Когда я пришла в себя в следующий раз, на меня вновь навались боль и вездесущий страх. Над левым ухом ритмично билось сердце. Попробовала пошевелиться, но оказалось, что я все еще привязана. Попыталась открыть глаза. Получилось намного легче, потому что в палате царил полумрак. Пару минут я лежала спокойно и прислушивалась. Наступила ночь, судя по тому, что в палате было темно, а в коридоре царила тишина. Ни шагов, ни кашля, ни единого звука. Поблизости не было ни души. Я лежала в темноте и пыталась справиться с болью и страхом. Даже не пробовала шевелиться – не хотела опять попасть туда, откуда только что вернулась. Лучше пусть будут боль и страх, лучше путы, чем та бездна.

Я лежала и пыталась вспомнить хоть что-нибудь. Гадала, какой сегодня день. Который сейчас час. В каком я отделении. Очень медленно поднимала голову и осматривалась. Я находилась в маленькой палате с окном, через которое был виден коридор и дремлющая на стуле медсестра. Рядом стояла пустая кровать, такая же, как моя. Слева над кроватью висел монитор, а рядом с ним краем глаза заметила баллон с газом. Осторожно повернула голову и взглянула на себя. Под правой ключицей был установлен катетер, а к нему подключены две капельницы, которые висели справа у меня над головой. В одной лекарство уже закончилось, и столбик жидкости замер на полпути между флаконом и иглой. Я была укрыта больничным одеялом, из-под которого выглядывал уголок больничной рубашки. Я не видела своих рук и ног, но знала, что они привязаны к кровати.

Крутя головой, почувствовала, что на мне надето что-то вроде шлема. Мой мозг пытался проанализировать факты. Судя по ходу лечения, в больницу я попала с абстинентным синдромом. Находилась в реанимации, под постоянным наблюдением дремлющей медсестры. Наверное, я сопротивлялась, у меня были судороги или я пыталась причинить себе вред, потому меня привязали. То, что я пришла в себя в реанимации и мне установили венозный катетер, явно свидетельствовало, что здоровье меня здорово подвело и существует угроза жизни. Может быть, я была сильно обезвожена или в состоянии шока. А на голове у меня, скорее всего, какая-то повязка, которую я приняла за шлем.

От размышлений я сильно устала. Но когда закрыла глаза, на меня навалился страх и железной хваткой впился в горло. Поэтому я открыла глаза и лежала, тупо уставившись вверх. Потихоньку рассматривала тени, пятна и неровности на потолке. Старалась рассмотреть каждую мелочь, размышляла, а правда ли вон там выемка или просто тени создают такую иллюзию. Рассматривала пятна света, падающего из коридора, пока они не начали пульсировать и жить своей жизнью. Изучала царапины и потеки краски на границе потолка и стен. Когда я рассмотрела каждую деталь, каждую неровность, уставилась в одну точку и так и лежала, не думая ни о чем, разбитая и напуганная.

Вокруг не было ничего, на что я могла бы отвлечься, – поэтому меня вновь охватили боль и страх, справиться с которыми я не могла. Они поглотили мой мир, и я начала к ним прислушиваться. Они разговаривали со мной. Я слушала, затаив дыхание и сосредоточившись. Потом начала сама задавать вопросы. Спрашивала, почему я еще жива. А они отвечали, что слишком слабы и не в их власти отобрать у кого-то жизнь. Тогда я спросила, чего они ко мне прицепились и чего хотят?

– Ты же сама нас пригласила, – ответили они.

Я не поняла. Не помнила, когда я успела пригласить страх и боль в мою жизнь.

– Уже давно.

Уклончивый ответ. А я хотела точно знать, когда они появились и почему я до сих пор их не слышала.

– Потому что рядом всегда были другие, более важные вещи. А теперь остались только мы.

Я спрашивала, какие важные вещи заслоняли страх и боль, так, что я их не чувствовала. Они молчали как проклятые. Больше я их не слышала, только ощущала каждой клеточкой своего тела. Они наполняли мои мысли, каждый проблеск сознания.

Я продолжала лежать, тупо уставившись в потолок широко открытыми глазами.

Не знаю, сколько я так лежала, мне показалось, что прошла вечность. Пришла медсестра и содрогнулась от страха, увидев мои открытые глаза.

– Пани Анна, как вы себя чувствуете? Вы давно проснулись?

– Плохо, но это, видимо, надолго, – ответила я с трудом. Голос хрипел и срывался. Попросила ее принести обезболивающее и успокоительное, только в таблетках. Больше никакого небытия.

– Немного боли и страха еще никого не убили, – заявила я с кривой усмешкой. – Мне бы еще воды немного, пожалуйста.

Медсестра выполнила мою просьбу. Потом помогла мне напиться, придерживая голову. Из уголка рта стекла капля воды и упала на шею, усиливая боль. Но я все равно старалась улыбаться. Лежала, уставившись в потолок и вновь изучая его, пока не пришел сон.

Проснулась я, когда в больнице началась обычная утренняя суматоха. Пару секунд у меня было дежавю и казалось, что я в гинекологии и у меня только что закончилось дежурство. Немного полежала, прислушиваясь к больничным звукам. Хлопали двери, бегали по коридору медсестры, звали друг друга, переговаривались. Беседовали с пациентами, которые кашляли и шуршали тапочками по дороге в туалет. Стучали дверцы шкафчиков с лекарствами, шелестели упаковки таблеток. Санитарки звенели ведрами, утками и суднами.

Вдруг я поняла, что мое сердце бьется не только слева, но и где-то далеко справа. Звук двоился, сбивался. Я повернула голову и увидела, что между кроватями в палате поставили ширму и из-за нее доносится второй сигнал монитора. Когда я спала, ко мне подселили соседа или соседку.

Я прислушалась к себе: страх и тревога умолкли, затаились. Повернула голову влево и увидела то, что лежит на тумбочке. Мои глаза широко раскрылись, а сердце над головой забилось чаще. Там лежал Гав-гав и смотрел на меня своими круглыми черными глазками. Вошла медсестра – другая, не та, что была ночью.

– Доброе утро, пани доктор, – поздоровалась она с улыбкой. Подошла к монитору, нажала пару кнопок, сигнал тревоги утих. Проверила катетер в вене. Медсестра была симпатичная, ухоженная, хорошо пахла. Я ее не знала или не помнила. Ей было около тридцати, потому еще хотелось выглядеть хорошо.

– Здравствуйте. Какой сегодня день? – спросила я хриплым голосом.

– Понедельник.

– А число какое?

– Двадцать четвертое.

– Можно мне воды?

– Так вот же вода. – Она показала на чашку на тумбочке.

– Да, я видела, но не могу дотянуться. Можете меня развязать?

Она вела себя очень профессионально, но все равно не смогла сдержать удивления – но, не говоря ни слова, откинула одеяло и отстегнула ремни.

– Не стоило этого делать без разрешения врача.

– Не волнуйтесь, я не возражаю. Спасибо! – ответила я и попробовала улыбнуться.

Она поправила одеяло и подушку и уже собралась уходить, когда я крикнула ей в спину:

– Сестричка! – Знала, что большинство медсестер терпеть не могут, когда к ним так обращаются. Просто хотела ее проверить. – А это откуда? – спросила, показывая на игрушку.

На лице медсестры не промелькнуло ни тени раздражения или недовольства.

– Час назад приходила доктор Кульчинская из педиатрии и его принесла. Наверное, чтобы вы себя лучше чувствовали, – улыбнулась и подошла ко второму пациенту.

До обхода я успела напиться воды, устроиться поудобнее и забрать Гав-гава себе в кровать. Каждое движение причиняло боль. Я осмотрела себя и ощупала все тело. На голове обнаружилась повязка в виде шапки. Правая ладонь тоже была забинтована и напоминала руку египетской мумии. Моя подвижность была ограничена катетером в мочевом пузыре, но я и так никуда не собиралась. Каждое движение давалось мне с трудом, хотя меня освободили от связывающих ремней. От санитарки я узнала, что нахожусь в хирургии, завтрака у меня не будет, а скоро обход и придет заведующий отделением.

Заведовал в хирургии Янек Турлевский. Я лежала и терпеливо ждала встречи с коллегой. Мы работали в одной больнице и делили операционный зал. Наши отделения располагались на одном этаже. А это означало совместные дежурства, споры из-за того, что будем делать сначала – мое кесарево или удалять его аппендикс. Плюс много выпитых вместе бутылок водки и ночных бесед.

Много лет назад у нас был роман. Наши отношения переживали падения и взлеты. Бывали периоды могучих порывов страсти и тайных ночных свиданий в больнице и других местах. Бывали перерывы на пару месяцев или пару лет. Обычный мужчина после таких отношений возвращается в лоно семьи, а обычная женщина запутывается еще больше. У нас все было не так. Янек входил в мое лоно, оставаясь в лоне семьи, но я не возражала, потому как не рассматривала его в роли будущего мужа.

Позже, когда я постарела, он, с моего благословения, променял меня на симпатичную коллегу – врача-анестезиолога. Но у нас все равно оставались долгие беседы во время ночных дежурств и споры в операционном блоке. Чисто дружеские отношения, даже не симпатия.

Еще до того, как заведующий появился в палате, я услышала звуки, обычные для утреннего обхода. Через какое-то время зашел Янек, а за ним несколько врачей и пара медсестер. Кое-кого я знала – правда, они сделали вид, что со мной незнакомы, но двое улыбнулись мне тепло и сочувственно. И я не знала, что хуже.

– Доброе утро, Аня. Как ты себя чувствуешь? – Он подошел, взял меня за руку и вот так просто спросил.

– Здравствуй. Бывало и лучше.

– Я к тебе чуть позже зайду. – Он улыбнулся и пошел ко второму пациенту.

С души свалился камень, и я глубоко вздохнула. Я не хотела, чтобы причины моего пребывания здесь обсуждались всем коллективом, да еще и в моем присутствии. К тому же я была ужасно благодарна Янеку за то, что обошлось без унижений, как три месяца назад, когда я попала в больницу. Хотя тогда мне было намного легче, чем сейчас. Просто рай!

Я лежала в кровати, терпеливо изучала потолок и стены, анализировала звуки, доносившиеся из коридора, подсматривала за медсестрой. Страх не покидал меня, он время от времени напоминал о себе болезненными приступами сердцебиения или ледяными пальцами сжимал горло. Боль постепенно стихала и теперь гнездилась только в голове. Пришла симпатичная медсестра, подключила очередную капельницу и принесла мне стаканчик с лекарствами. Решительно отказалась вынуть катетер.

– Вам пока нельзя ходить, – заявила она.

Я попробовала сесть, но не получилось. После пары неудачных попыток пришлось признать, что медсестра права.

Обливаясь холодным потом, я повалилась на кровать и решила больше не дергаться. После лекарств боль стихла и я наконец смогла думать. В голове мелькали фрагменты воспоминаний, словно частички мозаики, которые не хотели складываться в единую картину.

Образ Оли выплывал из памяти часто и навязчиво. Наверное, из-за собачки. Я прижала Гав-гава к лицу и вдохнула его запах, сладкий запах ребенка. Вдохнула еще раз. Подумала, как у нее дела. Как она там, у деда с бабой? Странно, но мысли об Оле принесли мне облегчение. В голове прояснилось. Я закрыла глаза и, словно слайды на лекции, один за другим просматривала воспоминания о ней. Оля во дворе. Оля в ванной. Оля плачет. Оля смеется. Оля с новой игрушкой. Оля ест помидорный суп.

От размышлений о малышке меня отвлекли чьи-то шаги. Янек придвинул стул к кровати и сел рядом.

– Тяжелое утро? – спросила я, глядя на его измученное лицо.

В прежние годы он был привлекательным мужчиной. Теперь набрал вес и черты лица расплылись. Он облысел, четко наметились морщины вокруг глаз и рта, нос приобрел характерный свекольный оттенок. Ему было около шестидесяти, но выглядел он сейчас намного старше.

– Сама знаешь, как бывает по понедельникам. На выходных было много интересных случаев.

– Когда меня привезли?

– В субботу около десяти.

– «Скорая»?

– Да, Иоанна их вызвала. Приехала к тебе и нашла на полу в ванной, всю в крови.

Несколько кусочков мозаики встало на свое место. Она у меня забрала ключи. Значит, открыла ими двери и так попала в дом.

– А что со мной было?

– Тебя привезли в шоковом состоянии. Ты потеряла много крови, кроме того, в последнее время практически не пила и не ела.

«Пила, – подумала я, – но только водку».

– Мы гадали, как ты разбила зеркало, головой или рукой. А может, и тем и другим. Пришлось наложить почти тридцать швов. Если бы Иоанна приехала на полчаса позже, не лежала бы ты сейчас у меня в отделении, – добавил он с улыбкой.

Когда-то его улыбка меня зачаровала, но теперь в ней было столько грусти. Он посидел еще немного, разговор не клеился. Я очень устала.

– В среду мы тебя в изолятор переведем, – сказал он, отодвигая стул под окно. Изоляторами у нас назывались палаты на одного человека, в каждом отделении была такая. – К тебе придет психиатр.

– Психиатр, – удивилась я. – А зачем?

– У нас сейчас такие предписания. Дежурный врач, который тебя принимал, вписал в историю болезни попытку самоубийства. В связи с этим мы обязаны пригласить тебе психиатра для консультации. До завтра, – крикнул уже из дверей и вышел.

Понедельник тянулся медленно. На обед принесли мерзкий протертый супчик. Я его съела, и меня тут же вырвало. От тошноты разболелась голова, и я опять попросила дать мне таблетку. Мне поставили очередную капельницу с глюкозой, а на ночь я выпила снотворное. Меня мучили кошмары, пару раз я просыпалась в холодном поту, с ускоренным пульсом, но потом опять засыпала.