Бенедетта, заливаясь слезами, бежала по узким переулкам. Она чуть не сбила с ног какого-то толстяка, споткнулась и упала, сильно ударив колено и порвав платье. Толстяк что-то крикнул ей вдогонку, но девушка уже помчалась дальше, боясь утонуть в море своих слез, если остановится.

Меркурио исчез больше двух недель назад. В душе Бенедетты еще теплилась надежда на то, что он вернется, и потому девушка день за днем ждала его в таверне. Она даже подумывала о том, не сходить ли ей в дом Анны дель Меркато. Но Бенедетта понимала, что не вынесет, чтобы ее отвергли во второй раз. Наверное, для такого она была слишком гордой. Слишком трусливой. Или слишком слабой. Еще никогда в жизни она не была настолько одинока. Целыми днями она валялась ничком в своей комнате в таверне, не обращая внимания на клопов. Но утром ее разбудил герольд: распоряжение о переселении всех евреев Венеции в Гетто Нуово вступало в силу с сегодняшнего дня. Герольд огласил новость о том, что в полночь, когда на башне собора Святого Марка пробьет колокол Мараньона, всех евреев запрут в Гетто Нуово.

Бенедетта решила пойти туда и посмотреть на это представление. Ее влекла неосознанная жажда страданий, что свойственна любой влюбленной. Сама не подозревая того, она страстно желала проверить, придет ли туда Меркурио.

Но к тому, что она увидела у входа в Гетто Нуово, к тому, что услышала, Бенедетта не была готова. Она сразу узнала голос любимого. А когда Меркурио столь пылко и страстно выкрикнул имя Джудитты, когда принес свою клятву, Бенедетте показалось, что она вот-вот умрет. Вначале она бросилась бежать. Боль, унижение, ненависть к этой глупой еврейской девчонке рвали ее на части. Но затем Бенедетта вернулась на набережную напротив того места, откуда доносился голос Меркурио. Она хотела увидеть его. Бенедетта знала, что так ей будет только больнее, но, невзирая на это, вернулась. Когда Меркурио отвели в сторожку, Бенедетта встала у окна и подслушала разговор Меркурио с Ланцафамом, пока ее не прогнали прочь.

Бенедетта все бежала и бежала, пока не очутилась у арок церкви Сан-Бартоломео.

Меркурио отверг ее, потому что она оказалась слишком «простой». Именно так он и сказал. Она ничего для него не значила. Словно ее и не было никогда.

Примчавшись в таверну, Бенедетта взлетела вверх по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз. Она бросилась на засиженную клопами лежанку и разрыдалась еще пуще. Постепенно девушка поняла, что не знает, отчего же страдает – от неразделенной любви или от уязвленной гордости. Только в одном Бенедетта была уверена целиком и полностью – в своей жгучей ненависти к этой еврейской девчонке, потому что этой дуре все досталось само собой, ей и пальцем о палец для этого ударить не пришлось!

– Ты его не заслуживаешь, жалкая шлюха! – крикнула Бенедетта, пряча лицо в подушку.

Той ночью она не сомкнула глаз.

Словно чтобы помучить себя еще сильнее, Бенедетта старалась представить себе прекрасное лицо Меркурио, но оно расплывалось у нее перед глазами. Все затмевал лик Джудитты. Бенедетта отмахивалась от этого образа, точно от надоедливого шершня, но в ее сознании всплывало то лицо соперницы, то лицо матери. Под утро девушка ненадолго провалилась в беспокойный сон. Ей снилась мать.

На рассвете Бенедетта отправилась в терму за Риальто и отмылась со всем тщанием. Она избавилась от вшей и клопов, натерла тело лавандовым маслом, почистила зубы кашицей из мяты и кедрового масла. Затем она пошла к мяснику и купила все необходимое.

Бенедетта приняла решение.

На причале она наняла гондолу и назвала гондольеру адрес, чувствуя комок в горле. Добравшись до нужного ей дома, девушка обвела взглядом Гранд-канал, будто видя его в первый раз, и повернулась к площади. Перед ней возвышалось четырехэтажное здание палаццо. Филигранно отделанный фасад украшали изогнутые колонны, казавшиеся диковинными светлыми символами, начерченными на желтом и зеленом, испещренном черными прожилками мраморе. В окнах виднелись витражи, небольшой балкон бельэтажа затенял огромный карниз: пурпурную с золотистыми полосками ткань удерживало четыре черных подпорки, венчавшиеся львиными головами с золотыми гривами.

Исполнившись решимости довести начатое до конца, Бенедетта направилась к дворцу.

Открывший ей дверь слуга в изумрудно-зеленой ливрее и желтых брюках почтительно поклонился.

– Его милость ждет вас. Он примет вас в своих покоях, – торжественно произнес он, пропуская девушку в особняк.

По обе стороны от сумрачного коридора тянулись залитые светом комнаты с застекленными окнами. В конце коридора виднелась огромная стеклянная дверь в железной раме, ведущая в ухоженный сад с изгородью из низких самшитовых деревьев. В центре сада возвышался фонтан со статуей полуобнаженной женщины, сжимавшей ладонями груди. Из сосков лилась вода. Рядом с ней стояла статуя поменьше – маленькая девочка, протянувшая к женщине руки. У Бенедетты мурашки побежали по спине, когда она заметила, что одна рука девочки искалечена и словно бы сведена судорогой.

Они со слугой поднялись по широкой лестнице, ведущей внутрь дворца, и на втором этаже прошли в двустворчатую дверь из медвяно-желтого орехового дерева. Над входом в граните был высечен святой, воздевший руки в жесте благословения. За дверью тянулась огромная светлая галерея, пять окон от пола до потолка выходили на Гранд-канал, а боковая дверца, отделанная зеркалом, вела в сад. От уровня глаз до украшенного цветочной вязью потолка стены покрывали картины и гобелены, пол устилали пышные ковры. В галерее на креслах, диванчиках, стульях и восточных подушках сидели слуги патриция, на полу разлеглись собаки всех пород и размеров. И людям, и псам явно было скучно. В галерее чувствовался едкий неприятный запах. На светлом восточном ковре в центре галереи лежала огромная куча собачьего дерьма, но никто не обращал на это внимания. К изумлению Бенедетты, среди слуг не было ни одной женщины. Лишь кое-кто повернул голову, заметив приближение девушки. Один пес вяло гавкнул, какой-то мужчина послал Бенедетте воздушный поцелуй.

– Сюда, прошу вас. – Слуга провел ее по галерее и открыл какую-то дверь.

Едва Бенедетта очутилась в комнате, слуга закрыл за ней дверь и повел дальше – помещение оказалось проходным, за ним тянулся настоящий лабиринт из больших и маленьких комнат, становившихся все темнее. Наконец слуга остановился перед широкой двустворчатой дверью, обитой дамастом. По обе стороны от двери висели настенные светильники с десятком свеч в каждом. Капли воска падали на пол, точно свечи проливали горькие слезы. Слуга отошел в сторону, открыл одну створку и жестом приказал Бенедетте войти внутрь.

– Его сиятельство навестит вас, когда ему будет угодно.

Войдя в комнату, девушка вздрогнула, когда за ней захлопнулась дверь. Слуга запер створки на два засова, и Бенедетта испуганно схватилась за дверную ручку. В девушке нарастало отчаяние, но она волевым усилием заставила себя успокоиться. «Ты в точности знаешь, зачем пришла сюда». – Бенедетта глубоко вздохнула.

Когда она лежала в таверне и боль час от часа становилась все нестерпимее, в жуткой тишине комнаты Бенедетта поняла, что ненависть к Джудитте разъедает ее изнутри, точно паразит, и если она останется в таверне, то эта ненависть сожжет ее дотла. Потому Бенедетта решила принять приглашение патриция, приглашение, высказанное им в тот самый день, когда Меркурио отверг ее. Эту мысль внушила Бенедетте ее мать, явившаяся девушке во сне. Мать знала Бенедетту лучше, чем кто-либо другой. Она знала, кто такая Бенедетта на самом деле.

«Ты в точности знаешь, зачем пришла сюда», – повторила девушка.

Постепенно ее глаза привыкли к полутьме, и оказалось, что она стоит в небольшой прихожей. Стены тут были выкрашены в черный цвет, они словно готовы были сомкнуться, отчего у любого вошедшего сюда перехватывало дыхание. Впереди виднелся дверной проем, закрытый пологом. Оттуда в прихожую проникал слабый свет.

Шагнув вперед, девушка сдвинула полог и вдруг очутилась в огромной светлой комнате, выдержанной в небесно-голубых тонах с вкраплениями золота. Комната поражала воображение скромным изяществом. В центре стоял стол с тонкими изогнутыми ножками, покрытыми позолотой и простенькой резьбой. На столе лежали книги в кожаных переплетах и свитки. Пол был устлан огромным небесно-голубым с золотом ковром точно такого же цвета, как и стены в комнате. В полукруглой нише виднелся позолоченный альков с вычурными колоннами на каждом углу, поддерживавшими почти прозрачный тканый золотом балдахин. Навес в изголовье кровати, изготовленный из голубого шелка, тоже украшали золотистые и белые нити. Центр балдахина расцвечивал вышитый герб семьи. По обе стороны комнаты стояло два совершенно одинаковых камина, в которых потрескивали дубовые поленья. Пахло жасмином. В отличие от галереи, тут на стенах не было ни картин, ни гобеленов. Бенедетта посмотрела на потолок. Там виднелась фреска, изображавшая небо с косматыми сизыми облаками, а на фоне неба – рыжую белокожую девчушку в ослепительно-белом платье. Девочка, улыбаясь, сидела на качелях.

Бенедетта так увлеклась этой картиной, что испугалась, услышав визгливый голос:

– Узнаешь себя?

Она оглянулась, но в комнате никого не было.

Послышался приглушенный смех.

– Так ты себя не узнаешь?

Бенедетта попыталась понять, откуда же доносится голос.

– Справа от кровати есть небольшая дверца. Открой ее.

Девушка повиновалась. За дверцей на стуле висела безупречно белая туника.

– Одевайся! – приказал голос.

Бенедетта оглянулась.

– Разденься и надень это платье, – повторил голос. – Я хочу посмотреть на тебя.

Девушка почувствовала, как горло ей сжал страх.

«Ты в точности знаешь, зачем пришла сюда», – мысленно повторила она, касаясь кармана своего платья. Она подготовилась и взяла с собой все необходимое.

Девушка вздохнула.

– Мне нужно помочиться, – сказала она, не двигаясь.

В комнате воцарилось молчание.

– Ты не могла раньше об этом подумать? – раздраженно осведомился голос.

– Ваша милость, прошу прощения… – смиренно произнесла Бенедетта.

– Под кроватью стоит ночной горшок…

Девушка вздрогнула. Она не сможет выполнить задуманное на глазах у патриция.

– Только не испорти все. Иди мочиться в прихожую, чтобы я тебя не видел. Поторопись!

Бенедетта с облегчением вздохнула. Присев у кровати, она протянула руку и достала эмалированный ночной горшок, прошла в темную прихожую и достала то, что ей было нужно. Подняв юбку, она увлажнила слюной промежность и сунула принесенное себе во влагалище – достаточно глубоко, но не слишком. При этом она тщательно следила за тем, чтобы оно не лопнуло. Только тогда Бенедетта вспомнила, что ночной горшок все еще пуст. Любой заметит, что она не помочилась. Горшок с грохотом покатился по полу. Отодвинув полог, девушка вернулась в голубую комнату.

– Простите, господин, я перевернула горшок.

– Меня это не интересует! – В голосе слышалось раздражение.

Бенедетта опустила голову.

Вновь последовало долгое молчание.

– Раздевайся. – Похоже, говоривший успел успокоиться. – И спрячь это кошмарное платье под кровать, чтобы я его не видел. Затем надень тунику.

Девушка начала раздеваться.

– Медленно, – приказал голос. – Пуговицу за пуговицей… Каждую деталь одежды по отдельности…

Бенедетта неспешно расстегнула кнопки корсажа и столь же неторопливо сняла его. С тем же промедлением она развязала платье и сбросила его на пол. Выскользнув из нательной сорочки, девушка осталась посреди комнаты полностью обнаженной. Она хотела набросить тунику, но патриций остановил ее:

– Нет! Вначале спрячь свое платье!

Бенедетта собрала свои вещи и затолкала их под кровать.

– Отлично. Теперь надень тунику.

Девушка набросила новый наряд. Туника оказалась из мягкого шелка, она нежно коснулась кожи Бенедетты, и у девушки холодок побежал по спине.

– Ну вот. Теперь ты узнаешь себя?

Бенедетта все еще не понимала, что он имеет в виду.

– Погляди наверх, – хихикнул Контарини.

Бенедетта подняла голову и заметила, что одета точно так же, как и девочка на картине. Мало того, у нее был такой же цвет волос. И такая же алебастрово-белая кожа.

– Да… Теперь ты узнала себя… – удовлетворенно протянул голос.

В стене открылась потайная дверь, и в комнату вошел патриций Контарини: разной длины ноги заставляли его хромать, изувеченную руку приходилось отводить в сторону, чтобы удержать равновесие, над левым плечом нависал горб. Патриций был одет во все белое, белыми были даже его легкие башмаки с гладкими пряжками, золотистыми, как и пуговицы на камзоле. Разной длины рукава скрывали уродство.

Бенедетте хотелось бежать, но ее ноги точно окаменели. Девушка не могла отвести взгляд от этого страшного создания.

Патриций взял ее за руку, подвел к алькову и уложил на кровать, а затем скрестил ей руки на груди, как мертвой. Острые зубы горбуна обнажились в улыбке, но взгляд оставался жестоким и холодным. В руки девушке Контарини вложил букет жасмина. Подойдя к основанию кровати, он раздвинул Бенедетте ноги и раскрыл полы туники. До того казалось, что юбка цельного кроя, теперь же патриций оголил икры, бедра, а потом и живот Бенедетты. Он с интересом взглянул на густую рыжую поросль у нее на лобке, но не коснулся ее, только принюхался.

– Похоже, ты вымылась, – заметил Контарини.

– Спасибо, ваша милость. – Бенедетта чувствовала себя очень глупо.

– Надеюсь, ты сказала мне правду. – От волнения визгливый голос патриция срывался на хрип.

– Я еще девственница, ваше превосходительство, – солгала Бенедетта.

Контарини по-звериному оскалился.

– Это легко проверить. Кровь либо прольется, либо нет. От этого зависит твоя судьба.

Девушка закрыла глаза.

– Нет. – Горбун расстегнул белые брюки, уже натянувшиеся в промежности. – Смотри наверх. Смотри на эту прекрасную девочку, на которую ты так похожа. Тебе известно, кем она была?

– Нет, господин…

– Она была моей возлюбленной сестрою. – Патриций забрался на кровать. – Она была столь совершенна, насколько несовершенен был я…

Бенедетта почувствовала, как рука Контарини направила головку члена к ее половым губам.

– У нее было все, а у меня ничего…

Бенедетта, не отводя взгляда, смотрела на девочку на качелях.

– Она мертва, а я жив…

Девушка чувствовала, как Контарини пытается войти в нее.

– Кто-то отравил ее…

Головка члена уже вошла во влагалище.

– А потом пожалел об этом…

Бенедетта думала только о том, чтобы сработало средство, которое ее мать так часто применяла, продавая ее вновь и вновь. В последний раз. Девушка молилась о том, чтобы патриций, как и все мужчины, объятые похотью, не заметил подмены.

– Ты девственница? – взвизгнул он.

– Да… – прошептала Бенедетта.

– Это мы сейчас проверим, – прошипел Контарини, резко и грубо входя в нее.

Бенедетта почувствовала, как тонкая, наполненная куриной кровью кишка на мгновение задержала член патриция и лопнула. Девушка закричала, точно ее раздирала чудовищная боль. «Спасибо, мама», – подумала она.

Патриций двигался все быстрее. Наконец по его искалеченному от рождения телу прошла волна наслаждения, и он, тяжело дыша, опустился на Бенедетту, смяв жасминовый букет.

Полежав так немного, он перевернулся на бок и с любопытством уставился Бенедетте между ног. Его страшное лицо озарила довольная улыбка. Сунув пальцы в кровь, стекавшую у девушки между ног и заливавшую белую тунику, патриций поднес их к лицу и принюхался.

– Ты сказала правду.

– Да…

Контарини кивнул. Встав с кровати, он застегнул обагренные кровью брюки.

– Ты сказала правду, – с наслаждением повторил он, не отводя взгляда от алых пятен на тунике. – Я подарю тебе жизнь, которая тебе и не снилась.

Бенедетта проследила, как он вышел из комнаты, закрыв за собой потайную дверь. Девушка лежала на кровати и не двигалась. Она притворилась девственницей. Точно так же ей велела делать мать, когда каждую ночь продавала ее новому клиенту, словно то был ее первый раз.

В этот момент дверь в прихожую распахнулась.

– Бенедетта, как здорово, что ты теперь будешь жить с нами и с патрицием! – воскликнул Цольфо, вбегая в комнату.

Он хотел броситься подруге на шею, но, увидев, что она лежит на кровати оголенная, а между ног у нее стекает струйка крови, мальчик оцепенел. С отвращением поморщившись, он отвернулся.

Бенедетта услышала пронзительный хохот Контарини.

– Спасибо, патриций, – тихо произнесла она, не прикрывая наготу. – Спасибо тебе, ведь ты помогаешь мне понять, кто я такая. Так помогала мне и моя мать. – Она почувствовала, как ее охватывает привычное отвращение к себе. Это чувство преследовало ее все детство.

Но в то же время Бенедетта знала, что теперь отравлявшая ее ненависть найдет свой выход. Знала, что теперь у нее появился могущественный союзник, способный направить ее ярость в нужное русло.

«Проклятая жидовская шлюха», – разъяренно подумала Бенедетта.