Глава 11
Врата ада

«Воскресенье, 1 мая 1864 года, – пишет капитан Масгрейв. – Очередной месяц нашего заточения начинается дурной погодой».

Предыдущие три дня были отмечены ужасающим штормом с чудовищными шквалами, градом и дождем, но перед этим погода стояла достаточно ясная, чтобы охотники смогли посетить остров Восьмерка, который к тому времени, похоже, остался единственным местом, где собирались морские львы.

Им снова пришлось иметь дело с Королем, но он за это время успел привыкнуть к людям до такой степени, что между ними сложился своего рода негласный договор. Если они не трогали его и его гарем, атакуя другие группы морских львов, он на них не нападал, а только лишь презрительно наблюдал за пришельцами, в то время как его жены и молодняк удирали и прятались в воде либо в кустах. Алик, Энри и Джордж тоже стали относиться к нему спокойно и даже чрезмерно безбоязненно, по мнению капитана Масгрейва, который слышал, хотя и не непосредственно, что парни дразнили старика.

Заметив, что Король не любит нырять в воду, когда его шкура была сухой, они довели его до того, что он нехотя спустился к краю воды. Там он, однако, остановился и принялся лениво почесываться. Они продолжали донимать его, пытаясь заставить плюхнуться в воду, но он победил в этом психологическом противостоянии, чем Масгрейв был весьма удовлетворен. Он не желал беспокоить тюленей на острове Восьмерка без крайней необходимости, и в его журнале появилась запись относительно охоты: «Поскольку меня тогда там не было, я полагаю, парни хотели немного развлечься, что стоило бы им выговора, если бы я там присутствовал».

Вероятно, парни заслуживали любых развлечений, которые только могли найти, учитывая мрачное будущее, которое их ожидало, но Масгрейв снова погрузился в депрессивное состояние. Мало того что сама по себе мысль о надвигающейся зиме приводила в уныние, скоро исполнялось полгода с тех пор, как они вышли из Сиднея, а также приближался его день рождения.

«Вторник, 10 мая 1864 года, – начинает он очередную запись в своем журнале. – Уже несколько дней я себя не очень хорошо чувствую. Сегодня у меня была жуткая головная боль, но поскольку она уже прошла и в воскресенье я, вопреки обычаю, не писал, то сегодня вечером я уделю этому немного времени. К тому же сегодня мой день рождения (тридцать второй). Несколько лет назад я взял себе за правило в этот день распивать бутылку хорошего старого портвейна за здоровье своей матери».

В тот раз ему пришлось произносить тост в ее честь, довольствуясь кружкой с пивом из сахарника.

«Оно не очень хорошее, но все-таки лучше, чем просто вода».

За окном, по его словам, дул сильный северо-западный ветер с дождем, что помогало ему быть в должной степени признательным за те блага, которыми он был наделен. Масгрейв сидел возле очага с жарко потрескивающим огнем в теплом удобном доме, построенном им со своими людьми, переваривая ужин из зажаренной свежей тюленины… совершенно не подозревая, что в двадцати милях к северо-западу от уютного Эпигуайтта большой шотландский корабль «Инверколд» с прямым парусным вооружением напоролся килем на рифы у острова Окленд, растеряв свой экипаж в ледяной мгле ночи.

888-тонный «Инверколд», направлявшийся в Южную Америку, вышел из Мельбурна 3 мая 1864 года; он совершал второй переход своего первого рейса с экипажем в двадцать пять человек и без пассажиров. Поскольку судно предполагалось загрузить в Кальяо удобрениями, то оно шло ничем не нагруженным, кроме балласта, и было достаточно легким, чтобы плохо слушаться руля. А его железные мачты и стальная оснастка вместо дерева и канатов, что в то время было обычным явлением, впоследствии сыграли свою губительную роль.

Когда судно покидало Мельбурн, стояла ясная погода, но в первую ночь порывистый ветер принес ливень со снегом. Тем не менее на корабле все шло своим чередом, первым делом, среди прочего, на кат-балках был поднят якорь и закреплен на баке, затем убраны якорные цепи. Это записал двадцатитрехлетний матрос Роберт Холдинг, который подобно Франсуа Райналю провел несколько лет на австралийских золотых приисках, где зимой занимался старательством, а летом управлял паровой молотилкой. Холдинг был прирожденным странником, но теперь его целью было возвращение на родину, в Англию.

Большинство других матросов, выходцев из шотландского Абердина, были ему чужаками. Он знал имя капитана корабля Джорджа Далгарно, его первого помощника Эндрю Смита и второго – американского морехода Джеймса Махони, получившего эту должность на следующий день после отплытия из Австралии. Он знал о них совсем мало, и 10 мая, как следует из его рассказа, ему стало открываться очень многое.

Северо-западный штормовой ветер гнал корабль юго-восточным курсом сквозь плотную завесу дождя и снега. В четыре часа пополудни они, судя по данным навигационного счисления, были недалеко от Оклендских островов. По распоряжению капитана Далгарно были дополнительно высланы люди для удвоения числа дозорных, которые, щуря глаза, высматривали в пелене снега и тумана малейшие признаки опасности. В 19.40 впередсмотрящие крикнули, что прямо по курсу земля, и капитан Далгарно отдал приказ первому помощнику, Эндрю Смиту, лечь на правый галс, предполагая, что в поле зрения появилась юго-западная оконечность острова Адамс. Однако он катастрофически ошибся в подсчетах на двадцать миль, ибо земля, замеченная дозорными, являлась северо-западным мысом острова Окленд. Не подозревая этого, Далгарно повел корабль к одному из самых опасных побережий в Мировом океане, которое через тридцать лет другой мореход назовет «Вратами ада».

Рулевой навалился на штурвал, матросы потянули тросы, поворачивая паруса, и судно в бушующей тьме легло на южный курс. Далгарно и Смит были полностью уверены, что теперь судно пройдет стороной остров Адамс, но уже через несколько секунд дозорные закричали что есть мочи: «Земля!» По свидетельству первого помощника, «прямо по курсу опять была замечена земля».

Из моря поднимались высокие скалы. Глядя на них с ужасом и растерянностью, Смит слышал быстрые выкрики капитана, отдающего приказы брасопить и разворачивать корабль в восточном направлении. В потоках низвергаемого бурей ливня со снегом корабль снова развернулся. Затем взяли севернее, одновременно форсируя, насколько было возможно, всеми парусами «в расчете проскочить между малым островом, который был первым замечен, и более крупным». «Однако, – продолжает Смит, – там оказалось множество скал и рифов, и мы понимали, что это очень опасно, но шли дальше, надеясь благополучно миновать этот пролив, так как знали, что другого пути выбраться отсюда не было, учитывая направление ветра. Было темно, шел проливной дождь, дул ветер ураганной силы, шли огромные волны, и любой, кто знает о том, как легкий корабль может быть выброшен на наветренный берег, поймет наши ожидания столкновения каждую минуту».

Кроме всего прочего, матросы к тому времени были сильно утомлены. По меньшей мере они уже два часа то и дело тянули жесткие стальные тросы. От дозорных поступило очередное предупреждение о замеченных бурунах над подводными рифами, и капитан Далгарно отдал приказ привестись круче к ветру, но в итоге корабль потерял скорость. Его судьба была предрешена: «Инверколд», захваченный северо-западным штормовым ветром и волнами, неумолимо сносило в сторону одного из опаснейших в субантарктических водах побережий, известного своей неприступностью и крутизной.

Прервав работу, Холдинг смотрел на него с нарастающим ужасом. До берега оставалось всего три сотни ярдов, и это расстояние сокращалось с каждой накатывающей волной. Внезапно из воды показались белеющие пеной рифы, а из завесы дождя и снега выступила вереница черных скал. Кругом кипели буруны. На корабле началась паника. Капитан крикнул, чтобы в воду опустили лот, однако «Инверколд» был уже так близко от скал, что верхушки высоких мачт – бом-брам-стеньги – ломались о нависающие каменные выступы. Озираясь в отчаянии, Роберт Холдинг увидел рыдающего помощника капитана, в то время как второй помощник что есть мочи кричал бессмысленные команды рулевому: «Привестись к ветру! Привестись к ветру! Привестись к ветру!» Затем он услышал приказ капитана бросить якорь. Якорь, который несколько дней назад был зафиксирован на баке.

Грохотал прибой, неистово завывала буря. Шлюпки все еще были привязаны на палубе, и Далгарно завопил, обращаясь к Холдингу, чтобы тот рубил веревки, освобождая их. Однако минута, которую капитан Далгарно позже назовет роковой, наступила. С продолжительным глухим треском «Инверколд» напоролся на рифы, и больше приказов слышно не было.

Бушприт был свернут. Судно поднялось на гребне волны и рухнуло вниз. С хрустом, от которого защемило в груди, проломился киль, и балласт высыпался в воду. Изувеченный корабль подскочил и завалился набок, и, как записал Далгарно, «ужасное сотрясение отправило обе наши мачты за борт». Три железные мачты и стальные снасти последовали за балластом на морское дно, увлекая за собой все паруса и канаты, которые могли бы, в противном случае, быть использованы на берегу для сооружения укрытия.

Останки «Инверколда» разваливались на глазах. Когда Холдинг, вцепившийся в корму с пятью другими матросами, взглянул за борт, бушующие воды между рифами и берегом были полны обломками и барахтающимися людьми. Очередная тяжелая волна сотрясла корабль. Он повернул голову, и, к его ужасу, из пяти его товарищей остались лишь двое. Затем на то, что еще оставалось от кормы, накатила очередная волна, и теперь Холдинг остался один.

Следующая волна, которая смыла самого Холдинга, понесла его на своем высоком гребне к берегу. Шатаясь, он выбрался на берег, отчаянно призывая остальных и боясь, что выжил только он один. Из ледяной тьмы ему ответили голоса других, и немногочисленные спасшиеся, сгрудившись, стали дожидаться конца этой страшной ночи.

С рассветом они принялись собирать самые длинные доски, что могли найти, и сооружать из них некое подобие шалаша возле углубления в скале. Из полумрака послышались еще голоса, и к ним присоединились другие выжившие. Все они забились в шалаш, пытаясь хоть немного согреться. Когда окончательно рассвело, с помощью переклички было установлено, что спаслось девятнадцать человек: десять матросов, капитан, двое его помощников, кок, боцман, стюард, столяр и два юнги.

Промокшие до нитки, все они были в ссадинах и синяках. Большинство, включая капитана и первого помощника, сбросили сапоги, тянувшие их на дно, после того, как волны смыли их с останков корабля, и теперь окоченевшие босые ноги были изранены и кровоточили. В отличие от остальных, Далгарно и Смит уберегли свои толстые шинели. Странное зрелище являл собой кок, так как перед самым крушением корабля он ушел в свою каюту и на ту одежду, что была на нем, надел на себя все лучшее, что имел. Теперь, как отмечает Холдинг, он был настолько стеснен отяжелевшей мокрой одеждой, что едва мог пошевелиться.

Трудно представить себе нечто более гнетущее, чем то, что они видели вокруг себя. Вопрос, не повезло ли погибшим больше, чем выжившим, возникал в голове у каждого из них. Узкий, изогнутый в виде подковы берег, на котором они ютились, ограждал почти вертикальный утес, возвышающийся над их головами более чем на три сотни футов. С отвесной гранитной стены низвергались потоки воды, разбиваясь в пыль прежде, чем достигали нагромождения камней у моря. Хотя спасшиеся и не были обречены на муки жажды, так часто выпадавшие на долю потерпевших кораблекрушение моряков, но вода, которую они черпали из лужиц среди камней, была илистой и мерзкой на вкус.

Лишь часть кормы корабля все еще виднелась среди волн. Все вокруг: и поверхность воды, и скалы – было усеяно деревянными обломками. Помимо кожистых, похожих на змей водорослей и птиц, с криками круживших высоко в небе, здесь, казалось, не было никакой иной жизни – ни моллюсков, ни рыбы, ни уж точно тюленей.

Перерыв водоросли у края воды в поисках съестного, выброшенного волнами на берег, они собрали только пару фунтов размокших галет и примерно столько же соленой свинины.

К счастью, у них оказались спички – два коробка, один был у повара, другой – у стюарда, так что вскоре им удалось разжечь костер. Правда, по свидетельству Холдинга, повар, пытаясь высушить оставшиеся у него спички, по неосторожности все их сжег. Эндрю Смит, помощник капитана, попытался проделать то же самое со вторым коробком, который повторил бы судьбу первого, если бы Холдинг не выхватил его и не сохранил. После моряк отказался их вернуть. К нему уже приходило понимание, что выжить в этих испытаниях он сможет, только полагаясь на собственную находчивость.

Вместо того чтобы отдать приказ начать поиски укрытия и пропитания, как и подобает командиру, капитан Далгарно, по всей видимости, впал в прострацию. В результате они провели на берегу пять суток, из которых самыми тяжелыми, пожалуй, были ночи. Их убежище, которое занимало площадь всего лишь пять на восемь футов, вмещало девятнадцать человек только в том случае, если они громоздились друг на друге, что приводило к стычкам и мучительным судорогам. В это время, хотя поначалу на это никто не обратил внимания, они заразили друг друга паразитами – платяными и головными вшами. Где-то вдали слышался зловещий собачий вой, и они решили, что это спасся ирландский сеттер капитана.

Дневное время было занято утомительно-бесконечными поисками пищи. Несколько найденных маленьких моллюсков были немедленно проглочены, пока их не отняли другие. Некоторые пытались есть толстые, подобные резине водоросли ламинарии. Другие отрывали части от растений Stilbocarpa, что росли в трещинах скал, и, обнаружив, что сахаристые корневища съедобны, радостно их грызли. Останки «Инверколда» окончательно скрылись под водой, оставив жуткий труп одного погибшего члена экипажа повисшим на торчащих обломках, до которых невозможно было добраться. Они уже нашли тела других пяти утонувших моряков и стащили с них одежду. Все они вздохнули с огромным облегчением, когда труп того шестого свалился с рангоута и им не пришлось больше на него смотреть. Впрочем, когда разлагающееся тело было вынесено на берег, они сняли одежду и с этого мертвеца тоже. После этого, отдав вещи тем, кто в них нуждался более других, они оставили останки в расчете на то, что их смоет прилив или сожрут падальщики. И действительно, как и остальные пять трупов, этот тоже вскоре исчез.

Теперь главной целью было выбраться на скалу. Узкая расщелина поднималась под углом, и четверо, в числе которых был мужчина по имени Тэйт, решили взобраться по ней наверх, если получится. Все остальные наблюдали за ними, пока те не скрылись из виду, и, поскольку они не вернулись, заключили, что их товарищи достигли цели. Трое из них появились на следующий день и рассказали, что добрались до вершины, поросшей травой, где видели следы овец. А Тэйт, сообщили они, свалился на камни.

«Что ж, – заявил Холдинг, опытный золотоискатель, – если на этом острове есть овцы, сегодня у меня будет что постелить под себя на ночь и кусок баранины на ужин».

Не теряя времени, он принялся взбираться по скале и обнаружил, что Stilbocarpa достаточно прочно укоренилась в трещинах камней, чтобы при восхождении держаться за эти растения руками. Взбираясь, Холдинг слышал голоса тех, кто лез следом за ним, но, когда наконец выполз на вершину и, поднявшись на ноги, огляделся вокруг, оказалось, что он был один. Ледяной дождь лил на него сверху, напитывая одежду, и ему приходилось щурить глаза, чтобы осмотреть окрестности.

Первым делом он глянул вниз. Море под ним было относительно спокойным. Он ясно различал рифы, на которых разбился «Инверколд», но отсюда не было видно ни берега, ни лагеря, так как их от его взгляда скрывала скала, на которую он только что забрался. Затем он окинул взором поросшее травой плато, расстилавшееся перед ним. Высокие неприступные горы на юге прятали свои вершины в облаках. Далеко позади них – правда, Холдинг не знал об этом, – на другом краю острова, расположилось уютное пристанище Эпигуайтт. Он обернулся к северу, и та сторона показалась ему более привлекательной, так как холмы там, хотя и поросшие труднопроходимым кустарником и высокой густой травой, были невысокими. С того места, где он стоял, было видно даже северо-восточное побережье, где он заметил две большие бухты за холмами, чьи склоны спускались к воде гораздо более поло́го, чем скала, на которую он только что залез. Их вид как будто обещал пищу и укрытие.

Пружинистый торф под его новыми сапогами, купленными в Мельбурне, все больше раскисал под дождем, превращаясь в болото. Следы, о которых говорили его предшественники, были отчетливо видны, и он решил, что оставлены они свиньями, а не овцами. Было уже слишком поздно возвращаться, и Холдинг нашел в камнях расселину и забился в нее, чтобы переждать, дрожа от холода, ночь, которой, казалось, не будет конца. В это пору года ночи длятся пятнадцать часов, и все это время его хлестал холодный ливень.

Наконец занялся рассвет. Холдинг слез со скалы вниз к остальным, где выяснил, что трое из них отсутствуют, отправившись на разведку самостоятельно. Тем временем вернулся Тэйт, тот, который свалился, но его речь была совершенно бессвязной. Холдинг рассказал остальным о том, что ему довелось увидеть, и подробно описал восточный берег острова с его обнадеживающего вида бухтами. В конце концов остальные решили, что было бы неплохо туда добраться. Тэйт был не в состоянии лезть наверх, поэтому его оставили вместе с добровольцем, который бы присматривал за ним, пока тот не помрет.

Холдингу понадобилось немало времени, чтобы помочь всем залезть на скалу, но в итоге все они выбрались наверх, где к ним бросились те трое, что ушли раньше, и с радостью рассказали, что поймали маленькую свинью, загнав и навалившись на нее. Притом что печенку уже съели в сыром виде, остаток туши они принесли с собой. Наскоро сделав ограждение от ветра, разожгли костер.

«Мы не стали ее долго готовить, боясь, что она ужарится», – сообщает Эндрю Смит.

Некоторые попадали на землю и подобно животным ловили языком капающую кровь. Привлеченный запахом дыма костра и жареного мяса матрос, что вызвался остаться с Тэйтом, присоединился к ним. Он сказал Эндрю Смиту, что Тэйт мертв, но Холдингу признался, что это неправда. После того как они ушли, ему стало страшно, сказал он, и, решив, что выжить он сможет только в том случае, если будет с остальными, залез вслед за ними на скалу.

Холдинг не стал его осуждать, соглашаясь с тем, что им действительно лучше держаться вместе. Тем не менее уже на следующее утро кок и еще трое матросов ушли сами, сказав, что хотят добыть еще свиней. Капитан Далгарно и оба его помощника, Смит и Махони, никак не стали их удерживать, видимо впав в апатичное состояние. Холдингу ничего не оставалось, как взять на себя обязанности руководителя перехода через остров к восточному берегу. Продвигались они довольно медленно, так как большинство были босы и многие уже сильно ослабли.

По-прежнему лил дождь, в то время как температура воздуха опустилась почти до нуля. Растянувшейся вереницей они мучительно тащились по заболоченному плато, а Холдинг переходил от первых к последним и обратно, стараясь подбодрить товарищей по несчастью. Он мог рассчитывать только на силу своего убеждения: будучи всего лишь рядовым матросом, он не имел власти заставить их следовать своим приказам. Когда стало смеркаться, ему уже не удавалось уговорить бредущих в беспорядке людей сделать хотя бы еще один шаг. Позже он с горечью вспоминал, что до берега, сулившего им пристойное укрытие, оставалось всего-то около пары сотен ярдов.

Пока Холдинг пытался разжечь костер в высокой мокрой траве, охотники на свиней вернулись с пустыми руками и без кока. Они сказали, что он уселся на землю и отказался идти дальше. К тому времени было уже слишком темно, чтобы отправляться на его поиски, и за ним послали двоих парней только на следующее утро, пережив очередную ужасную ночь, которую они провели под дождем, прижавшись друг к другу. Впрочем, они очень скоро вернулись и сообщили, что кока не нашли. Холдинг не стал их снова посылать, так как бедняга, скорее всего, умер от переохлаждения. Мало того что он уже неделю терпел жуткий холод и сырость, недоедал, а то и вовсе голодал, его руки и ноги к тому же были скованы множеством слоев тесной одежды.

На завтрак одни стали вырывать корневища Stilbocarpa, другие пытались жевать траву. Холдинг принялся их уговаривать снова отправиться в путь, но с каждым часом люди становились все слабее и упрямее. Позже, размышляя об этом, он написал: «Возможно, будь мы лучше друг с другом знакомы, все было бы иначе».

Их не связывали товарищеские отношения, никто из них не знал имен всех остальных. Кроме того, он был в более выгодном положении, как Холдинг признает в дальнейшем, потому что предыдущим летом хорошо питался в Австралии, в то время как другие матросы, нанятые на «Инверколд» в Абердине, уже много месяцев жили на ограниченном корабельном пайке. Тогда он пошел вперед и принялся рубить кустарник, чтобы им было легче идти, но, когда он оглянулся, большинство из них просто лежали в траве. Офицеры приказывали двум юнгам, Лиддлу и Лэнсфилду, носить им воду из протекающего неподалеку ручейка, предпочитая пить ее из ботинок парней, нежели сходить за ней самостоятельно.

Через три дня, минувших подобным образом, терпение Холдинга лопнуло. Оставив группу безвольных людей в траве у древнего нагромождения камней, он отправился к их первоначальному лагерю посмотреть, не выбросило ли море на берег что-либо полезное за это время. С ним пошел боцман, крепкий невозмутимый старик. Они поразились, насколько быстро им удавалось двигаться, не будучи обремененными остальными, – полмили до края скалы над лагерем на берегу показались им не более чем прогулкой. По пути они наткнулись на труп кока, но, не имея инструментов, чтобы вырыть ему могилу, они лишь прикрыли его травой и отправились дальше.

Спустившись со скалы на берег, они нашли Тэйта там, где его и оставили. Он был тоже мертв, и его тело разлагалось. Подтащив труп к скале, мужчины забросали его ветками кустарника, затем стали рыться в выброшенном на берег мусоре, надеясь найти что-нибудь съестное. В результате они нашли два куска протухшего мяса неизвестного происхождения.

Безо всякого отвращения, не колеблясь ни секунды, они разожгли костер, пожарили и съели его.

«Оно было настолько прогнившим, что не держалось на вертеле и его было трудно жарить, – записал Холдинг и мрачно прибавил: – Остальное легко представить».

На следующий день, около полудня, к ним примкнули еще четверо, оставив прочих у кучи камней. Вскоре кто-то из них увидел тушу свиньи с корабля, застрявшую под большим камнем. Холдинг подобрался к ней, взял за ноги и потянул, и нижняя часть туши осталась у него в руках, оторвавшись от остального с мокрым хлюпаньем.

«Съели ли мы ее? – спрашивает он и сам отвечает: – Разумеется».

Ввиду того, что в этой части побережья не было ни морских львов, ни морских котиков, следующий чудовищный шаг напрашивался сам собой. Мысль о том, что им следует бросить жребий, кому умирать первым, чтобы спасти остальных, высказал боцман. Холдинг возмущенно воскликнул, что он ни в коем случае не убьет и не станет есть другого человека, но тут же осознал, что иначе убийство будет совершено без всякого жребия и наиболее вероятной его жертвой станет он.

В ту ночь он был слишком напуган, чтобы спать, и, как только рассвело, поднялся, чтобы уйти. Предложение одного из матросов, которого звали Большой Петер-голландец, пойти вместе с ним Холдинг поспешно отклонил, понимая, что один удар по голове, когда он отвернется, положит конец его существованию. Холдинг вскарабкался на скалу настолько быстро, насколько смог. Там он помчался по поросшему травами плато в страхе за свою жизнь.