Глава 12
Семейные тайны
Декабрь только начался, но я, впервые за долгое время, живу с ощущением праздника. Для Бренды это – обычное состояние, и в ее доме часто звучит смех. Вместе мы ходим по магазинам, в музеи, в кино, вечерами печем печенье и торты, которые с удовольствием поедает Карл, когда приходит после работы. А еще мы с Брендой много разговариваем. Я рассказываю, как в детстве мы с мамой любили готовить в эти предпраздничные дни и как отмечали Новый год вдвоем или в компании ее друзей. С Алексом мы устраивали романтический вечер, потому что ни у него, ни у меня родственников в Монреале не было.
Так уж вышло, что в этом году, когда нам обеим полагается грустить, мы с Брендой делаем все, чтобы это Рождество стало незабываемым. Достаем с чердака с десяток коробок и украшаем дом. Теперь везде мерцают гирлянды, даже в моей комнате! Мы едим под мигание праздничных огоньков или при свечах. Подарков мы, конечно, каждый день друг другу не дарим, но в остальном у меня такое чувство, будто у нас что ни вечер, то Рождество.
Однажды вечером, через двенадцать дней после моего приезда, мы с Карлом возвращаемся домой с покупками. Он вынимает из багажника пакет с продуктами и шутливо напоминает, чтобы я не брала ничего тяжелого. Я возражаю исключительно из вредности, но мне приятна его забота, и роль услужливого кавалера ему очень к лицу.
Бренда возле дома разговаривает с соседкой. Завидев нас, та спешит нам навстречу.
– Я – Кларисса Робертс! – говорит она с сильным местным акцентом.
Я улыбаюсь, подаю ей руку, но не успеваю и слова сказать, потому что Бренда начинает рассказывать о том, что я из Монреаля, и что приехала на праздники, и как она рада со мной поближе познакомиться, – словом, все то, что говорят в таких случаях. Не знаю почему, но она нервничает. И произносит слова очень быстро, хотя обычно я за ней такого не замечала.
Внимание миссис Робертс обращается ко мне. «Жаль, что вы приехали, когда море холодное!» – говорит она. Я возражаю не раздумывая: здесь хорошо в любую погоду, и мне все очень нравится. Карл пытается отвертеться от общения, заявляя, что ему нужно занести в дом пакеты, но соседка подходит и к нему, дружески похлопывает его по плечу и многозначительно улыбается. Карл обнимает меня за талию и уводит в дом.
В прихожей я всматриваюсь в лицо Карла, потому что таким я его еще не видела. Он делает вид, что не замечает моего удивления, идет прямиком в кухню и начинает разбирать покупки. Однако стоит Бренде войти в кухню, как Карл замирает и произносит напряженным от волнения голосом:
– Только не говори, что уже всё всем рассказала!
– А что в этом плохого? Это же правда!
– Мама!
– О чем вы? – спрашиваю я, потому что не совсем понимаю, что происходит.
Но никто не обращает на меня внимания. Карл пытается взять себя в руки, но я чувствую, что сейчас ему хочется накричать на мать. Он говорит, говорит, но Бренда не особенно прислушивается к его словам. Она помогает мне разбирать пакет из бакалейного отдела, откладывает в сторону несколько упаковок с продуктами, из которых мы будем готовить ужин.
Они с Карлом говорят на английском, часто перебивают друг друга, и скоро это начинает походить на спор. Суть происходящего от меня по-прежнему ускользает, но Бренда твердит, что все сделала правильно и что теперь никто не будет меня расстраивать и досаждать мне расспросами. Карл меряет шагами кухню, трясет головой, упрекает мать в том, что она не обсудила это со мной. Он то и дело поглядывает на меня и говорит, что я тут ни при чем. Наконец я задаю совершенно идиотский вопрос:
– Что?
Карл мрачно смотрит на мать и приказывает ей все мне рассказать. Бренда жестом просит его угомониться и поворачивается ко мне. Взгляд у нее печальный. Такое впечатление, будто сейчас я услышу что-то по-настоящему страшное. Я отступаю к кухонному столу, чтобы при случае мне было на что опереться. А Бренда спешит меня успокоить:
– Дорогая, не надо волноваться! Карл, как всегда, преувеличивает!
– Я преувеличиваю? Я?
Они обмениваются сердитыми взглядами, потом Карл теряет терпение и огорошивает меня одной-единственной фразой:
– Мама всем рассказала о том, что мы с тобой женаты!
Я не совсем понимаю, что он пытается мне сказать, потом вспоминаю слова соседки и ее понимающую улыбку и все становится ясно. Я перевожу взгляд на Бренду и чувствую, как холодеют мои пальцы.
– Зачем это было нужно?
– Я хотела тебя защитить! В конце концов, это правда! Вы – муж и жена!
– Но у нас же все… не по-настоящему!
Становится понятно, почему Карл сердится: теперь для всего семейства Эванс я – не вдова Алекса, а его, Карла, жена. Вместо того чтобы извиниться, Бренда находит себе оправдание:
– Карлтон, ты сам во всем виноват!
И на повышенных тонах начинает объяснять сыну, что это из-за его разгильдяйства по офису поползли слухи. Он так и не снял обручального кольца, люди стали шептаться у него за спиной, слух дошел до двоюродного брата, а тот уже оповестил всех родственников. Сестра Бренды позвонила, чтобы спросить, уж не обручился ли Карл, и пришлось рассказать ей правду.
– Но это неправда! – злится Карл.
– А как бы они, по-твоему, отреагировали, если бы узнали о Шарлотте и об Алексе? Ведь Шарлотта беременна!
Карл сердито твердит, что это Алекс – отец моего ребенка, и я еще не оправилась после траура, и мне должно быть все равно, кто и что обо мне подумает.
– Я не понимаю…
Моего голоса почти не слышно из-за крика, но через мгновение Бренда поворачивается и заставляет себя улыбнуться:
– Шарлотта, доверься мне! Будет лучше, если для всех ты будешь женой Карла. Ради твоего же блага!
– Вы сказали, что хотели меня защитить. Но от чего?
Бренда отвечает не сразу, и голос у нее одновременно ласковый и смущенный:
– Перед отъездом Александер повел себя очень нехорошо…
– Не захотел работать в семейном бизнесе, я это знаю! – произношу я в надежде закрыть неприятную тему.
– Он так сказал? – удивленно спрашивает у меня Карл.
Мне не нравится ни его тон, ни то, как он на меня смотрит. Как будто сомневается, говорю ли я правду. Получается, Алекс мне солгал? Нет, не может этого быть! Чтобы побыстрее с этим покончить, я заставляю себя вспомнить, что именно Алекс рассказывал, но мне приходится тщательно подбирать слова, чтобы никого не обидеть:
– Он говорил, что работа совершенно ему не нравилась, ему было скучно этим заниматься.
Произнося эту фразу, я стараюсь не смотреть на Карла. Не хочу, чтобы он думал, будто я разделяю мнение Алекса о его работе.
– И больше ничего?
Я предпочла бы, чтобы Бренда не задавала этого вопроса. С тяжелым сердцем, глядя в пол, я отвечаю:
– Он говорил, что отец по-настоящему в него не верил и отдал компанию Карлу – рассудил, что Алекс не способен ею управлять.
– Но это неправда! – вспыхивает Карл.
– Карлтон, дай Шарлотте договорить!
В голосе Бренды ощущается напряжение, но когда она кладет руку мне на плечо, прикосновение получается очень ласковым.
– Говори, дорогая! Расскажи нам все!
– Ладно… Еще Алекс говорил, что чувствовал себя здесь не в своей тарелке и… что бы он ни делал, все было недостаточно хорошо! И что Карл всегда был любимчиком…
Я совершенно не рада, что до этого дошло, но теперь я сказала все, что мне было известно. Словно желая загладить свою резкость, я начинаю рассказывать о том Алексе, которого я знала: как он гордился тем, что поставил на ноги фирму «Motorama», и как спешил повидаться с семьей, чтобы доказать, что он способен не только эффективно управлять магазином, но и вывести бизнес из кризиса.
Бренда глотает слезы, но они все текут и текут. Может, с моей стороны умнее было бы промолчать? Я не знаю, что сказать, поэтому бормочу извинения, но она качает головой и признаётся, что расстроилась не из-за меня. Она сожалеет, что Алекс так и не узнал, что она никогда в нем не сомневалась, просто в то время он еще не был готов к тому, чтобы…
– Ему очень хотелось всех вас повидать, – говорю я тихо. – И я уверена, он мечтал помириться…
По ту сторону стола Карл стоит, скрестив руки на груди, и смотрит вбок. Мне приходит в голову, что он тоже плачет, но я не решаюсь это проверить. Бренда поглаживает меня по плечу, наверное, хочет утешить, хотя в этой комнате только мне удается более-менее сохранять спокойствие. У меня ощущение, будто это я их расстроила, сама не знаю почему.
– Алекс рос избалованным мальчиком, – шепчет Бренда, – всегда получал что хотел, а Карл рано начал работать с Генри. И поэтому гораздо лучше разбирался в делах компании, понимаешь?
Я не отвечаю, потому что не хочу принимать чью-либо сторону. Разве могу я судить, справедливо это или нет – что не Алекс, а Карл унаследовал фирму? Он – старший сын, и этого часто бывает достаточно. Да и к чему сейчас об этом говорить? Алекс умер. Зачем ворошить прошлое?
На мое несчастье, Бренде все-таки хочется меня убедить. Она объясняет, что Карл старался помочь брату во всем разобраться, ведь их отец мечтал, чтобы сыновья управляли сетью отелей вместе.
– Мама, прошу тебя, хватит!
Дрожащим от волнения голосом Карл перебивает мать, но та знаком просит его помолчать. И продолжает рассказывать мне, до какой степени Алекс ненавидел эту работу и что, наверное, он был слишком молод для такого серьезного дела и все мысли у него были о развлечениях. Выясняется, что сыновья поссорились и, чтобы отомстить, Алекс продал свою часть в фирме тому, кто предложил больше денег, нимало не заботясь о том, что это – семейный бизнес. В устах Бренды это звучит ужасно, и я отвожу взгляд. Я не хочу слушать о том, как Алекс огорчал родных, потому что со мной он был само совершенство.
– Карл сделал невозможное, чтобы вернуть утраченное. Заплатил двойную цену, чтобы сохранить созданную Генри компанию. Можешь представить, каково ему было?
На сердце у меня тяжело, но я все равно упрямо скрещиваю руки на груди:
– То есть в итоге все сводится к деньгам?
– Дело не в деньгах, Шарлотта, а в отношении к семье. Алекс продал часть семейного бизнеса чужим людям. Он не подумал ни о ком, кроме себя, впрочем, как и всегда!
– Мама, хватит! Все это уже в прошлом.
Бренда машет рукой в сторону Карла, требуя замолчать, и становится напротив меня:
– Шарлотта, Александер – мой сын, и я его люблю. И так будет всегда. Скоро ты поймешь, что мать любит свое дитя больше всего на свете…
Теперь настает моя очередь плакать. Бренда поглаживает меня по мокрой щеке и прибавляет ласковым тоном:
– С тобой Алекс очень переменился. Я уверена, что благодаря тебе он стал лучше. Но это ничего не меняет: до того, как уехать, он… он сделал много плохого.
Если бы я не сдерживалась, я бы выпалила что-то вроде: «А мне плевать, потому что он умер!», словно это могло служить Алексу извинением.
Но уже по тому, что Карл тихо плачет в своем уголке, я понимаю: мой Алекс оставил после себя кучу проблем, и не только в моей жизни.
– Шарлотта, я не хочу тебя огорчать, – продолжает Бренда, – или омрачать твои воспоминания об Алексе. Но поверь, если все будут думать, что ты – с Карлом, тебе же первой от этого будет легче.
И она рассказывает, что многие родственники до сих пор злятся на Алекса за то, что он сделал, и она страшится, что я в связи с этим могла бы от них услышать. Дело осложняется тем, что я беременна, и неловкости было бы не избежать. О, это я и сама понимаю! Что можно подумать о двадцатичетырехлетней женщине, одиночке, без будущего, да еще и беременной от мужчины, которого уже нет на свете?
Бренда гладит меня по руке, как будто пытается утешить. Странная тоска, истоки которой мне не до конца понятны, поселяется у меня в сердце.
– Они бы смотрели на меня с жалостью, да? – спрашиваю я наконец.
– Пусть смотрят как хотят! – вставляет реплику Карл.
Он подходит ко мне, хотя Бренда и успела послать ему предостерегающий взгляд, а заодно напомнить, что она только хотела меня защитить. Ее голос начинает дрожать, когда она признаётся, что половина родственников даже не прислала открыток с соболезнованиями по поводу кончины Алекса, и им, конечно же, не понять, как много я для них с Карлом значу, и она боится представить, что они могут обо мне подумать.
Я догадываюсь, на что намекает Бренда: я – несчастная идиотка, которую Алекс обрюхатил. Простая официантка из кафе. Родственники Алекса вполне могут подумать, будто я приехала, чтобы втереться в доверие к Эвансам, подобраться поближе к их деньгам. Эта мысль меня пугает, и я отодвигаюсь и бормочу:
– Будет лучше, если я не пойду на праздник… Я уже не хочу никуда идти.
– Глупости! Конечно, ты пойдешь на праздник! Ты теперь – член нашей семьи! – сердито заявляет Карл.
Видя, что я хочу выйти из комнаты, Бренда встает между мной и дверью:
– Я сказала родственникам правду, Шарлотта. Вы с Карлом женаты. Пойми, я только хотела, чтобы наше Рождество было радостным. Без драм! Разве мало мы страдали?
Я киваю, глотая слезы. Да, я с ней согласна: после смерти Алекса нам всем пришлось тяжело. Мне-то уж точно. Пока я не приехала сюда, в Англию, не было ни дня, чтобы я не плакала. Можно считать, что это – знак. Еще не все потеряно, и в этой семье мне очень комфортно.
– Но они будут думать, что и ребенок – от Карла…
– Твой ребенок – Эванс, и точка! – вспыхивает Бренда. – Шарлотта, я не желаю доставлять тебе лишние проблемы. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и чтобы твое Рождество было радостным, веселым, и ты провела его в семейном кругу…
Я закрываю глаза. Может, так и вправду для меня будет лучше? Не знаю… Конечно, я не знакома ни с кем из Эвансов, кроме Карла и Бренды, но лгать?.. Бренда все твердит, что проще представлять меня всем как супругу Карла и что мне тогда не придется выслушивать неприятные замечания, соболезнования, ловить на себе недоумевающие взгляды. Я жестом прошу ее замолчать и пытаюсь выйти из кухни, увернуться от удерживающих меня рук.
Сколько бы Бренда меня ни упрашивала, я запираюсь в своей спальне и довольно долго не могу прийти в себя. Слишком много мыслей кружится в голове, и их необходимо привести в порядок. Нужно постараться всему найти объяснение – поступкам Алекса, его отъезду, ссоре с семьей. А еще я думаю о своей беременности, о нашем с Карлом браке… С чего бы мне бояться реакции остальных Эвансов, после того как они узна́ют, что я – невеста Алекса и ношу его дитя? Но это сильнее меня, я страшусь, что не вынесу упреков в его адрес, которые могут обрушиться на меня. И почему я должна оправдываться за то, что он сделал?
«Проклятье! Алекс, ну почему ты не со мной? Почему ты оставил меня одну? Почему я не могу вот так просто взять и сказать им о том, какой ты был замечательный, как мы любили друг друга, и чтобы все мне поверили без лишних расспросов?»
Когда я спускаюсь в кухню, время уже позднее. Карл все еще тут, сидит на привычном месте. На столе – приборы для ужина. Он не сводит с меня глаз, пока я сажусь на стул. Думаю, Карлу хочется, чтобы я что-нибудь сказала, но там, у себя в комнате, я задремала и до сих пор окончательно не проснулась.
Бренда кладет нам на тарелки домашнее рагу, и по запаху я догадываюсь, что в духовке выпекается что-то сладкое. Мы обмениваемся приличествующими случаю банальностями, но дом почему-то кажется до странности тихим. Во время трапезы тишину нарушает только стук вилок о фаянс.
Насытившись, я решаюсь заговорить первой:
– Послушайте, я прекрасно знаю, скольким вам обязана! С самого начала вы были ко мне очень добры…
Бренда реагирует на мои слова легкой улыбкой, но ответить ей тем же у меня не получается. Я разрываюсь между горем и благодарностью и глотаю подступающие слезы.
– Не уверена, что имею право так говорить, но… благодаря вам мне было легче смириться со смертью Алекса. Может, это потому, что я чувствую себя не такой одинокой. Вы все сделали, чтобы облегчить мне жизнь, и с вами я по-настоящему поняла, как это – когда у тебя есть семья.
– Конечно, мы теперь твоя семья! – шепчет Бренда, растроганная моими словами.
Я стараюсь придать голосу больше спокойствия, чем испытываю.
– С Алексом у нас все было прекрасно. Если бы вы знали, как это больно – вдруг узнать, что здесь он был совсем другим… Как бы мне хотелось, чтобы вы увидели его нового, чтобы он успел приехать и рассказать о своей новой жизни! А в остальном… Все мы делаем ошибки. Почему бы вам просто не…
Карл кладет свои столовые приборы на стол и накрывает ладонью мою руку, в которой все еще зажата вилка. Его голос звучит устало:
– Шарлотта, мы знаем, что Алекс очень изменился. Плохо то, что мы… Словом, мы не успели это прочувствовать.
– И если для тебя это так важно, мы расскажем всем правду! Скажем, что ты… беременна от Алекса. И все!
Я высвобождаю руку и поднимаю ее над столом, прося Бренду помолчать. Потом мотаю головой.
– Поймите, я прекрасно осознаю́, что я вам не ровня и что ваши родственники могут подумать, будто…
– Это никого не касается! – подскакивает на стуле Бренда.
– Дело не в этом. Я все это понимаю, поверьте. Просто мне нужно было подумать получше, прежде чем соглашаться выйти за Карла замуж. Но я хотела одного: больше не быть одинокой…
Рука Бренды скользит по столу, находит мою руку и пожимает мне пальцы.
– Ты больше не одинока, Шарлотта! – ласково соглашается Бренда.
Карл кладет свою руку поверх наших, словно в подтверждение слов матери. Я заставляю себя улыбнуться в знак благодарности и продолжаю:
– Я должна была догадаться, что могут обо мне подумать остальные Эвансы – что я охочусь за вашими деньгами и использую свою беременность, для того чтобы…
– Не желаю это слышать! – перебивает меня Бренда. – Сначала ты даже не хотела этого ребенка. И мы знаем, что ты любила Алекса!
– Что другие подумают, меня не интересует, – твердо заявляет Карл. – Единственное, что важно, – это что думаешь ты, Шарлотта.
И он просит меня еще раз все взвесить. Если я захочу, он расскажет всем правду, или же пусть все остается как есть. В главном он с матерью согласен: мне нельзя волноваться, потому что это нехорошо для малыша. И для меня тоже.
Бренда смотрит на меня глазами нашалившего ребенка, словно вымаливая прощение. И, честно говоря, сейчас, накануне рождественских праздников, мне совсем не хочется снова погружаться в скорбь по Алексу. Я пожимаю плечами и стараюсь придать своему голосу необходимую непринужденность:
– Я с радостью побуду дома, пока вы…
– Об этом и речи быть не может! Ты пойдешь с нами! – настаивает Карл. – Рождество – семейный праздник, а ты теперь – тоже член нашей семьи.
От этих его слов я успокаиваюсь. Может, это потому, что мне очень хочется ему верить? Вместо ответа я киваю. И, похоже, этого оказывается достаточно, потому что разговор обрывается и мы возвращаемся к еде.
В камине в гостиной потрескивает огонь. Звук приятный, умиротворяющий. У меня вошло в привычку сидеть тут по вечерам до тех пор, пока усталость не заставит подняться к себе и лечь. В то время как я валяюсь на диване, Карл в кухне моет посуду.
Сегодня вечером Бренда достает альбомы с фотографиями и присаживается рядом со мной. Переворачивает страницы, рассказывает о детстве Алекса и Карла. Рассказ меня захватывает, и я с любопытством разглядываю снимки, на которые она указывает. Минут через десять я прыскаю от смеха: мы дошли до разворота с фотографиями Карла, одетого в костюм Супермена. Объект нашего внимания как раз входит в комнату и восклицает смущенно:
– Мама, бога ради! Только не эти фотографии!
– Ты здесь такой хорошенький! – Я все никак не могу успокоиться. – Не знала, что тебе так нравится Супермен!
– Карл надевал этот костюм на каждый Хэллоуин!
– Не на каждый! – защищается Карл.
– Пожалуй… Но до одиннадцати лет это был твой любимый костюм! – уточняет Бренда.
Она похлопывает по дивану, и, пусть и с недовольным видом, Карл садится рядом с нами. Скорее из вежливости он просит мать показать мне фотографии Алекса и делает все, чтобы она поскорее пролистнула страницы. Потягивая горячий шоколад, я слушаю, как они препираются, и с трудом сдерживаю улыбку. На всех снимках Карл – в одежде Супермена. У него сине-красно-желтые пижамы и футболки с эмблемой, а уж каким гордым он выглядит в любимом облачении!
– Синие колготки тебе очень идут! – указываю я на фото.
– Ну да, я обожал Супермена! Это что, преступление? – хмурится Карл.
– Признайся, это забавно! Ты все время в одном и том же костюме – год за годом!
Карл опять предпринимает попытку перелистнуть злополучные страницы, надеясь, наверное, отвлечь мое внимание. Напрасный труд! Я тычу пальцем в другое фото, где он – в своей комнате, окруженный вещами с символикой все того же Супермена.
– Да ты был настоящим фанатом!
– Пожалуйста, хватит! – просит Карл. – У всех мальчиков есть любимый мультяшный герой! У Алекса это был Человек-Паук!
– Мы говорим сейчас не о нем, а о тебе! – одергивает сына Бренда.
Карл бросает на нее сердитый взгляд, словно ожидал, что мать за него заступится. Бренда кладет альбом мне на колени и предлагает полистать его самостоятельно, пока она отлучится в кухню. Я делаю вид, будто внимательно рассматриваю фотографии, но никак не могу перестать улыбаться.
– Ты прав, Супермен – это круто…
Карл вздыхает и тянется, чтобы перевернуть страницу. Судя по всему, ему не терпится с этим покончить. Чтобы меня отвлечь, он начинает рассказывать об их с Алексом детстве, но я не могу думать ни о чем другом.
– Скажи, а колготки тебя не смущали?
– Шарлотта, мне тогда было лет десять!
– Прости! Пытаюсь представить тебя Суперменом, и не получается!
Я никак не могу сдержать смех. Как не могу и сопоставить нынешнего Карла с этим маленьким фанатом Супермена, которого вижу на фото. Можно было бы еще понять, если бы речь шла об Алексе. Он был настоящим сумасбродом и обожал меня удивлять. Но Карл! Он такой серьезный…
– Представь, что было бы, если бы твои подчиненные это увидели!
Я кладу руку на свой подрагивающий от смеха живот. Наверное, еще немного – и я запла́чу, до того мне смешно смотреть на маленького Карла в маскарадном костюме. Возвращается Бренда и с удивлением глядит на меня, заходящуюся от хохота. Свой вопрос она адресует сыну:
– Что такого смешного ты сказал?
– Ничего! Шарлотта до сих пор потешается над моим суперменским трико!
В его голосе звучит отчаяние, но Бренда смотрит на меня и улыбается. Не помню, когда последний раз я так хохотала, но это приятно, и мне совершенно не хочется успокаиваться. Поэтому, когда я ощущаю легкий толчок в животе, я вздрагиваю от удивления и моментально затихаю. Кладу руку на то место, где только что это почувствовала, и сосредоточиваю на нем все свое внимание.
– Шарлотта? – вопросительно смотрит на меня Бренда, которая заметила мое движение.
Я не отвечаю: у меня в животе что-то снова толкнуло. Охваченная волнением, природа которого не поддается определению, я шепчу:
– Малышка… Кажется, она шевельнулась!
Все замирают. А я тем временем ощупываю живот, подстерегаю новое движение. Это случилось так быстро, и я уже не уверена, что мне это не показалось. Когда же следует новый толчок, я поднимаю изумленный взгляд на Карла.
– Боже, в это невозможно поверить!
Зна́ком я прошу его дать мне руку. Бренда тоже спешит к нам присоединиться. Пальцы обоих поглаживают мой живот в ожидании малейшего шевеления. Проходит несколько долгих минут, прежде чем что-то происходит. Я уже перестаю надеяться на то, что моя малышка опять даст знать о своем присутствии, когда происходит еще один быстрый толчок. Теперь уже вздрагивает Бренда.
– Я чувствую!
Я смотрю на Карла, и тот молча кивает. В комнате тихо, потому что мы молчим и только улыбаемся друг другу. Бренда осторожно поглаживает мой живот и шепчет:
– Мы с нетерпением ждем тебя, малышка!
Карл первым убирает руку, и Бренда следует его примеру. Он радостно улыбается. Мы возвращаемся к просмотру фотографий, но мысли мои далеко. Руки я держу на животе, чтобы не пропустить ни малейшего шевеления.
– Ты выглядишь счастливой, – шепчет Карл.
– Так и есть, – отвечаю я.
– Потому что почувствовала, как шевельнулся малыш?
– Не знаю. Мне просто очень хорошо, и все!
Мой ответ туманен, но Карл, кажется, все понял: он берет мою руку и быстро целует.
– С тобой в этот дом пришла радость, Шарлотта. Спасибо!
Бренда смотрит на сына, утирает слезу, а потом прижимает руки к груди и кивает в мою сторону. Их волнение меня смущает, и я произношу ворчливо:
– Перестаньте! А то я тоже запла́чу!
Напрасный труд: слезы повисают у меня на ресницах. Я смахиваю их рукой. Мы чуть смущенно улыбаемся друг другу и спешим уткнуться каждый в свою чашку теплого шоколада. Я взволнована до глубины души. Я знаю, что мое присутствие радует Эвансов, но понимают ли они, какое это огромное удовольствие для меня?
