В первые годы после Второй мировой войны убеждения Гитлера зачастую мало интересовали историков. Считая его либо сумасшедшим, либо соглашателем, они упускали из виду ядро его воззрений. Безусловно, стройности идеям Гитлера не добавляли ни его бессвязные сочинения и речи, ни бесконечные монологи за обедом и ужином. Во всяком случае, дискуссии о том, в какой мере его взгляды определили развитие Третьего рейха, не утихают и поныне. Тем не менее Гитлер, несомненно, придерживался твердых политических убеждений, служивших ему ориентиром и формировавших черты той новой Германии, которую он строил.

Фактически в основе представлений Гитлера – наряду с фанатичной ненавистью к евреям и большевикам – лежало убеждение, что Германии не выжить без завоевания «жизненного пространства». Он полагал, что Германия должна расширить свои границы и будущее ее на Востоке, прежде всего в Советском Союзе, с его обширными землями и богатыми сельскохозяйственными ресурсами. Гитлер был одержим этой навязчивой идеей всю оставшуюся жизнь. Даже в апреле 1945 года, загнанный в лабиринт подземных бункеров в саду превращенной в руины рейхсканцелярии, накануне самоубийства он лихорадочно вещал о германской миссии обеспечения себе «жизненного пространства» на Востоке.

Летом 1941 года, сразу же после начала операции «Барбаросса», Гитлеру представлялось, что до осуществления мечты рукой подать. Германия, казалось, вот-вот должна была нанести Советскому Союзу сокрушительное поражение; менее чем месяц спустя после начала вторжения вермахт форсировал Днепр, взял Смоленск и подходил к Киеву. 16 июля 1941 года, на совещании на высшем уровне, Гитлер изложил свое видение будущего – вся европейская часть Советского Союза останется в руках немцев. Гитлер заявил: «Мы должны превратить новообретенные восточные территории в эдемский сад». В последующие недели и месяцы Гитлер снова и снова грезил о славном будущем, ожидавшем Германию на Востоке. Мыслью он продолжал блуждать по новым владениям, воображая малые и большие города, которые возведет. Через 300 лет, предавался мечтаниям Гитлер, «голые и пустые» просторы превратятся в цветущие ландшафты.

Повелевая оставшимся славянским населением, немецкие правители будут жить в процветающих колониях-поселениях, соединенных громадной сетью дорог. «Если бы я только мог внушить немецкому народу, – вздыхал Гитлер в частной беседе в начале сентября 1941 года, – что это пространство означает для нашего будущего».

Одним из тех, кого убеждать не требовалось, был Генрих Гиммлер, давно увлеченный идеей жизненного пространства. Осенью 1939 года, вскоре после победы Германии над Польшей, он проехал по всей оккупированной территории вместе со своим другом Гансом Йостом, впоследствии написавшим о том, как учившийся в молодости на агронома рейхсфюрер СС вышел из своего автомобиля, осмотрел поле и взял горсть земли: «Так мы и стояли, словно древние земледельцы, улыбаясь друг другу сияющими глазами. Теперь все это – немецкие земли!» Гиммлер взял на себя порученную ему Гитлером осенью 1939 года задачу колонизации этих земель, «создавая новые районы немецких поселений» путем крупных перемещений населения для замены опасных «расово чуждых элементов» этническими немцами. Гиммлер равнялся на Гитлера. Опираясь на громадную новую организацию, он руководил безжалостной депортацией сотен тысяч поляков и польских евреев на восток, а также притоком этнических немцев в западные районы оккупированной нацистами Польши.

После нападения Германии на Советский Союз Гиммлер, не теряя времени, принялся закреплять свои притязания и на эти владения. Как глава аппарата нацистского террора, Гиммлер руководил в недавно оккупированных районах полицейскими подразделениями. А как имперский комиссар по вопросам консолидации германского народа, пытался преобразовывать эти территории в соответствии с нацистской расовой доктриной. 24 июня 1941 года, всего два дня спустя после начала вторжения, Гиммлер поручил своему руководителю отдела планирования, профессору Конраду Мейер-Хетлингу, разработать программу создания «новых поселений на Востоке». Люди Гиммлера приступили к работе над так называемым Генеральным планом «Ост», вскоре разросшимся до воистину чудовищного размаха. Предусматривалось полное изменение облика всей Восточной Европы. Эсэсовские планировщики выступали не за косметические изменения, а за настоящую бойню с разрушением целых городов, германизацией обширных районов и депортацией, обращением в рабство и уничтожением десятков миллионов мирных жителей.

Эти планы колониального будущего Германии требовали строительных работ гигантского размаха, специально разработанных под возглавляемую Освальдом Полем разраставшуюся экономическую структуру СС. К началу 1942 года Гиммлер поставил Поля во главе всех эсэсовских строительных проектов мирного времени на Востоке, поручив ему выполнение необозримой задачи по строительству десятков новых баз на территории бывшего Советского Союза. Еще в середине декабря 1941 года Поль уже представил Гиммлеру всестороннее техническое задание на послевоенное строительство в Германии и на большой части оккупированной нацистами Европы. Ориентировочная сметная стоимость проекта составляла ошеломляющую сумму в 13 миллиардов рейхсмарок, причем почти половина отпускалась структурам СС и полиции на территории бывшего Советского Союза. Однако в январе 1942 года Гиммлер эти планы отверг, и отнюдь не по причине их чрезмерной амбициозности, а, напротив, нашел их слишком уж скромными. Надо мыслить масштабнее, наставлял Гиммлер Поля, и учреждать «гигантские колонии», которые «мы создадим для Германии на Востоке». По настоянию Гиммлера в ближайшие месяцы в строительную программу СС включили несколько куда более циклопических проектов.

Производство большей части предусмотренных строительных работ возлагалось на заключенных концентрационных лагерей. Это имело экономический смысл, поскольку руководству СС было о чем беспокоиться. Война привела к предельному напряжению финансовых ресурсов Германии, и Гиммлер напомнил Полю, что после победоносной войны немецкому государству придется экономить. Однако планы СС ждать не могли. Решение Гиммлера было простым: расходы будут ниже, если расширить производство в карьерах и на кирпичных заводах СС. Подобное представление зиждилось на колониальной эйфории и утопизме геноцида, охвативших СС от высших эшелонов до рядовых их членов, таких как некий гауптшарфюрер из Маутхаузена, приказавший заключенным изготовить чертежи и детальный план своего будущего замка в Крыму. Как все истинные фанатики, эсэсовцы желали претворить свои мечты в реальность как можно скорее. И даже если реализацию самых амбициозных планов предусматривалось отложить на послевоенный период, им не терпелось приступить к строительству безотлагательно; в конце концов, победа, как представлялось, была не за горами. А поскольку заключенные играли в их планах решающую роль, началась реформа системы концлагерей.

Прежде всего, эсэсовское лагерное руководство перенесло основной акцент на принудительный труд. Первым делом началась очередная реорганизация лагерного труда. В конце сентября 1941 года неэффективные бюро труда заключенных, год назад учрежденные Главным управлением бюджета и строительства СС Поля, вместе со своими местными представителями в лагерях, так называемыми трудовыми вождями (Arbeitseinsatzführer), инкорпорировали напрямую в Инспекцию концентрационных лагерей. И хотя результат был ничтожен, данный шаг продемонстрировал растущую озабоченность лагерных СС «важнейшими основными задачами перспективного, экономического и военного характера», как заявил инспектор Рихард Глюкс.

Основное внимание руководителей СС было сосредоточено не на организационных вопросах, а на самих заключенных. Гиммлер дал их подготовке нулевую оценку. Прежние инициативы СС по профессиональному обучению не увенчались практически ничем. Теперь Гиммлер потребовал создания армии квалифицированных заключенных. В начале декабря 1941 года он приказал Полю обучить как минимум 15 тысяч концлагерников профессии каменотеса и каменщика. Гиммлер добавил, что эта программа должна быть завершена к концу войны, чтобы заключенные были готовы к «предстоящему масштабному строительству», например реализации монументальных градостроительных проектов Гитлера, бывших главным стимулом экономической деятельности СС с конца 1930-х годов. Однако взгляд Гиммлера уже обратился от строительного возрождения Германии к заселению завоеванного Востока, что потребовало бы еще большего участия труда заключенных. Так обучение заключенных сделалось навязчивой идеей Гиммлера и его администраторов. В конце 1941 года один высокопоставленный чин Инспекции концентрационных лагерей подчеркнул, что «каждый здоровый заключенный» должен стать «квалифицированным рабочим». Как и многие излюбленные проекты Гиммлера, и этот остался несбыточной мечтой. Настоящее обучение потребовало бы хорошего обращения, нормального питания и приемлемых условий содержания, то есть прямо противоположного тому, на чем держались концлагеря. Для реализации планов Гиммлера концлагеря должны были перестать быть концлагерями, а на подобный шаг не пошел бы ни один из эсэсовских бонз. Однако одного лишь обучения заключенных в любом случае оказалось бы недостаточно для обеспечения тех трудовых ресурсов, которые требовались для претворения в жизнь строительной программы СС. Что руководству СС действительно было необходимо, так это новые массы рабов.

Точно так же, как его планировщики деловито перерисовывая карту Европы, переворачивали с ног на голову целые страны, Генрих Гиммлер не мог остановиться, загоревшись идеей принудительного труда. Ему виделись огромные, заполненные рабами концентрационные лагеря, призванные воплотить в жизнь его монументальные грезы; новые колонии на Востоке будут возведены на земле, пропитанной потом и кровью концлагерных заключенных. Идея осенила Гиммлера в сентябре 1941 года, когда его взгляд упал на советских военнопленных. В то время приток советских заключенных казался бесконечным. Огромное их количество в немецком плену уже погибло, еще больше умирало (к середине октября 1941 года вермахт захватил в плен свыше 3 миллионов человек), и Гиммлер рассматривал их как незадействованный ресурс. Сначала нацистские вожди запрещали их использование для нужд немецкой военной экономики, поэтому они часто сидели без дела в руках вермахта. Когда в конце лета 1941 года решимость изолировать советских военнопленных ослабевает, Гиммлер хватается за благоприятную возможность: почему бы не использовать часть из них на принудительных работах в концлагерях?

Гиммлер незамедлительно обратился с ходатайством относительно советских военнопленных и получил поддержку Гитлера. 15 сентября 1941 года он, видимо, обсуждал свои планы с ближайшими доверенными лицами, Рейнхардом Гейдрихом и Освальдом Полем; в тот же день он, вероятнее всего, о том же советовался и с крестным отцом концлагерей Теодором Эйке. На следующее утро снова позвонил Полю; детали их разговора нам неизвестны, но дневниковые записи раскрывают масштабы замыслов Гиммлера: «Перенаправить в концентрационные лагеря 100 тысяч русских». Вскоре Гиммлер эту астрономическую цифру удвоил. И срочно сорванные с чертежных досок радикальные эсэсовские планы быстро заменили еще более радикальными. К 22 сентября 1941 года, когда Гиммлер встречался с инспектором концлагерей Глюксом (которого в общих чертах ввели в курс дела), для концлагерей ему хотелось получить уже 200 тысяч военнопленных. Переговоры с ОКХ (Главным командованием сухопутных войск) шли полным ходом, и достижение соглашения много времени не потребовало: в конце сентября армия решила предоставить в распоряжение Гиммлера до 100 тысяч советских военнопленных. Все, казалось, говорило о том, что рейхсфюрер СС быстро и легко достиг своей первоначальной цели.

Еще до завершения переговоров с армией лагерные эсэсовцы подготовились к притоку советских пленных. Часть этих заключенных, решил Гиммлер, будет направлена в существующие лагеря. 15 сентября 1941 года, в тот же день, когда он встречался с Гейдрихом, Полем и Эйке, Инспекция концентрационных лагерей разослала комендантам срочный телекс с запросом, какое количество военнопленных те способны принять. Основной план предусматривал разместить их, по возможности, в новых бараках, однако, торопя события, местные лагерные эсэсовцы очищали от других заключенных и старые. К октябрю 1941 года в Нойенгамме, Бухенвальде, Флоссенбюрге, Гросс-Розене, Заксенхаузене и Дахау, а также Маутхаузене, призванном стать крупнейшим объектом подобного рода на территории Германии в довоенных границах, спешно завершалось сооружение заграждений, отделявших от остальных подразделений особые зоны, обозначенные табличками «Трудовые лагеря военнопленных».

Однако после решения эсэсовских планировщиков построить два новых крупных концентрационных лагеря в оккупированной Польше основную массу советских военнопленных предполагалось отправить в другое место. Первый заложили вблизи Люблина, примерно в 150 километрах от Варшавы, и он получил известность как Майданек (от названия северного района Люблина Майдан-Татарски). Майданек был первым концлагерем на территории генерал-губернаторства. На первом этапе оккупации Польши нацистское руководство выступало против подобного лагеря. В мае 1940 года генерал-губернатор Ганс Франк заявил высокопоставленному немецкому чиновнику полиции, что это излишне: «На нашем пятачке любых подозреваемых необходимо ликвидировать безотлагательно». Но в ходе своего визита 20 июля 1941 года Гиммлер избрал Люблин местом нового крупного концентрационного лагеря, призванного способствовать превращению региона в мощный форпост для немецких поселений. Его приказ исполнили не сразу, возможно, потому, что еще оставалось неясным, откуда устремится основной приток заключенных. Лишь два месяца спустя, когда Гиммлер охотился за советскими военнопленными, в СС активно взялись за реализацию плана. 22 сентября 1941 года доктор Ганс Каммлер, только что назначенный главой управленческой группы С (строительство) Главного административно-хозяйственного управления Поля, приказал приступить к возведению на окраине Люблина лагеря проектной мощностью в 50 тысяч заключенных; строительство началось 7 октября 1941 года, но чертежи Майданека устаревали, не дойдя до стройки. Вместе с аппетитами Гиммлера в отношении советских военнопленных росло и предполагаемое число узников Майданека: примерно со 125 тысяч военнопленных в начале ноября 1941 года к началу декабря оно увеличилось до 150 тысяч.

Второй новый крупный лагерь в оккупированной Польше основали на уже принадлежавшей СС территории. 26 сентября 1941 года, несколько дней спустя после начала строительства Майданека, доктор Каммлер приказал построить огромный новый лагерь недалеко от города Освенцим. 2 октября 1941 года в ходе осмотра на местности Каммлер выбрал в трех километрах к западу от главного лагеря Освенцим участок для подчиненного ему нового лагеря военнопленных. По настоянию коменданта Хёсса стройплощадку через несколько дней немного передвинули: новый лагерь должен был вырасти на месте деревни под названием Биркенау (Бжезинка), внутри крупной зоны интересов СС, за несколько месяцев до того очищенной от жителей. Строительство началось 15 октября 1941 года. Цели эсэсовских проектировщиков Майданека были ничуть не менее амбициозными, чем в отношении лагеря Освенцим-Бжезинка. В конце сентября 1941 года в СС уже рассчитывали на размещение 50 тысяч заключенных, а через несколько недель эта цифра удвоилась. Пока что ничего не говорило о том, что Бжезинка станет центром холокоста. Новый подлагерь создавался не для уничтожения европейских евреев, а для обеспечения принудительного труда огромной массы советских военнопленных, которых намеревались бросить на освоение германского жизненного пространства. В частности, в СС надеялись превратить город Аушвиц (Освенцим) в образцовое поселение колонистов. Несомненно, еще большей была его роль в планах по созданию поселений в других местах. Расположенный на востоке, Освенцим мог бы стать хорошей базой для экспансии СС, идущих по стопам почитаемых рыцарей Тевтонского ордена.

Сходные мотивы стояли и за созданием чуть позже в 1941 году третьего в оккупированной Восточной Европе нового лагеря близ небольшой деревни Штуттгоф (ныне Штутово) под Данцигом. Правда, в отличие от Майданека и Освенцима-Бжезинки он возводился не на пустом месте. Штуттгоф, окруженный густыми лесами, болотами и каналами, был основан местным подразделением СС еще 2 сентября 1939 года, сразу после нападения нацистской Германии на Польшу, как тюрьма для гражданского населения. В начале 1940 года руководство СС уже собиралось превратить его в концентрационный лагерь. Однако после недолгого обсуждения Гиммлер высказался против. Но осенью 1941 года он передумал. Во время своего приезда 23 ноября 1941 года он пришел к выводу, что здесь следует построить концлагерь. В начале 1942 года приказ был выполнен. Новый лагерь предназначалось превратить в поставщика рабского труда для немецких поселений в Данциге и Западной Пруссии. Поскольку планы были скромнее, нежели в отношении Майданека и Бжезинки, Гиммлер предполагал направить туда меньше советских военнопленных, чем в оба других новых лагеря; в конце 1941 года он распорядился разместить там около 20 тысяч человек. В Берлине надлежащим образом спроектировали новые огороженные бараки и в начале марта 1942 года направили в Штуттгоф чертежи, в то время как строительные работы в Бжезинке и Майданеке уже велись полным ходом.

Тут следует остановиться и осмыслить размах замыслов Гиммлера в отношении советских военнопленных. Предлагаемое им осенью 1941 года явилось крупнейшей встряской системы концлагерей с середины 1930-х годов. Предусматривался колоссальный рост числа заключенных. Менее чем к 80 тысячам заключенных всей системы лагерей Гиммлер намеревался присовокупить еще около 200 тысяч или даже больше. Подавляющее большинство должно было работать в новых гигантских лагерных комплексах, далеко превосходящих имевшиеся в распоряжении концлагерей. Главный лагерь Освенцим (около 10 тысяч заключенных, один из крупнейших на тот момент) затмит новый пристроенный лагерь в соседней Бжезинке. И благодаря такому количеству советских военнопленных, которых предполагалось разместить в новых лагерях на территории оккупированной Польши, центр тяжести всей системы концентрационных лагерей резко сместится на Восток. Упор на Восток указывал на новые функции концентрационных лагерей: колонизация немецкого жизненного пространства. В эксплуатации производительного труда заключенных не было ничего нового. Но отнюдь не в строительной отрасли. Однако планы осени 1941 были особенными. Гиммлер закладывал основу гигантской программы принудительного труда с задействованием огромного количества заключенных для претворения в жизнь важной нацистской строительной программы под контролем СС. С ростом концлагерей будет укрепляться экономика СС и Германии в целом. И вновь Гиммлер полагал, что действует как в интересах СС, так и Третьего рейха.

7 октября 1941 года к перрону у главного лагеря Освенцим подъехал и медленно остановился товарный состав. В вагонах находилось 2014 человек, первая партия советских военнопленных, направленных в лагерь на принудительные работы. Двери распахнулись, и оглушенные, грязные заключенные, шатаясь, стали выходить из душных вагонов на яркий свет, жадно хватая ртом воздух. Среди них был 28-летний лейтенант пехоты, москвич Николай Васильев. «Мы не знали, куда приехали, – скажет он позже, – и что это были за лагеря». Вскоре эсэсовские охранники им объяснили куда: на Васильева и других обрушилась брань и удары. Некоторые опасались, что их сразу же расстреляют. Вместо этого эсэсовцы заставили их раздеться и прыгать в открытый бассейн, наполненный дезинфицирующим средством. Васильев вспоминал, что «не желавших подгоняли пинками и палками». Затем исхудавшим как скелетам военнопленным пришлось голыми сесть на пол.

Новоприбывшие едва успели перевести дыхание, как эсэсовцы Освенцима приказали им идти в лагерь. Стоял морозный осенний день, на крышах и кое-где на земле лежал снег, и советские солдаты, содрогаясь от холода, добрели до лагеря за колючей проволокой, где их поджидало еще больше эсэсовцев. Некоторые наводили на военнопленных объективы фотоаппаратов и делали снимки на память. Другие избивали заключенных, после чего заставили их построиться. И снова процедуры дезинфекции, в силу бездарности их проведения походившие куда больше на издевательства, да и вообще скорее способствовавшие распространению болезней. «После этого нас загнали в барак[и]», – вспоминал Николай Васильев. Новое подразделение военнопленных в главном лагере Освенцим состояло из девяти бараков, но это были одни только стены. «Мы несколько дней просидели без одежды, – продолжает Васильев, – в чем мать родила». Чтобы согреться, заключенные сбивались в кучи. Самые слабые прислонились к стенам или лежали на бетонном полу.

Прибывали новые и новые составы, и вскоре небольшие бараки для военнопленных оказались переполнены; между 7 и 25 октября 1941 года на территорию лагеря доставили почти 10 тысяч советских солдат, всего за 18 дней удвоив число узников Освенцима. Так выглядел на практике результат соглашения Гиммлера с вермахтом. После достижения в конце сентября принципиальной договоренности ОКХ приступило к исполнению своего обещания о передаче СС советских военнопленных. 2 октября 1941 года был издан приказ о передаче 25 тысяч заключенных для принудительных работ на территории Третьего рейха; через несколько дней первые транспорты пошли в концлагеря – главным образом в Освенцим, – и к концу месяца отправка завершилась. Еще около 2 тысяч советских военнопленных отправили в Майданек на территории генерал-губернаторства.

Прибывших советских военнопленных ждали нечеловеческие условия, и не только в Освенциме. В Заксенхаузене их также загнали в пустые бараки. Внутри не было «ни коек, ни нар, ни одеял, ни стульев, ни столов», вспоминал Вениамин Лебедев, прибывший туда вместе с 1800 другими советскими солдатами 18 октября 1941 года. «Мы спали на полу, подложив под головы деревянные башмаки вместо подушек». В Гросс-Розене первых привезенных не пустили даже в бараки, и несколько ночей им пришлось провести под открытым небом; по некоторым сведениям, только в первую ночь умерло от 200 до 300 человек. В Майданеке советским военнопленным также пришлось спать под открытым небом, поскольку бараки оказались не готовы; ища спасения, заключенные пытались вырыть землянки в промерзшем грунте.

В соответствии с планами Гиммлера лагерные эсэсовцы вскоре погнали часть военнопленных на принудительные работы. В Освенциме советские заключенные с осени 1941 года готовили площадку для нового лагеря Бжезинка. Они валили лес, рыли канавы и разбирали старые фермы, добывая кирпич для зданий нового лагеря. Работая голыми руками на морозе, многие заключенные падали и умирали. «Они массами замерзали», – писал польский боец Сопротивления в тайном дневнике; других военнопленных во время работы расстреливали или забивали до смерти. Когда выжившие ежевечерне брели назад со строительной площадки Бжезинка к себе в бараки в основном лагере, за ними на телеге везли трупы их товарищей.

Большинство советских военнопленных в основной массе были слишком слабы, чтобы работать. В Флоссенбюрге потребовалось несколько месяцев, прежде чем лагерные эсэсовцы задействовали на работах часть из 1700 военнопленных, прибывших в середине октября 1941 года. В Гросс-Розене эсэсовцы направили в лагерный карьер всего 150 из 2500 советских солдат, но и от них не было почти никакого толка, как жаловались в середине декабря 1941 года в местном отделении эсэсовской компании DESt: «Эти русские в таком скверном физическом состоянии, что от них едва ли можно требовать какого-либо труда. Они наихудшие из самых плохих имевшихся до настоящего времени в нашем распоряжении заключенных». Уже перенеся неимоверные страдания в жутких условиях лагерей [для военнопленных] вермахта, советские солдаты были в ужасном состоянии еще до прибытия в концентрационные лагеря. «Я был уже болен, когда прибыл, – вспоминал Николай Васильев. – У меня была почечная инфекция, воспаление легких и дизентерия». Через неделю пребывания в Освенциме он был переведен в лазарет для советских военнопленных, больше напоминавший морг. Надеяться на медицинскую помощь не приходилось, вся она сводилась к раздаче санитарами туалетной бумаги вместо бинтов.

Условия в большинстве концентрационных лагерей были таковы, что основная масса советских военнопленных пополнила ряды умерших. Многие гибли от голода, поскольку лагерные эсэсовцы урезали им паек больше, чем другим узникам, до тех пор пока почти никакой еды не осталось вовсе; вероятно, впервые в истории концлагерей некоторые заключенные дошли до столь отчаянного состояния, что прибегали к каннибализму. В Освенциме комендант Рудольф Хёсс наблюдал за агонией советских солдат, как ученый-антрополог, будто бы со стороны. «Они перестали быть человеческими существами, – писал он в 1946 году. – Они превратились в животных, охотившихся исключительно за пищей». Некоторые лагерные эсэсовцы забавлялись, бросая в барак военнопленных хлеб, и наблюдали, как те, обезумев, сражаются за каждый кусок. Голод быстро вызвал еще больше болезней. Свирепствовали и эпидемии; в конце ноября 1941 года половина всех советских солдат в Майданеке страдали от тифа и его осложнений.

Лагерные эсэсовцы без колебаний умерщвляли больных и ослабевших советских солдат, вероятно осознавая, что Гиммлер одобрил бы ликвидацию разносчиков заразных заболеваний как радикальное решение, препятствующее распространению эпидемий и нехватке продовольствия. Узник Освенцима Николай Васильев, когда состояние его здоровья несколько улучшилось, работал в больнице. Он был свидетелем селекции многочисленной группы военнопленных, проводимой в начале 1942 года. Их, раздев донага, бегом прогоняли мимо сидевших за столом эсэсовцев, и те определяли самых слабых из них. Жертв поочередно отводили в «операционную», где убивали, сделав им смертельные инъекции. И в других лагерях эсэсовцы регулярно убивали больных военнопленных (в точности так же, как и так называемых инвалидов). В Майданеке и Маутхаузене, например, осенью и зимой 1941 года лагерное руководство после вспышки эпидемии тифа ликвидировало большое число советских солдат – убийство представлялось наиболее адекватным способом локализовать очаг эпидемии.

Кроме того, лагерные эсэсовцы казнили советских военнопленных, даже присланных на работы, по политическим мотивам. В октябре 1941 года, несколько недель спустя после их прибытия, РСХА, так и не избавившееся от панического страха перед комиссарами Красной армии, направило в концентрационные лагеря комиссии гестапо для выявления и устранения предполагаемых врагов, скрывавшихся среди новоприбывших заключенных. В Освенциме офицеры гестапо произвели проверку на политическую благонадежность всех присланных на работы советских пленных и отобрали из них для уничтожения тысячу «коммунистов-фанатиков» и «политически неприемлемых [элементов]»; эсэсовцы расстреливали и травили жертвы газом с конца 1941 года.

Граница между советскими военнопленными, пригнанными в концентрационные лагеря на принудительные работы, и теми, кого доставили туда для ликвидации, размывалась все сильнее. В ноябре 1941 года Генрих Гиммлер даже согласился на отсрочку казни «комиссаров», если те были трудоспособны. Отныне местные лагерные эсэсовцы могли выбирать из транспортов уничтожения физически сильных на работы в карьерах – эти заключенные тоже были обречены на гибель, но не раньше, чем эсэсовцы изнурят их непосильным трудом. Это был один из первых практических шагов по осуществлению концепции «уничтожения трудом», рассматриваемой главарями СС как оружие в том числе против евреев, которая в ближайшие годы унесет в концлагерях бесчисленное количество жизней.

Но на тот период все это было пока что планами на будущее. Осенью и зимой 1941 года лагерные эсэсовцы не извлекли выгоды из мук советских военнопленных, присланных для рабского труда. Смертность была ошеломляющей. В Майданеке из 2 тысяч советских военнопленных подавляющее большинство не дожило и до середины января 1942 года. В Освенциме молодые красноармейцы, по выражению коменданта Рудольфа Хёсса, тоже «дохли как мухи». К началу января 1942 года, меньше чем три месяца спустя по прибытии в лагерь первого транспорта (7900 человек), умерло свыше 80 % пленных (по некоторым данным, даже больше). Самым трагическим стало 4 ноября 1941 года, когда в Освенциме умерло 352 советских военнопленных. Массовая гибель советских солдат в конце 1941 года не ограничивалась концлагерями на оккупированных восточных территориях. Можно утверждать, что и в Заксенхаузене почти 30 % советских военнопленных погибли в течение первого месяца за колючей проволокой (не считая «комиссаров», расстрелянных в затылок в бараке смерти). А в Гросс-Розене к 25 января 1942 года в живых оставалось всего 89 человек из доставленных туда 2500 советских военнопленных.

В то время для местных лагерных эсэсовцев такая смертность, в разы превосходившая все предыдущие рекорды эсэсовских лагерей, превратилась в чисто техническую проблему. В первую очередь это касалось Освенцима, где умерло больше «советских рабов», чем в любом другом концлагере. Вначале эсэсовцам Освенцима трудно было опознать всех умерших, поскольку солдатские медальоны терялись в царившем за колючей проволокой хаосе, а цифры, написанные на телах чернилами, быстро стирались. Во избежание ошибок при идентификации эсэсовцы предприняли решительный шаг. Начиная с ноября 1941 года «советским рабам» номер заключенного стали татуировать на коже. Грудь заключенного помечали особым штемпелем, чернила проникали в кожу через крохотные ранки от игл; люди были настолько слабы, что их прислоняли к стене, чтобы те не падали при штемпелевании. Так родились зловещие татуировки Освенцима, которые впоследствии были распространены почти на всех узников лагеря (ни в одном другом концлагере татуировки не использовались, хотя кое-где применяли чернильные штемпели).

Эсэсовцы Освенцима непрерывно изобретали все новые и новые способы избавиться от трупов. В главном лагерном крематории всех умерших военнопленных сжечь было невозможно, трупы сваливали по всей территории, и тошнотворный смрад разлагавшихся тел распространялся по лагерю и за его пределами. 11 ноября 1941 года недавно назначенный глава эсэсовского строительного управления Освенцима Карл Бишоф направил телеграмму в Германию на имя фирмы-поставщика лагерных печей для сжигания трупов: «Срочно необходима третья печь для кремации». А поскольку до монтажа дополнительной печи для кремации требовался не один месяц, лагерные эсэсовцы в Бжезинке решили временно сбрасывать трупы в рвы, в срочном порядке вырытые другими военнопленными. Бжезинка превратилась в огромное кладбище советских солдат.

Осенью и зимой 1941 года разверзлась пропасть между мегаломанией Гиммлера, грезившего об использовании миллионов советских военнопленных для принудительного труда в необозримых германских колониях, и гибельной реальностью в его концентрационных лагерях. Даже кое-кто из лагерных эсэсовцев выражал обеспокоенность столь явным разнобоем между тем, что говорилось и что делалось СС. Их сомнения выразил один из чиновников Заксенхаузена, вслух вопрошавший себя: «А для чего, собственно, доставили сюда этих субъектов? Работать или подыхать?» Будучи сторонником «уничтожения трудом», Гиммлер, скорее всего, ответил бы так: «И работать, и подыхать». В случае с советскими военнопленными, доставленными в октябре 1941 года для рабского труда, план СС срабатывал лишь отчасти – пленных солдат действительно уничтожили, так и не успев задействовать их на принудительных работах. РСХА предупреждало лагерных эсэсовцев не путать военнопленных, доставленных на «принудительные работы», с обреченными «на казнь». Не все эсэсовцы на местах усматривали эту разницу, да и нацистская пропаганда не уставала выставлять решительно всех советских солдат опасными для жизни недочеловеками.

И поэтому умерщвление советских военнопленных продолжалось. Когда блокфюреру Заксенхаузена Мартину Книттлеру, убийце со стажем из барака смерти, в ноябре 1941 года доложили о том, что сегодня погибло девять советских пленных, он ответил: «Что? Всего-то девять? Рано ставить точку. Еще поглядим». И Книттлер несколько часов продержал на морозе группу советских солдат, только что вернувшихся из помывочной. На следующий день 37 из них умерли. Совершаемые им убийства Книттлер логически обосновывал как продиктованные экономической выгодой. Согласно нацистским представлениям в духе социалдарвинизма, создание летальных условий способствовало естественному отбору – выжившие советские солдаты были самыми сильными в физическом отношении работниками.

Эсэсовское лагерное начальство в Ораниенбурге было прекрасно осведомлено об уничтожении «советских рабов». Однако и Рихард Глюкс, и его подчиненные взирали на творимый кошмар воистину с олимпийским спокойствием. Более того, они способствовали созданию в концлагерях летальных условий. Когда дело дошло до строительства новых бараков, Артур Либехеншель был с самого начала настроен весьма решительно. Советские военнопленные, вещал он в середине сентября 1941 года, должны размещаться «в самых примитивных условиях». Что это означало, становится понятным при изучении разработанного в середине октября 1941 года эсэсовского проекта нового лагеря в Бжезинке. Болезни и смерть в их результате изначально были заложены в проект, согласно которому 125 тысяч военнопленных предстояло втиснуть в 174 барака. Одна уборная приходилась на 7 тысяч человек, баня – на 7800 человек. Перечисленные условия были намного хуже тех, которые предусматривались типовым проектом концентрационного лагеря. Однако в глазах эсэсовских проектировщиков, разделявших взгляды Гиммлера на советских людей как на неприхотливых «полузверей», это было как раз то, что требовалось.

На первый взгляд отношение к советским военнопленным в конце 1941 года озадачивает: почему столько людей, выделенных концлагерям для рабского труда, свели в могилу? Однако с точки зрения СС эти убийства не представлялись чем-то абсурдным. Они могли бы вызвать озабоченность, имей жизнь «советского раба» хотя бы мало-мальскую ценность. Но она таковой не имела. Лагерные эсэсовцы были убеждены, что прибывшие в октябре 1941 года 27 тысяч пленных солдат – лишь авангард, за ними последуют куда более многочисленные партии, которым уготована та же участь. Сказывалось и убежденность нацистов в своей окончательной победе в этой войне, стало быть, военнопленные устремятся в лагеря нескончаемым потоком.

Но ожидаемый поток внезапно иссяк. Вскоре после того, как СС заявили о своих правах на захваченных в плен советских солдат, последовало решительное вмешательство Гитлера. 31 октября 1941 года он, столкнувшись с возраставшей нехваткой рабочей силы, приказал в массовом порядке задействовать советских военнопленных на работах для нужд германской военной промышленности; в самом скором времени претензии СС оказались оттеснены на второй план куда более актуальным вопросом: каким образом покрыть дефицит рабочих рук в государственном и в частном секторах экономики. Да и пленных стало гораздо меньше, чем ожидалось. Больше вермахту так и не удалось разжиться тем количеством взятых в плен солдат противника, которое было реально достижимо в первые месяцы осуществления плана «Барбаросса». А предрекавшийся самоуверенными гитлеровскими генералами блицкриг превратился в непрестанную войну на взаимное изнурение. Немецкое наступление под Москвой захлебнулось, и буквально вслед за этим, в декабре 1941 года, последовало первое крупное контрнаступление Красной армии. К этому времени большинство захваченных в плен летом советских солдат либо уже погибли, либо умирали вследствие летальных условий во временных лагерях вермахта и беспощадного отлова «комиссаров». Обещанное Гиммлером цунами советских военнопленных до концентрационных лагерей так никогда и не докатилось.

В результате грандиозные планы рейхсфюрера по расширению концлагерной системы – с гигантскими новыми лагерями Бжезинка и Майданек как основной базы размещения «советских рабов» – так и остались нереализованными, по крайней мере в задуманных масштабах. 19 декабря 1941 года глава строительного ведомства СС Ганс Каммлер направил Гиммлеру отрезвляющий рапорт о продвижении работ в Бжезинке и Майданеке. Будучи уже не в силах приукрашивать положение, Каммлер нехотя признавал, что строительство обоих лагерей – в то время рассчитанных на 150 тысяч заключенных каждый – значительно отстает от графика; на тот период в Майданеке соорудили всего 26 бараков, а в Бжезинке и того меньше – 14. Основной проблемой, помимо минусовых температур и дефицита стройматериалов, было практически полное отсутствие рабочих рук. По замыслам на осень 1941 года, проект строительства базировался на притоке огромного количества пленных советских солдат Красной армии. Но прибывавшие до сих пор военнопленные оказывались для лагерных зодчих из СС бесполезны. Каммлер признавал, что от планов вынудить военнопленных ставить для себя бараки пришлось отказаться, ибо заключенные «находятся в столь катастрофическом физическом состоянии, что их эффективное задействование на работах на сегодняшний день не представляется возможным».

В итоге Майданек так никогда и не стал узловым центром принудительного труда. Летом 1942 года работы по строительству даже временного лагеря были далеки от завершения. Возвели всего две эсэсовские казармы, но сторожевые вышки не были закончены, а строительные материалы были разбросаны по всему участку. Майданек даже не приблизился к запланированной проектной мощности. В нем содержалось не более 10–15 тысяч заключенных, и никаких германских колониальных поселений на Востоке они заложить явно не могли. Эсэсовские планы в Бжезинке также воплощались черепашьими темпами. Лишь в марте 1942 года, полгода спустя после размещения первого заказа на строительство, работы продвинулись настолько, что выживших военнопленных удалось перевести в бараки главного лагеря в Бжезинке. Этих советских солдат было меньше тысячи, и большинство из них также вскоре погибло. В середине апреля 1942 года молодой еврейский заключенный, недавно депортированный в Бжезинку из Словакии (марионетки Германии), увидел там последних советских солдат, «живущих в ужасающем небрежении», «прямо на стройплощадке, без защиты от холодов и дождей, умиравших в огромных количествах».

Первая попытка Генриха Гиммлера сделать ставку на «советских рабов» закончилась провалом и трагедией. Прибытие советских солдат не превратило конц лагеря в гигантские фабрики рабского туда, зато положило начало новому этапу геноцида. Весной 1942 года, когда большая часть отгороженных для военнопленных участков была закрыта, а их заключенных стали официально считать заключенными концентрационных лагерей, из 27 тысяч человек, доставленных на принудительные работы осенью 1941 года, в живых оставалось не более 5 тысяч пленных советских солдат. Одним из выживших был заключенный Освенцима Николай Васильев, в марте 1942 года переведенный в Бжезинку. После войны он дал лаконичные ответы на вопросы о судьбе своих товарищей по лагерю: «Расстрелян. Погиб на работах. Умер от голода. Умер от болезни».

С момента начала Второй мировой войны и до осени 1941 – зимы 1941/42 года в концлагерях изменилось многое. За упомянутый двухлетний период по-прежнему вполне узнаваемая система концентрационных лагерей тем не менее преобразилась. В начале 1942 года насчитывалось уже не шесть, а 13 главных лагерей, четыре из которых были новыми, возведенными на территории оккупированных нацистами стран Европы: Освенцим, Майданек и Штуттгоф в Польше, Нацвейлер во Франции. Количество заключенных в них также резко возросло с чуть более 20 почти до 80 тысяч, при этом большинство из пополнивших лагеря приходилось на оккупированные страны Европы, в первую очередь Польшу и Советский Союз. И если в 1939 году трудно было себе представить худших условий содержания, впоследствии они продолжали стремительно ухудшаться. В ходе войны нацистский террор как в концлагерях, так и за их пределами ужесточался. Постоянно возраставшая в лагерях смертность – особая история, как и применяемые СС средства умерщвления. К 1942 году лагерные эсэсовцы использовали почти все мыслимые формы убийства: избиение, повешение, расстрел, умерщвление голодом, утопление, отравление газом и ядами.

Переломным в процессе перехода концентрационных лагерей от летальных условий содержания начального периода войны к массовому уничтожению и в этой связи переориентации их на выполнение сразу двух целей стал 1941 год. Как и прежде, лагерные эсэсовцы продолжали эксплуатировать, унижать, избивать и убивать заключенных. Однако теперь лагеря превратились в средоточие систематических массовых убийств, где реализовывались централизованные программы по умерщвлению немощных узников и так называемых советских комиссаров. Возьмем Заксенхаузен, один из типичных эсэсовских лагерей. В 1941 году в нем содержалось в среднем около 10 тысяч обычных заключенных. Каждый день был для них пыткой, будучи отмечен гнетом принудительного труда, муштрой, скученностью, голодом, болезнями и грубым насилием. Велика была смертность от недоедания и болезней, особенно среди поляков и евреев. Тем не менее у лагерных эсэсовцев не имелось конкретных планов умерщвления всех этих заключенных, и большинство из них выжило. Абсолютно противоположным было положение 10 тысяч советских «комиссаров», прибывавших в лагерь с сентября 1941 года и редко выживавших в нем дольше нескольких дней; для этих людей Заксенхаузен был лагерем уничтожения.

В 1942 году систематические массовые убийства приняли масштабы геноцида, тот же год положил начало холокосту. Но это произошло не на пустом месте. Удивительно, сколь многие неотъемлемые элементы холокоста существовали в концентрационных лагерях еще до того, как эсэсовцы переступили порог геноцида. Вот они: депортация жертв прямо к месту расправы, сжатые сроки транспортировки; сложная система прикрытия массовых убийств (фальшивые душевые, врачебные кабинеты), применение ядовитых газов, в частности «Циклона Б», строительство новых крематориев, переоборудование и ремонт прежних, проведение среди заключенных регулярных чисток якобы с целью избавления от «нетрудоспособных», надругательство над мертвыми телами заключенных (вырывание золотых зубов и коронок). Все это началось до холокоста. Даже практика отбора заключенных сразу по прибытии и отправка более слабых прямо на смерть, а остальных – всего лишь отсрочка – на работы впервые была применена еще осенью 1941 года в отношении советских «комиссаров». Подытоживая сказанное: к концу 1941 года основные механизмы холокоста были уже запущены, а один из концлагерей – Освенцим – был готов к геноциду евреев из стран поверженной Европы.

И тем не менее массовые убийства инвалидов и советских военнопленных не были репетицией холокоста. Утверждать подобное означило бы читать историю задом наперед. Те убийства породила собственная страшная логика, никак не связанная с уничтожением евреев. В самом деле, когда весной и летом 1941 года утверждались первые программы убийств, уничтожение европейских евреев еще не стало частью государственной политики нацистского режима. До 1942 года ни один из концлагерей не был определен как место истребления евреев. Этот скачок произошел лишь после судьбоносных решений нацистской верхушки, открывших новую главу как в истории эсэсовских концентрационных лагерей, так и Третьего рейха в целом.