Глава 17
Лодки

На северной оконечности острова Окленд трое мужчин, оставшихся последними из выживших членов команды «Инверколда», благополучно пересекли пролив по пути к Кроличьему острову на своей второй, значительно более добротно построенной лодке, что поначалу казалось чрезвычайно разумным поступком. В то время как январь сотрясали шторма с сильными ветрами, в феврале надолго установилась необычайно хорошая погода. Ласковое солнце, льющее свет и тепло на объеденные многочисленными кроликами лужайки, и галечные пляжи, на которых должны были в изобилии присутствовать морские львы со своими новорожденными детенышами, чрезвычайно улучшало их настроение.

Найдя хорошо защищенное место на обращенной к бухте стороне острова, Далгарно, Смит и Холдинг выбрали участок в тридцати ярдах от моря, где под прикрытием дерева решили построить себе жилище. Правда, тогда Холдинг с досадой обнаружил, что забыл лопату, которую вместе с другими немногочисленными инструментами унес из Хардвика в свой лагерь на мысу. О том, насколько изменились его отношения с капитаном и его помощником, свидетельствует распоряжение взять лодку и отправиться в старый лагерь за инструментами, незамедлительно отданное Холдингом, который раньше наверняка доставил бы их самостоятельно.

Видимо, пристыженные постоянным проявлением его умений уверенно решать различные проблемы, они повиновались, что закончилось комичным провалом, хотя могло привести и к более трагическому финалу. Несмотря на теплую погоду, оба не пожелали снять верхнюю одежду, которая едва не утащила их на дно, когда они опрокинули лодку всего в десяти ярдах от берега. Холдинг бросил им веревку с язвительным замечанием, чтобы они не забыли забрать с собой на берег лодку с веслами, но они беспомощно барахтались, отягощенные своими шинелями, с криками: «Ради бога, спаси нас, мы не умеем плавать!» – которые казались ему довольно забавными. В итоге он, конечно, зашел в воду и все уладил, после чего они снова отправились выполнять его поручение, на этот раз уже без приключений.

Когда они доставили Холдингу лопату, он послал их на берег собирать камни для печи, а сам принялся за работу, вырезая прямоугольники дерна, общипанного кроликами до голого состояния. Заготовив их в достаточном количестве, на очищенном участке он сложил из них земляные стены, огораживающие площадь в восемь-десять квадратных футов. Затем из ветвей раты нарубил стропил, соорудил крышу, а из оставшихся после постройки лодки досок настелил пол. Очаг и входную дверь он сделал со стороны самой защищенной стены, а внутреннюю поверхность земляного жилища обтянул шкурами тюленей.

«Построенный дом оказался очень уютным, уж поверьте, – пишет Смит. – Койки мы сделали из натянутых на деревянной раме тюленьих шкур, сверху застеленных подсушенной травой, а одеялами тоже служили тюленьи шкуры».

Холдинг тоже был доволен результатом, отмечая, что это, возможно, единственный дом в истории, построенный всего лишь с одним гвоздем, так как остальные были использованы при сооружении лодок. Чего не скажешь о Далгарно, который позже сообщил следующее:

«Постепенно мы скопили достаточное количество шкур для строительства маленькой лачуги наподобие яранги эскимосов, но она крайне слабо нас защищала от непрекращающихся дождей и других отвратительных проявлений того сурового климата».

Как и прежде, склонный по натуре к одиночеству Холдинг стал отправляться в дальние разведывательные походы, ни на минуту не забывая при этом об охоте. Вопреки той картине, которую он рисовал в розовых тонах перед остальными, убеждая их перебраться на Кроличий остров, все трое были постоянно голодны. Смит жаловался, что из-за кролей здесь не растет Stilbocarpa, а им его очень не хватало. С окончанием брачного периода исчезли морские львы, а кролики, которые тут водились тысячами, были тощими, голодными, дикими, и поймать их было почти невозможно.

Иногда Холдингу удавалось оглушить одного из них брошенным камнем. Однажды, сам того не ожидая, он зашиб кролика, швырнув в него тесло.

«Как же я жалел, что у меня нет ружья!» – сокрушается он.

Доведенные до отчаяния, они нарубили жердей и построили два забора в двести пятьдесят футов в длину каждый, образующие угол. Затем они стали загонять в него кролей с целью переловить их. Однако, как пишет об этом Смит, «они перепрыгивали через наши головы, или через забор, или ускользали у нас между ногами». Он также описывает неудачную попытку стрелять в них из лука. В конце концов он стал следить за летящими соколами и подбирать тушки убитых ими кролей.

Однажды Холдинг, засунув руку в кроличью, как он думал, нору, получил болезненный клевок и вскоре выяснил, что там сидит пушистый птенец с весьма острым клювом. Не обращая внимания на яростные атаки, он вытащил птенца, убил его, ощипал и зажарил. На этот раз ему повезло: мясо оказалось чрезвычайно вкусным. Еще он ходил между камнями с короткой толстой палкой, убивая птиц на лету, но то было редкой удачей.

Между тем, исследуя вершины скал, Холдинг заметил, что отдыхающие чайки, незнакомые с человеком, почти ручные, и он наловил их довольно много силком, сделанным из тюленьей шкуры. Явно пренебрегая опасностью, он подвергал свою жизнь большому риску, спускаясь в расселины между утесами. Забравшись повыше террасы, где было множество птичьих гнезд, он спускал вниз силок, в который для веса вкладывал камень, а затем тащил его по неглубоким гнездам. Таким способом ему удавалось набрать до дюжины жирных птенцов за раз. После того как он проделал это несколько раз, за его действиями стали следить стайки альбатросов, и, если птенец вываливался из силка, пока он тянул его наверх, альбатрос тут же бросался за ним вниз, хватал на лету, прежде чем тот падал в море, и быстро рвал на куски.

Хотя это опасное занятие в то время обеспечивало его мясом, Холдинг ясно понимал, что сезон размножения птиц вскоре закончится, поэтому он вскопал грядки, огородил их ветками кустарника и засеял семенами капусты и репы, что росли в диком виде в Порт-Россе.

«Иногда выживание стоило нам больших усилий, но, слава богу, мы всегда что-нибудь находили, пусть и в небольших количествах, – пишет Эндрю Смит и продолжает, впрочем не ставя это в заслугу Холдингу: – Я думаю, шел март, когда мы принялись расчищать участок земли, где собирались выращивать репу и корни, семена которых собрали на покинутом нами острове».

«Воскресенье, 26 марта 1865 года, – записал Масгрейв. – Море бушует, завывает ветер. Эти звуки почти беспрерывно звучат в моих ушах последние пятнадцать месяцев». В глухих ударах накатывающихся на отдаленные, невидимые западные скалы волн было нечто ужасно гнетущее. «Иногда от этого у меня по телу бегут мурашки», – признается капитан. Столь дикие звуки в таком диком месте понравились бы любителям дикой романтики, отмечает он с иронией и продолжает: «Но я бы и врагу не пожелал оказаться в подобных обстоятельствах».

Масгрейв погрузился в еще более глубокую депрессию после того, как Райналь объявил о неосуществимости постройки куттера из остатков «Графтона». Тем не менее обитатели Эпигуайтта с несгибаемым упорством принялись за следующий проект, приняв решение добраться до южных берегов Новой Зеландии в своей лодке. Масгрейв пишет, что судно это составляло «двенадцать футов и оно, к сожалению, старое и утлое», но он дал ход этой затее, потому что его «тайный замысел и решение, не подлежащее пересмотру», состояло в том, чтобы попытаться добраться до Новой Зеландии, даже если придется при этом погибнуть. Простая и неизменная суть их проблемы заключалась в том, что им приходилось постоянно смотреть в лицо голодной смерти, «чего, следует признать, достаточно, чтобы поставить человека на грань отчаяния».

В соответствии с их замыслом нужно было укрепить и удлинить лодку для предстоящего плавания. Также ее нужно было снабдить более прочной мачтой и оснасткой. Паруса, что они использовали, были все в дырах, но, сняв два слоя парусины, служившей кровельным материалом Эпигуайтта, и заменив ее соломой, они получили бы материал для изготовления новых.

Масгрейв утверждает, что идея перестройки лодки принадлежала ему, однако, по версии Райналя, именно он высказал это предложение сразу же после того, как товарищи переварили его заявление о том, что построить куттер в разумные сроки им не под силу. Он утверждает, что даже составил список работ: «поставить ее на стапель, сделать фальшкиль, что позволит удлинить ее на три фута в кормовой части», нарастить борта хотя бы на фут и, в заключение, настелить палубу.

Впрочем, более вероятно, что эта идея возникла спонтанно во время общего обсуждения. Лето подходило к концу. В течение месяца или чуть больше подросшие детеныши научатся уверенно плавать и начнут отправляться со своими матерями в море, и никто из команды «Графтона» совсем не был уверен в том, что им удастся пережить еще одну зиму. Теперь уже было совершенно очевидно, что если им и суждено было вырваться отсюда, то только полагаясь на собственные силы, и они примирились с той мыслью, что единственным средством для этого была их маленькая шлюпка.

Первым делом мужчины принялись валить толстые деревья и катить их стволы на берег, где их укладывали, образуя нечто наподобие судоверфи. Справившись с этим, они водрузили на них лодку днищем вверх. Из самой толстой доски, взятой с разбитого «Графтона», вырезали новый киль – «более длинный, чем предыдущий», по словам Райналя, – который, «накрепко прибитый четырьмя железными стержнями, загнанными внутрь», занял свое место на днище лодки. После этого лодку снова перевернули в нормальное положение, установив на стапеле носом к морю, и прочно зафиксировали клиньями, чтобы она не раскачивалась, когда они будут работать с бортами.

Невзирая на тучи мошек и постоянно ухудшающуюся погоду, работа на верфи кипела от рассвета до заката. Мужчины покидали ее только тогда, когда становилось слишком темно или работе мешал шторм. И все же у них оставалось множество дел. Райналь трудился в кузнице, при этом один из матросов орудовал мехами, поскольку каждый гвоздь, каждый болт приходилось делать вручную. Масгрейв тем временем шил паруса из ткани, которую они сняли с крыши своего дома. Райналь был бы рад видеть его за этим занятием и днем, потому что капитан, будучи мастером в этом деле, в столярном ремесле был бесполезен и чаще портил то, за что брался.

«Помню, однажды я работал в одиночестве в кузнице», – повествует Райналь.

Он был занят ковкой болтов для крепления новых деталей к корпусу лодки и украдкой наблюдал за капитаном Масгрейвом, работающим на стапеле буравом. Вдруг тот окаменел. «Потом вижу, он поднимается по склону и направляется ко мне. Шел он медленно, а лицо его было бледным, как у преступника, только что пойманного с поличным. Одну руку он держал за спиной».

Оставив работу, Райналь спросил с тревогой:

– Что случилось?

– Все пропало! – трагически воскликнул Масгрейв.

– Да что ж такое, что произошло?

Масгрейв показал ему то, что держал в руке за спиной, – бурав с отломленным острием! Ему столь ярко представились тщетные попытки отковать закрученный конец бура, что он едва сдерживал слезы.

Бросив на него взгляд, Райналь не смог сдержать смеха. Отломился только самый кончик острия. Он подправил его на точильном камне, и бурав служил дальше так же исправно, как и прежде.

«К концу марта мы закрепили новый остов к корме нашей лодки», – пишет Райналь.

Ахтерштевень был представлен массивным куском дерева, одним краем сопряженный с концом фальшкиля, другим – возвышающимся на два фута над уровнем старого планширя. Четыре прибитые полосы железа, по две с каждой стороны киля, крепили новые детали к старому корпусу. То же самое было сделано в носовой части. Форштевень нарастили доской, закрепленной по обе стороны двумя железными полосами, с приваренным вверху к ним кольцом для крепления бушприта, а внизу – спускающимися до фальшкиля с нахлестом на него.

«Следующей нашей задачей было нарастить фальшборты лодки, – продолжает Райналь. – Ее мы решили двадцатью четырьмя новыми шпангоутами, закрепленными по двенадцать штук на каждом борту, к килю и старому корпусу, возвышавшемуся над последним на целых два фута». Между собой их скрепили двенадцатью поперечными балками – бимсами. Теперь им оставалось только обшить их, и борта должны были подняться на желаемую высоту.

Со слов изобретательного Райналя это может показаться простым делом, но в действительности неблагоприятные условия снижали темп их работы, превращая ее в сущий кошмар. Несмотря на убывающий день, мошки стали даже более злобными, чем прежде. Масгрейв писал, что они налетали тучами, буквально покрывая каждый участок голой кожи, но этим не ограничивались и залезали под одежду, кусая и там.

Прошлой осенью они могли спастись от них, ретируясь в дом, но сейчас, стремясь закончить строительство лодки к апрелю, что соответствовало намеченному сроку, мужчины вынуждены были «терпеть и продолжать вести дело к завершению». Посему их лица и руки чудовищно распухли. «Думаю, сейчас у меня на лице и руках даже для острия иголки не найдется неискусанного места», – сетует капитан.

Масгрейв выбрал апрель, потому что к тому времени закончатся равноденственные шторма и они смогут рассчитывать на сносные условия для плавания. Правда, признавался он сам себе, этот срок был слишком сжат. Погодные условия не благоприятствовали им, во второй половине марта бушевали ужасающие шторма. Кроме того, они постоянно были голодны. Не имея больше в своем распоряжении лодки, отшельники были вынуждены ограничиться лесами вокруг Эпигуайтта, но морских львов в них встречалось меньше, чем в прежние месяцы.

По этой причине тот день, на который Масгрейв назначил спуск лодки на воду, пришлось посвятить добыче пропитания. Сразу же после завтрака все пятеро отправились в разных направлениях, и кто-то вернулся с небольшим уловом рыбы, а иные с пустыми руками. Как пишет Масгрейв, «все мы подавленно смотрели друг на друга», когда вошел радостный Алик с половиной туши на плечах и сообщил, что убил двух крупных самок.

Наскоро приготовив и поев мяса, чтобы подкрепить свои силы, все отправились за остальной добычей, торопясь, так как близились сумерки и с приливом прибывала вода, затопляя берег местами на глубину до шести футов. Они забрали туши и убили еще двух самок и одного детеныша. Домой мужчины вернулись вымокшими до нитки, так как все это время дождь лил как из ведра, но, с удовлетворением отмечает Масгрейв, они были щедро вознаграждены, ибо «Провидение в конечном счете никогда не оставляет нас с пустыми руками».

Впрочем, более серьезные трудности ожидали их впереди. Во второй половине апреля, ближе к маю, наступила зима с неизменными бурями, снегопадами и градом. Одной из немногочисленных отрад стало приобретение еще одного домашнего питомца. Как-то они заметили животное, которое пряталось в кустарнике неподалеку, и вскоре в оставленную ими в кузнице ловушку попалась молодая кошка, приходившая туда греться. Они сделали ей будку и привязали, надев на нее ошейник. Ей так понравилось жить в Эпигуайтте, что, даже когда с нее сняли ошейник, она продолжала крутиться поблизости, особенно по ночам. Она была очень дружелюбна, любила, чтобы ее ласкали и с нею играли, и, по словам Масгрейва, «она быстро уничтожила всех мышей в доме, от которых не было спасу».

Однако первоочередной заботой всегда оставалась переделка лодки. Масгрейв сильно недооценил объем работ, которые предстояло произвести. «Хотя она и маленькая, но труда в нее нужно вложить очень много, – записал он 16 апреля. – В ней около 180 заклепочных болтов, а будет, после завершения перестройки, порядка 700 гвоздей и стержней. Райналю приходится все это делать из коротких болтов всех видов и размеров, кофель-нагелей и т. п., сваренных вместе и вытянутых».

Согласно описанию самого Райналя, то были не простые гвозди – длиною в три дюйма, они имели квадратное сечение у шляпки с очень острым концом. Такая форма должна была предотвратить раскалывание с большим трудом добытой древесины. Задача состояла в том, чтобы делать по пятьдесят гвоздей ежедневно, и никто не мог отправиться спать, пока норма не была выполнена, так что горн они гасили иногда и за полночь.

Невзирая на их усердие, работа продвигалась мучительно медленно. Только к началу мая, с завершением шестнадцатого месяца их пребывания на Оклендских островах, они изготовили достаточное количество гвоздей и стержней, чтобы приступить к наращиванию бортов. Было ли им по силам превратить утлую лодку в настолько надежное судно, чтобы совершить плавание в 285 миль в бушующих между островом Окленд и Новой Зеландией водах или нет, никто сказать наперед не мог, но все они были совершенно уверены, что больше надеяться им не на что.

В двадцати милях севернее развернулись события, доказывающие, что они ошибались, но им оттого было не легче.

На Кроличьем острове, что рядом с бухтой Порт-Росс на северной оконечности острова Окленд, добыча пищи стала по-настоящему трудной. Гнездовья морских птиц на скальных террасах опустели, морские львы исчезли, а кролики стали еще более дикими, чем прежде. Чтобы найти что-нибудь съестное, Холдингу и его товарищам по несчастью приходилось садиться в их самодельную лодку и отравляться на сбор моллюсков.

Несмотря на изменчивую погоду, Холдингу эти походы нравились, потому что маленький Кроличий остров уже стал для него тюрьмой. Он по-прежнему получал огромное удовольствие, наблюдая за дикой природой. В одну из таких вылазок он заметил морских львов на одном из окрестных островков – их присутствие выдали чайки, с криками летая над ними стаей. Подведя лодку ближе, Холдинг с изумлением понял, что чайки специально дразнили морских львов: они клевали и били их крыльями по головам, чтобы в ответ на это раздраженные животные срыгивали содержимое своих желудков, обеспечивая, таким образом, своих мучителей пропитанием.

Помимо интересного наблюдения за поведением птиц, устраивавших себе пиршество за счет тюленей, Холдинг получил возможность пополнить запас продовольствия. Забив двух тюленей и загрузив лодку доверху мясом и шкурами, он решил, что было бы недурно перенести лагерь на этот значительно более благоприятный остров. Посовещавшись с остальными, одобрившими эту идею, Холдинг направился к кустарнику, частично покрывавшему Кроличий остров, и принялся рубить ветки для строительства шалаша. Чтобы построить на островке хоть какое-то жилище, туда нужно было завезти строительный материал, так как на нем отсутствовала всякая древесная растительность.

Некоторое время работа шла без осложнений, за исключением досадной перебранки, когда Смит случайно поджег их земляной дом. А потом рубка кустарника и все планы по переселению на другой остров были неожиданно и навсегда прерваны.

Было 22 мая 1865 года – прошло двенадцать месяцев и десять дней после крушения «Инверколда». Холдинг сломал рукоять своего тесла и возвращался к их земляному дому, чтобы его заменить. По пути он услышал такие вопли, что ринулся со всех ног, решив, что опять горит дом.

Однако увидел другое: капитан Далгарно прыгал на берегу, размахивая руками, как безумец, и кричал, повторяя вновь и вновь:

– Корабль! Корабль! Корабль! Корабль!

Когда Холдинг выбежал на берег, с другой стороны торопливо подоспел Эндрю Смит с вопросом:

– Что такое?

– Что вы делаете? – вскинулся на них капитан. – Где вы были? Я полчаса уже кричу!

Им не сразу удалось привести Далгарно в нормальное состояние, и тогда они узнали, что он увидел корабль с полным парусным вооружением, следующий на юго-восток. Под зарифленными топселями он прошел через устье пролива, который они пересекали, добираясь до островка с тюленями.

Но где же он теперь? Капитан их уверил, что вскоре, когда корабль обойдет мыс, они снова увидят его. Холдинг вспоминает, что это ожидание показалось им вечностью, но в конце концов корабль снова появился, как и предсказал Далгарно. В дикой спешке они подняли на длинном шесте синюю рубаху в качестве флага и разожгли костер, бросая в огонь зеленые ветки и посылая в воздух клубы дыма.

Нервно дрожа от неопределенности, они ждали. Неужели корабль пройдет мимо, не заметив их сигналов? К их ужасу, к этому все и шло, но вдруг Смит воскликнул, что услышал звук ружейного выстрела, и затем они увидели, как с корабля спустили шлюпку, прежде чем тот проследовал далее к Порт-Россу. В молчании они глядели, как она приближается.

Как только лодка подошла к берегу, капитан Далгарно резко обернулся к Холдингу и приказал держать рот на замке.

– Не вздумай с ними говорить, – сказал он. – Говорить буду я.

Холдинг не стал возражать. Как он позже писал об этом, он был настолько переполнен чувствами, что ему было не до слов. Впрочем, когда лодка уткнулась в берег, оказалось, что ее экипаж все равно почти не говорит по-английски. Кое-как объясняясь друг с другом, они узнали, что это испанский корабль «Юлиан», хотя Далгарно, позже описывая эти события, назвал его бригом (двухмачтовым судном), а Холдинг указал, что он шел под португальским флагом. Корабль шел из Китая в Кальяо с китайскими рабочими.

«От эпидемии, свирепствующей на борту, погибло огромное множество китайцев», – пишет Смит, но они испытывали такую радость ввиду скорого спасения, что это их совершенно не беспокоило.

Далгарно в своем рассказе не упоминает шлюпку с «Юлиана», а говорит, что он со своими подчиненными отправился за кораблем в Порт-Росс: «Мы спустили на воду нашу пирогу, которую перед тем вытащили на берег, и, схватив весла, стали что есть сил грести в его направлении. Нас заметили на корабле, – продолжает он. – Необычный вид нашего плавсредства привлек внимание матросов, которые стали нас пристально разглядывать, собравшись на полубаке. Офицеры в кормовой части тоже рассматривали нас через подзорную трубу».

Через считаные минуты, в соответствии с его версией событий, трое отшельников уже стояли на палубе корабля, где их поприветствовал капитан. «Он стал расспрашивать о причинах, что привели нас к столь бедственному положению. Мы поведали ему нашу историю». Далее он повествует о том, что трагический рассказ вызвал много сочувствия (у тех, кто в состоянии был его понять) и «с тех пор к нам все относились с теплотой и симпатией».

Весь этот рассказ не более чем фантазия. Действительность, как ее описывают и Холдинг, и Смит, была далеко не столь безоблачной. Смит подтверждает свидетельство Холдинга о том, что корабль, спустив шлюпку, продолжил путь в поисках места для стоянки на якоре. «Подойдя близко к острову, они послали шлюпку к берегу», – пишет он.

Уже смеркалось, и гребцы шлюпки оказались в затруднительном положении, так что отшельникам пришлось впустить их на ночь в свое тесное земляное жилище.

«Мы разместили их настолько удобно, насколько было в наших силах», – пишет Смит.

На ужин они с Холдингом нажарили тюленьего мяса, «которое некоторым из них очень понравилось». Правда, ночь выдалась беспокойной. От островитян воняло прогорклым жиром и кровью морских львов, и блохи не давали покоя матросам с «Юлиана».

На рассвете Холдинг, взяв у боцмана мушкет, прекрасно поохотился, вернувшись с тремя кролями, которых настрелял галькой, так как боцман забыл взять с собой пули. Затем все стали обсуждать, что следует забрать на корабль. У них в наличии было девять тюленьих шкур, и боцман, увидев их, сказал, что они бы ему пригодились для натирания снастей. Холдинг помог матросам погрузить их в шлюпку, после чего он, Далгарно и Смит «разместились в ней и отчалили в семь утра по часам боцмана». После полного трудностей дня поисков они нашли корабль в бухте Лори в Порт-Россе.

«К нам отнеслись с чрезвычайной заботой – каждый из нас получил комплект одежды и все возможные удобства», – пишет Смит, имея в виду себя и Далгарно. К офицерам было одно отношение, к простым матросам – другое. Как с нескрываемым удовлетворением вспоминал Далгарно, в то время как капитан принимал их со Смитом в кормовой каюте, недисциплинированный строптивец Холдинг был поставлен на свое законное место: «нашего компаньона, матроса, разместили среди ему подобных в носовом кубрике».

Уладив это, капитан «Юлиана» задержался в Порт-Россе только с тем, чтобы пополнить запасы пресной воды, после чего продолжил путь в Южную Америку, не утруждая себя поисками других выживших после кораблекрушения.