил ее дара речи. Она бы ни за что не поверила, что так бывает, если бы не видела дворец собственными глазами. Длинный караван приблизился к Хэмптон-Корт по Лондонской дороге; она тряслась сзади на повозке, прижимая к себе Крепыша. Кто-то крикнул, что дворец уже близко, и она встала, с трудом опершись о какой-то тюк, чтобы получше рассмотреть дворец. Он вырастал из-за деревьев; Дот увидела причудливые кирпичные трубы и зубчатые башни, которые заслоняли небо. Она не могла оторвать от них взгляда, когда они въехали в Нижний двор. Окна блестели на солнце, розовые кирпичи отбрасывали розовую тень, а фонтан посередине двора как будто был россыпью бриллиантов. Ей подумалось: может, она спит и видит сон? Может, она каким-то чудом оказалась в марципановом замке, который у нее на глазах готовили на кухне в Уайтхолле к королевскому банкету? Она как во сне брела за лакеем мимо статуй, фресок и гобеленов, вышитых золотыми нитями. Ей очень хотелось задержаться и не спеша полюбоваться всей этой красотой, посмотреть из окна на парк и рыбные пруды, которые она видела по пути лишь мельком, но ее провожатый спешил вперед, как будто опаздывал, и все трусили за ним, стараясь не отстать.

Несмотря на все великолепие дворца, лучше всего – покои леди Латимер. Она, Дот, тоже будет там жить; во всяком случае, ей так сказали. У них даже имелся особый стул для отправления нужды, обитый красным бархатом; он стоял в крошечном чуланчике. Дот глазам своим не поверила, когда ей показали, что все отходы смываются в трубу. Значит, здесь ей не придется выносить ночные горшки! Самое же чудесное – комната с ванной, куда по трубе же подается горячая вода. О таком Дот в жизни не слыхала! Конечно, в такой ванной могут купаться только король и королева… Однажды лакей позволил ей заглянуть в комнату одним глазком и объяснил, как все работает: показал краны, их нужно поворачивать, и как горячая вода подается из огромного котла, под которым поддерживают огонь.

Ей показали и кухню под большим залом – туда нужно спускаться на один пролет лестницы. У Дот разбегались глаза; на кухне трудилась целая толпа поваров, поварят, судомоек и подсобных рабочих. Они носились туда-сюда, подвешивали туши на крюки, помешивали в бочонках жидкости с приятными запахами, месили огромные шары теста, готовясь к завтрашнему приезду короля. На дворцовой кухне жарко, как в пекле; постоянно горел огонь, поворачивались вертела, от шипящих сковород поднимался пар; проведя в кухне несколько минут, промокаешь насквозь.

Дот растерянно озиралась по сторонам; к ней подошла девушка. Женщин в обслуге было немного, если не считать прачек. Круглолицая, румяная, с озорной улыбкой, с большими грудями, похожими на испанские дыни, она была здоровой, крепко сбитой девушкой.

– Я Бетти, – сказала она и улыбнулась. – Бетти Мелчер. Нас, девушек, тут мало, и нам лучше держаться вместе. Как тебя зовут?

– Я Дороти Фонтен, – ответила Дот. – Но все зовут меня Дот.

– Тогда и я буду звать тебя Дот, если ты не возражаешь. Ты у кого служишь?

– У леди Латимер.

– Ух ты! – воскликнула Бетти. – Здесь все о ней только о ней и говорят!

Дот не совсем поняла, что имеет в виду новая знакомая, поэтому кивнула и спросила:

– А ты, Бетти, у кого служишь?

Бетти разразилась речью, из которой Дот стало ясно, что Бетти прислуживает «всем подряд». В конце концов Дот выяснила, что ее новая знакомая – судомойка; она отчищает кастрюли и сковороды. Вот почему у нее такие красные, загрубелые руки.

– Бетти, ты не могла бы показать мне, где что, а то я здесь прямо растерялась, – попросила Дот, когда Бетти наконец закончила перечислять свои обязанности, перемежая речь бранью.

Бетти повела ее в кладовку для муки, в кубовую, к рыбному садку, в винные погреба, маслобойню, коптильню, показала, где можно брать воду для стирки. Они дошли до общих уборных, где одновременно могут оправляться двадцать восемь человек, – испражнения оттуда стекали прямо в ров с водой.

В конце концов они оказались в буфетной, где корпели над бумагами два клерка; они обмакивали перья в чернильницы и что-то записывали. Один из них в особенности привлек внимание Дот. Кончики пальцев у него запачкались чернилами. Черные глаза под тяжелыми веками показались Дот бездонными колодцами, в которых отражаются звезды. У него были коротко подстриженные каштановые волосы и ямочка на подбородке. Клерк вскинул голову и посмотрел прямо на Дот, но как будто не видел ее, смотрел сквозь нее. Он о чем-то задумался, потом принялся считать на пальцах. Сосчитав, макнул перо в чернильницу и что-то записал. Сердце у Дот екнуло, в животе что-то сжалось.

Когда они с Бетти вышли в коридор, она спросила, кто это.

– Не знаю, как его зовут. Клерки с нами не разговаривают. Мы для них занимаем слишком низкое положение. – Она хрипло засмеялась: – А что?

– Ничего, я просто так спросила.

– Он тебе приглянулся, Дороти Фонтен, сразу видно! – расхохоталась Бетти и толкнула новую подругу в бок. – Не знаю, зачем тебе какой-то заносчивый клерк, когда вокруг столько симпатичных парней. Что ты в нем нашла? Конюхи гораздо красивее. Был у меня один конюх… – И Бетти, хихикая, рассказала Дот, что творится на кухне после наступления темноты. Кухонная обслуга там же и спит – раскладывают тюфяки у очага. – Конечно, не клерки, – добавляет она. – Те живут отдельно.

«Приятно поболтать с подругой, – подумала Дот. – Наверное, мне здесь понравится».

Позже наверху, утомившись после переезда, распаковки вещей и подготовки комнат к завтрашнему приезду леди Латимер легла в большую кровать под балдахином, раскинув ноги и руки, как звезда. Дот мечтала о безымянном клерке с пальцами, испачканными чернилами, и бездонными, как колодцы, глазами. Она погрузилась в сон с мыслью: а ведь он умеет читать! Дот не хочется портить мечту тем, что клерк намного выше ее во всех отношениях; скорее всего, он и не заметит, если она пройдет мимо в чем мать родила.

– Ты уверена, что не произошло никакой ошибки? – спросила Катерина.

– Нет, миледи, так записано в книге, которую мне показал лакей, – ответила Дот.

Сердце у Катерины камнем упало вниз; она прекрасно помнила, что раньше здесь были покои Джейн Сеймур. Она поняла, что означает такая милость… И Томас уехал. Иногда ей казалось, что она не может вспомнить его улыбку. Она вела себя так, будто ничего не случилось, будто ее мир не перевернулся с ног на голову. Катерина опустилась на кровать, перебирая пальцами ожерелье, с болью вспомнила о жемчужине, лежавшей на его ладони. Из раздумья ее вывел громкий стук в дверь. Широко улыбаясь, вошел ее брат.

– Уилл! – воскликнула она, бросаясь ему на шею. – А я думала, ты на северной границе сдерживаешь шотландцев.

– У меня здесь нашлось дело, вот и решил навестить сестру, которая, похоже, идет в гору. – Он обвел комнату рукой. – Как здесь красиво! – и стал оценивающе разглядывать обстановку своими разными глазами.

– Интересно, чем все кончится для меня! – вздохнула Катерина.

– Кит, не грусти. Парры высоко взлетят благодаря тебе. Кстати, у меня хорошая новость!

– Так говори, ведь ясно, что ты не просто так вломился ко мне.

– Я получу титул графа Эссекса. Официально еще ничего не объявили, но я все слышал из надежного источника.

– Ах, Уилл. – Катерина покачала головой. – Погоди радоваться, хотя… я тебя поздравляю. – Ей хотелось искренне разделить чувства брата, но она не забыла: ей пришлось отказаться от Томаса. Но Уилл не виноват, что король вдруг воспылал к ней страстью. Как не виноват он и в своем желании возвыситься. Его так воспитывали – как и их всех. Самый последний дворянин, который служит при дворе, смотрит на звезды. – А как же твой развод? – спросила она. Им было ясно: если Уилл не получит развода, у него не будет наследника, которому можно будет передать давно ожидаемый графский титул.

– Я решил немного подождать и только потом заговорить об этом.

«Чего подождать? – мысленно спросила Катерина. – Того дня, когда я лягу в постель короля и умаслю его?» – В глубине души она восхищалась осажденной женой Уилла, которой хватило мужества сбежать с любовником и показать большую фигу всему двору.

– Наверное, король отнесется к тебе сочувственно, – произнесла она вслух. – В конце концов, ему и самому пришлось пережить развод.

– Да, Кит, возможно, ты так думаешь, но, как постоянно любит напоминать проклятый епископ Гардинер, браки короля были аннулированы. Так что официально он ни разу не разводился. Правда, Гардинер уж такой правоверный католик, что, наверное, не сумеет произнести слово «развод», не подавившись. Кит, я не сомневаюсь: он настраивает короля против меня.

– Вряд ли, Уилл. – Катерина знала, что ее брат любит все преувеличивать.

– Он вообще недолюбливает нас, Парров, за то, что мы сторонники Реформации.

– По-моему, у Гардинера много дел и без нас, Парров, и наших убеждений.

– Да, – процедил Уилл, – например, подтирание королевской задницы… и возвращение нас всех назад, к старой вере.

– И вообще, хватит. Подойди полюбуйся, какой красивый вид! – Катерина подвела брата к окну, выходящее на Нижний двор с фонтаном. – Смотри, как удобно! Я смогу шпионить за любовниками, которые тайком целуются в крытых галереях! – засмеялась она, вспоминая поцелуи Томаса, его объятия, блеск в его глазах, похожих на летнее небо. Жаль, что здесь нет сестры. Ей она могла бы довериться. Но Анне пришлось уехать в загородное поместье, чтобы побеседовать с новым наставником ее детей. При мысли о плодовитости сестры, о ее детях она снова испытала боль. Даже невинные как будто мысли на поверку оказываются предательскими.

– Ну, – спросил Уилл, – и что же король?

– О чем ты? – Она изобразила неведение.

– Он уже объяснился?

– Он ничего не сказал. Более того, пока меня не поселили здесь, – она обвела рукой богатые покои, – я понятия не имела о его намерениях.

– Скоро он начнет действовать, вот увидишь. – Глаза Уилла засверкали.

– Он сделает меня своей любовницей, и мне придется притворяться, будто я ничего на свете так не желала… Нам пожалуют какие-то земли и титулы, а потом я ему надоем. Вот как все будет.

– Ему жена нужна, а не любовница, – заговорщическим тоном произнес Уилл. – Ты только представь, Кит! Ты будешь королевой Англии. Подумай о своем влиянии. Ты сумеешь снова обратить короля в новую веру… в нашу веру! Он ускользает, Кит, его тянет к старому. – Уилл почти закипал от негодования. – Вот ты могла бы его вернуть!

– Ха! – презрительно выдохнула она. – Думаешь, я настолько убедительна? И с чего ты решил, что он возьмет меня в жены?

– Так сказал Гертфорд.

– Вот как… – Значит, это не досужие сплетни. Гертфорд – ближайший поверенный короля. Ее словно ударили кулаком в солнечное сплетение. Томас был прав! В голову снова пришли мысли о любимом. Она поднесла руку ко лбу. – А Томас? Уилл, ты его видел?

– Томас уехал. Кит, ты должна забыть его. Считай, что он умер.

Жестокость брата оказалась в новинку для нее. Тщеславие в нем возобладало над родственными чувствами. Он больше не тот добрый плюшевый щенок, каким был в детстве и юности… Конечно! Катерина упрекнула себя за глупость. С тех пор прошло двадцать лет…

– Но ты виделся с ним перед отъездом?

– Нет, Кит. Не забывай, я только что прибыл с Севера.

В нем не осталось ни капли нежности. Он плотно сжал челюсти; он нацелен на награду, и переубедить его невозможно.

Только теперь до нее стало доходить, что король возьмет ее в жены, не спросив ее согласия. Король, ее брат, Гертфорд – все они приняли решение за нее. Она свободна не более чем когда была юной девушкой.

– Кит. – Уилл взял ее за плечи и встряхнул. – Не забывай, речь идет о короле! Ты станешь королевой! Невозможно взлететь выше…

– И упасть глубже, – пробормотала она.

От судьбы не уйдешь. Что ж, ей не суждено стать женой Сеймура. Пусть то, что она будет королевой Англии и возвысит Парров так, как они и не мечтали, послужит ей хоть каким-то утешением… Потом она вспомнила об огромных, жирных ручищах короля, об исходящем от него зловонии, об ужасе, который охватывал ее, когда король был рядом… Она окажется навеки прикована к нему брачными узами! На нее возляжет тяжкое бремя – родить наследника. В ее возрасте это нелегко. Она будет с тревогой ждать признаков каждый месяц и надеяться… Как же тяжело и гадко быть женщиной! Хуже всякой шлюхи.

Она сняла мамин крестик, завернула в платок и спрятала в шкатулку со своими украшениями. Ей тяжело носить ожерелье; оно напоминает ей о том, от чего пришлось отказаться. Вокруг нее толпятся мертвые королевы… Сумеет ли она выжить?

Бог наказывает ее; он видит ее грехи. Тень сомнения закрадывается в душу. Может быть, сам дьявол толкнул ее дать Латимеру смертельную дозу лекарства? Что такое ее поступок – убийство, акт милосердия или и то и другое?

Она была ошеломлена последними событиями; они не давали ей покоя, и собственная душа казалось ей хрупкой и бесплотной, как сухой цветок.

Хьюик сидел в дальнем углу большого зала. На полу были разбросаны объедки. На столе разделанная туша кабана; Хьюик невольно вспоминал вскрытия, которые он посещал студентом. К большому блюду с жаворонками почти не притронулись, и маленькие тушки застыли; горшок с заливными угрями опрокинулся, и его содержимое валялось на полу. Под тарелкой, прячась в тени, сидел маленький дрожащий лягушонок. Только что на королевский стол подали пирог, который король принялся разрезать своим мечом.

Анна Стэнхоуп, сидящая рядом с королем, вдруг издала душераздирающий вопль. За ней громко взвизгнула леди Мария, которую усадили по другую руку от короля; затем и остальные дамы принялись вопить и визжать.

Хьюик, сидевший очень далеко, понял, что в пироге полно живых лягушек, только когда несчастные создания разбежались по залу. Они пытались спастись от пажей, которые кинулись ловить их. Видимо, тому, кто поймает больше всех, обещали награду: мальчишки безжалостно толкались и дрались, собирая лягушек. Началось столпотворение, а король наблюдал за всем с довольной ухмылкой, время от времени подбадривая то одного, то другого пажа. Хьюик достаточно хорошо знал короля – врач видит то, что скрыто от посторонних глаз. При нем король не раз заливался злыми слезами, когда боль в ноге становилась невыносимой; он подолгу, часто дыша, расхаживал по комнате, стоило ему услышать, что поблизости кто-то заболел чумой. Для большинства подданных король бесстрашен, беспристрастен и мужествен. Хьюик не раз видел, как король злобно играет с людьми, даже с теми, кто находится ближе всего к нему. Он похож на мальчишку, который нарочно лягает старую собаку, только чтобы послушать, как она визжит от боли.

Сейчас дамы визжат из-за лягушек в пироге… Хьюик помнит, как король ластился, словно щенок, к юной легко мысленной Екатерине Говард, падал перед ней на колени. Но прошло совсем немного времени, и он, не отрываясь от партии в карты, подписал ей смертный приговор. У него на глазах король выместил гнев на одном из пажей, допустившем небольшую оплошность; он побагровел и так орал, что бедный мальчишка обмочился от страха… С другой стороны, Генрих умел и утешить, и не только приближенных, а простого человека, потерявшего сына, король обнял и баюкал, как мать младенца. Лягушка дрожала в своем тайнике, и Хьюик гадал, что с ней будет. В зале слишком шумно, и у него болел желудок от переедания. Юдолл, которого усадили ближе к середине стола, встал, собираясь уходить. Ему нужно подготовиться к балу-маскараду, который он поставил к ночи летнего солнцестояния. Маскарад будет позже – если, конечно, придворные не уснут после такой обильной пищи. Следом за ним уходят несколько молодых актрис; их облачат в прозрачные костюмы, которые совершенно не скрывают их задорные молодые грудки. Хьюик побывал на примерке. Девичьи груди его не волнуют, зато возбуждает взгляд Юдолла. Хьюик не может заставить себя встать; он не отрываясь смотрит на блюдо с застывшими жаворонками. Проходя мимо, Юдолл словно случайно проводит пальцем по его спине, и Хьюик едва сдерживается. Дама, сидящая напротив, беспрерывно болтала о маленькой Марии, королеве Шотландии. Правда ли, что скоро состоится ее помолвка с принцем Эдуардом? Потом она сообщила об «откровенном ухаживании» короля, но Хьюик почти не слышал ее в общем гаме и время от времени просто кивал. Его собеседнице, похоже, ничего другого и не нужно. Он невольно думал: и этой малышкой королевой пожертвуют, как шахматной фигуркой, во имя Шотландии.

Катерина сидела далеко от него; он мог ее разглядеть, если бы отклонился назад. На ее лице была безмятежная улыбка, которая способна обмануть всех, кроме него; он знал, какая в ней на самом деле бушует буря. Она смеялась и оживленно беседовала с сестрой; та сверхъестественно похожа на нее, хотя волосы у Анны очень светлые, почти как у альбиноса, а глаза цвета воды, если налить ее в белую миску. У Катерины волосы славного золотисто-каштанового цвета, а глаза – светло-карие. Неподалеку сидел и их брат Уилл со своей любовницей Лиззи Брукс; она так тесно прижалась к нему, что почти сидит у него на коленях. Уилл похож на обеих сестер. У него странно женственный вздернутый нос и копна рыжеватых волос. Но там, где сестры мягки, Уилл Парр – сплошной острый угол, и его глаза – один светло-карий, как у Катерины, второй светлый, как у Анны, – придают ему вид собаки с бельмом на глазу. Он что-то говорил, тыча руками в воздух резкими, отрывистыми движениями. Катерина бросила на него суровый взгляд, и Уилл пристыженно умолк. Хьюику не раз доводилось наблюдать, как Катерина ставила на место своего надменного брата. Не приходилось сомневаться в том, кто верховодит в семье Парр.

Он наблюдал за ней, когда поднялась суматоха из-за лягушек. Другие дамы визжали, как недорезанные свиньи, кое-кто вскакивал на скамьи – в том числе и Анна Парр. Катерина осталась совершенно невозмутимой; когда одна лягушка упала рядом с ней, она подняла ее и поднесла к лицу, сделав вид, будто собирается поцеловать. Король громко расхохотался. Затем Катерина подозвала пажа и отдала ему лягушку со словами, которые Хьюик не расслышал.

– Что она сказала? – спросила у Хьюика соседка по столу.

– Попросила, чтобы лягушку вернули в ее родной пруд, – отозвался кто-то.

Король так искренне радовался, глядя на нее, что Хьюик вдруг понял: оставаясь самой собой, живой и веселой, Катерина идет прямо в руки короля. Если бы она визжала и суетилась, как остальные, возможно, он бы и переключил свое внимание на другую. Он устроил ей испытание, и она прошла его с честью. Хьюик невольно похолодел от страха. Он боялся за Катерину, своего друга.

Хорошо, что она не на возвышении за королевским столом; она наверняка радовалась этому.

Слуги начали убирать со стола; кто-то предложил ему чашу с водой для омовения рук, пробормотал извинения и отошел, увидев, что он сидит в перчатках. Слуга был смущен: за ужином перчатки неуместны. Хьюику захотелось стащить перчатки и помахать перед ним своими распухшими, покрытыми сыпью конечностями. Интересно, какая у него при этом была бы физиономия? Скорее всего, парень завопит и убежит прочь. Он ежедневно втирал в руки бальзам, приготовленный Катериной, но бальзам почти не действовал, разве что немного успокаивал зуд. Что ж, и это хорошо. Катерина вызвала его в тот день, послала падчерицу, чтобы та его разыскала. Впервые после их разговора в буфетной в Чартерхаусе она пожелала видеть его с глазу на глаз. В Уайтхолле их пути часто перекрещивались, но недоставало той беззаботной близости, какая была свойственна их дружбе раньше; между ними как будто разверзлась пропасть. Катерина с ним вполне приветлива, правда, холодновата и чересчур вежлива… Ему пришлось смириться с тем, что он утратил ее доверие, хотя он очень страдал; даже недвусмысленные знаки внимания со стороны Юдолла не заполнили эту образовавшуюся в нем пустоту.

Хьюик прибыл в ее покои, покои королевы, ни больше ни меньше, и увидел, что она окружена бумагами. Катерина разговаривала со своим дворецким и писала письмо. Речь шла о межевом споре.

– Держитесь твердо, Казинс, – наставляла она. – Мы не допустим, чтобы с нами не считались. Земли достались мне от мужа; в подтверждение у меня есть документы. – Она свернула бумагу, провела по складке ногтем, капнула красным воском и запечатала его своей печатью. – Они где-то здесь, – продолжала она, роясь в бумагах. – Вот! – воскликнула она наконец, извлекая нужный документ из стопки. – Смотрите, Казинс, все ясно как день. Межа Хаммертонов проходит к западу от леса, а не к востоку. Значит, тот лес мой, верно?

– Да, действительно, миледи, – ответил дворецкий.

– Отнесите все нотариусу, и кстати, передайте, чтобы он выделил некоторую сумму матушке Монктон из монастыря. Им нужен новый амбар. И позаботьтесь о жене кровельщика, который недавно скончался. Ей нужно выплатить жалованье мужа за полгода; ей ведь надо как-то держаться. И подыщите ей место в доме – в прачечной, в саду или на кухне, если она умеет готовить. Оставляю дело на ваше усмотрение, Казинс.

Хьюик наблюдал, пораженный ее уверенностью и спокойной властностью.

Как только Казинс ушел, они сели рядом, и Катерина взяла его за руку со словами:

– Хьюик, мне вас не хватало! – Никакие другие слова не могли бы сделать его счастливее; он почувствовал, как прежняя близость вернулась и снова окутала их. – Того бедняка, – объяснила Катерина, – раздавило, когда в моих владениях рухнула стена. Хьюик, мне больно оттого, что я должна быть здесь и не могу сама утешить его вдову. Мне следовало поехать туда, но я вынуждена остаться. Подумайте, Хьюик, сейчас я могла бы засаливать огурцы, варить варенье, сушить фрукты и лекарственные травы, смешивать настойки, верхом объезжать своих арендаторов, вести дела… а я вынуждена сидеть здесь. – Со страдальческим видом она развела руками. – Подумать только – покои королевы!

– Кит, – робко начал он, не зная, имеет ли он право по-прежнему называть ее так, хотя сам нанес удар по их дружбе. Но она сильнее сжала его руку, и он продолжал: – Если я могу чем-нибудь вам помочь…

– Можете, Хьюик, – быстро сказала она, не дав ему договорить. – Расскажите, каковы намерения короля. Мой брат утверждает, что он собирается на мне жениться. Я не хочу в это верить, но смотрите, где меня поселили. Кроме того, Уиллу жалуют графский титул… У меня ужасное предчувствие. – Ее рука метнулась к горлу, как будто его сдавило.

– Кит, я сам слышал, как он говорил о браке, – кивнул Хьюик. – А Анна Бассет вернулась в Кале.

Лицо Катерины посерело; вместо ответа, она закрыла глаза.

– И вот еще что, Хьюик…

– Что?

– Вы видели Томаса Сеймура перед тем, как он уехал? Он говорил что-нибудь, просил что-нибудь передать?

– Кит, хотелось бы мне ответить «да», но… нет. – Ее лицо вытянулось. – Но он не мог бы ничего сказать. Ни мне, ни кому-либо другому. Это слишком рискованно, – продолжил он, желая хоть как-то подбодрить ее.

Кроме того, возможно, все так и есть. Хьюик не мог заставить себя сказать ей то, что он на самом деле думал о Томасе Сеймуре. Он рад, что Сеймур уехал, но признаваться в этом было бы жестоко.

Поэтому она должна была радоваться, что сидит там, где она сейчас, а не на возвышении. Слуги начали разносить сладости. Подали желе, взбитые сливки с вином, пирожные. Их торжественно внесли в зал и расставили на столе в виде большой картины. Посередине олень в натуральную величину, сделанный из марципана, его рога – из сахарных кристаллов, грудь пронзена стрелой. Все так правдоподобно, словно скульптуру изваял сам Микеланджело. Оленя внесли четверо слуг; в зале все замолчали, слышались лишь изумленные вздохи.

Слуги остановились во главе стола; всем хотелось посмотреть, как им удастся поднять огромного оленя на возвышение. Но они оставались на месте. Все приподнялись с мест. Интересно, кому предназначен такой подарок? Хьюик встал и зашагал вперед, надеясь, что олень предназначен не той, о ком он думал… Но, конечно, олень для нее. Олень символизирует любовь, да и стрела в разъяснении не нуждается – король объяснился в своих чувствах.

Катерина встала, ее лицо лучилось притворной радостью. Она быстро, застенчиво посмотрела на короля. Тот кивает с торжествующей улыбкой и шлет ей воздушный поцелуй. Большой зал взрывается аплодисментами. Стэнхоуп не скрывает досады. Глядя на нее, Хьюик невольно радуется: наконец-то с нее сбили спесь! Катерина по-прежнему изображала радость, но Хьюик знал, о чем она думает. Она представляет, как король будет хватать ее своими жирными лапищами.

– Вытащите стрелу! – крикнул король.

Когда Катерина вытащила стрелу, из «раны» брызнула кровь, точнее жидкость, похожая на кровь, – скорее всего, красное вино со специями. Белоснежная грудь скульптуры окрасилась в алый цвет. Подставила чашу, собрала в нее алую жидкость и поднесла королю. Он поднял чашу в сторону Катерины, воскликнув: «За любовь!» – осушил одним глотком, затем отшвырнул чашу в сторону. В зале стало тихо, если не считать звона упавшей чаши. Потом зал взорвался аплодисментами. Так одним простым жестом судьба Катерины была решена – и решена публично.

За Катериной прислали Гертфорда. Она шла за ним по длинной галерее. Осанкой и походкой он так напоминал своего брата, что ей стало больно. Король ждал ее в своей опочивальне; он стоял, расставив толстые ноги в белых чулках и уперев руки в бока. Совсем как на портрете кисти великого Гольбейна, который висит в Уайтхолле, – олицетворение короля. Но Катерина видела нелепую пародию на портрет. Ни за что не подумаешь, что перед тобой тот же самый человек, если не считать драгоценностей и роскошного переливчатого наряда. Похоже, только украшения да одежда и поддерживали его образ.

Из-за его огромного роста и необъятной толщины Катерина почувствовала себя куклой в кукольном доме, куда какой-то беззаботный ребенок поставил еще одну игрушку, слишком огромную для маленькой комнаты. Король улыбнулся ей во весь рот; потом двумя пальцами приподнял ее подбородок. Гертфорт, пятясь, вышел и закрыл за собой дверь. Хотя Катерина не питала к Гертфорду нежных чувств, ей хотелось крикнуть, чтобы он не уходил, не оставлял ее здесь. Она еще никогда не оставалась наедине с королем; в ней нарастал страх. Она знала, что ее ждет, и лихорадочно соображала, как этому помешать.

Наконец, король отвел от нее взгляд и обратился к ней, удивив ее своей мягкостью. Он попросил ее посидеть с ним и сказал, что хочет показать часослов, принадлежавший еще его отцу. Книга оказалась настоящим произведением искусства тонкой работы. Она любовалась яркими красками и затейливой позолотой и почти забыла, что сидящий рядом с ней старик, который бережно листает старые пергаментные страницы и показывает ей заложенный между ними засушенный цветок, давно выцветшую примулу, – сам король Генрих Восьмой. Он положил засушенную примулу ей на ладонь – призрак цветка.

– Цветок засушила моя мать, когда я был маленьким, – сказал король, и Катерине вдруг показалось, что цветок очень тяжел. В нем словно сосредоточена вся история Тюдоров.

– Возьмите его, пожалуйста, я боюсь его сломать, – прошептала она, боясь, что легчайшее дыхание унесет прочь эту часть королевского наследия.

Король сравнивал ее саму с цветком – с розой; Катерина понимала, что в его устах это ничего не значащий комплимент. Затем он показал ей место в книге, где его отец написал примечание на полях рядом с изображением распятого Христа. Он расшифровал для нее неразборчивые слова: «Артур, покойся с миром». Фраза написана на латыни, и Генрих перевел ее. Катерина знала латынь, по крайней мере не хуже, чем король, но изобразила неведение.

– Артур – это мой брат, – пояснил Генрих.

– Принц Артур, – кивнула Катерина, касаясь кончиками пальцев высохших чернил.

– Я знаю, что такое потерять близкого человека, – продолжал он.

– Да, – прошептала она.

– Ваш муж сильно страдал, но теперь он на небе с Господом, а вы… вы должны жить.

В самом ли деле Латимер на небе? Может быть, он не в раю, а в другом месте… Она помнила, как умер ее муж и какую роль в его смерти сыграла она. Мысли ее так тяжелы, что она не нашлась с ответом. Видимо, король решил, что она лишилась дара речи из благоговения перед ним. Может быть, дело и в этом тоже. Ей трудно разобраться в своих мыслях, ведь она вот-вот войдет в историю и получит в ней не самую последнюю роль.

– Я избрал вас, чтобы вы стали моей королевой, – сказал он.

Он ни о чем не спросил ее и не сделал предложения в обычном смысле слова, когда у нее, пусть и формально, был бы выбор: согласиться или отказать. Интересно, отказывали ли королю когда-либо и в чем-либо? Катерина вспомнила Анну Болейн. Говорят, что она несколько лет отказывала ему, и король буквально сходил с ума от желания – что не помешало ему потом отправить ее на плаху. Катерина замерла, боясь, что, если пошевелится, ее вырвет прямо на домашние туфли короля из белой лайки.

В голове у нее теснились воспоминания о Сеймуре: о его розовых губах, длинных пальцах, кедрово-мускусном аромате его духов, его жизнерадостном смехе. Ее мутит при мысли о том, чем ей придется заниматься с королем, когда она станет его женой. Хорошо, что ей ничего не нужно отвечать. В конце концов, он ведь ни о чем ее не просит. Все уже решено.

– Мы поженимся здесь, в Хэмптон-Корт, – продолжал он, обнимая ее за талию. – В июле.

Он пустился в подробности, рассказывал, как они будут пировать, какие псалмы исполнят во время венчания, кого пригласят в часовню. Катерина ничего не слышала, потому что представляла, как он будет обнимать ее своими жирными лапищами. Она старалась отвлечься, подумать о другом: о драгоценностях, о землях, о почестях, о том, как высоко взлетят Парры, но это не помогало подавить ее отвращение.

– Но, ваше величество…

– Называй меня Гарри, когда мы одни, – перебил он ее. – Теперь мы помолвлены, и у нас будет время на то, чтобы лучше узнать друг друга.

Сама не понимая, как ей это удалось, Катерина улыбнулась, и довольный король засмеялся, его мучнистые щеки затряслись.

– Давай выпьем за это! – сказал он.

Словно по волшебству, появился Гертфорд с кувшином и разлил вино по стеклянным кубкам. Может быть, они уговорились заранее, и Гертфорд рассчитал время, когда ему следует вернуться? Все происходящее похоже на представление, спектакль, вроде тех, что ставит Юдолл. Она замечает, что руки у Гертфорда совершенно такие же, как у его брата. Как она тоскует по Томасу! А что, если ее мысли отражаются у нее на лице? Она вспомнила злобную, надменную супругу Гертфорда и немного ожила. Когда она станет королевой, Анне Стэнхоуп придется кланяться ей и подольщаться к ней! Она тут же укорила себя за суетность. Но ей надо было ухватиться за любую мелочь, чтобы извлечь хоть какое-то удовольствие из ее нового положения.

Кубки, из которых они пили, были из венецианского стекла, на них красиво выгравированы виноградные лозы. Катерина еще никогда в жизни не пила из стекла. Стекло приятно холодило губы, но вино, видимо дорогое, показалось ей резким на вкус. Король, запрокинув голову, выпил все одним глотком, а кубок швырнул в камин. Он со звоном разбился о решетку. Катерина вздрогнула.

– Ты тоже, Катерина! – велел он, беря ее за руку и замахиваясь. Кубок вылетел из ее пальцев и разбился о каменную кладку. – Эдвард, иди сюда, выпей с нами, – зычно приказал он Гертфорду. – Катерина! – продолжил он, и его глаза-изюмины при этом поблескивали. – Передай своему брату, что он получит титул.

Ей очень хотелось воспользоваться случаем и попросить короля, чтобы тот позволил брату развестись. Пока можно, извлечь из происходящего как можно больше выгоды. Разве не ради этого все затевалось? Но она молчала. Она не могла бы подать голос, даже если бы захотела.