– Расскажи мне еще о заклинателе птиц, – попросил принц Константин.

На фоне беспрестанного грохота, вызываемого ударами ядер о стены, его тихий голос казался каким-то неестественным. Хладнокровно относясь к нашествию турок и их посягательству на весь тот мир, в котором он жил, принц сконцентрировал внимание на своих ладонях, быстрых и ловких.

– Жаль, что ты не мог увидеть это сам, – сказала она.

Собственный голос, проникая через уши в ее мозг, показался ей хрупким. Хрупкой показалась ей и она сама. У нее даже возникло ощущение, что откуда-то изнутри по ее телу расползаются тонюсенькие трещины и что она может скоро развалиться на тысячу маленьких кусочков.

Несмотря на постоянную опасность, создаваемую обстрелом, который продолжался в течение всего дня и ночи, принц Константин отказался покинуть дворцовые покои. Он сказал, что турки наверняка сосредоточатся на обстреле крепостных стен, и, как выяснилось, был прав.

Хотя турки иногда и выстреливали одно-другое ядро по городским кварталам наугад, чтобы повредить какое-нибудь из зданий или убить кого-нибудь из жителей, которым не повезет оказаться в месте падения ядра, внимание артиллеристов все же фокусировалось на древних крепостных стенах. Влахернский дворец все-таки пострадал – главным образом в первый день, когда артиллеристы проводили пристрелку. Комнаты принца Константина находились в той стороне здания, которая была обращена к городу, а не к стреляющим бомбардам турок, поэтому в них было относительно спокойно. Несколько десятков комнат, коридоров и внутренних двориков, стены которых представляли собой массивную каменную кладку, отделяли его покои от фасада здания, обращенного в сторону османской артиллерии.

Константин заявил, что в любом случае о нем не стоит беспокоиться, ибо он представляет собой бесполезного калеку, не способного сесть на коня и поскакать в атаку или хотя бы поорудовать мечом на крепостных стенах. Эти его слова огорчили Ямину, и, к ее удивлению, никто, кроме нее, даже сам император, не стал возражать принцу.

Она почувствовала, что молчаливое согласие отца с его решением остаться в опасной зоне очень больно укололо принца, но эта обида хранилась где-то в глубине души, и он никогда бы в этом не признался – в том числе и перед ней. Император Константин просто кивнул, когда ему сообщили о твердом намерении его сына остаться в своих покоях. Все более назойливая мысль Ямины о том, что человека, которого она любит, небрежно оставляют плыть в одиночку по бурным водам, лихорадочно билась в ее мозгу, не давая покоя.

Начиная с того момента, как бомбарды прогремели в первый раз, из них стреляли практически непрерывно, и эти орудия чем-то напоминали девушке терзаемых своими хозяевами животных, которые в своей агонии только и делали, что визжали и рычали. Их присутствие у стен Константинополя уже даже стало казаться обыденным явлением, и постоянный грохот выстрелов, за которым следовал шум, производимый при ударе каменных ядер о стены, стал частью повседневной жизни – все равно как очередной приступ хронической болезни. Ямина теперь лишь изредка вспоминала ту свою жизнь, которой она жила до момента, когда это все началось, то есть до того, как она оказалась посреди хаоса с его разрушениями и неизменно усиливающимися страхом и ужасом.

Иногда, правда, обстрел прекращался, но только для того, чтобы дать возможность толпам турецких воинов броситься через открытое пространство к свежим брешам в стенах и попытаться проникнуть через них в город. Ров пока что позволял сдерживать эти самоубийственные попытки, однако вопли турок, бросающихся в атаку, были такими же отвратительными, как и грохот их бомбард. Коста говорил, что это были самые отчаянные из добровольцев султана – крестьяне и им подобные люди, которые бросили свои орудия труда и отправились на войну в надежде разбогатеть или, что было более вероятным, умереть смертью мученика.

Константин, как ни странно, относился ко всему, что сейчас происходило, равнодушно. Его собственный мирок, эдакий пустотелый стеклянный шарик, оставался неповрежденным, хотя находился в самом центре бури. За пределами его покоев и за пределами дворца царила суета: мужчины и женщины бегали туда-сюда, что-то уносили и что-то приносили, дети кричали и плакали… Вокруг дворца раздавались громкие команды и распоряжения, полные тревоги возгласы и крики, сливавшиеся в хаос звуков, а Константин, находившийся едва ли не в эпицентре событий, оставленный почти без присмотра и почти всеми позабытый, проводил свои дни так, как он проводил их в течение последних шести с лишним лет. Его стремление к уединению – и равнодушное отношение к этому уединению со стороны придворных, ряды которых сильно поредели, – действовало на Ямину удручающе.

По утрам он занимался изготовлением новых персонажей для своего театра теней и как-то, задав ей вопрос о заклинателе птиц, пустил в ход свое последнее творение. Его тяга к чему-то хрупкому посреди падающих камней и скрежета металла вызывали у нее желание то ли поцеловать его, то ли ударить – Ямина и сама точно не знала, что именно.

На потолке над ним, являясь результатом взаимодействия вырезанных фигурок и луча солнечного света, отраженного от диска из полированной бронзы, происходило действо: парой орлов в воздух был поднят воин. Принц Константин, манипулируя тонкими стержнями, создавал иллюзию бьющихся крыльев.

– Они его никуда не уносили, – сказала Ямина. – Как я уже не единожды говорила тебе, это он удерживал их возле себя. И это было… великолепно.

Она вздохнула, и от его внимания не ускользнули охватившие ее эмоции.

Каждый раз, когда она вспоминала об этом удивительном эпизоде, у нее появлялось ощущение, что ее сердце начинает биться быстрее. Мысли о том мужчине заставили ее покраснеть, и она с радостью подумала, что это хорошо, что в комнате темно. Она поспешила сменить тему разговора.

– Император еще больше, чем раньше, хочет, чтобы наша свадьба состоялась побыстрее, – сообщила она. – Он даже сказал мне об этом в присутствии того генуэзца – Джустиниани.

– Я знаю, – кивнул Константин. – Дука – и тот вовсю разглагольствует о пышности мероприятий, которые по этому поводу запланированы.

– Так и должно быть, – с улыбкой произнесла Ямина. – В такие времена, как эти, когда люди оказались в сердце тьмы, мы больше всего нуждаемся в свете. Наша свадьба касается уже не только нас, если она вообще когда-нибудь касалась только нас. Наше с тобой соединение в этот момент, как ни в какой другой, станет добрым знаком для всех. Это будет демонстрация веры в лучшее, и люди, возможно, утвердятся в мысли, что все будет хорошо.

– Я восхищаюсь твоим оптимизмом, – сказал он и добавил, слегка улыбнувшись: – В самом деле восхищаюсь.

Она бросила на него сердитый взгляд, будучи неуверенной в его искренности.

– Нет, правда. – Он поднял руки в увещевающем жесте и произнес: – Я восхищаюсь тобой и… и я тебя люблю.

Ямина, растерявшись, молча уставилась на него. Хотя она и понимала, как много для него значит, он редко выражал свои чувства словами. Когда он сказал, что любит ее, она ощутила в своей душе какое-то незнакомое чувство вины.

– Я тоже тебя люблю, – мягко произнесла она. И это было искренне.

Да, она сказала это искренне, но при этом в ее душе нарастала тревога. Она снова – уже, наверное, в сотый раз – подумала о человеке, которого принц называл «заклинателем птиц». Она злилась на саму себя и пребывала в растерянности. До свадьбы оставались считаные дни, и уже очень скоро наступит момент, когда она выйдет замуж за мужчину, которого любит с тех пор, как… с тех пор, как она была всего лишь ребенком. Ей предстоит связать свою дальнейшую жизнь с человеком, который едва не погиб, чтобы спасти ее, Ямину. Она всегда осознавала, насколько тесно переплелись их судьбы, но сейчас в своих мыслях снова и снова возвращалась к заклинателю птиц, вспоминая выражение его лица, когда их глаза встретились, – встретились всего лишь на секунду.

Она с нежностью посмотрела на принца Константина и приказала себе верить в то, что все хорошо. Что все сейчас такое же, каким оно было всегда. И вообще-то даже лучше. Она подумала о том моменте, когда несколько дней назад она проснулась, лежа рядом с ним, и неожиданно для себя обнаружила, что они, наверное, все-таки смогут заниматься любовью и стать родителями. Она любила Косту еще тогда, когда он был, как он сам то и дело повторял, «мертвым ниже своей талии». Если его мертвая половина возвращалась к жизни, то, значит, для них становилось возможным что угодно, в том числе и полноценная жизнь в качестве мужа и жены.

Но почему же тогда, с отчаянием спрашивала она сама себя, ее мысли с завидным постоянством возвращаются к тому незнакомцу, которого она увидела на площади? Их глаза встретились лишь на мгновение, но тем не менее в его взгляде она увидела совсем другой мир. А еще в этот миг она внезапно подумала, что он мог бы увезти ее в этот мир – далеко-далеко отсюда. Почему теперь, когда вдруг появилось так много возможностей, она просыпается ночью и осознает, что только что видела во сне это лицо – лицо, на которое падала тень от бьющихся крыльев и которое приближалось к ней все больше и больше? За мгновение до того, как они должны были прикоснуться друг к другу – ресницы к ресницам, а губы к губам – и… и познать друг друга, она просыпалась вся в поту, тяжело дыша, и обнаруживала, что лежит в темноте одна.

Одиночество заставало ее при этом врасплох и струилось вокруг нее, словно холодная темная вода, забирающая тепло из ее тела.

Она опустила глаза и посмотрела на пол.

– Я скучаю по своей маме, – сказала она, позволяя себе озвучить хотя бы некоторые из своих сокровенных мыслей. – Я вообще скучаю по ней каждый день, но сейчас мне тяжело без нее как никогда раньше.

Ей захотелось, чтобы Коста потянулся к ней, может быть, взял ее за руку и стал держать ее руку в своей, но он лежал в постели неподвижно, глядя на нее с добродушным выражением на своем худощавом лице.

– Жаль, что я не был знаком с твоим отцом, – произнес он.

У нее перехватило дыхание. Хотя Ямина знала, что принцу известно о ее происхождении, они никогда не обсуждали эту тему.

Она молчала, и, чтобы как-то нарушить воцарившуюся тишину, Константин продолжил:

– Я думаю… а точнее, знаю, что смысл моих слов заключается в том, что… что мне и в самом деле хотелось бы, чтобы я был с ним знаком.

– Почему? – Ее голос был хрупким, как у ребенка.

– Потому что я люблю тебя.

Он снова произнес эти слова. Второе объяснение в любви менее чем за минуту!

– …и поскольку я люблю тебя, я испытываю необходимость знать людей, которые… которые сделали тебя. Я был немного знаком с Изабеллой, по крайней мере, достаточно для того, чтобы видеть, что у тебя есть схожего с ней. Но мне хотелось бы, чтобы я… не знаю, как сказать… чтобы я услышал голос твоего отца и, возможно, получил бы представление о том, что заставляло его смеяться, а что злило…

Голос становился все более тихим, как будто его смущало то, что он сейчас говорил.

Ямина невольно задумалась о мужчине, который был ее отцом. Точнее, о мужчине, которого ей сказали считать своим отцом, но который таковым не был. Как не был и мужем ее матери.

– Я рада, что они побыли вместе еще раз, пусть даже и совсем недолго, – сказала Ямина.

Она тут же осознала, что эти слова были продолжением только лишь ее сокровенных мыслей и что ей следует кое-что пояснить, если она хочет, чтобы он ее понял.

– Если бы у вас была возможность хотя бы… хотя бы взглянуть друг на друга, посмотреть друг другу в лицо, – сказал он.

Она вспомнила о лице заклинателя птиц и посмотрела на свои руки, которые она, как всегда, аккуратно положила себе на колени.

Ее мать тоже выражала подобное желание, и не единожды.

После многих лет настойчивых попыток Изабелле удалось передать послание настоящему отцу Ямины. Она написала, что у них родилась дочь. Она очень сильно сожалела (сожалела так, что не описать словами), что утаила от него правду, но теперь она испытывала необходимость в том, чтобы он эту правду узнал. И он приехал к ней, хотя она и просила его не делать этого. Она написала ему, что он не должен об этом даже и думать, потому что это слишком опасно. Но он все равно приехал.

Отец Изабеллы, Филипп Критовул, родственник императора, а также его наставник и друг, все еще никак не мог успокоиться и терзался, обуреваемый гневом. И если этот гнев не был достаточным основанием для того, чтобы бывший любовник Изабеллы держался от нее подальше, то другая причина заключалась в том, что ее муж, Мартин Нотарас, который оказал им очень большую услугу тем, что женился на ней и дал свою фамилию ребенку, был очень мстительным человеком. И хотя между Нотарасом и Изабеллой в действительности не было никаких близких отношений (он согласился выступить в роли ее мужа и отца Ямины только после того, как Ямина уже была зачата, причем в качестве одолжения ее семье), его злобная натура вполне позволяла ему дать волю своей мстительности даже и с большой задержкой.

То, что ее настоящий отец захотел приехать вопреки опасности и вопреки настойчивой просьбе со стороны ее матери не приезжать (ради себя самого, ради нее и ради их ребенка), имело для Ямины больше значения, чем она могла выразить словами.

– Расскажи мне, как они встретились, – попросил Константин, возвращая ее к реальной действительности.

Ямина некоторое время молчала, собираясь с мыслями. Она еще никогда никому не рассказывала эту историю, а потому ей было не так-то просто подобрать подходящие слова.

– Мой дед ездил в Рим, – после паузы начала она. – Его отправили туда по воле императора во главе целой делегации. Моя мать говорила мне, что все остальные были священниками и что они хотели встретиться со Святейшим Отцом, чтобы добиться от него помощи и поддержки в нашей борьбе с беспрестанными вторжениями турок на нашу территорию. Моя мать сопровождала деда. Она говорила, что он взял ее с собой, потому что, будучи очень властным человеком по отношению к ней, опасался возможных последствий того, что оставит ее без своего присмотра.

– Каких еще последствий? – спросил Константин.

– Мать любила мою бабку, а та любила ее, – сказала она. – Мой дед этого не понимал, у него не было времени для… для любви. Мать же любила свою няню Аму, пожалуй, даже еще больше. Дед видел в них – моей бабке и няне – людей, которые почему-то хотели, чтобы его дочь была счастливой. Для него же, по словам моей матери, ее счастье не имело вообще никакого значения. Он рассматривал ее всего лишь в качестве козыря, который надлежало пустить в ход в наиболее подходящий момент придворной игры в жизнь. Чтобы не позволять дочери бездумно расходовать свою ценность – на любовь или какую-нибудь другую глупость, – он всегда возил ее с собой.

– Тем не менее он просчитался, – заметил Константин. – Я имею в виду… напоролся на то, против чего боролся.

Она улыбнулась, радуясь тому, что он, по всей видимости, понял иронию ситуации, сложившейся в результате поступков ее деда.

– Мой отец был одним из телохранителей – воинов, которым поручили охранять эту делегацию. Моя мать говорила мне, что он был самым красивым из всех мужчин, на которых она когда-либо обращала свой взор.

Ямина, смакуя эту мысль, откинулась назад и закрыла глаза.

– Буду ли я прав, если предположу, что этот телохранитель не только обратил на твою мать свой взор, но и сделал кое-что еще? – спросил Константин.

Ямина широко раскрыла глаза и уставилась на него, изобразив на своем лице ужас.

– Да как ты смеешь? – воскликнула она, но при этом снова улыбнулась.

Девушке показалось, что она и Коста на одной стороне: они как бы плетут заговор против памяти ее деда, – и ей, к удивлению, это понравилось. Вся прелесть в данном случае заключалась в том, что тайна ее матери уже как бы ушла в прошлое, но тем не менее все еще была очень интересной.

– Она говорила, что заметила его, как только взошла на борт корабля, – продолжила свой рассказ Ямина. – Чуть позже он признался, что сразу обратил на нее внимание, когда она стояла рядом со своим отцом на палубе. А еще мать говорила, что он очень оживился и обрадовался, узнав, что она выделила его из остальных охранников и потом смотрела только на него.

– Как он выглядел? – поинтересовался Константин.

Она снова опустила взгляд на свои руки.

– Хотела бы я это знать, – с ноткой грусти в голосе произнесла Ямина.

– Я это знаю. Ну, конечно же, я это знаю, – заявил принц. – Но скажи, как твоя мать описывала его?

– Он был смуглым, – ответила девушка. – Во всяком случае, смуглее ее. Она говорила, что цвет моей кожи передался мне от него, да и моих волос, я думаю, тоже.

– Что еще?

– Ну, он, по-видимому, был очень крупным мужчиной, – сказала Ямина.

Она покраснела при мысли о том, что ее отец был великаном, и хотя она такого не помнила, все же позволила себе вообразить, как он поднимает ее мать на руки и кружит ее, словно легкую игрушку.

– А ты такая миниатюрная, – сказал Константин и улыбнулся.

Она сердито посмотрела на него.

– Вот и все, что я знаю о его внешности, – подытожила она. – Моя мать больше рассказывала мне о том, каким он был любезным и добрым… как он смотрел в ее глаза и говорил ей, что не может поверить, что она существует на самом деле.

– Итак, они стали любовниками, – вставил Константин, явно заинтересованный этой историей.

– Да, они стали любовниками. Думаю, у моего деда и остальных членов делегации оказалось намного больше дел, чем они предполагали. Им пришлось пробыть в Риме несколько недель, и моему деду не оставалось ничего другого, кроме как предоставить мою мать самой себе. Он ходил то на одну встречу, то на другую, то на третью… Мои мать и отец сумели побыть тайком наедине, и… И результатом их встреч стала я.

Ямина развела руками, словно бы приглашая его впервые обратить внимание на то, что она существует на белом свете.

– Я очень рад слышать это, – сказал Константин, – но давай продолжим. Неужели твоя мать держала тебя в тайне?

– По крайней мере от него. Она говорила, что, как только ей стало понятно, что у нее будет ребенок, она как бы проснулась. И осознала, к каким последствиям это может привести…

– И что произошло?

– Она рассталась с ним, – пожав плечами, сказала Ямина. – Рассталась с моим отцом. Делегация уже должна была отправиться домой, и, поскольку было решено, что на обратном пути телохранители ей уже не нужны, с ними расплатились и расстались. Моя мать ждала до самого последнего момента, а затем бросила его.

– И это был последний раз, когда она его видела?

– Нет. Пять лет спустя она вдруг почувствовала настоятельную потребность сообщить ему обо мне. – Девушка посмотрела в окно и вздохнула. – Она отправила ему весточку. Не знаю, каким образом, и не знаю, куда именно… Но спустя какое-то время он приехал к ней.

Константин снова начал шевелить пальцами, и, когда Ямина посмотрела вверх, на потолок, она увидела фигуру мужчины, которого несли по небу огромные птицы. Она поняла, что имел в виду Константин, и улыбнулась в темноте.

– Несмотря ни на что, он все-таки сумел пробраться к ней, – сказала она, все еще глядя на потолок. – К тому времени моя мать уже была замужем, причем, конечно же, давным-давно. Мой дед позаботился об этом, и Нотарас с радостью согласился с его предложением. Моя мать была… Она была красивой. Она пребывала в одиночестве, если не считать ее слуг. Я думаю, что мой отец наверняка наблюдал за ней некоторое время, пока не убедился, что сможет проникнуть в ее покои незаметно. Моя мать говорила, что я была со своей няней и что мой отец, воспользовавшись этим, пришел к ней. Она обнаружила шрамы на его спине и ногах и спросила о них. Мой отец рассказал ей, что ее люди пришли к нему в тот день, когда она рассталась с ним. Они выломали дверь и подожгли дом. Он сумел выбраться из горящего дома только потому, что ему помог его друг.

– Тогда это настоящий друг, – заметил принц.

– Да, самый лучший, – сказала Ямина. – В общем, они долго разговаривали друг с другом, и… и они были вместе, когда… когда ее муж вернулся.

– И что затем произошло?

– Началась драка. Моя мать не рассказывала мне подробностей того, что случилось. Но в этой потасовке мой отец убил Мартина Нотараса. Позже мать призналась, что мой отец умолял ее уехать с ним. Он просил позвать меня, чтобы затем мы обе уехали вместе с ним.

– А почему бы нет? – Константин внимательно посмотрел на девушку.

Ямина обреченно пожала плечами.

– Куда они… мы… могли бы отправиться? – спросила она, не ожидая на этот вопрос ответа. – Моей матери после долгих уговоров удалось убедить его в том, что будет лучше, если он покинет нас. И он… и он так и поступил.

Некоторое время они сидели в полном молчании. Затем Константин потянулся к девушке и взял ее руку в свою, словно почувствовал, что она уже давно этого хотела.

– Моя мать говорила, что последние слова, которые он произнес, прощаясь с ней, были своего рода извинением.

Константин молча гладил тыльную часть ее ладони своим большим пальцем.

– Он сказал ей, что доставляет всем неприятности, – добавила Ямина.

– А ты знаешь, как его звали? – спросил принц.

– Конечно, знаю, – ответила она и, посмотрев ему прямо в глаза, сказала: – Моим отцом был Бадр Хасан.