Глава 7
Джон Чаттертон
Завтрашний день не гарантирован никому

Джон Чаттертон, казалось, был рожден для того, чтобы о его жизни потом писали рассказы. Его отец был симпатичным парнем, авиационным инженером, получившим образование в Йельском университете, а мать – манекенщицей на показах мод международного уровня. Его родители жили со своими детьми в Гарден-Сити на Лонг-Айленде, штат Нью-Йорк. В Гарден-Сити обитало некое привилегированное сообщество, в котором профессионалы строили свою жизнь с размахом, и их дети могли заниматься тем, чем им хотелось заниматься. Джон был сообразительным, забавным и симпатичным. Тем не менее, начиная едва ли не с того дня в 1951 году, когда он родился, он не проявлял никакого интереса к большей части окружающего его мира.

Другие дети казались ему одинаковыми. У него не было любимых книг, не было любимых телепередач, не было любимых команд. Он играл с другими детьми, но лучшего друга у него не было. Уже в возрасте восьми лет все заурядное вызывало у него скуку. Большую часть всего того, с чем он сталкивался в Гарден-Сити, он считал заурядным.

Однако все менялось, когда он видел океан.

Почти каждый летний день мать Джона возила его и его младшего брата на пляж, находившийся на южном берегу Лонг-Айленда. Там, всматриваясь вдаль, Джон видел мир, который простирался перед ним без конца и края. Этот мир казался ему безграничным и бесконечно разным, независимо от того, где он, Джон, в тот или иной момент находился. Когда его спрашивали, почему ему так нравится находиться на пляже, он отвечал, что приезжает туда, чтобы увидеть что-то интересное.

Джон начал исследовать пляж. Он строил лабиринты в песке, охотился на камбалу при помощи гарпунов, которые он полностью мастерил сам, уходил вдоль по побережью так далеко, что потом не мог вспомнить дорогу обратно. Дети в Гарден-Сити недоумевали, слушая его рассказы о том, как он провел лето. Охотился с гарпуном на рыбу? Всматривался в океанскую даль? Чуть не заблудился?

Когда Джону исполнилось девять лет, его родители купили ему маску и трубку для подводного плавания, и все следующее лето он нырял, изучая океан. Под водой, куда бы он ни обращал свой взор, он везде видел что-то неожиданное, что-то неизвестное. Когда осенью снова начались занятия в школе, то, о чем Джону рассказывали на уроках учителя, казалось ему по сравнению с морской стихией неинтересным. Океан был совсем иным миром – его миром, – и теперь Джон знал, как ему проникать в этот мир.

Примерно в это время его родители развелись, и его мать как никогда раньше стала полагаться на своего отца, видя в нем пример для подражания для своих сыновей. Рэй Эмметт Арисон был контр-адмиралом в отставке, которого в годы Второй мировой войны наградили Военно-морским крестом. Когда Джон стал расспрашивать своего дедушку про его героизм, Арисон сказал, что он не совершал ничего особенного, а просто делал то, что считал правильным. Когда Джон поинтересовался, а не сможет ли и он когда-нибудь стать мужественным человеком, его дедушка ответил ему, что обязательно сможет.

В подростковом возрасте Джон начал путешествовать автостопом, уезжая иногда на тридцать или сорок миль в том или ином направлении, пока не оказывался возле какого-нибудь старого заброшенного дома или закрытой фабрики. Он забирался внутрь таких зданий – даже если это было опасно – и рассматривал полупустые помещения, представляя себе тех людей, которые в них когда-то жили или работали. Для Джона это была история – история более интересная, чем книжные рассказы о президентах и королях, потому что он мог лично находиться на месте давних событий, мог рассмотреть и пощупать руками предметы, которые после этих событий остались. Для Джона желание «почувствовать» то или иное место окружающего его мира было главным основанием для того, чтобы это место посетить.

В 1965 году Джон пошел в среднюю школу Гарден-Сити, но там его ждало то же, что и раньше: от него требовали запоминать, зубрить, верить на слово. Он прогуливал занятия и занимался ровно столько, сколько хватало для того, чтобы перейти в следующий класс. И хотя он никогда не создавал учителям серьезных трудностей, они говорили, что он – самый проблемный ребенок, потому что, хотя у него и хорошие мозги, он использует их не в том направлении.

Отец Джона предупреждал его, что при таком подходе он в Йельский университет не поступит, но Джон еще в седьмом классе засомневался, стоит ли ему вообще стремиться поступить в какой-либо вуз. Самые большие вопросы, возникающие тогда, были связаны с Вьетнамом, и те немногие, кто заявлял, что знает на них ответ, сами во Вьетнаме никогда не бывали. Джон добровольно пошел в армию, но не проявлял какого-либо интереса к боевым действиям, пока ему не пришлось почувствовать, что такое война, на собственной шкуре. Будучи внуком героя-моряка, он вполне мог бы пристроиться на какую-нибудь должность в штабе флота, но что бы он там увидел?.. И тут у него в голове возник план.

Он мог бы стать бойцом-санитаром – то есть тем, кто помогает раненым бойцам на поле боя. В этом случае, с чем бы ему ни довелось столкнуться, он мог бы помогать людям, а не убивать их, причем делать это он будет на передовой, а уж там-то многое можно увидеть. Школьные консультанты по профориентации попытались его отговорить: поступай в колледж, твердили они, пережди там войну. Однако мир был охвачен пламенем, и имелись люди и места, с которыми стоило познакомиться. А как он с ними познакомится, если не явится туда, к ним, лично? Вьетнам был одним из таких мест, и он намеревался поехать в эту страну.

В начале 1970 года Чаттертон прибыл в 249-й военный госпиталь, находящийся в городе Асака в Японии. До Вьетнама отсюда было более двух тысяч миль, но Джон каждый день сталкивался здесь с проявлениями войны. Сюда целыми автобусами доставляли молодых американских солдат, которым на войне или снесло часть черепа, или серьезно повредило позвоночник, или изуродовало лицо. Они когда-то жили полноценной жизнью, но теперь такая жизнь для них закончилась. Иногда, когда Чаттертон мыл их, они спрашивали его, ну каким мужем может стать калека и выдержит ли сердце их родителей, когда те их увидят. Чаттертон пошел в армию, чтобы найти там ответы, но сейчас он только и мог, что повторять: «Прости, приятель, но я не знаю. Не знаю».

Однако ему нужно было знать. После шести месяцев пребывания в нейрохирургическом отделении госпиталя он попросил перевести его на передовую во Вьетнам. Раненые, лежащие в госпитале в Асаке, уговаривали его передумать. «Не лезь ты в это дерьмо, – говорили они. – Тебе ведь еще жить и жить». Но с каждой новой партией раненых из Вьетнама Джону все больше и больше казалось, что он все меньше понимает, как это люди могут совершать подобное по отношению друг к другу. Это становилось для него невыносимым. И в один прекрасный день в июне 1970 года он исчез из госпиталя. Когда пациенты спрашивали, куда подевался рядовой Чаттертон, им отвечали, что он улетел на самолете, направляющемся в аэропорт Чулай, расположенный на юге Вьетнама.

Чаттертона доставили на артиллерийскую базу, находящуюся возле лаосской границы. Почти сразу же по приезде туда ему сообщили, что один из бойцов-санитаров был убит. «Собирай свои снаряжение, – сказал ему офицер. – Сейчас пойдешь на задание». Чаттертон стал частью 4-го батальона 31-го полка дивизии «Америкал» всего-то час назад, а уже настала его очередь идти на передовую.

Никто из бойцов взвода, в который угодил Чаттертон, не высказал радости, увидев его. Никто из них не пожал ему руки. Они всего лишь сказали ему: «Пошли!» – и зашагали вперед, ни разу не повернув голову, чтобы посмотреть, идет он за ними или нет, и ни капельки не веря, что он станет рисковать своей задницей на передней линии. Второй санитар этого взвода даже не стал его подгонять.

«Они меня еще не знают», – думал Чаттертон, однако его колени дрожали так сильно, что он невольно задался вопросом, а не известно ли его коленям что-то такое, чего он еще не знает. Преодолевая милю за милей и пересекая при этом реки с крокодилами и разбомбленные деревни, он старался все время помнить о том, что его дедушка верил, что он, Джон Чаттертон, сможет стать мужественным человеком.

Возле одной из деревень взвод остановился. Чаттертону окружающие его сейчас люди казались больше похожими на байкеров из знаменитого мотоклуба «Ангелы ада», чем на солдат: у них были длинные волосы, засаленные бороды и разодранные штаны. И тут вдруг послышались выстрелы. Все упали наземь прямо в грязь и стали стрелять в ответ кто откуда может. Когда вокруг них перестали свистеть пули, они поднялись на ноги и опять пошли вперед, причем выражение их лиц никак не изменилось. Чаттертон едва мог дышать. Когда он перешел на бег, чтобы догнать остальных, он с тревогой подумал о том, что вряд ли сможет заниматься спасением раненого человека под пулями, ибо он знает теперь, как сильно ему охота жить.

На следующее утро, когда взвод пересекал рисовое поле, со склона близлежащего холма по ним открыл огонь снайпер. Две пули впились в бедро командира отделения Джона Лакко – двадцативосьмилетнего оклейщика обоев из Нью-Джерси. Лакко, истекая кровью, лег в траву, чтобы хоть как-то спрятаться, а все остальные укрылись за земляной насыпью. Кто-то громко позвал санитара.

«Черта с два, я туда не пойду», – сказал второй санитар Чаттертону.

Лакко лежал на открытом участке поля. Любой, кто попытается ему помочь, станет легкой целью для противника. «Убив санитара, они деморализуют весь взвод», – сказал как-то раз Джону один его друг, и сейчас вьетконговцы именно это и собирались сделать.

Грудь у Чаттертона тяжко вздымалась. Он не мог глотать. Его тело стало легким, как вата.

Но он бросился вперед.

Он побежал со всем своим снаряжением по открытому полю прямо к Лакко. Пули шлепали по грязи и траве вокруг него, но Чаттертон продолжал бежать вперед. Его ноги сводило от напряжения, а санитарная сумка била его по бедру. Взвод открыл ответный огонь, чтобы его прикрыть. Он ожидал, что вот-вот будет убит – может, он уже убит, – но ноги продолжали нести его вперед, и он не слышал абсолютно ничего, кроме своего собственного дыхания. Наконец он шлепнулся в траву возле Лакко.

«Держись», – сказал он раненому.

Он проверил, не повреждена ли у Лакко артерия, а затем посмотрел назад на то место поля, где залег остальной взвод.

«Нам нужно вернуться туда, – сказал он Лакко. – Нам нужно идти».

Рост Чаттертона составлял шесть футов и два дюйма, но при весе 165 фунтов он не мог даже и надеяться на то, что сможет унести более тяжелого человека на своих плечах. Поэтому он просунул свои руки под мышки Лакко со стороны его спины и потащил его через открытое поле. Раздались звуки выстрелов, по грязи и траве зашлепали пули. Чаттертон знал, что он сейчас умрет, но продолжал тащить, пытаясь преодолеть пятьдесят ярдов, которые, как ему казалось, растянулись на весь Вьетнам. Он все время ждал, что вот-вот упадет, сраженный пулей, но его ноги продолжали делать шаг за шагом, и даже когда он уже перестал чувствовать свое тело, он все тащил и тащил раненого, пока не оказался вместе с ним рядом с остальным взводом за земляной насыпью. Изнемогая от жажды и обессилев, он почти не слышал рокота ударных вертолетов «Кобра», прилетевших и открывших огонь по противнику. Однако он почувствовал, как бойцы его взвода хлопают его по плечу и вытирают с его век грязь. А еще он услышал, что его называют «Док».

В течение следующих двух недель Чаттертон участвовал во всех подобных рейдах. Другие военнослужащие говорили ему, что это верный способ побыстрее угодить в мешок для трупа, но он их не слушал. Все, что он сейчас знал наверняка, – так это то, что он хорошо выполняет свою работу и что работа эта важная. Он снова и снова вызывался добровольцем, причем не только пойти вместе со взводом, но и быть первым в цепочке идущих бойцов во время патрулирования, что для санитара было делом неслыханным. Он тем самым подвергал себя опасности нарваться на обычную мину, мину-сюрприз и стать мишенью для снайпера, но он ведь при этом оказывался в первых рядах, где человек может многое увидеть. Снова и снова ему приходилось бегать под пулями, чтобы вытаскивать своих раненых товарищей. Мир оживает, когда человек получает возможность проявить себя с наилучшей стороны.

Чаттертону хватило одной-двух недель для того, чтобы получить ответы, за которыми он сюда приехал: Америке во Вьетнаме места нет; cолдаты – герои; люди – звери. Тем не менее он продолжал идти первым в шеренге бойцов во время патрулирования, продолжал смотреть на то, как люди живут и умирают, как они принимают решения и как они проявляют себя в критических ситуациях. За несколько месяцев он составил короткий перечень истин, которые он увидел отраженными в жизни и смерти окружавших его людей. Истин, которые стали его жизненными принципами:

– если бы данное дело было легким, его уже сделал бы кто-то другой;

– если ты всего лишь идешь по следам другого человека, ты уклоняешься от проблем, которые крайне необходимо решить;

– совершенство достигается подготовкой, настойчивостью, концентрацией и стойкостью. Стоит отступиться хотя бы от одного пункта из этого перечня – и ты станешь заурядным;

– жизнь то и дело предоставляет человеку возможность принимать кардинальные решения. Это своего рода перекресток, на котором человек решает, идти ли ему дальше или остановиться. Эти решения оказывают влияние на всю его последующую жизнь;

– проверяй все: не все является таким, каким оно тебе кажется, или таким, каким его описывают тебе другие люди;

– легче всего ужиться с таким решением, которое основано на искреннем чувстве правильного и неправильного;

– зачастую погибает именно тот, кто начал нервничать. Тот, кто уже не переживает, кто сказал себе: «Я уже мертвый. Живу ли я или умираю – это не имеет значения. Единственное, что имеет значение, так это та оценка, которую я даю самому себе» – является самой грозной силой в этом мире;

– самое худшее решение – это отказаться от дальнейших попыток.

После года, проведенного в основном на полях сражений, Чаттертон поехал в Гарден-Сити в отпуск, чтобы увидеть, как отразится его пребывание в армии на дальнейшей жизни.

Он едва мог говорить и проводил бульшую часть дня в лежачем положении, причем прямо на полу. Иногда он начинал рыдать, а затем снова замолкал. Обратно во Вьетнам он не поехал. Вместо этого он дослужил положенный срок в воинской части, расположенной возле старинной крепости Форт-Гамильтон в Бруклине (рассказывая там психиатрам то, что они хотели от него услышать), женился на женщине, с которой был едва знаком, и вскоре развелся с ней. При этом он не прекращал удивляться тому, что стало с человеком, который когда-то хотел найти ответы на многие вопросы.

В течение пяти лет Чаттертон перескакивал с одной работы на другую, нигде не задерживаясь подолгу и нигде не пуская корней. К 1978 году ему пришло в голову, что жизнь может вот так ускользнуть от него, пока он терзается мрачными воспоминаниями, и что такой своей беспутной жизнью он позорит память тех, кто не вернулся из Вьетнама.

Он пошел работать рыбаком, занимающимся ловлей гребешков в округе Кейп-Мей, в самой южной точке побережья Нью-Джерси. Работа состояла в том, чтобы рыться в кучах ила, намытого у берега землечерпалками, собирая гребешки и отбрасывая в сторону всякий «мусор». Чаттертона же, наоборот, привлекал именно такой мусор. «Не возражаете, если я заберу вот это себе?» – то и дело спрашивал он. Вскоре в его доме было полным-полно пушечных ядер, мушкетов, битого фарфора и кремневых пистолетов.

Ловля гребешков была очень прибыльным делом вплоть до 1981 года. В этот год рынок моллюсков обвалился, но к этому времени Чаттертон уже осознал, что хочет зарабатывать себе на жизнь с помощью моря. Он записался в частную школу водолазов в Камдене. Когда его подруга Кэти спросила, какую это даст ему профессию, Чаттертон признался, что даже и понятия не имеет.

Инструктор в этой школе говорил, что, чтобы преуспеть в качестве водолаза, нужно научиться производить под водой сварочные, строительные и ремонтные работы. А вот чтобы добиться грандиозного успеха, нужно уметь импровизировать в неблагоприятных условиях окружающей среды, находить способы делать возможным то, что кажется невозможным, решать проблемы, характер которых меняется буквально каждую минуту.

«Именно это я и делал во Вьетнаме, – подумал Чаттертон. – И именно в этом я могу проявить себя лучше всего».

Закончив курс обучения в школе водолазов в 1982 году, он устроился на работу в частную компанию, выполняющую подводные работы в Нью-Йоркской бухте. Там он стал заниматься разрушением бетонных конструкций, сваркой опорных балок под Саут-стрит и установкой ограждений на столбах под вертолетной площадкой, принадлежащей администрации порта. Каждый час работы требовал от него мышечного напряжения и умения ориентироваться вслепую, поскольку работать зачастую приходилось в больших полостях или туннелях, в которых ничего не было видно из-за плавающих в воде частичек ила. Бригадиры быстро заметили, что Чаттертон отличается от остальных работников, причем не потому, что он забирался в самые труднодоступные места и не отступал даже тогда, когда его тело немело от холода, а потому, что он по-особенному ориентировался в окружающем его пространстве. В условиях нулевой видимости он использовал свое тело, свой водолазный шлем и даже свои ласты для того, чтобы определить контуры своего рабочего пространства, составляя в уме трехмерные схемы из тех форм, которые он так или иначе нащупывал. Освободив себя от зависимости от обычного зрения, он научился видеть при помощи своего воображения, а это означало, что нет такого места под водой, в которое Чаттертон не смог бы добраться.

Даже дома он мысленно находился под водой. Принимая душ, он видел мысленным взором, как различные предметы опускаются на дно. Сидя за завтраком, он прокладывал пути экстренной эвакуации на светокопиях, которые он брал домой с работы. За период времени, когда он каждое утро погружался в реку Гудзон, у него испарились даже малейшие основания для страха. Не потому, что он не верил, что самое плохое с ним не может случиться – побывав во Вьетнаме, он знал, что еще как может. Он просто знал, что, если он завязнет в тине – или потеряет возможность дышать, или зацепится за острый выступ на какой-нибудь стене, – он сумеет выкарабкаться, потому что он мысленно уже побывал в этом трудном месте и заранее продумал, как ему из него выбраться.

Следующие несколько лет были для Чаттертона очень даже удачными. Он женился на Кэти и добился больших успехов в работе. Впервые в своей жизни он получал высокую зарплату, имел стабильную загрузку и пользовался щедрыми льготами – и это все на работе, которую он любил.

Чаттертон начал участвовать в устраиваемых местными магазинами оборудования для дайвинга развлекательных поездках по морю, программа которых включала погружение к затонувшим судам. В такие поездки обычно отправлялись крепкие мужчины (а иногда и крепкие женщины), которые запросто удерживали в руках молоты и ломы и на обеих ногах у них висело по большому ножу в ножнах. На глубине они рассчитывали только на себя (нырять вместе с инструктором – это для заурядных туристов) и не совались туда, куда только что полез перед ними кто-то другой. Эти ныряльщики заранее изучали конструкцию судов, потерпевших кораблекрушение и унесших с собой на дно немало жизней, а затем в субботу и воскресенье они плавали внутри этих судов рядом с костями тех, кто нашел свою смерть в море.

Вскоре Чаттертона потянуло погружаться в море еще глубже, однако развлекательных поездок, предусматривающих ныряние на большую глубину, организовывалось очень мало, и на то имелась своя причина. На глубинах свыше 130 футов люди начинают умирать – умирать от декомпрессионной болезни, нервных расстройств, потери сознания, галлюцинаций, паники и страха. Иногда даже не удавалось найти их тела. Капитаны остерегались таких людей, как Чаттертон, – фанатиков, не понимавших, что глубина может убить. Чаттертон все равно прорывался на развлекательные поездки по морю, предусматривающие ныряние на большую глубину. Однако единомышленников у него было мало. Из имеющихся в США десяти миллионов сертифицированных аквалангистов лишь несколько сотен ныряли на глубину более 130 футов – то есть на настоящую глубину.

Большой интерес у Чаттертона вызывали затонувшие суда. Покореженные и изогнутые (у некоторых из них прогнулись борта), они были своего рода стоп-кадрами тех моментов в жизни, в которые люди утрачивали всякую надежду, когда рушились все планы и мечты, и их самих, и тех, кто ждал их на берегу. Каждое затонувшее судно постепенно изменялось, причем каждый день, и это зависело от настроения океана. Многие ныряльщики гонялись за артефактами, которые можно было достать с этих судов – чашками, блюдами, иллюминаторами, – но для Чаттертона такие предметы не имели почти никакого значения. Затонувшие суда были для него головоломками, которые вознаграждали человека ровно в такой степени, в какой он был готов рискнуть самим собой ради того, чтобы их разгадать: чем дальше человек заплывал внутрь затонувшего судна, тем больше своих секретов оно ему раскрывало. Вскоре Чаттертон смог увидеть такое, чего до него еще никто не видел.

Многое из того, что делало его особенным человеком, происходило еще до того, как он являлся на причал. Он готовился очень напряженно, изучая чертежи палуб, отрабатывая свои действия при различных вариантах развития событий и представляя себе затонувшее судно не просто как какой-то сложный материальный объект, а как целую историю – историю со своим началом, своей кульминацией и своим концом. Мысленно представляя себе последние моменты существования судна перед тем, как оно затонуло, он видел, как он начинает идти на дно, и это означало, что в своем воображении он мог переместиться в те места, которые уже не существовали, и мог добраться до участков, доступных только тем, кто способен бросить взгляд назад, в прошлое.

Вскоре он почувствовал, что уже способен бросить вызов судну «Андреа Дориа», считавшемуся многими специалистами самым опасным из затонувших у побережья Америки судов. Это массивное итальянское пассажирское судно затонуло неподалеку от острова Нантакет в 1956 году после столкновения с лайнером «Стокгольм» и лежало на правом борту на глубине 250 футов. Внутренние помещения судна были длинными, темными и опасными. Малейшая ошибка могла привести к потере сознания и декомпрессионной болезни. Ориентироваться в изогнутых коридорах и на деформированных лестницах было очень трудно. Из-за ила и плавающих в воде различных частичек видимость была весьма ограниченной и иногда составляла лишь несколько дюймов. «Андреа Дориа» имело репутацию судна, которое предоставляет ныряльщикам очень хорошую возможность расстаться с жизнью, в какое бы из его внутренних помещений они ни заплыли.

Чаттертон стал забираться в такие части «Андреа Дориа» и других знаменитых затонувших судов, в которые до него не отваживался сунуть свой нос ни один ныряльщик. Для него весь смысл как раз и заключался в риске: если он отправляется в легкодоступное место, то знает, что он там встретит, а как может человек испытывать к этому интерес? В 1991 году некоторые уже называли Чаттертона величайшим из всех ныряльщиков, которых они когда-либо видели. Билл Нейгл, капитан судна, вывозившего ныряльщиков-любителей в море, сделал ему самый лучший комплимент: «Когда ты погибнешь, твое тело никто никогда не найдет».

Летом 1991 года Нейгл услышал от одного рыбака, что в шестидесяти милях от побережья Нью-Джерси вроде бы лежит какое-то затонувшее судно. Нейгл позвонил Чаттертону, и они решили выяснить, так ли это. Данная затея должна была обойтись им в несколько сотен долларов только по расходам на топливо, а вероятность того, что они обнаружат что-то стоящее, почти равнялась нулю, однако, с точки зрения Чаттертона и Нейгла, человек должен стремиться увидеть интересные объекты. Кто ты есть, если появился какой-то интересный объект, а ты не пошел на него посмотреть?

Они собрали десяток других ныряльщиков, каждый из которых заплатил им по сто долларов, чтобы компенсировать расходы, и отправились к затонувшему судну. Прикрепив баллоны акваланга себе на спину, Чаттертон в одиночку опустился на глубину 230 футов и обнаружил там очень хорошо сохранившуюся немецкую подводную лодку времен Второй мировой войны. Чаттертон знал прилегающий к Соединенным Штатам район Атлантического океана и знал его историю: считалось, что в радиусе 100 миль от данного места нет ни одной затонувшей немецкой подлодки. Ныряльщики, интересующиеся затонувшими судами, мечтали о том, чтобы найти на морском дне еще никем не обнаруженную немецкую подлодку времен Второй мировой войны. Найти такую подлодку возле побережья Америки – это неслыханная удача. Все, что оставалось сейчас Чаттертону и его коллегам, – это идентифицировать данную подводную лодку. Тогда они войдут в историю.

Однако когда вся кампания снова прибыла на место затопления этой подлодки, один из ныряльщиков скончался на глубине, и его тело унесло прочь течением. Чаттертон и его коллеги, рискуя жизнью, стали искать тело, но так и не смогли его найти. Данная трагедия очень болезненно отразилась на психологическом состоянии всей группы.

Нейгл решил заменить погибшего ныряльщика на Ричи Колера – владельца местной стекольной фирмы и члена организации «Ныряльщики к судам, затонувшим в Атлантике», которая представляла собой лихое сборище крутых парней, носивших идентичные куртки с черепом и костями и шаривших по затонувшим судам вдоль всего восточного побережья США. Колер и его сотоварищи были опытными ныряльщиками, однако они воплощали в себе все то, к чему Чаттертон относился с презрением. Они, похоже, интересовались только артефактами, рискуя своими жизнями ради того, чтобы достать двадцатую чашку, когда они уже положили себе в рюкзак девятнадцать. Они выставляли голые задницы, когда мимо них проплывали круизные суда, использовали чучела животных в качестве целей при стрельбе навскидку, прыгали в море голыми. Они возвращались к тем же самым затонувшим судам, чтобы снова и снова делать то же самое. Из-за всего этого Чаттертону сотрудничать с ними не хотелось.

Впрочем, Колер презирал Чаттертона еще больше.

«Да кто он такой, этот твердолобый кретин, разглагольствующий о совершенстве и мастерстве?» – спрашивал Колер.

Он знал Чаттертона как незаурядного ныряльщика, но полагал, что тот упускает главное. Развлекательные поездки по морю с нырянием к затонувшим судам вообще-то предполагали шумное веселье, панибратство, фамильярность. Без этого данное занятие становилось тяжким трудом, а суббота и воскресенье ведь предназначены не для того, чтобы трудиться.

«Представьте себе, какую жизнь ведет этот парень, – говорил Колер своим приятелям. – Пусть идут к черту и он сам, и то судно, на котором он сейчас плавает».

Несмотря на возражения Чаттертона, Нейгл все же привлек Колера к работе над идентификацией немецкой подводной лодки. Работая раздельно, Чаттертон и Колер забирались в нее и видели там торчащие оборванные трубы и провода (в которых они запросто могли запутаться и в результате этого навсегда остаться внутри этой затонувшей подлодки), тупики, лабиринты ходов и хорошо сохранившиеся взрывчатые вещества, способные разнести все вокруг лишь от случайного прикосновения к ним. По всему корпусу подлодки они наталкивались на останки пятидесяти шести немецких моряков, некоторые из которых были полностью одеты. Их туфли были расставлены попарно на полу – левая и правая, левая и правая… Однако нигде не виднелось ничего, что могло бы помочь идентифицировать эту подводную лодку.

Чаттертон и Колер стали работать вместе, причем не только под водой, но и в государственных архивах и библиотеках. А еще они общались с историками и дипломатами и связывались по телефону со старыми специалистами по немецким подводным лодкам времен Второй мировой войны. Мало-помалу они начали собирать воедино историю, которая не находила подтверждения в официальных версиях событий тех лет. И начали понимать друг друга. Время текло месяц за месяцем и затем уже год за годом. Они проделали огромную работу и пришли к выводу, что если они не найдут однозначного подтверждения внутри самой подводной лодки, их предположения о том, что это за подлодка, останутся всего лишь предположениями, а ни одному из них не хотелось, чтобы получилось так, что он рисковал своей жизнью всего лишь ради того, чтобы потом, говоря о результатах этой своей работы, использовать слово «возможно». Для Чаттертона и Колера все сводилось к следующему: у человека могут иметься предположения относительно того, кто он такой, и он может делать предсказания о том, чего он сумеет добиться в какой-либо определенной ситуации, однако он никогда не узнает этого, пока не испытает себя. И эта немецкая подлодка была для Чаттертона и Колера испытанием. Эта подлодка была ключевым эпизодом в их жизни.

Поэтому они продолжали возвращаться на эту затонувшую подводную лодку, тратя деньги – которых у них не было – на топливо и прочие потребности и подолгу не видясь со своими семьями. Еще два ныряльщика – отец и сын – погибли, погружаясь к этой подводной лодке. Чаттертон и Колер, конечно же, могли бы порыться в останках погибших моряков или залезть в карманы одежды этих мертвецов в поисках карманных часов или зажигалки, на которых было бы выгравировано что-то такое, что могло бы помочь идентифицировать подводную лодку. Такие предметы, бывало, хорошо сохранялись в холодной морской воде в течение нескольких десятилетий. Однако ни один из них двоих упорно не желал этого делать. Плавая среди человеческих останков, Чаттертон и Колер начали воспринимать этих мертвых моряков не только как бывших врагов, но и как чьих-то братьев, отцов и мужей. А еще – как молодых людей, чья страна была угроблена каким-то сумасшедшим и чьи родственники так и не узнали, где они, эти моряки, погибли. Обыскивать мертвые тела – это значит тревожить усопшие души. Поэтому Чаттертон и Колер не трогали эти тела. Такое их решение повышало риск того, что и они тоже погибнут внутри этой затонувшей подлодки. Однако они уже вот-вот должны были совершить нечто замечательное, а потому они скорее расстались бы со своей жизнью, чем стали бы делать это неблаговидным способом. Они упорно продолжали свои поиски.

Вскоре в этом проекте остались только Чаттертон, Колер и еще несколько человек. Чаттертон начал забираться в самые опасные уголки затонувшей подлодки, в которых было так тесно и в которых имелось так много торчащих во все стороны обломков, что даже поселившиеся там угри – и те, наверное, с трудом выбирались наружу. Однако при каждом погружении он, казалось, лишь все больше и больше удалялся от ответа, которого так напряженно искал.

Их отношения с женами становились все более холодными и напряженными. Чтобы спасти свой брак, Колер перестал заниматься этой подводной лодкой и вообще подводным плаванием. В 1995 году Чаттертон оказался на таком перепутье, на котором еще ни разу в своей жизни не бывал. Он задействовал для работы над этой немецкой подводной лодкой всего себя и все, что он знал о подводном плавании и жизни. Но его усилия по-прежнему были безрезультатными.

В приступе ярости и негодования он нашел и идентифицировал несколько других затонувших судов – что другие ныряльщики сочли бы вполне достаточным для того, чтобы считать свою карьеру ныряльщика успешной, – но он лишь еще больше впадал в отчаяние. В 1996 году его брак с Кэти распался, он почти обанкротился, а Нейгл – которого он обожал – умер полным банкротом. Когда кто-нибудь пытался утешить Чаттертона, тот говорил: «Я уже больше не знаю, кто я такой».

Однако к 1997 году Колер уладил свои семейные проблемы и вернулся в проект. Чаттертон разработал окончательный план по идентификации этой затонувшей немецкой подлодки – план, который воплотил в себе все жизненные принципы Чаттертона и который, как показалось Колеру, мог привести к трагическому исходу. Проникнув в помещение, из которого, казалось, выбраться было невозможно, Чаттертон нашел там ящик, по которому можно было идентифицировать подлодку, но тут вдруг заметил, что у него в баллоне уже не осталось воздуха. Задержав дыхание, он вытолкал ящик через узкое отверстие Колеру, а затем сбросил с себя свой баллон и изо всех сил поплыл к своему товарищу. Некоторое время спустя ящик раскрыл секрет подлодки, и ее обозначение стало известным. Данный проект забрал шесть лет работы, три жизни, два брака и все сбережения двух человек. Однако Чаттертон все-таки получил ответ, который искал.

Весной 1998 года один из друзей Чаттертона пригласил его на вечеринку в отеле на Манхэттене, обещая вкусную еду и возможность встретиться с одной женщиной, с которой этот друг был знаком. Чаттертон ненавидел торжественную одежду и всякие формальности, но он с симпатией относился к этому своему другу, а потому согласился прийти.

В тот субботний вечер он подъехал к отелю на своем мотоцикле «Харлей-Дэвидсон Роуд Кинг» коричневато-оранжевого цвета и оставил ключ от него служащему отеля. На вечеринке его познакомили с Карлой Мадригал – сорокашестилетней женщиной, которая работала менеджером операционных систем в крупной частной авиакомпании, базирующейся в городе Вашингтон. Карла обладала такой красотой, какая нравилась Чаттертону – красотой естественной, без лишней косметики и украшений. Эта женщина была стройной, с еле заметными веснушками и высокими скулами. Она носила на шее ожерелье с золотой буквой «С», которое невольно привлекло его внимание.

Они стали разговаривать и проговорили несколько часов, почти не замечая окружавших их людей. В конце вечеринки Чаттертон предложил Карле встретиться еще раз. Она спросила, почему он то и дело поглядывал на ее ожерелье. Он рассказал ей об одном затонувшем судне, которое он обнаружил в тот период своей жизни, когда ему казалось, что он уже не знает, как ему жить дальше. Этим судном был пароход «Каролина», название которого на английском языке начиналось на букву «С». Он узнал об этом, обнаружив на кормовой части его корпуса латунные буквы, представляющие собой название судна. Выполнены эти буквы были весьма своеобразным шрифтом, которого он никогда не видел раньше и который был точь-в-точь таким, как у буквы «С» на ее ожерелье.

В то лето Чаттертон согласился присоединиться к элитной команде американских и британских ныряльщиков, отправляющихся в экспедицию к судну «Британник» – своего рода брату-близнецу знаменитого «Титаника». Это судно затонуло неподалеку от греческого острова Кея и лежало на правом борту на глубине четырехсот футов – то есть на глубине, являющейся почти предельной даже для самых лучших ныряльщиков мира. Даже еще до начала этой экспедиции ее стали называть одной из самых амбициозных за всю историю дайвинга. Чаттертон в этой экспедиции должен был стать первым в истории ныряльщиком, который будет использовать на «Британнике» изолирующий дыхательный аппарат – ребризер.

Ребризеры, основанные на использовании соленоидов, датчиков и химических абсорбентов для обработки выдыхаемого газа, позволяют ныряльщикам погружаться глубже и работать с большей эффективностью, чем раньше. Данная технология тогда была самой передовой, но пока еще толком не отработанной: уже несколько ныряльщиков погибли, используя это новое устройство. Экспериментируя с ребризером во время подготовки к экспедиции на «Британник», Чаттертон более десяти раз едва не расстался со своей жизнью, и ему было нужно, чтобы при погружении к «Британнику» данное устройство работало безупречно.

Для многих его план казался самоубийством. Он собирался забраться в котельное отделение, чтобы попытаться найти там ответ на вопрос, почему данное судно затонуло так быстро. Более опасного на этом судне места для ныряльщика никто не мог себе даже и вообразить. Судя по схемам палубы, ныряльщику пришлось бы протиснуться через пожарный туннель, который был таким узким, что повернуть назад в нем было попросту невозможно. В практике ныряния на большую глубину невозможность повернуть назад была зачастую самым последним ощущением, которое ныряльщик испытывал в своей жизни.

Чаттертон не стал попусту тратить время, когда он нырнул в море и доплыл до этого затонувшего судна. Пробравшись через трещину в носовой части «Британника», он выяснил, где находится пожарный туннель, и стал протискиваться в него. Он оказался еще более узким, чем Чаттертон предполагал: слева и справа от него оставалось лишь по нескольку дюймов свободного пространства. Он проверил показания своего глубиномера: 375 футов. Сумасшедшая глубина.

Он стал медленно продвигаться вперед мимо зазубренных труб, перепутавшихся проводов, обвалившихся поручней и острых, как бритва, кораллов. Это было самым худшим местом из всех, в каких он когда-либо бывал на затонувших судах. Стоит ему допустить всего лишь одну оплошность: например, зацепиться за невидимый ему опасный объект или запутаться в свисающих проводах – и он окажется в ловушке. А ведь пройдет не один час, прежде чем его приплывут искать, да и то если кто-нибудь правильно определит, где он может находиться.

В течение некоторого времени он потихоньку пробирался вперед. Преодолев более ста футов, он оказался в котельном отделении и сразу же проверил панель управления ребризером.

Его экран ничего не показывал.

Это означало, что компьютер, управляющий ребризером, вышел из строя. Теперь у него не имелось никакой информации о том, какой концентрацией кислорода он дышит и что ему нужно делать, чтобы поддерживать нормальное функционирование своего организма и избежать смерти. Кроме того, у него не имелось при себе запасного баллона: пожарный туннель был таким узким, что Чаттертон оставил свой запасной баллон возле якорного каната. У него мелькнула мысль, что пора прощаться с самим собой.

Но разве он был из тех людей, которые станут сдаваться и царапать предсмертную записку родственникам в ожидании своей скорой гибели? Он видел, как другие ныряльщики делали это. Но он не собирался погибать подобным образом. Он начал добавлять кислород вручную. Если он станет добавлять слишком много, он может отравиться, судорожно задергаться, потерять свой регулятор и утонуть. Если он станет добавлять слишком мало, он может потерять сознание и опять же утонуть. Ему нужно как-то умудриться выбрать правильную дозу. Он подрегулировал процесс смешения и замер в ожидании того, сможет его организм функционировать нормально или нет.

Сознания он не потерял.

Теперь ему было нужно как-то отсюда выбраться. Он не мог повернуть назад, а потому стал потихоньку пятиться дюйм за дюймом по туннелю, в который он с таким большим трудом забрался. Все его инстинкты призывали его поторопиться, но он знал, что в результате порывистых движений он может за что-нибудь зацепиться и застрять.

Он выбрался из туннеля некоторое время спустя, напряженно думая при каждом вдохе, а не станет ли этот вдох для него последним. Доплыв до якорного каната, он схватил запасной баллон и начал подъем на поверхность, который – чтобы обеспечить декомпрессию – должен был занять три часа.

Вечером того дня Чаттертон поехал на такси в маленький магазинчик компьютерной и бытовой техники и купил там ножовочное полотно и паяльный пистолет. Вернувшись в свой гостиничный номер, он стал ремонтировать ребризер. Это едва не привело к пожару (из-под двери его номера в коридор уже даже повалил дым), но через несколько часов он каким-то чудом восстановил работоспособность ребризера.

Чаттертон вернулся на исследовательское судно и снова отправился на затонувший «Британник». Всего за эту экспедицию он совершил шесть погружений. Ребризер выходил из строя при трех из них. Чаттертон так и не выяснил, почему «Британник» затонул так быстро, но он побывал в таких местах этого судна, добраться до которых под водой считалось невозможным. И хотя в журналах были напечатаны фотографии, сделанные во время этой экспедиции, ни один фотограф не смог бы запечатлеть чувство, которое Чаттертон при этом испытывал.

В ноябре 2000 года служба телевещания «Пи-би-эс» показала специальный двухчасовой выпуск своего научно-популярного документального телесериала «Нова», посвященный той таинственной немецкой подводной лодке. Чаттертон и Колер были в нем ключевыми фигурами, и этот выпуск получил один из самых высоких рейтингов за всю историю данного телесериала. Некоторое время спустя Чаттертон, бреясь как-то утром, почувствовал, что у него на шее появилось утолщение размером с яйцо. Хирург сделал пункционную биопсию, а затем позвонил на следующий день и попросил Чаттертона прийти к нему в клинику.

«Я сейчас немного занят, можно я приду завтра?» – спросил Чаттертон. Доктор ответил отрицательно, и Чаттертон осознал, что речь пойдет о какой-то серьезной проблеме.

Когда он явился в клинику, хирург сообщил ему, что у него сквамозная клеточная карцинома, то есть рак. Врач объяснил, как это могло возникнуть и что это означает, и посоветовал немедленно сделать операцию.

– Вы не сказали, какая это опухоль – доброкачественная или злокачественная.

– Злокачественная. Вам необходимо пройти химиотерапию и лечение рентгеновскими лучами. Вероятность того, что вы останетесь в живых – пятьдесят на пятьдесят.

Чаттертон не знал, что и сказать. Ему ведь было всего лишь сорок девять лет от роду. Однако когда он надел пальто, чтобы выйти из клиники, он подумал: «Пятьдесят на пятьдесят – это не так уж и плохо. Может, мне удастся выкарабкаться».

Сделав операцию, он вскоре стал проходить курс химиотерапии, приезжая в клинику по снегу на своем мотоцикле «Харлей-Дэвидсон» и отправляясь в тот же день заниматься строительными работами под водой, хотя и чувствовал себя слишком слабым для того, чтобы плавать. Карла сопровождала его на сеансы химиотерапии. Она высмеивала его за то особенное внимание, которое уделял ему фармацевт-гомосексуалист. «Думаю, больше никто не появляется здесь в одежде из черной кожи», – шутила Карла, хотя в глубине души она дрожала от волнения.

После химиотерапии Чаттертон начал лечение рентгеновскими лучами – пять раз в неделю на протяжении двух месяцев. К концу этого курса он уже не мог поднять свой водолазный шлем. Однако доктора проявляли сдержанный оптимизм. Они говорили, что немножечко везения – и все закончится благополучно.

Несколько недель спустя Чаттертон руководил бригадой водолазов, занимавшихся грандиозной работой в квартале Бэттери-Парк-Сити на Манхэттене. Данная подводная строительная площадка отличалась от обычных площадок такого рода: работы на ней велись под Всемирным финансовым центром, находящемся совсем рядом – по другую сторону улицы Вест-стрит – от Всемирного торгового центра.

Одиннадцатого сентября 2001-го года Чаттертон находился в вагончике своей компании. Вдруг он услышал гул, а затем грохот взрыва. Выскочив наружу и посмотрев вверх, он увидел оранжево-черный огненный шар, вырвавшийся из стены северной башни Всемирного торгового центра. Когда вокруг начали падать обломки, он заскочил обратно в вагончик. Обломки затарабанили по рифленой жестяной крыше вагончика. Когда эти звуки прекратились, он снова вышел наружу и попал в мир хаоса и пронзительных криков. Он помог подняться на ноги четырем японским туристам, обрызганным кровью. Кругом валялись мертвые тела.

Чаттертон, пробежав полсотни ярдов, заскочил в будку, в которой находились средства связи, и схватил трубку переговорного устройства: десять его водолазов находились в воде, и нужно было срочно вернуть их на поверхность. Он приказал им бросить все и вернуться на базу. Затем он снова выбежал наружу.

После того как все его водолазы вылезли из воды, один из них показал на южную башню: «Еще одна!»

Чаттертон увидел, как в здание ударяется второй самолет и как оттуда падают люди. К этому времени вагончик Чаттертона «реквизировало» пожарное депо: оно разместило в нем свой командный пост. Некоторое время спустя южная башня упала на вагончик, убив при этом пятерых из нью-йоркских пожарных высшего ранга. Неподалеку какой-то мужчина свалился в реку. Чаттертон и его водолазы вытащили его из воды.

В течение нескольких следующих часов Чаттертон помогал людям садиться на паромы, пока эти паромы не перестали прибывать. Он сел на последний из прибывших в этот день и оглянулся на изуродованный Нью-Йорк. Оказавшись в Нью-Джерси, он нашел транспорт, на котором можно было добраться домой, и позвонил оттуда Карле, уехавшей по делам в Аргентину. Карла начала плакать и сказала ему, что видела все по телевизору. Слушая репортаж корреспондента, она боялась, как бы с ним, Чаттертоном, не произошло самого ужасного, однако у нее не появилось ощущения, что он погиб – она лишь чувствовала, что он помогает людям. А еще она сказала ему, что любит его.

Чаттертон вернулся к своей работе несколькими неделями спустя, однако душа у него к ней не лежала. Ездить на работу ему было далеко, развалины небоскребов вызывали горькие воспоминания, да и занят он был главным образом организацией труда подчиненных ему водолазов, а не погружениями в воду. В январе 2002 года он женился на Карле. А затем он разработал план.

Он станет преподавателем истории. Еще после возвращения из Вьетнама он прослушал в колледже ряд лекций по истории и полюбил этот предмет после того, как совершил множество погружений к затонувшим судам, имеющим историческое значение. Он поступил в университет Кин в Нью-Джерси и перестал работать водолазом. Чаттертон занимался этой работой в течение целых двадцати лет, но интерес к ней у него уже пропал.

Он закончил первый семестр только на отличные оценки и готовился приступить ко второму, когда ему позвонили с телеканала кабельного телевидения «История». На этом канале создавали передачу, посвященную затонувшим кораблям, и им требовались ведущие. Несколькими днями позже Чаттертон и Колер – которые когда-то были заклятыми врагами – были заслушаны в качестве претендентов на двух телеведущих, работающих вместе.

Они понравились продюсерам, и те подписали с ними контракт на восемь выпусков программы. Программа эта должна была называться «Детективы морских глубин», а ее незатейливая суть заключалась в том, что раз в неделю два ныряльщика рассказывают о том, как они расследовали тайну, связанную с тем или иным кораблекрушением, то есть как они искали соответствующие сведения на суше и погружались к затонувшему судну в морскую глубину. Чаттертон со своим зычным баритоном идеально подходил для роли рассказчика.

Эту программу начали показывать по телевидению в 2003 году, и она сразу завоевала огромную популярность. Чаттертон успевал участвовать в съемках между занятиями в университете, а вот Колеру было трудно сочетать участие в съемках со своей семейной жизнью и бизнесом, а потому после восьми выпусков он сказал, что с него хватит. Его заменили тридцатипятилетним Майклом Норвудом – симпатичным и опытным британским ныряльщиком, который удачно дополнял Чаттертона на телеэкране.

Чаттертон и Норвуд очень быстро подружились. В декабре 2003 года участники программы отправились в Палау (островное государство, находящееся в западной части Тихого океана), чтобы совершить ряд погружений к судну «Перри» – американскому боевому кораблю времен Второй мировой войны, затонувшему на глубине 270 футов. К ведущим должен был присоединиться кинооператор Дэнни Кроуэлл – опытный ныряльщик и ветеран событий, связанных с попытками идентифицировать затонувшую немецкую подводную лодку.

Погрузившись в воду возле затонувшего корабля, Кроуэлл стал двигаться вниз вдоль якорного каната. За ним последовали Норвуд и Чаттертон. Находясь уже возле дна, Норвуд вдруг стал двигать ладонью возле своего горла, подавая сигнал о том, что нет воздуха. Это показалось Чаттертону странным: ведь все трое пробыли в воде лишь несколько минут.

Через пару секунд регулятор Норвуда выпал из его рта. Чаттертон немедленно заменил его на свой собственный запасной регулятор. Норвуд стал дышать нормально, но вел себя очень вяло, а выражение лица у него было отрешенным. Чаттертон попытался помочь Норвуду двигаться вверх вдоль якорного каната. Он делал знаки руками и дергал Норвуда за руку, но тот на это никак не реагировал.

Чаттертон и Кроуэлл изо всех сил попытались поднять Норвуда на поверхность. Они стали тащить его вдоль якорного каната, но левая ладонь Норвуда так сильно сжимала канат, что было трудно сдвинуть его с места. Чаттертон и Кроуэлл стали разжимать его пальцы и силой поднимать его вверх – по нескольку футов за раз. Минутой позже он перестал дышать. Его глаза оставались открытыми: в них не было ни страха, ни паники. Он просто смотрел куда-то в пустоту. Еще пара секунд – и Норвуд начал опускаться на дно, а его легкие, по-видимому, стали наполняться водой.

Теперь жизнь Норвуда зависела от того, насколько быстро удастся поднять его на поверхность. Однако если поднять его очень быстро, это может привести к декомпрессионной болезни с летальным исходом, но он ведь уже тонул, а потому Чаттертон надул компенсатор плавучести Норвуда, и тот стал стремительно подниматься вверх, к судну. Сам же Чаттертон и Кроуэлл остались на глубине, чтобы дать возможность азоту выйти из их организма – тягостное, но необходимое ожидание. Чаттертон молил Бога о том, чтобы, когда он, Джон, окажется на поверхности, он увидел Норвуда пьющим пиво и рассказывающим какой-нибудь анекдот. Этот парень и вправду умел загнуть хороший анекдот. Однако Чаттертон только что видел глаза Норвуда: из такого состояния люди к жизни обычно уже не возвращаются.

Когда Чаттертон в конце концов вернулся на судно, Норвуд лежал на палубе в своем снаряжении ныряльщика, он был мертв. Чаттертону рассказали, что пловец-спасатель попытался сделать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, но это не помогло. Норвуду было тридцать шесть лет. Он пребывал в хорошей физической форме, не курил и отличался большой энергичностью.

Чаттертон стал таращиться в воду, восстанавливая в памяти ход событий, пытаясь найти какое-то объяснение случившемуся или понять, кто виноват, но винить в случившемся было некого. Норвуд все делал правильно. Это была уже девятая по счету смерть под водой, свидетелем которой Чаттертону довелось стать. Да, прямо на его глазах погибли в разное время девять человек, которые имели какие-то свои жизненные планы и у которых были близкие люди, любившие их.

Чаттертона прямо здесь, на борту судна, стали одолевать вопросы.

«Хочу ли я заниматься этим и дальше? Не слишком ли я очерствел от смертей, свидетелем которых был, и не понимаю, что это вполне может произойти и со мной? Стоит ли дайвинг того, чтобы ради него умирать?»

На эти вопросы он смог ответить самому себе, когда состояние шока прошло.

«Никто не живет вечно. Человек должен быть тем, кто он есть. Я – ныряльщик».

Местные власти в Палау списали данную смерть на сердечный приступ, однако это было всего лишь предположением. Когда Чаттертон вернулся в Соединенные Штаты, он и Карла решили, что переедут в штат Мэн, чтобы оказать помощь вдове Норвуда, которую звали Диана.

Рождество в тот год воспринималось как-то совсем по-другому. В течение менее трех лет Чаттертону довелось одолеть рак, увидеть, как неподалеку от него падают башни Всемирного торгового центра, и стать свидетелем смерти близкого друга. Под звон бокалов и громкие тосты, предвещающие скорое наступление нового 2004 года, он сделал дополнение к своим жизненным принципам: сделай это сейчас. Завтрашний день не гарантирован никому.

Для Чаттертона смерть Норвуда означала конец программы «Детективы морских глубин», но телеканал «История» затем возобновил съемки данного телесериала, уговорив Колера снова стать вторым ведущим. Летом 2004 года книга «Ныряющие в темноту» (моя книга о попытках Чаттертона и Колера идентифицировать затонувшую немецкую подводную лодку времен Второй мировой войны) стала бестселлером и была издана на нескольких языках. Программа «Детективы морских глубин» по-прежнему добивалась высоких рейтингов, а выпуск телесериала «Нова», посвященный попыткам идентификации затонувшей немецкой подлодки, снова и снова показывали на «Пи-би-эс». Менее чем за два года Чаттертон и Колер превратились из обычных, никому не известных работяг в знаменитых на весь мир аквалангистов.

Телесериал «Детективы морских глубин» показывали по телевидению до конца 2005 года, когда телеканал «История» решил прекратить его съемки. Данный сериал не сходил с телеэкранов в течение пяти сезонов и насчитывал в общей сложности пятьдесят пять выпусков. После закрытия проекта Чаттертон остался без работы – впервые за более чем двадцать лет. Друзья и коллеги уговаривали его расслабиться, перевести дух и закончить с дайвингом. Ему уже исполнилось пятьдесят четыре года, всего лишь четыре года назад он поборол рак и пережил теракт во Всемирном торговом центре. В общем, в силу его возраста и состояния здоровья ему было весьма нежелательно продолжать заниматься рискованными погружениями на морскую глубину, хотя они его и прославили.

Чаттертон, однако, решил вместе с Колером отправиться на «Титаник». Работа над этим проектом завершилась в 2006 году. Друзья Чаттертона снова стали уговаривать его успокоиться и перестать рисковать.

«Потрать свои деньги на то, чтобы приобрести себе будущее, – говорили они ему. – Купи себе прачечную самообслуживания или многоквартирный дом – ну то есть что-нибудь такое, за чем нужно будет только присматривать».

Он приценивался и к этим, и к другим вариантам. Во всех них имелся смысл. Ни один из них, правда, не позволял ему чувствовать себя Джоном Чаттертоном. Но что еще остается ныряльщику, который сумел найти и идентифицировать затонувшую немецкую подводную лодку, проделал новаторскую работу на «Титанике», исследовал «Лузитанию» и «Британник», одолел «Андреа Дориа»? Ему что, опять нырять к тем же затонувшим судам? Ему ведь скоро исполнится пятьдесят пять лет. Максимум, что сможет выдержать его организм, – это еще одну грандиозную экспедицию.

Поэтому он стал собирать информацию о других затонувших судах и звонить знаменитым ныряльщикам, живущим в различных странах мира. За несколько месяцев он составил список потенциальных проектов работы на затонувших судах. Каждый из этих проектов был достойным его, Чаттертона, и интересным, но ни один из них не был грандиозным. Чаттертон ежедневно занимался с гирями и гантелями, ел салаты и бегал на рассвете на большие дистанции – то есть делал все для того, чтобы быть в хорошей физической форме, когда наступит его момент. Он попытался быть вежливым, когда его консультант по финансовым вопросам посоветовал ему приобрести франшизу компании «Данкин Донатс».

И так продолжалось месяцами, пока в Доминиканской Республике Чаттертон не встретил Джона Маттеру и не услышал от него рассказы о нескольких затонувших испанских галеонах – судах, перевозивших редкие сокровища невообразимой ценности и красоты. Кораблях, которые никто до сих пор не смог найти. Чтобы заняться поисками такого галеона, Чаттертону пришлось бы вложить в этот проект все накопленные им деньги, объединить усилия с малознакомым человеком, отправиться в страну третьего мира и взяться за задачу, которую никто не мог решить на протяжении уже не одного столетия. Однако когда он протянул свою руку над обеденным столом, чтобы пожать руку Маттере, у него мелькнула в мозгу только одна мысль: «Сделай это сейчас, ибо завтрашний день не гарантирован никому».