Глава 22
Новая работа
Две недели врачи проводят различные тесты, оценивая состояние здоровья Бренды. Мы с Мартой и Карлом все это время живем по расписанию. Карл отвозит меня в больницу утром, целует мать и едет на работу. После обеда приходит Марта и мы ухаживаем за Брендой вместе. Карл сменяет нас вечером, но часто остается и на ночь.
Он продумал все до мелочей, чтобы я чувствовала себя независимой: нанял водителя, который возит меня в больницу и обратно; оставляет на столе деньги, чтобы я могла делать покупки. И даже если собирается остаться у матери на ночь, к девяти вечера обязательно заезжает домой и мы вместе ужинаем.
Однажды вечером Карл возвращается раньше обычного, и глаза у него заплаканные.
– Возникли проблемы? – взволнованно спрашиваю я.
– У мамы… не очень хорошие показатели.
Значит, доктор сказал ему то же, что и мне: что после инсульта здоровье пациентов ее возраста редко восстанавливается полностью. Левая сторона тела Бренды частично парализована, и вполне вероятно, что ее подвижность так и останется ограниченной.
– Маме придется пройти реабилитацию, – продолжает Карл. – И доктор советует поместить ее в хороший специализированный медицинский центр…
– Что? Никаких центров!
– Хотя бы на время, пока она не научится ходить…
Как ни старается Карл держать удар, взгляд выдает его сомнения. Я бью кулаком по столу – настолько это предложение меня шокирует.
– Мы не повезем Бренду ни в какой центр!
Карл обводит комнату растерянным взглядом, потом повторяет слова врача: возможно, Бренда никогда не сможет жить одна, а ее дом совершенно неприспособлен для человека с ограниченными возможностями. И что в первое время его матери придется передвигаться на инвалидной коляске, а возможно, Бренда будет прикована к ней до последнего дня…
Я снова стучу кулаком – чтобы Карл замолчал, а еще потому, что хочу привлечь его внимание.
– Ты закончил свои пессимистические рассуждения? Карл, твоя мать жива! Да, ей придется немного изменить образ жизни, но и только! И ее здоровье обязательно восстановится. Я слышать не хочу ни о каком спецзаведении! Мы сами о ней позаботимся!
– Шарлотта, у моей матери даже спальня на втором этаже!
– И это, по-твоему, серьезная проблема? Перенесем спальню на первый этаж, и все!
– Ты не понимаешь! – перебивает меня Карл. – Я не знаю, сколько времени это займет! Несколько месяцев? Год?
Он говорит так, словно наступил конец света!
– Даже если год или больше, – сердито отвечаю я. – Дома твоя мать будет чувствовать себя намного лучше. Ей уже не терпится увидеть сад, и она мечтает о том, как будет готовить свой любимый овощной суп!
Карл тяжело вздыхает и произносит с дрожью в голосе:
– Но я же не могу… все время быть рядом с ней! И ты тоже. А Марта – она рано или поздно уедет домой.
Он закрывает лицо руками и плачет. Я подхожу и обнимаю его, но от этого Карл еще больше падает духом. Он хватает меня за руку и шепчет, что не знает, что ему делать, приходится думать о многом…
– Карл, ты просто очень устал. За все это время ты ни одной ночи не спал как следует. Бренда поправится, вот увидишь! С ней все будет хорошо. Я о ней позабочусь.
– Но что, если она больше никогда не сможет ходить?
– Никто не сказал, что это неизбежно! – отвечаю я с негодованием. – Мы что-нибудь придумаем! Решение можно найти всегда! Разве не ты мне это говорил?
Карл кивает, но продолжает плакать и, прижимаясь ко мне еще крепче, твердит: «Да, конечно!» Я прошу, чтобы он доел ужин и отправлялся спать. Я никогда не видела Карла таким ранимым. Он пытается возражать, но я подталкиваю его к двери в спальню. Я сама посижу с Брендой сегодня ночью! Это удивительно, но я чувствую себя сильной. Карл и Бренда нуждаются во мне, и на этот раз я их не подведу…
Бренду переводят из палаты интенсивной терапии в обычную, расположенную на четвертом этаже. Теперь у нее двое соседей – мужчина и женщина. Карл сделал все возможное и невозможное, чтобы мать поместили в отдельную палату, но она отказалась от этого. Думаю, Бренда рада возможности поболтать с соседями. Через пару дней мы устанавливаем прекрасные отношения с Фрэнком, который поправляется после инфаркта, и с Мэри, у которой перелом бедренной кости, а еще – с многочисленными родственниками, которые приходят их навестить. Иной раз в палате бывает очень весело и шумно!
По моему настоянию Марта уезжает домой. Я заверяю ее, что теперь мы с Карлом сами со всем справимся. Я буду рядом с Брендой днем, а он – ночью. Марта просит меня присмотреть за Карлом, потому что он явно недосыпает. И она берет с меня обещание позвонить ей, если понадобится помощь. «Ведь для этого и существует семья, не так ли?» Эта простая фраза настолько меня умиляет, что я отвечаю только «Да!» и «Конечно!», о чем бы Марта меня ни попросила. У меня снова появилось чувство, будто я – часть большого и дружного семейства, даже несмотря на то, что сама же несколько месяцев назад с ним распрощалась.
Я переезжаю в дом Бренды и сразу берусь за работу: обустраиваю под спальню бывшую гостевую комнату на первом этаже. Вычищаю там все от пола до потолка, хорошенько проветриваю, переношу обожаемые хозяйкой безделушки, чтобы сделать комнату уютнее. Еще переставляю мебель, ведь тут должна свободно перемещаться инвалидная коляска. Когда спальня для Бренды готова, я навожу порядок в других комнатах. Нужно успеть обустроить все к ее выписке.
Карл приезжает вечером, замечает перемены в обстановке, и, как мне кажется, это придает ему сил. Следующие несколько дней он устанавливает специальные поручни по всему дому, чтобы облегчить матери ежедневные передвижения. По его распоряжению к крыльцу пристраивают пандус, чтобы Бренда могла въезжать в дом и выезжать из него без посторонней помощи.
Я уже пять недель в Саутенде. Благодаря поездкам в больницу и домашним заботам дни пролетают незаметно. По воскресеньям я обязательно звоню Жану, рассказываю, как идут дела, делюсь хорошими новостями: о том, что Бренде лучше и на будущей неделе ее привезут домой – и я на всякий случай приготовила и заморозила массу съестного.
По словам Жана, он рад, что у нас все благополучно – и у Бренды, и у меня. Еще он говорит, что у меня повеселел голос и моя занятость возвращает мне уверенность в собственных силах. И это правда. Здесь я чувствую себя нужной. Я помогаю, забочусь о ком-то. Бренда неустанно повторяет о том, как она рада, что я рядом с ней, и в разговоре Карл не раз замечал: его мать поправляется так быстро благодаря мне, и с моим приездом она снова обрела надежду. Не знаю, насколько это соответствует действительности, но мне хочется в это верить. Мне тоже нужно чего-то ждать, на что-то надеяться.
– А как у вас с Карлом? – спрашивает Жан.
– Нормально. Он опять ходит на работу, много помогает мне по дому.
– Я спрашивал не об этом.
Я надолго замолкаю, потому что тот, о ком идет речь, рядом – убирает со стола в кухне. Подозреваю, что он слышит каждое мое слово, поэтому отвечаю коротко:
– На этот счет мне нечего сказать.
– Вы не говорили о твоих преждевременных родах?
– Нет.
Очевидно, что для Жана это неожиданность, но я даже рада, что мы с Карлом избегаем этой темы. У меня нет ни малейшего желания вспоминать то тяжелое время. Я бы предпочла, чтобы эта история осталась в прошлом, чтобы мы все сосредоточились на выздоровлении Бренды.
– Думаешь, он на тебя злится? – не отступает Жан.
Вместо ответа я пожимаю плечами, хоть он этого, конечно, не видит. В целом, по поведению Карла нельзя сказать, что он злится, но, может, он просто скрывает свои эмоции? Уверена, Карл благодарен мне за то, что я так много внимания уделяю его матери, но вряд ли простил меня за то, как я повела себя с ним, когда моя беременность прервалась.
– У нас столько забот, что на все остальное не остается времени, – говорю я в конце концов.
– Это понятно, и все-таки… Ты там уже полтора месяца!
– Пять недель! – поспешно уточняю я.
Мне не нравится, когда Жан напоминает о том, что время идет. У меня такое чувство, будто оно пролетает слишком быстро. И я опасаюсь следующего вопроса, который звучит незамедлительно:
– И сколько еще ты планируешь там пробыть?
– Не знаю. Сколько понадобится.
Ответ слишком уж расплывчатый, но я еще не готова говорить об отъезде. Бренде приятно, что я рядом с ней, да и Карлу, по-моему, мое присутствие не в тягость. Так что придется подождать, пока они перестанут во мне нуждаться, и уже тогда решать. Тем более что дома, в Монреале, делать мне особенно-то и нечего…
– Карл, наверное, собирается нанять сиделку?
Мне неприятно это слышать, но, думаю, Карл действительно об этом подумывает. Он может позволить себе нанять для матери медсестру – то есть помощницу куда более квалифицированную, чем я. Но мне нравится присматривать за Брендой, и за домом, и за Карлом. Я живу с ощущением, что мое место – здесь…
– Не обижайся, Шарлотта, но я напомню тебе о том, что до отъезда ты хотела вернуть Эвансам долги и порвать с ними навсегда…
– Знаю, – быстро отвечаю я. – Но это было тогда…
– Так я и думал. Может, пришло время вам с Карлом поговорить начистоту? И с Брендой тоже. Вам троим нужно многое уладить между собой. Может, эта болезнь, эта клиника неспроста? Может, судьба таким образом пытается снова вас соединить?
Поскольку я молчу, Жан продолжает мягко:
– Это – твой шанс объяснить Эвансам, что именно произошло в январе. Глупо его упускать. Тебе надо многое рассказать Бренде. И Карлу, наверное, тоже. Чего ты ждешь? Тебе наверняка станет легче…
Я не знаю, что сказать. Наверное, у меня пока что не хватает смелости для такого разговора. Жан думает, это легко? И потом, о моих преждевременных родах речь ни разу не заходила. Может, Эвансы и не желают ничего знать? Возможно, Карл не хочет говорить матери о том, что мы с ним были близки. И зачем тогда мне рассказывать Бренде о чувстве вины, которое меня мучило, если я не могу объяснить его причину?
Попрощавшись и повесив трубку, я еще какое-то время стою у окна, из которого видна проезжая часть, и обдумываю наш с Жаном разговор. Мне не хочется торопить события, а вспоминать о том, что произошло за последние месяцы, – еще меньше. Я только-только выбралась из депрессии, и не в последнюю очередь благодаря тому, что я снова здесь, с Эвансами. Наверное, лучший способ преодолеть свое горе – это отвлечься, помочь другим, притвориться, будто забыл о том, что с тобой случилось, – а потом позволить несчастью понемногу напоминать о себе, когда ты чувствуешь, что уже готов безбоязненно его встретить. Не знаю… Несмотря на то что мне пришлось немало пережить, с уверенностью могу сказать только одно: каждое несчастье переживаешь по-разному.
– Хочешь, мы это обсудим?
Я вздрагиваю от неожиданности и поворачиваюсь к Карлу. Я не слышала, как он подошел.
– О чем ты? – хмуро спрашиваю я.
– О твоем отъезде. Разве не об этом тебя спрашивал Жан?
– И об этом тоже…
Я уклоняюсь от прямого ответа, но сам факт, что он заговорил об этом первым, заставляет меня опасаться худшего, поэтому я задаю вопрос напрямую:
– Ты хочешь, чтобы я уехала?
– Нет. Но ты тут уже пять недель. И это естественно, что Жан интересуется, когда ты вернешься.
Карл входит в комнату и садится на подлокотник кресла, показывая тем самым, что разговор будет недолгим. Я остаюсь у окна, даже когда он произносит вслух то, чего я боялась:
– Я могу найти кого-то, кто мог бы ухаживать за матерью, это упростит ситуацию. Конечно, тебя она любит, а это будет совершенно незнакомый человек…
– Ты не хочешь, чтобы я ухаживала за Брендой? Я хотела сказать… Может, все-таки будет лучше, если это буду я?
Мой голос дрожит: я опасаюсь, что Карл прогонит меня, напомнит о том, что мне больше нечего делать в этом доме и в этой семье, – и именно сейчас, когда я стала понемногу избавляться от ощущения одиночества. Но, в конце концов, это же я сама отказалась от Эвансов! И что удивительного в том, если и Карл сейчас поступит так же?
– Я делаю это для тебя, Шарлотта. Ты наверняка уже соскучилась… по дому.
– Не так чтобы очень… Работы у меня нет, и здесь я чувствую себя… полезной, что ли.
Я в сомнении. Мне хочется сказать Карлу, что, если он настаивает на моем отъезде, я не стану возражать. Но вместо этого я, нервно переплетая и расплетая пальцы, просительным тоном говорю:
– Знаешь, мне ведь уже приходилось ухаживать за больными. Мама была в тяжелом состоянии, денег у нас не было, поэтому последний год я сама ею занималась. Помогала одеваться, мыться…
– Шарлотта, не понимаю, к чему ты ведешь?
Я присаживаюсь на кресло и заглядываю Карлу в глаза.
– Я была бы очень рада, если бы ты позволил мне ухаживать за твоей матерью. Я могу готовить еду и… убирать в доме. Можешь сначала взять меня на испытательный срок! Конечно, ты предпочел бы пригласить медсестру или…
– Я не сказал, что не хочу, чтобы ты ухаживала за мамой.
– Но, может, ты хотел бы, чтобы я уехала? Может, тебе кажется, что я задержалась слишком уж надолго?
– Я это сказал?
– Нет, но…
Мне не нравится, как Карл на меня смотрит – словно спрашивает себя, каковы мои истинные мотивы. Раз так, лучше объясниться начистоту, пока я в состоянии это сделать.
– Мне очень приятно ухаживать за Брендой. Благодаря этому я отвлекаюсь и чувствую себя полезной.
– Да, понимаю.
Грустное выражение его лица убеждает меня в том, что Карл и вправду прекрасно понимает, о чем я говорю, и все же интуиция мне подсказывает, что это мы обсуждать не будем. Слабо улыбнувшись, Карл говорит:
– Никто не хочет, чтобы ты уезжала, Шарлотта. Но ты должна понимать, что может пройти очень много времени, прежде чем мама сможет…
Я не даю ему закончить фразу.
– Знаю. Поэтому и хочу, чтобы ты взял меня к ней сиделкой. Если я буду тут, когда Бренда вернется из больницы, ей будет намного проще привыкнуть к переменам – к тому, что теперь у нее новая спальня, и к тому, что она не сможет… готовить так часто, как привыкла.
– Пожалуй, – соглашается Карл, мрачнея.
– А потом мы посмотрим, как будет проходить реабилитация. Думаю, дома Бренда быстрее окрепнет и у нее появится уверенность в своих силах. Через два-три месяца обязательно будут какие-то результаты!
Он смотрит на меня с изумлением. Не знаю почему – из-за моей самонадеянности или из-за срока, который я определила. Карлу эти два-три месяца наверняка кажутся вечностью. И у нас нет никакой уверенности в том, что Бренде станет лучше. Что, если она никогда больше не сможет обходиться без посторонней помощи? Не сможет ходить…
– Может, сначала обсудишь это с Жаном? – предлагает Карл. – Ты же теперь живешь с ним…
– Да, это так. Но не думаю, что это будет проблемой.
Карл вопросительно вскидывает бровь. Я же спешу подать ему руку, чтобы скрепить договоренность.
– Ты берешь меня на испытательный срок, а все остальное… остальное мы обсудим потом. Согласен?
Судя по его улыбке, Карл готов согласиться, но тут он задает новый вопрос:
– То есть ты хочешь… получить работу?
– Можно сказать и так. Только платы мне никакой не надо.
Карл скрещивает руки на груди и какое-то время смотрит на меня, словно обдумывает мои слова. Я опускаю руку, которую он так и не пожал. Я ощущаю неловкость оттого, что Карл заставляет меня так долго ждать.
– Это – работа, и это нормально, если я буду за нее платить, – заявляет он наконец. – Мне ведь нужен человек, которому я доверяю и к которому моя мать относилась бы с симпатией…
– Карл, послушай, я предлагаю это не для того, чтобы…
– Но у меня есть условие! – добавляет Карл быстро. – Ты должна остаться минимум на два месяца. А если состояние здоровья моей матери этого потребует, то и дольше!
На этот раз Карл протягивает мне руку, но я стою и смотрю на него. Его предложение меня удивляет, и я не знаю, что об этом думать. Видя, что я сомневаюсь, Карл спрашивает:
– Тебе нужно все взвесить?
Я быстро хватаю его руку, словно боюсь, что он передумает, и широко улыбаюсь:
– Я давно все для себя решила. Я согласна!
Чтобы отметить возвращение Бренды из больницы, я решаю устроить праздник и пригласить ее родственников – сестру, племянников, – а также двух-трех соседок и партнеров по бриджу. Карл удивляется не меньше матери, когда на крыльце их встречает веселая компания. Сияя от радости, Бренда благодарит всех за то, что пришли, шутит по поводу своей инвалидной коляски. Она и вправду занимает много места, и управляется с ней Бренда с трудом, но сейчас наши мысли заняты другим. В доме весь вечер царит веселье.
Когда гости расходятся, я берусь за дело: навожу порядок, подаю ужин, помогаю Бренде принять ванну и лечь в кровать. Потом усаживаюсь возле нее с книгой, как всегда делала в больнице. Пока я читаю вслух главу или две, Бренда обычно засыпает. Но только не сегодня! Похоже, все это оживление подзарядило ее внутренний аккумулятор. А может, она просто очень рада вернуться домой и встретиться с близкими, поэтому никак не может закрыть глаза и то и дело меня перебивает:
– Это так мило с твоей стороны, Шарлотта!
– Пустяки! Тем более что это Марта все организовала.
– Но идея была твоя.
Я улыбаюсь. Мне очень приятно, что наш маленький праздник ей понравился. Бренда осматривает комнату, перебирает вещи на своем прикроватном столике.
– А это что такое?
– Это «радионяня». С ее помощью я смогу вас услышать, даже если буду в другой комнате.
– Таким устройством обычно пользуются, когда в доме маленькие дети?
Я со смехом соглашаюсь.
– Так мне будет спокойнее. Тем более что моя спальня – наверху. Если вам вдруг что-то понадобится, даже ночью, просто позовите меня!
Бренда смотрит на меня и улыбается. Думаю, моя предусмотрительность ее умиляет, равно как и все то, что мы для нее сделали – перестановка, поручни, любимые вещи в новой спальне… Она пожимает мне руку.
– Для меня это такое счастье – что ты с нами!
– Я тоже очень этому рада.
– Ну вот, я дома и могу прочитать твое письмо!
А вот к этому я совершенно не готова! Улыбка застывает у меня на лице. Я в Саутенде почти два месяца, но так и не нашла времени дописать обещанное Бренде письмо. Не могу же я вручить ей скопление беспорядочных мыслей, в которое так и не смогла вместить все, что хотела? Вдобавок ко всему, письмо получилось очень грустным. Не таким, как те, что обычно читают в праздники.
– Оно не очень… оптимистичное, – вынуждена я признать.
– Обещания нужно выполнять! Ты говорила, что я смогу его прочесть, когда приеду домой. Я готова!
Я тяну время, бормочу, что не закончила и пишу слишком путано и – что еще хуже – слишком мрачно. И мне нужно время, чтобы привести мысли в порядок. И внутри у меня еще столько горечи, что я вообще не уверена, будто эта идея с письмом – удачная, ведь мне не хочется огорчать Бренду… Может, не будем ворошить прошлое и свои сожаления, а подумаем лучше о будущем?
Бренда выслушивает мои оправдания и с разочарованным видом поджимает губы.
– Мне бы хотелось, чтобы ты все мне рассказала, Шарлотта.
Ее слова меня ранят. Неужели она думает, будто я молчу потому, что недостаточно ей доверяю?
– Не принимайте это на свой счет, Бренда! – спешу произнести я. – Дело в том… Понимаете, мне до сих пор тяжело об этом говорить.
– Знаю.
Я вымученно улыбаюсь.
– Но в моем письме есть и приятные моменты! Вначале я благодарю вас за все, что вы для меня сделали. Вы были ко мне так добры… Целый месяц, или даже больше, я жила с ощущением, что у меня наконец есть семья – замечательная семья!
– Она и правда у тебя есть! Ты – моя любимая доченька! И всегда ею будешь!
Бренда просит рассказать ей о письме, говорит, что бояться не надо, потому что мать – она многое понимает и прощает всё. У меня вдруг возникает желание заплакать. Я кладу книгу на столик и задерживаю дыхание, пока мне наконец не удается взять себя в руки.
– Я знаю, как сильно вас обидела, Бренда. Мне этого не хотелось, поверьте! Я говорила себе, что будет проще, если… если вы будете далеко. Я думала, что смогу пережить все это в одиночку.
– Но ты больше не одинока! Мне нужно было настоять на своем, нужно было чаще говорить тебе о том, что ты стала для меня родной. Шарлотта, как ты могла подумать, будто твой будущий ребенок для меня важнее, чем ты? Это заблуждение! И Карл скажет тебе то же самое, я в этом уверена!
В груди у меня все сжимается, когда она упоминает о Карле. А ведь мы с ним так ни разу и не поговорили откровенно… Как будто наша с ним история – всего лишь сон… Я судорожно сглатываю, чтобы сдержать слезы. Глупо плакать, особенно в такой чудесный день, как сегодня!
– Жан многое мне рассказал, и я… я поняла, почему ты не хотела нас видеть. Тебе было слишком плохо. Но ведь это несчастье коснулось и нас!
И хотя, казалось бы, это я должна бы сейчас рассказывать ей о том, что написано в письме, Бренда начинает перечислять все, что узнала от Жана. Как я неделями отказывалась выходить из гостевой комнаты, почти не ела, не хотела никого видеть…
Я украдкой утираю слезы. Слова Бренды подразумевают, что главное ей уже известно – и как сильно я ее люблю, и какой несчастной и виноватой себя чувствовала, и как сожалела, что вычеркнула ее из своей жизни. И что в то время мне казалось, будто я всего этого не выдержу. Я словно заново переживала смерть Алекса. И особенно мучительно было осознавать: даже то малое, что он мне оставил, я потеряла.
– Семья всегда остается семьей, Шарлотта, – с мягким укором произносит Бренда.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ничего этого не было – ни моей беременности, ни связанных с ней надежд…
Бренда тянется, чтобы погладить меня по волосам, по щеке. Я придвигаюсь ближе к ней и, замерев, пла́чу как ребенок. Она ласково мне улыбается.
– Шарлотта, ты дала мне намного больше, чем надежда! Неужели ты не видишь, сколько счастья приносишь тем, кто рядом? Алекс был с тобой счастлив. И я, и Карл тоже! Не думаю, что он когда-нибудь сам расскажет тебе об этом, но он очень переживал, когда ты попала в больницу…
Мне не хочется сейчас говорить о Карле, ведь есть вероятность, что он слышит каждое наше слово. Но Бренда, слава богу, заводит разговор о собственной сорвавшейся беременности. Рассказывает, какое для нее это было горе и что она тоже мучилась ощущением пустоты…
– Шарлотта, мне ты можешь рассказать все!
– Знаю, Бренда. Жаль, что я этого не сделала.
И я шутливым тоном добавляю, что она и так уже все знает от Жана, но сама при этом не перестаю плакать. Наверное, на этот раз от облегчения… Бренда тихонько касается пальцем моего носа.
– И все равно мне хотелось бы прочитать твое письмо! Но ты можешь не спешить.
– Хорошо. Я обязательно его допишу.
Я всхлипываю, возвращаюсь на стул и заявляю деланно авторитарным тоном:
– Но только не сегодня вечером! Сейчас нам всем пора спать.
– Ты права, дорогая. Уже поздно. И торопиться нам совершенно некуда, не так ли?
Я не могу не улыбнуться. Меня восхищает умение Бренды все упрощать. Подоткнув одеяло, как это обычно делают, когда укладывают маленьких деток, я выхожу из комнаты.
В кухне я сталкиваюсь с Карлом. Он выглядит смущенным, отводит глаза.
– Ты все слышал? – спрашиваю с порога.
– Да. Извини… Я не нарочно. Просто…
– Это не важно.
– Я хотел подождать тебя, потому что мне нужно было отдать тебе… Вот!
Он нервным движением открывает бумажник и выкладывает на стол горку купюр, а рядом кладет мобильный телефон и кредитную карту на мое имя.
– Зачем все это?
– Чтобы ты могла расплачиваться в магазине. Покупать еду и… одежду, если понадобится.
Я тут же вспоминаю, что на мне надето. Наверное, Карл устал видеть меня в одном и том же, но я ведь не виновата, что не захватила с собой из Монреаля весь свой гардероб!
– Шофер остается в полном твоем распоряжении, чтобы ты могла… чтобы вы могли ездить к доктору!
– О’кей. Это будет очень кстати.
– И я навел справки насчет зарплаты…
– Карл, мне нравится ухаживать за Брендой!
Но он уже достает из кармана пиджака листок, на котором начертаны какие-то цифры. Сумма кажется мне огромной, но Карл настаивает, что все правильно, ведь я на месте постоянно, днем и ночью, и занимаюсь не только его матерью, но и домом, и кухней, делаю что-то и для него тоже… Говоря это, он старается не встречаться со мной взглядом.
Я отодвигаю листок, испытывая при этом некоторое смущение.
– Послушай, сегодня мы оба очень устали. Поговорим об этом завтра? Я в любом случае собиралась отдать вам все деньги Алекса, так что… Может, будем считать, что это – справедливый обмен?
– Шарлотта, нам не нужны эти деньги!
Мы оба разговариваем шепотом, чтобы не беспокоить Бренду. Но я не намерена уступать. Глядя Карлу в глаза, я заявляю:
– Я не могу оставить их себе. Алекс был бы против. Постарайся понять!
Он тяжело вздыхает, убирает листок в карман и недовольным тоном произносит:
– Хорошо. Поговорим об этом потом.
Карл смотрит на деньги, лежащие на столе, потом нервно касается телефона и просит меня звонить при малейшей необходимости. Говорит, что завтра заедет к нам в шесть вечера и планирует на время переехать к матери, чтобы я могла отвлекаться: постоянное общение с больным человеком может быть утомительным.
Мне показалось, он просто ищет предлог, чтобы остаться. Может, не хочет находиться дома один? Или дело во мне? Нет, это полный бред! Временами я ловлю на себе его взгляд, это правда, но в целом Карл ведет себя со мной сдержанно. Он просто беспокоится о Бренде! И я говорю то, что он желает услышать: что волноваться не стоит, что все будет в порядке и он может спать спокойно. Хотя сама знаю лучше, чем кто бы то ни было: только время может успокоить растревоженное сердце…
