Дэвид вешает трубку и смотрит в окно. Ветер швыряет дождевые капли в стекло. Соседний корпус телекомпании скрыт за пеленой ливня. Дрожащими руками Дэвид прячет в карман визитку с номером телефона. Голова у него раскалывается. Достав из ящика стола две таблетки аспирина, он запивает их глотком остывшего кофе с молоком и смотрит на экран телефона. 20: 24. У него есть еще целый час.

Ему хочется запереть дверь кабинета, свернуться клубочком на диване, точно кот, и уснуть, погрузиться в глубокий крепкий сон до самого конца года – при условии, что ему не будут сниться сны. Дэвид потирает глаза и вздыхает. Как будто он мог бы уснуть!

Он вновь смотрит на грозу и невольно ежится.

Небо исходит рвотой.

Если бы ему только удалось отделаться от этой картины. Она преследует его кошмаром, постоянно возникает перед внутренним взором: лицо отца, мертвое, перекошенное, гротескная дыра в голове матери, липкая красная лужа на полу… Если бы кто-то просканировал его сознание, то обнаружил бы именно эту картину.

Дэвид пытается представить себе Габриэля в пижаме с Люком Скайуокером и с пистолетом в руке. Пытается объяснить себе, почему его брат мог выстрелить. Но у него ничего не получается.

Вот бы дождь смыл это все!

Он думает о Шоне, о том, что так и не встретился с ней в «Санта-Медиа» и после этого не попросил у нее прощения. Всю его жизнь словно сорвало с петель, как дверь. Дверь, в которую вошел Габриэль.

Он тянется за мобильным, набирает номер Шоны – но тут звонит телефон у него на столе. Ругнувшись, он сбрасывает вызов и берет трубку рабочего телефона.

– Науманн.

– Буг.

От голоса директора Дэвид чуть не оглох. Только Буга ему сейчас не хватало!

– Почему от тебя ничего не слышно? – осведомляется директор. – Мы же договорились, что ты разработаешь идею шоу о преступности.

– Я работаю над этим, – устало отвечает Дэвид.

– Ага. Ты, наверное, имеешь в виду, что у тебя до сих пор ничего не готово.

– Ничего, что можно прописать в отчете, – лжет Дэвид.

Буг раздраженно вздыхает.

– Слушай, Дэвид, пока ты там дурью маешься и ни хрена не делаешь, у тебя тут проблемы назревают. Мне кое-кто позвонил…

– Кто позвонил?

– Старик. По поводу тебя.

– Фон Браунсфельд? Но почему он звонит тебе насчет меня? – удивляется Дэвид.

– Вы с ним недавно виделись. У меня в приемной, помнишь?

«Как будто я мог забыть об этом!» – думает Дэвид. В тот день Буг объявил ему, что теперь он руководит и отделом развлекательных программ, а значит, становится его непосредственным начальником.

– Почему ты спрашиваешь?

– Ну, тут такое дело… Для фон Браунсфельда очень важна репутация. Он навел справки насчет «Treasure Castle» и весьма разозлился. Спросил у меня, почему у нас работает человек, признанный виновным в нарушении авторских прав.

– Нарушение авторских прав? – Дэвид возмущенно ловит ртом воздух. – Признанный виновным? Мы подписали мировое соглашение, чтоб ему пусто было! Это совсем другое дело! До суда даже не дошло!

– Да какая разница, Дэвид! Суть-то та же. Сам знаешь, как оно бывает.

У Дэвида ладони покрываются по́том.

– И… что это значит?

– Он хочет тебя уволить.

«Уволить». Это слово будто вспыхивает в тишине – и не гаснет. Дэвид опускается на подлокотник кресла. Дождь бьет в окно – будто гвозди вколачивает.

– Ты шутишь.

Буг молчит – учитывая обстоятельства, его молчание красноречивее любых слов.

– Он… он не может так поступить.

– Может. Телекомпания принадлежит ему. – Буг покашливает. – Слушай, Дэвид, хочешь верь, хочешь нет, но мне это тоже не нравится. Ты парень башковитый, и, когда ты не впадаешь в морализаторство и не ведешь себя как размазня, с тобой приятно иметь дело. И мне, честно говоря, глубоко насрать, украл ты чью-то идею или нет. Главное, чтоб идея была что надо. Вот только проблема в том, что сейчас никаких идей у тебя нет. А значит, у меня нет повода вступаться за тебя перед фон Браунсфельдом. Понимаешь, о чем я?

– Ну… да, конечно.

– Так что дай мне уже повод, парень.

– А когда будет принято решение? Ну, об увольнении?

– Оно уже принято. Завтра получишь письмо с уведомлением о сроках. Но на оставшееся рабочее время ты будешь отстранен от должностных обязанностей.

Дэвид закрывает глаза. Быть этого не может.

– А теперь не дури, парень, – ревет Буг, точно читая его мысли. – Воспользуйся этим временем. Если до окончания срока у тебя получится придумать что-то стоящее, фон Браунсфельд может и отменить приказ о твоем увольнении.

– Это он так сказал?

– Нет. Это я так говорю.

Дэвид молчит.

– Так ты будешь за меня хлопотать?

Буг театрально вздыхает.

– Я всегда похлопочу за того, кто может подкинуть мне идейку-другую.

– Вы хотите меня отсюда вышвырнуть, а я вам еще идеи для шоу придумывать буду?

– Так, вот только не надо тут мелодраму разыгрывать. Если ты не успеешь в срок – мне придется искать кого-то другого на твое место. Так что подумай об этом. Доброй ночи.

– И как ты себе это представляешь? – возмущенно кричит Дэвид. – Что я тебе за три дня что-то с потолка возьму?

Но Буг уже повесил трубку.

Дэвид в ярости швыряет трубку на рычаг – так сильно, что от аппарата отламывается кусок пластмассы и летит ему в щеку, прямо под правый глаз. Дэвид медленно поднимается – и ему кажется, что сейчас он ведет себя неправильно. Словно бы он должен был вскочить, распахнуть окно, заорать что-то, перекрикивая завывания ветра и шум грозы. На мгновение его охватывает жгучая ярость. Дэвид представляет себе, как вламывается в кабинет Буга и крушит там все бейсбольной битой.

Но бейсбольной биты у него нет. И окно закрыто. Он заперт тут, как в консервной банке, стоит перед своим отражением в стекле. Дэвид раздраженно смотрит на темное пятнышко у себя под глазом и поднимает к щеке руку. На кончике пальца остается кровь.

Он смотрит сквозь свое отражение в темноте, и ему кажется, что эта тьма поглощает его. Даже чувство времени теряется. Кабинет вокруг расплывается, и только отражение компьютерного экрана остается светлым островком в штормовом море тьмы. Его островком. Он хотел бы вернуться на этот островок. Чтобы можно было просто сесть за стол и начать писать. Собственно, тут, на этом островке, все так просто. Намного, намного проще, чем в реальной жизни.

Когда он в следующий раз смотрит на часы, уже почти половина десятого.

Точно громом пораженный он вскакивает, набрасывает водонепроницаемую куртку и выбегает из кабинета. На парковку он добирается через десять минут, уже понимая, что опаздывает. Заводит мотор темно-зеленого «сааба» – машину одолжил ему Вейкслер, уезжая на неделю в Англию.

«Сааб» выезжает на улицу – и на него обрушиваются потоки дождя. «Медленнее!»

Четыре минуты спустя, не сводя взгляда с дороги, Дэвид сворачивает на Курфюрстендамм и прослушивает сообщения на автоответчике.

Черт, черт, что ж за дерьмо-то такое? В «ягуаре» хотя бы была гарнитура для громкой связи. Он прижимает смартфон к уху, убирает руки с руля и переключается со второй скорости на третью. «И переключение скоростей в “ягуаре” было автоматическим», – думает он.

Би-ип. «Привет, это я, Шона. Хм, чего это у тебя автоответчик включен? Ну ладно. На следующей неделе я с тобой встретиться не смогу, нужно работать. Но ты не пропадай. И вообще, мог бы позвонить».

Черт! Она все еще злится, потому что он не пришел в «Санта-Медиа». Дэвид знает, что нужно ей позвонить и все объяснить, а если не все, то хотя бы столько, чтобы она могла его простить. Он смотрит на стеклоочистители, стонущие от ливня. Светофор впереди переключается на красный, и загорается сигнал торможения. «Сааб» останавливается, двигатель работает на холостом ходу.

По крыше автомобиля стучит дождь. Дэвид плотнее прижимает мобильный к уху.

Би-ип. «Добрый вечер, господин Науманн. Вас беспокоит Зеклер из “Дойче Банк”. Перезвоните мне, пожалуйста, это срочно».

Проклятые гиены! Еще пара недель отсрочки – и он останется без зарплаты в TV2.

Би-ип. «У вас больше нет новых сообщений».

Дэвид вздрагивает от громкого сигнала клаксона. Светофор переключился на зеленый, и машины перед ним уже давно переехали перекресток. Дэвид включает сцепление, с щелчком переключает скорость и, нажав педаль газа, едет дальше по Курфюрстендамм. Напротив магазина «Sis&Broth», прямо у автобусной остановки, он сворачивает к правой обочине и паркуется. Остановив «сааб», Дэвид смотрит на часы. 21: 43. Он опоздал почти на четверть часа.

Дождь бьет в лобовое стекло, и стеклоочистители не справляются с этой напастью. Откуда в небесах столько воды? Дэвид невольно улыбается, хотя ему совсем не до смеха. Бесконечный дождь и готовые вот-вот сломаться «дворники» – отличный символ того, что происходит сейчас в его жизни.

Он выключает мотор и откидывается на потрепанную спинку сиденья. И вдруг дверца напротив распахивается. Дэвид вздрагивает.

На сиденье задницей вперед шлепается какой-то мужчина в темной шляпе. С трудом втиснув ноги в салон, он захлопывает дверцу.

– Добрый вечер, Дэвид. – Струйки воды текут с шляпы Саркова. – Вы опоздали.

– Простите, – бормочет Дэвид. – Чертова погода.

Юрий невозмутимо снимает очки и протирает стекла.

– Как поживаете?

– Вы принесли конверт? – Дэвид сразу переходит к делу.

– Похоже, поживаете вы не очень-то хорошо, – отмечает Сарков.

– Ну да. Банк хочет продать мою квартиру с аукциона, работодатель меня уволил, а за придуманную мной передачу другие люди получают проценты с авторских прав… и при этом вы говорите мне, что мой брат убил моих родителей. А затем втягиваете меня в свою войну с Габриэлем и требуете, чтобы я его вам сдал… – Дэвид глубоко вдыхает. – Да, «не очень-то хорошо» – вполне подходящее описание положения вещей.

Сарков безмятежно улыбается.

– Втягиваться во все это или нет – ваше решение.

Дэвид отводит взгляд.

– Вы принесли конверт?

Юрий щурится, затем сует руку за пазуху и достает конверт формата А4. Бумага сухая, и только пара капель пропитала край – пальто защитило документы от дождя.

– И с Габриэлем ничего не случится?

– Я не смог бы причинить ему вред.

Дэвид берет тяжелый конверт.

– Итак?

Дэвид медлит, его взгляд мечется по лобовому стеклу, следя за стекающими вниз ручейками.

– Гостиница «Цезарь», номер тридцать семь.

– Улица?

– Я не знаю, извините.

– Перестаньте просить прощения. Терпеть не могу людей, которые постоянно за что-то извиняются.

Дэвид сконфуженно молчит.

Сарков открывает дверцу.

– А… остальное?

– Остальное? Вы имеете в виду права на «Treasure Castle»?

Дэвид кивает.

– Я не предлагал вам и то и другое. У вас был выбор.

– Я… я не так вас понял.

– Ну что, и где же ваш идеализм? Я думал, вы не станете предавать брата за деньги.

Дэвид, лишившись дара речи, смотрит на него.

– Babuschka, – презрительно говорит Юрий.

– Что?

– Бабушка. Вы как старая бабка. Жалкий трус. – Сарков выходит под тугие струи ливня и кажется, что он сплевывает эти слова на улицу.

Дверца с шумом захлопывается. На сиденье остается влажный отпечаток его пальто – будто в машине сидит призрак.

Дэвид смотрит на силуэт Юрия, полускрытый потоками дождя.

Потом переводит взгляд на конверт. Чувствует он себя ужасно. Ему хочется попросить кого-то о помощи, хочется побежать за Сарковым и отменить сделку. «Мир полнится водой, и я тону», – думает он. И телефон – как баллон с кислородом, только так можно дышать под водой… Он тянется к трубке, набирает номер Шоны. Он не знает, что скажет, ему просто нужно, чтобы она взяла трубку.

Чтобы выслушала его, даже если он ничего не будет говорить.