Глава тридцать восьмая

В ясный и, в общем-то, спокойный весенний день на берегу озера Мичиган дул прохладный ветерок, и Лена обмотала шею шарфом.

– После смерти Каролины у меня возникло ощущение, что больше ничего не осталось. Что еще могло произойти? Был ли вообще смысл жить дальше? Тем не менее я каждое утро вставала и шла дальше вместе с другими женщинами – рабынями на текстильной фабрике. Откуда-то я черпала внутренние силы, чтобы выжить.

Жизнь в Паршнице была трудной во всех смыслах. По утрам и вечерам суп. Хлеб дважды в неделю. Можно было съесть всю порцию сразу, можно растянуть на неделю – для голодного человека решение было очень непростым. На ночь нас загоняли в бараки, битком набитые людьми.

Несколько месяцев я страдала глубочайшей депрессией. Я потеряла всех: семью, Каролину, Мюриэль, малышек… Каждое утро я просыпалась, каждый вечер ложилась спать – дни тянулись тягостной чередой. Единственное разнообразие – в одежде, которую мы должны были шить. Иногда мы шили одежду для концлагерей, временами – форму для солдат вермахта, а бывало, что и гражданские рубашки, платья, юбки.

Лагерь был обнесен забором с колючей проволокой, через определенные промежутки стояли сторожевые вышки, но на Освенцим это совсем не было похоже. Мы могли свободно перемещаться по лагерю, даже гулять вдоль забора. Время от времени по дороге проходили местные жители, чехи. Иногда даже проезжали на велосипедах дети. Они останавливались и разговаривали с нами. Местные оказались очень добрыми людьми. Бывало, они приносили немного фруктов, головку сыра и бросали нам через забор.

У некоторых из нас оставалось немного денег. Я тоже приехала в лагерь с деньгами, которые спрятала в туфли под стельку. Когда надсмотрщики не видели, у детей, которые быстро освоили торговлю на «черном рынке», можно было купить даже кусочек мяса.

Кроме еды, местные делились с нами вестями с фронта. Они знали, что русские отразили нападение Германии. Знали, что немецкая армия потерпела поражение в Северной Африке. Но больше всего воодушевляли новости о том, что союзники бомбят Германию.

Когда кто-то из женщин получал от местных новости о ходе войны, слухи распространялись по лагерю, как рябь по озеру. Весь 1943 год союзники бомбили где-то далеко, поэтому сами мы ничего не слышали, тем не менее нам хватало и этого, чтобы не терять надежды.

У меня еще оставались рейхсмарки. Я уже рассказывала, что когда нацисты оккупировали и аннексировала Хшанув, то запретили нашу валюту, злотый, и потребовали обменять злотые на рейхсмарки. То же самое коснулось и Чехословакии. Крону запретили и заменили ее рейхсмарками. Поэтому у меня в туфлях была официальная валюта. Я быстро научилась торговаться на «черном рынке». Моим главным поставщиком стал Душан – долговязый шестнадцатилетний подросток на синем велосипеде.

Пока у меня оставались рейхсмарки, я могла хоть как-то заботиться о себе. Недоедание было опасно. Если твое состояние ухудшается, ты ослабеваешь и становишься восприимчив к болезням. А если ты слаб, снижается твоя производительность. А когда производительность снижается, тебя высылают в лагерь смерти. Душан приносил яйца. Маленькое, но богатое белком яйцо помогало сохранить здоровье.

На фабрике многие девушки пришили потайные карманы к своим спецовкам, и я тоже сделала это. Душан просовывал яйца через забор, а я прятала их в карманах.

А еще Душан был таким себе Эдвардом Мэроу из Паршнице. Его семья, видимо, имела радио, и он с радостью делился со мной новостями о ходе войны. В июле он до поздней ночи отирался у забора, чтобы рассказать, что союзники бомбили Рим, а король Италии арестовал Муссолини.

– Если этот толстый дуче падет, туда же дорога и мошеннику-австрияку, – усмехнулся Душан.

Тем вечером он подарил мне три яйца. Я очень любила этого мальчишку.

Зима 1943–1944 года выдалась суровой, а морозные дни и ночи стали печальным напоминанием о тех ночах, которые я провела в обнимку с Каролиной. Оглядываясь назад, могу сказать, что воспоминания о днях, проведенных в нашем подвальчике, где мы были втроем с малышками, стали для меня самыми сладкими и удивительными. Как же мне их не хватало!

У Душана были родственники в Украине, которые постоянно сообщали о продвижении Советской Армии в 1943 году. В апреле 1944 года советские войска дошли уже до Румынии и находились всего в каких-то семистах километрах от нашего лагеря.

Как сваренные вкрутую яйца, которые приносил Душан, питали мой организм, так новости, которыми он делился, питали мою душу.

В конце мая Душан остановился у забора и рассказал, что американская армия марширует по Италии, уже недолго осталось. В тот день мне так хотелось есть, что я попросила принести курятины. Он улыбнулся:

– Хочешь, чтобы я приготовил тебе курочку?

– Да. Сколько с меня?

– Две рейхсмарки.

– У меня столько нет. Деньги почти закончились.

– А сколько есть?

– Десять рейхспфеннигов.

– Десять рейхспфеннигов? Это же гроши. А пятьдесят?

– Честно, Душан. Десять рейхспфеннигов – все, что осталось.

– Ладно. Только для тебя, договорились? Завтра принесу.

На следующий день я стояла у забора, ожидая Душана, и вскоре заметила его велосипед. Он спешился, полез в рюкзак, достал пакет и уже собрался швырнуть его через забор, когда раздался окрик:

– Hör auf!

Два эсэсовца выпрыгнули из машины и схватили Душана. Я что духу побежала в барак и спряталась под одеяло. Через пару минут туда явились несколько надзирателей и велели всем построиться. Эсэсовец тут же узнал меня. На меня надели наручники, вывели из лагеря и усадили в кузов грузовика.

Я совершила преступление, поэтому меня привезли в Паршнице, в местную тюрьму и заперли в камере, где я ждала решения своей судьбы.

– Какой ужас! – воскликнула Кэтрин.

– Это вам так кажется. На самом деле условия в тюрьме были на несколько порядков лучше лагерных. В тюрьме был душ и туалет в помещении. В тюрьме кормили дважды в день, часто домашней едой. Марек, надзиратель, коренастый толстяк, с уважением относился к заключенным.

– А что стало с Душаном?

– Не знаю. Больше я никогда его не видела. В тюрьме я встретила удивительных людей. Двух мужчин и женщину, чехов, местная полиция арестовала за непристойное поведение в пьяном виде. Они просидели в тюрьме пару дней, но мы успели познакомиться. Они признались мне, что являются местными партизанами, членами чешского Сопротивления, и рассказали, что двумя неделями ранее, шестого июня, состоялась высадка союзников в Нормандии. Их движение тоже готовилось к началу операции.

– Падение Германии – уже вопрос времени, – уверяли они. – Продержишься еще полгода – вернешься домой.

Новости меня воодушевили. Жизнь в тюрьме оказалась вполне сносной. Казалось, что полгода – ерунда. Когда чехов освободили, они подмигнули мне и сказали:

– Не вешай нос! Крепись. Скоро Германия станет историей.

– Вы знаете что-нибудь относительно чешского Сопротивления? Они достигли успехов? – спросила Кэтрин.

Лена кивнула:

– Похоже, да. Они сражались с армией Германии, оказались серьезным противником и помогли русским продвинуться в Польше. Но если верить тому, что я читала, Советская Армия отказала им в помощи, и много чехов погибло. В критический момент Сталин вывел войска из Чехословакии и перебросил в Венгрию. Без поддержки советских войск Сопротивление было подавлено. Такая линия была характерна для Советского Союза.

Кэтрин кивнула:

– Это напоминает Варшавское восстание 1944 года.

– Вы совершенно правы. Оба восстания фашисты подавили. Восставшим не удалось добиться победы, потому что Советская Армия «умыла руки» и не поддержала Сопротивление. Под Варшавой русские остановились на восточном берегу Вислы и наблюдали, как немцы ровняют город с землей. В каждом из этих случаев отсутствие поддержки со стороны советских войск обрекло восстание на поражение. Это не было случайностью. Оба восстания произошли в конце войны, и Сталин намеренно медлил с помощью, чтобы ослабить польское и чешское Сопротивление, – так после войны Советскому Союзу было проще оккупировать эти страны.

– Пару недель я просидела в камере. Первого июля 1944 года, через несколько дней после того, как моих чешских друзей выпустили из тюрьмы, пришел Марек, надел на меня наручники и вывел на улицу. Мы шли по улицам небольшого городка, и я спросила:

– Почему вы за мной пришли? Куда мы идем?

– Я получил приказ посадить тебя в поезд.

Я решила, что меня отправляют назад в Гросс-Розен. Я была уверена, что на текстильной фабрике нужны швеи, и обрадовалась. Может быть, на этот раз я смогу воссоединиться с Давидом. Я часто о нем думала. Это была отличная возможность!

– А куда идет поезд? – поинтересовалась я.

– В Освенцим.

Я замерла на месте и расплакалась.

Марек посмотрел на меня и покачал головой:

– Почему ты плачешь? Ты же вышла из тюрьмы.

– Почему? Потому что Освенцим – лагерь смерти. Потому что я знаю, что там происходит. Знаю еще с 1942 года.

К чести Марека нужно сказать, что он искренне встревожился. Остановился, наклонился ко мне и заговорил шепотом:

– Не все умирают. Многих отправляют на работу. Ты молодая и сильная. Здоровая. Когда попадешь туда, тебя будут осматривать. Стой прямо, расправь плечи. Не смотри им в глаза, ни о чем не проси. Веди себя как сильная женщина, ведь ты такая и есть. Делай то, что тебе велят. Ты выживешь. – Он помолчал и добавил: – Я слышал, что советские войска уже близко. Может быть, в следующем году. Не лезь на рожон – и ты уцелеешь.

Подул сильный ветер. Лена передернула плечами:

– Что-то становится холодно сидеть на скамейке, Кэтрин. Озеро знает, что еще не лето. Вы не против, если мы вернемся в контору?

– Может быть, пообедаем вместе?

Лена кивнула:

– Я угощаю. Это будет считаться, что я вам заплатила? – Она засмеялась.

– Возможно. Похоже, мои услуги дешевеют.