VII. Надо найти двух девушек

Пэкстон забросил свой вещмешок на заднее сиденье «хонды», неуклюже забрался на переднее пассажирское и захлопнул за собой дверцу. Пого повернул ключ в замке зажигания. Сразу же решился вопрос, хлам ли это или не хлам. Оказалось, что нет.

– Ты починил двигатель?

– Все время довожу его до кондиции.

– Такое чувство, будто движок от армейского джипа.

– Если бы моя детка была трансформером, – сказал Пого, – она превратилась бы в «Додж-Чарджер» 1968 года.

– Прекрасно. Движок, значит, «440 магнум»?

– У тебя острый слух на двигатели, – заметил Пого, выезжая с автостоянки и сворачивая вправо, на улицу.

– Надо бы привести ее в порядок. Кузов в общем выглядит вполне прилично, – сказал Пэкс.

– Если привести все в порядок, то не будет так прикольно, как сейчас, – усмехнулся Пого.

Они поехали на квартиру к Биби. Было вполне логично начать именно с ее жилища. Нэнси дала Пэкстону ключ, чтобы жених дочери там переночевал. Она, разумеется, не догадывалась, что у мужчины есть еще какие-то планы.

– Тебе иногда не казалось, что Биби, которую мы знаем, является лишь частью подлинной Биби? – задал вопрос Пого.

– Она – та, за кого себя выдает. В этом заключается часть ее обаяния. Она не надевает масок. Она не притворяется… Но я понимаю, к чему ты клонишь. Биби в определенном смысле слова – загадочная натура.

– Очень загадочная, – согласился с ним Пого. – В глубине ее души есть подводные течения. Они бьют из таких глубин, что, если бы ты рискнул погрузиться в эту пучину, тебя в лепешку бы раздавило толщей океанской воды над головой.

Пэкстон согласно кивнул.

– Иногда создается впечатление, что она сама о себе не все знает, по крайней мере, не знает того, о чем ты сейчас сказал мне.

Остановившись на красный свет, Пого, не глядя на Пэкса, хотя оба они были в солнцезащитных очках и, следовательно, защищены от проявлений при посторонних излишней сентиментальности, промолвил:

– Мне кажется, Бибс – самый близкий для меня человек. Она мне как сестра. Мы не только друзья, мы словно брат и сестра. Короче говоря, одна в двух ипостасях. Чувак, я очень ценю наши отношения. Я бы никогда не осмелился сделать что-то, чтобы их разрушить.

– Я знаю. Мог бы и не говорить. Биби тоже относится к тебе как к брату.

– Ну, я просто хотел, чтобы между нами не было никаких неясностей. Я по-настоящему обрадовался, когда познакомился с тобой и ты оказался именно таким чуваком, каким она мне тебя описывала.

– Я достоин ее?

– Она заслуживает лучшего, но ты вполне сгодишься.

Пэкстон рассмеялся. На светофоре зажегся зеленый свет.

– А ты бы не хотел стать морским котиком? – спросил он. – Думаю, это тебе вполне по плечу.

– Я был рожден котиком, но морским, а не военно-морским. Я не амбициозный пижон.

– Знаю, – сказал Пэкс. – Тобой движет вдохновение, а не амбиции, искусство, а не деньги, честь, а не слава.

– Брат, ты спутал меня с другим Пого.

– Не думаю. Мне известно, что прячется под капотом. Не забывай, у меня идеальный слух на моторы.

С квартал они молчали. Хотя день выдался теплым, мартовское солнце посверкивало инеем на стеклах окон, на белой штукатурке стен и даже на поблескивающих кристалликами глазури краях неподатливых веерообразных листьев вечнозеленых пальм.

– Полагаешь, мы в самом деле сможем ей помочь? – спросил Пого.

– Я не хочу думать о чем-то другом.

– Но рак мозга, а потом кома. Это очень… очень плохо.

– Рак да, а вот комы нет. Согласно мозговым волнам, никакая это не кома.

– Не кома, тогда что?

Пэкстон думал об этом с тех пор, как услышал голос Биби в третий раз.

– Мы видим, как она лежит в кровати. Мы думаем, что это она, Биби, но вдруг ошибаемся и это не совсем Биби, не вся она…

Выруливая на автостоянку позади квартирного комплекса, Пого спросил:

– Ты, часом, не надышался во время последнего задания какого-нибудь паршивого газа?

– Когда ты спишь и видишь сон, то в определенном смысле ты мертв для окружающего мира. Ты живешь во сне. Но Биби не видит сон…

– Конфигурация мозговых волн свидетельствует, что она видит сны.

– Согласно электроэнцефалограмме, Биби вообще не спит, и это полная чушь. По крайней мере, она сказала, что не спит.

– Сказала? Когда?

Пого вписался между двумя более новыми автомобилями куда лучшей родословной, чем его «хонда», и Пэкстон, вздохнув, промолвил:

– Ладно. Слушай.

Он описал те три раза, когда Биби заговаривала с ним в его мозгу.

– Она как бы осознает то, что происходит в больнице, но в то же время сейчас находится в совершенно другом месте.

– Ну… и где она сейчас?

– Блин, если бы я знал!

– Существует где-то вне своего тела?

– Я не говорю, что это не звучит абсурдно.

– А мне кажется, именно это ты и имеешь в виду.

– Не знаю, абсурдно оно или нет, но именно это похоже на правду. Она хочет, чтобы я… мы нашли ее.

Пого выключил двигатель. Светловолосый, загорелый, с глазами темными и ясными, словно сапфиры, в профиль он больше напоминал не обычного представителя калифорнийских серферных крыс, а истинного капитана корабля. Было что-то в чертах этого лица, свидетельствующее об ответственности и компетенции, хотя пройдет еще пара десятилетий, прежде чем все это, сейчас едва угадывающееся в форме костей, в полной мере отразится у Пого на лице. Кем бы со временем он ни стал, жизнь его навсегда будет связана с морем. Посмотришь на этого парня, и тебе кажется, будто до твоего слуха долетает шум морского прибоя.

Немного подумав, Пого промолвил:

– Не знаю, верю ли я на самом деле в телепатию.

– Я тоже не уверен в этом, – признался Пэкс. – Одно мне известно точно: сон это или не сон, но то, что происходит с ней там, отражается на ее физическом состоянии. Ты сам видел синяки, ссадины и татуировку.

– Очень странно.

– У меня предчувствие, что, когда мы во всем разберемся, странным это нам не покажется. Когда соберем все частицы головоломки, все станет яснее ясного.

– Очень умно с твоей стороны было сагитировать меня подписаться на эту авантюру еще в больнице, прежде чем ты объяснил, что это за миссия для водорослеголовых.

– Ты, как я погляжу, подписался не задумываясь. А кто такой водорослеголовый?

– Дурак, плохой серфингист. На доске он времени проводит меньше, чем стряхивает со своей головы водоросли. Я был таким, пока Биби не научила меня держаться на серфборде. «Найди меня». Гм… И где же ее искать?

Сдернув с лица солнцезащитные очки, Пэкстон сказал:

– Логичнее будет начать с ее квартиры.

Пого тоже снял свои очки.

– А что, если мы напортачим в этом деле для Шерлока?

– Нет, не напортачим.

Пэкс открыл дверцу со своей стороны.

– Значит, то, что происходит с ней там, отражается на ней здесь? – промолвил Пого.

Пэкстон, повернув голову, встретился с ним взглядом. Он знал, каким будет следующий вопрос. Каждый человек, кому Биби по-настоящему не безразлична, не мог его не задать.

– Значит… если она умрет там? – продолжил парень.

– Не умрет, – сказал Пэкс и вышел из машины.

Голос был твердым, но добрым. До того, как диктовать голосовые указания к системе джи-пи-эс, этой женщине почти наверняка довелось поработать медсестрой или учительницей начальных классов. Ее голос вселял в сердце Биби уверенность, пока «хонда» лавировала в тумане и полумраке. Девушка поехала на юг вдоль побережья к Лагуна-Каньон-роуд, а потом принялась петлять, удаляясь от моря. Даже в погожие деньки на этой дороге попадались участки, небезопасные для водителя.

Биби не отличалась суеверностью. Она не верила в то, что после полуночи наступает час ведьм, когда можно увидеть пролетающую на помеле по ночному небу зловредную наездницу, но сегодня в воздухе повсюду витало ощущение потусторонней угрозы. Оправданная паранойя трогала струны арфы нервов девушки до тех пор, пока она начала полусерьезно верить в то, что за катарактой тумана мир в данную минуту претерпевает грандиозные изменения, словно там меняют декорации перед началом очередного действия пьесы. Биби балансировала между нерациональным страхом и интуитивным предчувствием скорого возвращения Пэкса домой, который, она чувствовала, уже совсем близко от нее. Время от времени девушка бросала взгляд направо, будто на самом деле надеялась увидеть любимого сидящим рядом, но, конечно, никого на пассажирском сиденье не было.

По мере того как идущая по дну каньона дорога петляла между изборожденными склонами, туман, сначала напоминающий капающую, недавно постиранную простыню, медленно истончился, превратившись в тюль гардин, а затем вообще рассыпался на отдельные, жмущиеся к земле лоскутки. Ко времени, когда «хонда» проехала под Первой автомагистралью и свернула с Каньон-роуд на местную дорогу, пребывающую в юрисдикции штата, туман окончательно рассеялся. Вскоре, преодолев последнюю скоростную автостраду, принадлежащую штату, машина заехала в малозаселенную местность. В холодном блеклом свете луны за окнами автомобиля мелькали невысокие холмы и засушливые равнины, на которых росла чахлая трава.

Ее виртуальная спутница, чье недолгое руководство поездкой пока что было безукоризненным, впервые заговорила так, как не должны разговаривать системы джи-пи-эс. Такого просто не бывает. Голос, казалось, принадлежал девочке: «Через двести ярдов вам захочется остановиться у дома слева от дороги».

Шоссе постепенно поднималось, затем свернуло направо, пошло вниз и… впереди возник дом, о котором сообщил ей голос. Мягкий свет лился из задернутых шторами окон. Два обстоятельства заставили Биби снять ногу с акселератора и позволить машине медленно катиться под уклон. Во-первых, этот трехэтажный дом не был характерен не то что для Калифорнии, казалось, он вообще попал сюда с другого континента, причем там он стоял не в чистом поле, а в большом городе, окруженный со всех сторон другими домами. Несмотря на протекающий козырек или навес без крыльца над главным входом, дом производил очень солидное впечатление. Стены были кирпичными, а угловые камни кладки – известняковыми. Известняк окружал каждое из окон здания. Четыре дымохода торчали из высокой двускатной крыши, покрытой, судя по всему, черепицей. Помимо всей неуместности такого дома в подобном месте, чувство, что она уже где-то его видела, заставило Биби ехать очень медленно. Она не могла вспомнить, что бывала в этих краях прежде, но в то же время дом казался ей знакомым. Полное дежавю.

Когда Биби проезжала мимо него, внезапное воспоминание промелькнуло в ее памяти: Эшли Белл в белом платье с бледно-голубым кружевным воротником стоит у окна на третьем этаже этого самого дома. Больше ей ничего вспомнить не удалось. Она не помнила, при каких обстоятельствах это случилось, не помнила точной даты, но воспоминание было настолько ярким, что Биби ничуть не сомневалось – все так и есть.

Ощущение странного родства между ней и этой девочкой, возникшее в тот миг, когда Биби впервые увидела ее фото в кабинете Калиды, чувство почти родственной связи между ними, своеобразного сестринства вновь захлестнуло ее, становясь даже острее, чем прежде. Эшли Белл в белом платье с бледно-голубым кружевным воротником стоит у окна на третьем этаже… Если они и впрямь знакомы, то в ее прошлом должен таиться еще один случай самообмана, еще одна часть жизни Биби отредактирована и сожжена с помощью трюка с забыванием, которому обучил ее Капитан.

Она не решилась сразу же повернуть «хонду» на грунтовую подъездную дорожку, а потом смело направиться к дому. Есть множество способов умереть по глупости. Биби надеялась обезопасить себя от очень уж глупых. Поддав газу, девушка миновала низину, скрылась из виду за очередным пологим холмом и только затем притормозила на обочине шоссе. Некоторое время она сидела, обдумывая очередной свой шаг, решая, будет ли он неоправданно глупым или просто глупым. В конце концов, ей ничего не остается, как залезть в этот дом.

Голос девочки из системы джи-пи-эс мог принадлежать Эшли Белл. А кому еще? В этом деле больше никто из детей не замешан. После непродолжительного отсутствия сверхъестественные силы, которые Калида пригласила в ее жизнь, вернулись.

Квартирка Биби была обставлена со вкусом и тщательно подобранной мебелью в стиле середины прошлого века с легким оттенком арт-деко. Здесь ощущались простота, чистота, гостеприимство, а учитывая последние события, еще и загадочность. Пэкстон сбросил с плеча грузный вещмешок. Вместе с Пого он стоял, обозревая гостиную, столовую и открытую кухню за ней. Они настороженно вслушивались в каждый звук, словно что-то незнакомое, но до крайности неприятное могло материализоваться перед ними в любую секунду.

– Что ищем? – спросил Пого.

– Все, что не похоже на нашу девочку.

– Немного неопределенно, я бы сказал.

– Наоборот. Яснее ясного. Если перед тобой положат три шляпы и скажут, что одна из них принадлежит Биби, ты сразу угадаешь, чья ее, мне так кажется…

– Она терпеть не может шляп.

– Вот именно. Если ты увидишь шляпу – тут же заподозришь неладное.

– То есть шляпа – это метафора всего, что не похоже на Биби, что есть не-Биби.

– Мы узнаем, когда увидим.

– Думаешь?

– Мы ищем, поэтому найдем. Люди обычно не замечают всякие странности лишь потому, что не ожидают их увидеть.

– Все морские котики имеют склонность впадать в мистику?

– Война или отупляет мозги до отчаяния, или заостряет их так, что люди начинают интуитивно понимать, где правда, а где нет, – заявил Пэкс.

– Чьи это слова?

– Мои. Давай разделимся?

– Хорошо. Я беру на себя кабинет, – предложил Пого, – а ты – спальню. По-моему, будет неправильно, если я стану рыться в женских вещах.

Пэкстон тоже не горел желанием заниматься этим, хотя им двигали совсем другие мотивы, чем Пого. Когда ему было одиннадцать лет, скоропостижно скончалась его горячо любимая бабушка, мать его мамы Салли Мэй Колтер. Спустя неделю после этого мама забрала его с собой, помогать упаковывать вещи для того, чтобы пожертвовать их благотворительному магазинчику поношенной одежды. Они также разбирали книги, драгоценности и разные безделушки Салли, решая, что из них следует передать друзьям и родне на память о покойнице. День выдался бы исключительно мрачным, если бы мама не принялась рассказывать множество неизвестных ему историй, в которых фигурировала бабушка и которые позволили ему хранить о ней память все эти годы. Роясь в выдвижных ящиках ночных столиков, высоком комоде на ножках и низком комодике Биби, Пэкс боролся с чувством, будто делает предварительный осмотр перед тем, как решить, от чего избавляться после ее смерти.

Забравшись на трехступенчатую лесенку, на самой высокой из полок стенного шкафа он обнаружил металлический сейф прямоугольной формы с основанием в двадцать дюймов и высотой в десять. Пэкс не мог себе представить ничего более противоречащего характеру Биби, чем это. Она была практичной девушкой, а сейф – непрактичным. Несгораемый, но не термостойкий. Если такой поместить в действительно жаркое пламя, то он автоматически откроется. Удобный при транспортировке. Для взломщика он трудности не представит, зато привлечет усиленное внимание. Какой смысл покупать сейф, если ключ к нему ты прилепила скотчем к крышке?

Закончив обыскивать кабинет, Пого рылся в кухонных шкафчиках, когда туда зашел Пэкс и поставил свою находку на обеденный стол. На красном пластике черное покрытие металлического ящика выглядело как-то угрожающе. Невольно хотелось позвонить и вызвать саперов, в чьи обязанности входит обезвреживание бомб.

– Нашел? – спросил Пого.

– Возможно.

Они уселись за стол. Пэкстон вставил ключ. Рояльная петля с трудом, но все же поддалась. Сверху, занимая бóльшую часть места, лежал завернутый в скомканную замшевую ткань потрепанный, потрескавшийся, покрытый коркой грязи собачий ошейник. Зацепив вещицу одним пальцем, Пэкс поднял ее.

– Видел прежде? – спросил он.

– Нет.

– Почему она это хранила? Как думаешь?

Пого взял ошейник в руки. С него тотчас же начала сыпаться, опадая, засохшая грязь.

– Джаспер, – прочел он имя, аккуратно выведенное на ошейнике.

– У нее когда-то был пес по кличке Джаспер?

– Вроде того…

Нахмурившись, Пого взял из сейфа перекидной блокнот.

– Здесь рассказы о собаке по имени Джаспер.

Блокнот имел в длину девять дюймов, а в ширину – шесть. Почти дюйм в толщину. Более двух сотен листов в линейку. На обложке название и товарный знак компании-производителя канцелярских принадлежностей были закрашены, создавая бледно-бежевый фон для прекрасно выполненного тушью и пером рисунка в стиле арт-деко: застывшие в прыжке пантера и газель. Каждая на своих задних конечностях прыгает в противоположную от другой сторону.

– Это я рисовал, – сказал Пого. – Я разукрасил обложки почти на всех ее блокнотах и дневниках. Биби уже тогда любила арт-деко.

– Не знал, что у тебя такой талант.

Пого пожал плечами.

– Сколько вам тогда было лет?

– Когда Биби писала о Джаспере, ей было лет… десять, а мне восемь.

– Такая техника рисунка в восемь лет? Ну ты вундеркинд!

– Нет, я Норман Роквелл. Просто у меня рано проявилась способность к рисованию. Форму и перспективу я чувствовал. Люди посещают художественную школу не для того, чтобы учиться, а чтобы оттачивать свое мастерство. Я бы мог заняться живописью, но мне не хотелось. Нельзя заниматься чем-то, если этого по-настоящему не хочешь.

Пэкстон считал, что зачастую люди оказываются куда сложнее, чем выглядят со стороны. Самое грустное заключается в том, что большинство из них не понимает всей глубины своих талантов и способностей. То, что Пого, судя по всему, познал себя в полной мере, было одной из причин привязанности Биби к нему.

– А почему пантера и газель?

– Красивый дизайн, а так… я уже не помню, почему выбрал…

Пэкс принялся листать исписанные аккуратным почерком страницы. Этот почерк мало чем отличался от того, как пишет Биби сейчас, разве что теперь было поменьше девичьих украшательств. Например, маленькая Биби зачастую писала над «i» крошечный кружочек в тех случаях, когда хотела подчеркнуть выразительность слова. Букву «j» она всегда украшала звездочкой.

– Черновик каждого рассказа Биби писала в другом блокнотике, – сказал Пого, – редактировала несколько раз, а затем переписывала сюда.

Рассказики занимали около двух третей блокнота. На первой чистой странице за ними Пэкс обнаружил две строки одного из любимейших стихотворений Биби – «Вечер разума» Дональда Джастиса:

Рассказы писались синими чернилами, эти строчки – черными. Синий цвет успел выцвести, черные сохранили свою яркость, словно недавно написанные. Ни одного кружочка над «i» видно не было. Отсутствовали и другие витиеватости почерка десятилетней Биби.

Все еще недоуменно уставившись на ошейник, Пого промолвил:

– Биби говорила, что в тот день, когда Олаф пришел к ним под дверь во время дождя, на нем был старый грязный ошейник, но она ничего не рассказывала об этой надписи клички пса.

– Джаспер? Кличка пса из ее рассказов? Не могла ли Биби знать какого-то другого пса с такой же кличкой, и, возможно, это его ошейник?

Пого отрицательно помотал головой.

– Пес в рассказах придуман Биби. Он меньше, чем Олаф. Черно-серая дворняжка, а не золотистый ретривер. Для Джаспера этот ошейник оказался бы слишком большим.

Пого повернул в руке полоску кожи. Пряжка тихо звякнула. Крошечные пылинки сухой грязи падали через его пальцы на стол.

– Что меня удивляет, – сказал он, – так это то, что Биби долгое время писала рассказики о бездомном, всеми брошенном псе Джаспере, а потом настал день, когда на пороге ее дома появился другой бездомный пес по кличке Джаспер.

– Даже самые пронырливые умы в Лас-Вегасе не в силах все предусмотреть, – заметил Пэкс. – Не исключено, что это всего лишь совпадение…

Разглядывая ошейник, Пого с сомнением в голосе промолвил:

– Думаешь, всего лишь совпадение?

– Биби не верила в них.

– Знаю. А ты?

– Я тоже не верю.

Отложив в сторону ошейник с кличкой животного, Пого воскликнул:

– Какого черта она нам ничего об этом никогда не рассказывала?!

Пэкс не знал, что и думать на сей счет. Интуиция подсказывала ему: каким бы незначительным, даже глупым ни казалось совпадение клички выдуманного беспородного песика Джаспера и золотистого ретривера, которого впоследствии назвали Олафом, на самом деле это очень важно. Интуиция, знание, приходящее раньше логических умозаключений и рассуждений, заставляла его волосы на затылке вставать дыбом, а по его спине бежал озноб.

Вместо того чтобы отвечать на вопрос Пого, он поднял небольшой полиэтиленовый пакетик с застежкой-змейкой от «Зиплок» и сказал:

– А тут у нас что такое? Сейчас посмотрим.

Обычно в таких пакетиках люди хранят свой дневной рацион витаминов или прописанных врачом лекарств. Здесь же лежал кусок иссохшей кожи с волосами, содранный с головы. Та часть волос, что ближе к корням, слиплась вместе, судя по всему, скрепленная кровью.

Вооруженная и взволнованная, Биби вела молчаливый спор сама с собой о целесообразности проникать без приглашения в этот странный дом, который стоит подобно массивному могильному камню в безлюдной пустыне Мохаве. Она направилась к особняку не со стороны шоссе, а напрямик, по песку, россыпи маленьких сланцевых камушков и по чахлой растительности, как будто слегка фосфоресцирующим под лунным светом, что не только освещал ей дорогу, но и выдавал приближение девушки к дому. Биби производила куда больше шума, чем ей хотелось, особенно если учесть, что она считала себя умеющей передвигаться по бездорожью с грацией койота. По крайней мере, ночь выдалась холодной, значит, насчет гремучих змей тревожиться не стоит, а вот скорпионы вполне могли сейчас где-нибудь ползать в полной темноте.

Дом был обращен фасадом на север. Добравшись до восточной стены, девушка крадущейся походкой пошла вдоль нее, осторожно заглядывая в освещенные окна, завешанные только гардинами. В комнатах стояла мебель и царила гробовая тишина. Никого из людей видно не было.

Как и с северной стороны, с южной тоже не оказалось веранды. Только выложенный из кирпича квадрат со стороной в шесть футов заменял собой крыльцо сзади дома. Создавалось впечатление, что дверь сорвали с петель средневековым тараном. Треснувшая так, что во все стороны полетели щепки, дверь лежала на известняковых плитах прихожей, освещенной бра с плафонами из матового стекла. При виде последствий произошедшего здесь Биби следовало бы поспешить прочь, но вместо этого она вошла в дом.

Она никогда тут не бывала, но в то же время дом казался ей знакомым. В ее памяти остался обрывок воспоминания об Эшли Белл, которая стояла у центрального окна. Голос, принадлежащий девочке, возможно, самой Эшли, сообщил ей – она захочет остановить здесь машину. Биби не могла, не имела права отступить. Ее спасли от рака для того, чтобы она спасла жизнь Эшли. Она одна стоит между Смертью и девочкой двенадцати-тринадцати лет.

Лежавшая на земле дверь заскрипела под ногами. Избежать скрипа было невозможно, но Биби постаралась проскочить это место как можно быстрее. Никто не окликнул ее, не спустился посмотреть, кто бы мог здесь шуметь. Дом утопал в тиши.

Войдя в него, Биби одновременно погрузилась в странное состояние знания и незнания. Это было чистой воды дежавю, когда человеку представляется знакомым то, что он видит впервые. Более того, Биби не только казалось здесь все знакомым, она даже могла предугадать, что именно обнаружит за очередным поворотом. Постирочная – справа по коридору. Верно. Большая кладовка – слева. Верно. Впереди должна быть кухня. В точку! Вот только, зная, какая комната будет следующей, Биби не помнила, чтобы здесь бывала.

Как для XXI века, на кухне все было очень устаревшим. Ни тебе микроволновки, ни посудомоечной машины. Газовая плита и маленький холодильник с надписью «Электролюкс» на дверце. Ему, должно быть, много десятков лет, но внешне он кажется почти новым, по крайней мере, к нему очень бережно относились.

В других комнатах мебель в стиле арт-деко выглядела излишне громоздкой, хотя отличалась опрятностью. Изготовлена она была из красного дерева с острова Амбон, но встречались тут и предметы обстановки, покрытые черным лаком. Даже в свое время эта мебель стоила немалых денег. Теперь же она превратилась в объекты страсти коллекционеров. То там, то тут Биби обнаруживала перевернутый стул или столик, однако большинство предметов мебели стояло на своих местах. Стёкла изогнутого вперед серванта были разбиты, но содержимое осталось целым. Погром не был систематическим. По-видимому, люди, его натворившие, пришли сюда с другой, намного более важной целью и учиняли свой вандализм между делом.

Из гостиной Биби вошла в прихожую, выходящую окнами на север. Краешком глаза она заметила слева темную тень, метнувшуюся прочь. Высокая, худая, ссутуленная фигура. Сжимая обеими руками пистолет, девушка порывисто развернулась, но никого не увидела. Если бы там на самом деле кто-то был, она услышала бы звук быстрых шагов, скрип темно-красных половиц и затрудненное дыхание, но ничто не потревожило необычную тишину, царящую в этом доме. К тому же фигура двигалась со скоростью, превышающей любые разумные предположения: прихожую она пересекла за долю секунды.

Окно из воспоминания Биби, у которого Эшли стоит в белом платье с бледно-голубым кружевным воротником, находилось на третьем этаже. Девушка преодолела один пролет лестницы, за ним другой. Когда она уже почти добралась до второго этажа, черный силуэт возник перед ней и в мгновение ока проскочил мимо, метнувшись вниз. Биби даже не была уверена, что это человек. Нечто не коснулось ее, но от него повеяло леденящим душу холодом. Биби едва не потеряла равновесие. Она прижалась к перилам, удерживаясь на ногах, и глянула вниз: тень, промелькнув по последним ступенькам нижнего пролета, скрылась из виду.

Девушка не знала, тот ли это дух – если слово «дух» приемлемо для описания того, чему только что стала свидетельницей, – которого она видела в прихожей на первом этаже, но откуда-то ей было известно: по дому он носится не в припадке злобы и ярости. Нет, это измученная душа, претерпевшая множество страданий, доведенная произошедшим до крайней степени отчаяния.

Когда Биби дошла до второго этажа, то увидела на ковровой дорожке мертвого человека, лежавшего на спине. Судя по всему, его забили насмерть дубинками люди, испытывающие от совершаемого ими насилия истинное упоение. Одежду его пропитала кровь. Лицо и череп изувечили до такой степени, что Биби тотчас же отвернулась.

Его преступление состояло в том, что он посмел себя защищать. Биби не понимала, откуда, но она это точно знала.

Если Эшли Белл все еще находится в этом доме, девочка может сейчас быть на третьем этаже, в комнате с окном из ее воспоминания.

Сердце громко стучало в груди. Чувствуя себя водолазом в скафандре, всплывающим на поверхность через бесконечные сажени воды, сомкнувшиеся над головой, Биби продолжила взбираться вверх по лестнице. Пистолет казался ей настолько тяжелым, что ныли запястья рук.

Сидя на кухне дома Биби, Пэкстон постоянно думал, что ему нужны свечи. Его бы воля, он поставил бы на стол с полдюжины, если не больше, свечей в стеклянных подсвечниках, хотя сейчас было лишь пятнадцать минут третьего после полудня, солнце ярко светило прямо в окно, а сложившаяся атмосфера совсем не напоминала романтическую. Несколько раз ему казалось, будто в воздухе витает сильный аромат роз, несмотря на то что нигде в квартире он их не нашел, освежителем воздуха Биби, насколько он знал, тоже не пользуется, поэтому объяснить фантом запаха роз мужчина не мог. То же самое Пэкстону казалось в больничной палате, когда в его голове звучал ее голос.

Запах цветов вновь ударил ему в нос после того, как он озадаченно уставился на крошечный полиэтиленовый пакетик, хранящий кусок высохшей человеческой кожи с пучком густых седых волос, которые прилипли у корней запекшейся кровью.

– Если мы ищем не-Биби, – промолвил Пэкстон, – то это как раз оно самое.

– И да и нет, – сказал Пого. – В день похорон ее дедушки…

– Капитана?

– Ну да. С кладбища все вернулись в бунгало поминать покойного. Ну, знаешь, все как обычно: еда, выпивка и воспоминания. Собралось человек семьдесят, может, восемьдесят. Толчея. Шум. Я нигде не мог найти Бибс. Она куда-то пропала. Она очень любила старика. Тогда я подумал, что ее надо искать на берегу океана. Пошел к «уголку вдохновения» и обнаружил ее сидящей на скамейке. Бибс меня не замечала до тех пор, пока я не уселся рядом с ней. В руках она держала вот этот пакетик.

– Это его волосы? – спросил Пэкс.

– Да. Из-за аневризма случился разрыв тканей. Старик, по-видимому, как раз вставал, когда с ним все это произошло. Во время падения Капитан ударился головой прямехонько о твердый угол стола. На нем прилип кусочек его кожи с волосами. Бибс, когда нашла его тело, взяла эту кожу и сохранила.

– А зачем? Совсем на нее не похоже. Слишком… мрачно.

– Она мне не объяснила, а я спрашивать не стал. Мы всегда делились друг с другом своими секретами, но у каждого было право задействовать принцип минимальной осведомленности. Никто из нас после этого не пытался лезть к другому с расспросами. Она попросила меня никому не рассказывать. Я пообещал и сдержал свое обещание до сегодняшнего дня. Тогда мне было восемь, а ей – десять. Биби учила меня, когда с детской доски я перебрался на шортборд. Она была для меня все равно что богиня. Биби и сейчас для меня почти богиня, сейчас и всегда будет. У богинь должны быть тайны. Это часть их образа. Если ты выведаешь тайну богини, ты умрешь.

Посмотрев в последний раз на полиэтиленовый пакетик, Пэкс отложил его в сторону и принялся осматривать четыре оставшихся предмета в металлическом сейфе.

На третьем этаже в коридоре, сразу за лестницей, лежала мертвая женщина. Очередное доказательство бесчеловечной жестокости тех, кто ворвался в дом. Убитый мужчина со второго этажа, вероятно, был ее мужем. Она, скорее всего, тоже оказала сопротивление. Недалеко от ее трупа валялись вилы. С какой еще целью их могли принести в элегантно обставленный дом? На зубцах ржавого «оружия» не заметно было следов крови. Из увиденного Биби пришла к заключению, что, не обладая действенным оружием защиты в виде пистолета, бедняжка так и не смогла ранить убийц ее мужа. Биби не хотелось смотреть на труп, но она все же преодолела свое отвращение. Девушка ощущала себя замешанной в произошедшем, хотя, разумеется, не могла нести никакой ответственности за поступки Терезина и его отморозков. Если они доберутся до нее, то сделают с ней то же самое, а может, и хуже. В женщину выпустили несколько пуль, попав в живот, грудь и лицо. Биби отвернулась, испытывая скорее жалость, чем ужас. Ей показалось, что, задержи она свой взгляд на трупе на секунду дольше, – каким-то образом станет причастной к убийству.

Биби представлялось маловероятным обнаружить в доме еще один труп, но девушка шла по коридору, боясь того, что окажется неправа. Если Эшли спряталась в своей комнате, они нашли ее там и увезли с собой. Терезин сам заявлял – девочка нужна ему ко дню рождения. Скорее всего, потом ее будут насиловать в особо извращенной форме, пытать, а под конец убьют во время церемонии. В своем безумии Терезин собрался еще раз запустить в действие «окончательное решение еврейского вопроса», как называл это Гитлер. Вот только всегда существовала возможность того, что, столкнувшись с сопротивлением, как в случае с ее отцом на втором этаже и матерью на третьем, похитители выйдут из себя и изменят свои намерения.

Когда Биби вошла в комнату слева в самом конце коридора, дверь которой оставалась приоткрытой, она уже знала, что еще обнаружит здесь, вне зависимости от того, будет ли там труп или нет, – лошадей. Зажатый в правой руке пистолет теперь смотрел дулом в пол. Биби сейчас не опасалась того, что кто-нибудь из фашистских убийц может все еще оставаться в доме. Она переступила порог.

Ее предчувствие оправдалось: картины, изображающие лошадей, бронзовые и фарфоровые статуэтки скакунов, книги об этих животных. Дом – это явно еще одно, о чем Биби напрочь позабыла. Без помощи трюка Капитана здесь не обошлось. Она бывала в этом доме раньше, только не могла вспомнить, когда и при каких обстоятельствах. С ходом времени Биби находила все больше несгоревших обрывков воспоминаний, сберегшихся в золе: этот дом, эта комната, факт, что Эшли Белл любит лошадей и превосходно ездит на них.

А как по-другому она могла узнать о том, что здесь есть и где оно находится? Откуда ей известно о лошадях в спальне девочки?

Дверцы высокого встроенного в стену гардероба были открыты. Одежда, раньше висевшая там, теперь сорвана с плечиков и лежит на полу. Биби с тревогой в душе приблизилась к гардеробу, хотя пистолет в руке не приподняла. Секретная перегородка с задней стороны шкафа, о которой девушка уже почему-то знала наперед, была отодвинута в сторону. В тайничке размером с небольшой шкафчик никого не оказалось. Если девочка там пряталась, Терезин и его люди нашли ее.

Внезапно у Пэкстона появилось ощущение, что у них катастрофически мало времени. Чувство возникло само по себе, беспричинно, словно впереди появился край, а за ним – бездна. Биби от него удалялась, пойманная кем-то злобным. Теперь ее увлекали от него прочь на огромной скорости, в непонятном направлении и с неясными целями. Это не имело смысла. Биби сейчас лежит в коме в больничной палате. Никто не сможет похитить ее из охраняемого медицинского учреждения. Если бы ее состояние изменилось, Нэнси или Мэрфи позвонили бы ему.

Четвертым предметом, вынутым из черного металлического ящика, был небольшой диктофон. В него вставлена микрокассета, но прослушать запись не представлялось возможным: батарейки разрядились.

Пока Пого рылся на полках кладовой и в выдвижных ящиках шкафов кухни, Пэкс принялся изучать пятую вещицу. Это был сложенный пополам пожелтевший листок тетрадной бумаги в линию с выписанными на нем несколькими цитатами и упоминанием их источников. Почерк не похож ни на теперешний, аккуратный, Биби, ни на более вычурный его вариант, которым писала маленькая девочка. Решительные линии чуть наклоненных букв наводили на мысль, что писал мужчина. Дешевая бумага истрепалась на концах. Ее покрывали бурые пятна времени и жира, выделяемого человеческой кожей. Листок столько раз складывали и раскладывали в свое время, что на сгибе пришлось скреплять его скотчем.

Пэкс принялся вслух читать Пого цитаты:

– «Этот мир – холст нашего воображения». Высказывание принадлежит Генри Дэвиду Торо.

– Ну да, парень с берегов Уолденского пруда, – заметил Пого.

– Вижу, ты в школе все же учился.

– Сколько ни старайся забыть, что ни делай, а кое-что напрочь засело в твоей голове.

– Следующее высказывание тоже его: «Если вы уверенно идете туда, куда зовут вас ваши мечты, стараясь жить той жизнью, какую вы сами себе придумали, вам будет сопутствовать необычайный успех».

Найдя упаковку с батарейками ААА «Дюрасел», Пого положил две штуки на стол.

– А Торо с Уолденского пруда, случаем, не тот парень, который вещал о силе позитивного мышления?

– Нет, об этом писал Норман Винсент Пил… Следующий некто Анатоль Франс: «Знание – ничто, воображение – всё».

– Кажется, я уловил, в чем тут дело, – сказал Пого, вытряхивая негодные батарейки из диктофона.

– Я тоже. Воображение, воображаемый, мечта… А вот и Джозеф Конрад.

– «Сердце тьмы»? – предположил Пого.

– Парень! Тебе хорошо удается притворяться, – откашлявшись, Пэкс продолжил: – «Только в человеческом воображении каждая истина обретает свое полное и окончательное воплощение. Воображение, а не изобретение, является верховным господином искусства жизни».

– Закручено, чувак.

Чувство, что времени осталось совсем немного и в самом ближайшем будущем Биби ожидает нечто воистину непоправимое, лишь усилилось. Пэкстон перевел взгляд со своих наручных часов на часы, висевшие на стене. Секундная стрелка плавно скользила вокруг циферблата, а вот минутная, щелкнув, скакнула с 2 часов 19 минут дня на 20 минут так, словно это был спусковой крючок пистолета.

– Следующая цитата. Кеннет Грэм написал…

– А-а-а… автор «Ветра в ивах»… Мистер Тоуд, мистер Крот, мистер Барсук, мистер Рэтти у Ворот Рассвета и все такое прочее.

– Он написал: «Как правило, взрослые очень внимательны, когда речь касается фактов. В то же время они с грустным видом ищут более высокий дар воображения». Ты знаешь Уоллеса Стивенса?

– Поэт. Новые батарейки не помогли. Диктофону капец.

– Капец?

– Капец полный, сломан, но я знаю парня, который сможет его отремонтировать.

– Ну, поэт Уоллес Стивенс, значит, написал: «В мире слов воображение – одна из сил природы». И еще… Об этом парне ты вполне мог слышать. Зовут его Шекспиром.

Задумавшись над словами Шекспира, Пого тряхнул волосами и сказал:

– У меня уже голова от всего этого разболелась. Что бы все это значило?

– Не знаю, но думаю, список составил ее дед.

– Капитан? Ну да. А она так часто перечитывала его записи, что бумага вконец обтрепалась.

Пэкс перевел взгляд со своих наручных часов на электронные микроволновой печи, а затем на часы духовки… Его взгляд переместился к окнам, за которыми дневной свет уже начал заметно меркнуть. Пружина тревоги все больше сжималась в нем.

– У тебя такой вид, словно ты опаздываешь на танцы, – промолвил Пого.

– Биби опять со мной общается, – решившись, сказал Пэкс.

– И что она говорит?

– На сей раз это не слова, а чувства. У нее кончается время. Надо спешить. Кто-то плохой преследует ее.

Пого погрустнел:

– Рак мозга?

– Не что-то, а кто-то.

– С ней сейчас Нэнси и Мэрфи – иногда мать или отец, но чаще они оба. А еще есть другие люди…

– Проблема в том, что это происходит не в больнице, а в другом месте, где она теперь находится.

– Я понимаю, мы угодили в «Сумеречную зону», – промолвил Пого. – Я уже смирился с этим, но, когда ты говоришь о подобных вещах настолько спокойно, мне становится немного не по себе.

Пэкс вынул шестой предмет из сейфа. На сей раз им оказалась детская книжка-картинка, написанная короткими предложениями и простым языком. «Большое приключение Печеньки».

– Эта книжка имеется в продаже столько, сколько себя помню, – сказал Пого. – Когда Нэнси была маленькой, это была ее любимая сказка. Я получил от нее в подарок такую же в пять лет.

– А Биби книжка нравилась?

– Кажется, да… в детстве. Лично я никогда не считал ее образцом бессмертной литературы.

– Если она ее любила, то почему не положила на полку у себя в общей комнате или в кабинете? – задал вопрос Пэкстон.

– Разрази меня гром!

Пока Пэкс листал «Большое приключение Печеньки», Пого вытащил последнюю вещицу из стального ящика.

– Святая сука!

– Что это?

Взмахнув несколькими соединенными скрепкой страницами распечатанного на принтере текста, Пого сообщил:

– Это сочинение Бибс написала профессорше, которая вынудила ее расстаться с университетской программой по повышению писательского мастерства… – сделав паузу, молодой человек чванливым голосом произнес: – доктору Соланж Сейнт-Круа.

– Учитывая, что тебя самого зовут Аверелл Бомонт Стенхоуп Третий, сарказм неуместен, – заметил Пэкс.

– Признаю́. Ты, кстати, читал?

– Биби рассказывала, но сам я в глаза не видел это сочинение.

Пого передал ему четыре странички.

– Прочти. Может, ты поймешь, что вывело из себя великую профессоршу. Ни я, ни Биби так ничего понять и не смогли.

Взглянув на часы на микроволновке и духовке, Пэкстон промолвил:

– Лучше я прочту в машине. Давай сейчас поедем к человеку, который сможет починить диктофон.

– Сочинение лежало в сейфе вместе со всем остальным. Возможно, там говорится о том, что напрямую связано с происходящим. Прочти его лучше сейчас.

С видимой неохотой Пэкс принялся читать вслух. Несколько раз он обрывал чтение и смеялся, хотя тема была лишена даже тени юмора.

– В этом вся Биби.

– Живописно, – согласился Пого.

– Но я не пойму, с какой стати профессорша слетела с катушек.

– Ну, в таком случае это будет первой нашей ниточкой.

– Поясни.

– Мы можем съездить к святой суке и спросить ее, почему у нее сорвало крышу, как у Везувия. Мне известно, где она живет.

Пэкс больше не смотрел ни на стенные, ни на часы у себя на запястье, ни на те, что были на микроволновке. Он ощущал, но не видел, как стремительная стрелка отметает каждую секунду даже не перед его лицом, а прямо на нем. Ощущение было таким же острым, как иногда во время боя, когда кажется, что ты песок, струящийся через крошечное отверстие в песочных часах и падающий вниз. Они отыскали уйму разнообразных странностей, однако почти ничего не смогли понять из увиденного. Обдуманное действие всегда лучше обдуманного бездействия, даже если беседа с преподавательницей колледжа о ее бурной реакции на сочинение студентки пять лет назад может показаться не совсем адекватной.

– Ладно, – вставая из-за стола, промолвил Пэкстон. – Поедем в гости к профессорше.

– Допрашивать будешь ты, – сказал Пого.

– Не допрашивать, а беседовать.

– Учитывая, как она обошлась с Бибс, я бы с радостью окунул ее головой в воду.

– Никаких пыток утоплением, тисков для пальцев, электрошока причинного места, бамбуковых побегов под ногти и громкой музыки в стиле диско, чтобы подавить волю. Оставим эту чушь для Голливуда. Психология и детектор лжи – вот все, что тебе нужно для установления истины.

Сложив лист с выписанными цитатами о воображении, Пэкстон засунул страничку под канцелярскую скрепку, соединяющую четыре страницы сочинения Биби, что довело доктора Сейнт-Круа до белого каления. Потом сунул бумагу между страниц блокнота с пантерой и газелью, в который маленькая Биби записывала рассказики о песике Джаспере. Он не видел смысла забирать собачий ошейник, детскую книгу или полиэтиленовый пакетик с волосами Капитана. Пого захватил нуждавшийся в ремонте диктофон.

– Оставайся здесь, – сказал Пэкс.

Пого спросил, может ли она его слышать.

– Нет, – ответил Пэкстон, – но я и прежде разговаривал с Биби даже тогда, когда она не могла меня слышать.

Пока Биби спускалась вниз по лестнице дома, из которого похитили Эшли, обходя десятой дорогой ужасные трупы, два духа разной величины проносились в поле ее периферийного зрения, быстрые, стремительные, словно летучие мыши, вот только размером с человека. Они хранили, как и прежде, гробовое молчание. Биби чувствовала, что они мечутся по дому, обуреваемые не яростью, а мукой. Теперь они в своей истерии пролетали быстрее, чем прежде. С непредсказуемой стремительностью духи вынырнули из периферии зрения Биби и ринулись к ней. Она немного испугалась, хотя уже была готова к подобному повороту событий. Девушка начинала подозревать, что они хотят чего-то от нее и это кое-что она не сможет, не должна им давать. Лишенные внешности призраки со все возрастающей частотой и смелостью принялись задевать Биби, проносясь мимо. Духи были бестелесными, поэтому она не ощущала соприкосновения чужой плоти со своей, но ее начали бить дрожь и озноб. Озноб этот не рождался в ней, как прежде, а проносился сквозь нее словно ледяная шрапнель. Боли не было, между тем девушка не удивилась бы, увидев капельки крови, проступающие на ее одежде.

Биби охватило сильнейшее желание побыстрее выскочить из этого дома. Она очень беспокоилась, но не боялась и предпочла встретить опасность лицом к лицу, чем пуститься от нее наутек. Биби засунула пистолет в кобуру, чтобы освободить обе руки. Спустилась на второй этаж и пересекла прихожую, направляясь к выходу.

Когда призраки вновь устремились к ней, девушка взмахнула обеими руками, словно отгоняла их от себя. Они были невесомыми, как тени. Она не имела над ними власти, не могла ударом руки отбросить их прочь. Биби чувствовала себя глупой и неуклюжей, однако верила в то, что, если не окажет сопротивления, они станут агрессивнее и, возможно, обретя силу, будут представлять собой настоящую угрозу.

Девушка выскочила за дверь, спрыгнула со ступеньки во двор, на песчаную каменистую почву, поросшую пучками сорной травы, которая, возможно, никогда не бывает зеленой. Всё вокруг тускло освещала луна, отбрасывая густые тени. Духи, как Биби и надеялась, не последовали за ней из дома, оставшись привязанными к этому месту, где жили и умерли, чтобы вновь существовать в своем горе.

Биби побежала, спотыкаясь. Она несколько раз едва не упала, пока не добралась до усыпанной гравием обочины шоссе штата. Там девушка остановилась и обернулась. Дом все так же казался зданием не из этого времени и места. Она жадно хватала ртом воздух, ожидая, не обрушится ли он подобно особняку из рассказа «Падение дома Ашеров» Эдгара По. Здесь не было черного, мрачного озера, как в рассказе, не было болотной жижи, в которую могли бы погрузиться руины дома.

Теперь необходимость идти напрямик отпала, поэтому Биби двинулась по шоссе на восток, туда, где на обочине стояла «хонда» Пого. По дороге она думала о духах, оставшихся в доме, о том, что им было нужно от нее.

Из нескольких возможностей Биби остановилась на одной, тотчас же поверив, что так оно и есть, как только эта мысль пришла ей на ум: они хотели ее задержать, воспрепятствовать ей, остановить ее… Следовательно, эти духи не могут быть душами родителей Эшли, застреленной женщины и забитого насмерть мужчины, как она первоначально подумала. Биби избавлена от рака мозга для того, чтобы спасти Эшли жизнь, но есть силы, не только люди, но и сверхъестественные сущности, которые хотят этому помешать. Если девочку убьют, рак мозга, скорее всего, вернется, так как она не справилась с возложенной на нее миссией.

Дорога к «хонде» заняла больше времени, чем Биби предполагала. Она уже начала тревожиться, что прошла то место, где оставила машину. Может быть, ее украли, таким образом лишив Биби возможности вовремя добраться до Сономир-вей. Задержка… препятствие… преграда… Темные, быстрые, словно летучие мыши, духи из дома не были единственными, кто вставал у нее на пути с того времени, как все это началось. Когда она сидела за маленьким круглым столиком в номере мотеля, составляя из костяшек «Словодела» правильное название улицы, нечто скреблось и стучало в дверь, постукивало в окна, отвлекая ее внимание, мешая сосредоточиться и отгадать название «Сономир-вей». Туман? В первую же ночь густой туман спустился с моря и проник далеко вглубь суши. На следующий день марево отступило, но лишь для того, чтобы тотчас же вернуться вместе с закатом и остаться на вторую ночь. Туман сгустился, уменьшая кругозор Биби и значительно замедляя передвижение. Теперь ей показалось, что он уж слишком густой, до противоестественности. Это не природа, а Терезин с помощью подвластных ему сверхъестественных сил наслал на нее пелену, чтобы мешать ей, замедляя передвижение.

«Хонды» нигде не было видно, и Биби перешла на бег.

Потоки крови, разгоняемые быстро стучащим в груди сердцем, прояснили ее сознание. Пока глаза лихорадочно искали машину, в голову пришла очередная мысль: быть может, ее врагов не так уж много и они не настолько коварны, как она прежде себе представляла. В мотеле ей мог почудиться стук в дверь, ведь, открыв ее, она не столкнулась снаружи ни с какой угрозой.

Если чернильные привидения не были настоящими, они вполне могли оказаться галлюцинацией. Такой уровень самообмана уже может свидетельствовать о серьезных проблемах. В конце концов, недавно она сама себя предала, когда вырезала из книги и сожгла в раковине ванной комнаты мотеля страницы произведений О’Коннор, Уайлдера и Лондона только затем, чтобы не дать себе утвердиться в каких-то подозрениях насчет Чаба Коя.

Нет, конечно, дело не только в ней. Она не могла вот так взять и представить себе туман благодаря своему воображению. Это природное, вполне естественное явление или сверхъестественные козни Терезина.

Биби замерла посредине шоссе. Сердце, словно обезумев, стучало в груди. Казалось, оно хочет вырваться и унестись в ночь, оставив ее побежденный труп валяться на асфальте. Огромная, ужасная, едва различимая тайна гнездилась на задворках разума девушки. Биби ощущала ее присутствие, ее значимость, понимала, какой степени разрушительная сила высвободится, если тайна перестанет быть таковой… Биби стояла на шоссе и ждала… ждала… Черные небеса, луна, планеты и бесчисленные миллиарды звезд начали давить на нее сверху. Девушку охватила слабость. Она боялась, как бы у нее не подогнулись колени. Послышался неприятный электронный писк. Должно быть, именно такой звук постоянно слышат те, кто страдает от тиннитуса.

«Это мой прокля́тый мозговой монитор такое себе позволяет», – пронеслось у нее в голове.

Девушка понятия не имела, о чем она. Руки ее потянулись к голове, желая сорвать электрошапочку, которая давила со всех сторон, но на голове ничего, кроме бейсбольной кепки, не оказалось. В глазах потемнело… все поплыло… Или это мир вокруг начал расплываться, меняя свои очертания?

Биби зажмурилась.

В тот миг девушка знала, что с ней происходит. Она овладела собой перед лицом гнева и отвращения к самой себе. Судьба. Биби сдает позиции, отступает из-за иллюзии того, что это судьба диктует ей, как сложится ее жизнь. Чему быть, того не миновать. Que sera sera. К черту! Она любила родителей, но не хотела быть на них похожей. Судьба не диктует ей условия. Она – госпожа собственного грядущего и капитан своей души. Она не отступит. Из букв, составляющих ее имя, слово «поражение» не сложишь. Она уже и так далеко зашла. Отступать сейчас все равно нет смысла.

Миллиарды звезд теперь не так сильно давили на нее. Темная материя, составляющая бóльшую часть Вселенной, уже не наваливалась ей на плечи. Был ли пронзительный звук, резанувший ее слух, криками планет, вращающихся вокруг своих расплавленных ядер, или не был, он в любом случае затих. Широко открыв глаза, Биби зашагала на восток. Ночная темень прояснилась. Когда девушка поднялась на небольшой пригорок, то увидела «хонду», стоявшую на обочине там, где Биби ее оставила.

Прежде чем открыть дверцу автомобиля, девушка посмотрела на север, за шоссе, где неровный рельеф местности сглаживался ночной теменью. Казалось, под серыми одеялами лежит несметное количество спящих гигантов. Возможно, ее внимание привлек звук… возможно, на Биби воздействовали некие сверхъестественные силы… На границе пределов видимости она заметила высокую фигуру в толстовке с капюшоном, а затем собаку. Обоих серебрил лунный свет.

Ее первоначальным порывом было перебежать шоссе, окликнуть незнакомца и поспешить к нему, пока марево вновь не скрыло мужчину и собаку из виду. Но затем Биби подумала о том, что, подобно туману, черным призракам в доме и всем этим стукам, шорохам и шелестам за дверью и окнами в мотеле, эти двое появились здесь не случайно. Все они хотят одного и того же: отвлечь ее от главной цели. Такой была изначальная миссия человека с собакой. Они ее не вылечили. Иммунная система или воля Всевышнего должна была справиться с раком прежде, чем мужчина с собакой появились в ее палате. Не важно, живые ли они существа из плоти и крови или же оккультные сущности, преследующие ее. В любом случае она ничего не добьется, даже если догонит высокого субъекта и ухватит его за рукав толстовки.

Биби очень надеялась, что ей удастся спасти Эшли Белл. Вот только, как бы самоотверженно она ни искала девочку, Терезин или, не исключено, тот, кто стоит за ним, так же настойчиво будут мешать ей. Пока призрачный человек с собакой брели на расстоянии настолько точно рассчитанном, что уже казались в тумане выходцами из иного мира, едва-едва заметными в этом, Биби задумалась над тем, не является ли убийство Эшли всего-навсего побочной целью врага. Что, если девочка лишь приманка? Они хотят заманить Биби туда, откуда она не сможет убежать. Что, если она, а не Эшли – их главная жертва?

Отвернувшись от мужчины с собакой, Биби села в машину и завела мотор.

Штукатурка вместо хлеба, тиковые доски вместо мяса. Гарнир из перил, изготовленных из нержавеющей стали и стекла. В другое время дом доктора Сейнт-Круа сравнили бы с дагвудским сэндвичем, названным так в честь незадачливого Дагвуда Бамстеда, героя комиксов, прежде популярного среди любителей страничек юмора в конце газет, а теперь напрочь позабытого. Пэкстон знал о существовании Дагвуда по комиксу «Блондинка». Бабушка Салли Мэй Колтер почти так же сильно была увлечена им, как и своим любимым комиксом «Лил Абнер». Бабушка долгие годы собирала эти комиксы по мере их выхода из печати, так что собрание было полным.

У входной двери Пэкстон сказал товарищу:

– Помни: с помощью меда ты быстрее всего добьешься, чем с помощью уксуса.

– Ты видел фото в том журнале, у Биби? Видел? Так вот эта знаменитая профессорша просто расцветает на уксусе.

– Ее вполне может не оказаться дома, – промолвил Пэкс и нажал на звонок.

Он почти не узнал женщину, открывшую им дверь. Куда-то запропастился пошитый на заказ, дорогой, но очень невзрачного вида деловой костюм. На ней был аозай из спадающей вниз шелковой ткани, единый ансамбль, состоящий из туники и штанов. Белая ткань с разбросанными по ней в симметричном беспорядке сиренево-синими, ультрамариновыми и шафранно-желтыми цветами. Классический образец национальной вьетнамской одежды, одеяние женственное, как и вся дамская мода. Обычно волосы Сейнт-Круа завязывала сзади в тугой, словно камень, пучок. Вследствие этого она внешне походила на женщину из семей пионеров-первопроходцев XIX века, закаленную десятилетиями борьбы с жарой, холодом, ветрами, индейцами и прочими бесчисленными лишениями и препятствиями, которые ожидали их в прериях. Сегодня, однако, было воскресенье, и профессорша распустила свои седеющие волосы, теперь казавшиеся не столько седыми, сколько серебристыми, пышными и густыми, такими же шелковистыми, как ткань ее аозая. Кожа Сейнт-Круа, всегда безупречная на фотографиях и во время появления на ТВ-экранах, теперь выглядела не только такой же идеальной, но еще и живой, а не холодной, словно кварц. Биби когда-то определила цвет глаз Сейнт-Круа: голубого химического геля в медицинском пузыре со льдом. В цвете она не ошиблась, однако теперь в них не чувствовалось ничего холодного, тем паче ледяного. В прошлом профессорша явно была ярким образцом американской красавицы, разбивающей парням сердца. В свои пятьдесят лет она бы и сейчас производила впечатление, если бы не созданный ею имидж.

– Доктор Сейнт-Круа… – начал Пэкс.

Прежде чем Пого смог в свою очередь раскрыть рот, Соланж Сейнт-Круа заметила чернило татуировки на правом бицепсе Пэкстона.

– Глазам своим не верю, – произнесла она.

Одним пальцем профессорша приподняла короткий рукав его футболки, наполовину скрывавший единственную татуировку на теле Пэкса. Это была эмблема морских котиков, на которой орел застыл, сидя на трезубце, скрещивающемся с якорем. В лапе у птицы зажат пистоль с кремневым замком. Татуировка была выполнена черным и золотым цветами.

– Настоящая, молодой человек? – поинтересовалась профессорша.

– Извините, мэм…

– Нет, вы настоящий доблестный сорвиголова, – развеяла свои сомнения профессорша. – Прежде я была знакома только с одним морским котиком. Все, что я о нем написала, спрятала и заперла до тех пор, пока не состарюсь и сама не захочу, чтобы люди обо всем узнали.

Вторично приподняв рукав на татуировке Пэкстона, Сейнт-Круа посмотрела на Пого и улыбнулась. Тот покраснел. Прежде Пэкс никогда не видел, как друг Биби краснеет.

– Обожаю экзотику, – обратилась она к Пэкстону. – Скажите мне, что вас официально прислали с заданием огромной важности. Вы служите в военной разведке, и ваше расследование имеет первоочередное значение для национальной безопасности.

– Не для национальной безопасности, но это вопрос жизни и смерти, – заявил он.

Пэкстон не стал ни подтверждать, ни опровергать свое отношение к какой-либо из структур военной разведки. Пусть лучше считает, что с высоты своей ученой проницательности она смогла сразу же его раскусить. Учитывая, какой радостью загорелись ее глаза, судя по тону речи, можно было предположить, что это воскресенье выдалось скучнее, чем она надеялась. Вполне возможно, уже несколько дней у профессорши тянется серая полоса в жизни, поэтому она с радостью поверит в то, что Пэкстон является как раз тем, за кого себя выдает. Поэтому она впустит непрошеных гостей в свой дом. Сейчас больше всего на свете она жаждет красок жизни, а Пэкс и Пого могут оказаться теми, кто принес с собой коробочку с сорока восемью цветными мелками разнообразных оттенков.

– Мэм! Я главный старшина Пэкстон Торп, а это Аверелл Бомонт Стенхоуп Третий.

– Из бостонских Стенхоупов? – спросила Сейнт-Круа.

– Нет, мэм, – ответил Пого, прекрасно знавший, что бостонских Стенхоупов не существует в природе, а ее вопрос – хитрая ловушка. – Я из виргинских.

Сей факт не соответствовал истине, однако поймать парня на горячем профессорша не сможет.

– Коль уделите нам минут пятнадцать вашего времени, мы будем очень вам признательны, а хотите – можем встретиться с вами завтра в колледже, у вас в кабинете.

Пэкстон все еще опасался, как бы профессорша не потребовала доказательств его работы в разведке. Если она захочет увидеть документы Пэкса, то ничего кроме военного билета у него нет, а там, разумеется, не указано, что он тот, за кого сейчас выдает себя. Но Сейнт-Круа отступила в сторону и пригласила их войти. Она повела мужчин по стерильно чистым комнатам, обставленным сверкающей современной мебелью. Ее аозай, несмотря на свободный покрой, при ходьбе плотно прилегал к фигуре. Казалось, женщина не идет, а плывет в изобличающих полутенях помещений дома с грацией декоративного карпа кои, яркая чешуя которого поблескивает в мягко освещенной воде аквариума. Сейнт-Круа не носила никакой обуви. Для женщины выше пяти футов, у нее были очень маленькие ножки, словно у ребенка, которого собираются отдать в балетную школу.

– Надо помешать суп, – заявила она.

Профессорша провела гостей в просторную кухню с кленовым полом, выкрашенным серой краской, кухонной мебелью под стать ему, с высокими длинными кухонными столами со столешницами цвета черного гранита, с бытовой техникой из нержавеющей стали. Большая кастрюля стояла на плите. Пламя лизало ее днище.

– Картофельный с луком-пореем, – сказала Сейнт-Круа.

Пэкстон почувствовал запахи картофеля, лука-порея, тархуна и сливочного масла. Табуреты с мягкими сиденьями были выстроены в линию вдоль одной стороны большого стола, стоящего посередине кухни. Сейнт-Круа предложила мужчинам присаживаться.

На столе стояли бутылка восемнадцатилетнего шотландского виски «Макаллан», емкость со льдом, где содовую и виски уже смешали в пропорции один к одному, и хрустальный бокал «Баккара», в котором к вышеназванным ингредиентам добавили кубики льда. Неизвестно, всегда ли по воскресеньям доктор Соланж Сейнт-Круа начинала напиваться в 3 часа 10 минут дня или сегодняшнее воскресенье было исключением, но женщина не потрудилась поискать себе оправдание. Помешав суп в кастрюльке, она водрузила крышку на место, оставив небольшую щель, а затем извлекла на свет божий еще два бокала. С самоуверенностью человека, который всегда делает то, что хочет, и не терпит возражений, Сейнт-Круа не стала спрашивать, желают ли они присоединиться к ней или, если желают, что предпочли бы выпить. Стоя напротив них с другой стороны стола, она принялась рассказывать о своей любви к кулинарии и смешивании коктейлей. Пэкс понял, что отказ от шотландского виски будет расценен как серьезнейшее оскорбление, после чего прямо-таки девичий энтузиазм профессорши и неподдельная радость при их появлении на пороге ее дома в мгновение ока сменятся враждебностью.

Пого наблюдал за Сейнт-Круа, прищурив глаза, словно подозревал женщину в том, что она задумала их отравить, но, судя по всему, пришел к тем же выводам, что и старший товарищ.

Пододвинув наполненные бокалы по черному «граниту» ближе к мужчинам, профессорша промолвила:

– Итак, вы назвали это вопросом жизни и смерти.

Опасаясь произносить имя Биби без предварительной подготовки, Пэкстон ввел эквивалент шотландского виски и сливок в свою абсурдную фантазию, выросшую на питательном грунте военной разведки:

– Вопрос жизни и смерти, хотя это звучит излишне мелодраматично. К национальной безопасности, впрочем, дело тоже имеет отношение.

– Иногда маленькие мелодрамы даже полезны, – заявила профессорша. – Если бы жизнь походила на рассказы Раймонда Карвера, мы давно бы уже рехнулись.

Пэкстон знал, кто такой Раймонд Карвер, но решил, что будет естественнее, если он разыграет секундное недоумение, а затем продолжит.

– В любом случае мы здесь для того, чтобы задать вопросы по поводу одной особы.

– Подозреваемого? – перебила его Сейнт-Круа.

Судя по всему, она восприняла происходящее так же серьезно, как некоторые люди вполне серьезно относятся к мошенникам, что звонят по телефону, представляются чиновниками налогового управления США и требуют перевести деньги на счета в иностранных банках.

– Подозреваемая в определенном смысле слова, – промолвил Пэкс. – Дело в том, что в интересах национальной безопасности мы не имеем права обсуждать с вами все нюансы ее деятельности.

– Женщина, значит… Оказывается, я знакома с той, кто представляет собой источник национальной безопасности. Как мило!

– Да, мэм. Это ваша бывшая студентка Биби Блэр.

Воскресная мягкость ее лица превратилась в будничную каменную твердость.

– Сифилисная маленькая шлюшка.

Оправданная паранойя – средство выживания, но всеохватывающая и всепоглощающая вроде подозрения каждого встречного в том, что он является злокозненным инопланетянином, – мантра неудачника. В этом пейзаже легко было утратить ориентацию. Между небольшими скоплениями зданий расстилались пустоши. Сейчас повсюду царил полнейший мрак, так что дома казались давным-давно покинутыми. Над темной землей лишь далеко на севере виднелось какое-то свечение, квадратные мили желтоватого и холодно-голубого света, совсем не похожего на теплый свет цивилизации. Это было каким-то неземным фосфоресцирующим свечением. Чем дальше ехала Биби, тем враждебнее становилась ночь. Девушке казалось, будто она из Калифорнии попала в место без названия и выхода. Она ощущала, как двигается по тонкой полосе, разделяющей здоровую и больную психику. Ее положение становилось все более безнадежным.

Несмотря на антисептическую мазь, татуировка на запястье правой руки, состоящая из четырех слов, горела огнем под несколькими слоями бинтов. Ей казалось, что это пострашнее, чем просто инфекция. Или бактерии сейчас разъедают ее кожу, или в краску входили какие-то ядовитые токсины… Буквы немилосердно зудели. Биби приказала себе ни в коем случае не чесать руку. Обезболивающий крем и бинты она оставила в мотеле. Ей все равно нечем себя перевязать. К тому же у нее нет на это времени. Биби подумала, не мог ли зуд возникнуть из-за того, что татуировщик преднамеренно инфицировал ее. Нет. Она избрала салон по наитию, поэтому беспокоиться о том, что мастер тату может быть из той же шайки, что и Терезин, было так же глупо, как видеть в каждом встречном злобного пришельца.

Несколько минут она не замечала ни единой машины, которая двигалась бы ей навстречу или в одном с ней направлении. Девушка забеспокоилась, не поставлен ли блокпост на дороге впереди. Она боялась, что на следующем повороте или подъеме может столкнуться с головорезами из плохих людей. И стоило автомобилю, едущему ей навстречу, наконец-то появиться из-за поворота, Биби вся напряглась, опасаясь, что лобовое стекло «хонды» сейчас разлетится на осколки под дождем пуль. Каждый автомобилист, пристраивающийся к ее машине сзади, мог оказаться хвостом. Девушка всегда немного сбрасывала скорость. Водитель другого автомобиля всякий раз медлил, по крайней мере, ей так казалось, а обгоняя «хонду», ехал неторопливо, бросая на нее недоброжелательный взгляд.

До Сономир-вей оставалось от пятнадцати до двадцати минут езды, когда неприятный звук заглушил шелест шин по дороге и гудение двигателя. Звук отдаленно был похож на трепыхание пойманной рыбы в плетеной корзине. Сначала ей показалось, что это хлопает спущенная шина. В таком случае Биби понадобится вся ее сила, чтобы, крутя руль, справиться с управлением, но ничего подобного не произошло.

Последовавшая за звуком тишина ее не успокоила. Спустя минуту звук повторился. На сей раз Биби показалось, что он раздается из-под машины. Что-то отвалилось и, кажется, задевает теперь асфальт. Однако «хонда» продолжала нестись вперед, а лампочки аварийной сигнализации не зажигались на приборной панели.

В третий раз, когда прозвучал звук, Биби поняла, что его источник находится в середине машины, на заднем сиденье либо на полу под передним пассажирским.

Внезапно до нее дошло, что же это такое.

Прошлой ночью, заснув в кресле отца в его офисе, расположенном над магазинчиком «Погладь кошку», она увидела во сне то, что на самом деле произошло в ее спальне, когда ей еще не исполнилось шести лет. Эту правду она вычеркнула из своей памяти, используя методику огня и забывания, которой обучил ее Капитан. Во сне она всего не узнала. Биби до сих пор не известны источник и природа угрозы. Она была лишь убеждена в том, что нечто злобное подползло к ней по полу спальни и забралось под одеяло.

И вот оно вернулось.

После непродолжительной тишины, во время которой оно, скорее всего, вынашивало свои желания и взвешивало шансы, послышался чвакающий звук, словно там был скользкий обитатель мрачных вод и болотной грязи, чье тело, также состоящее из этой самой грязи, едва не распадается на части. Теперь оно, очутившись в незнакомой для него обстановке, твердо намерено добраться до нее… до Биби… Кажется, существо хотело то ли залезть по спинке переднего пассажирского кресла вверх, то ли протиснуться над насосом коробки передач на консоль между передними сиденьями, что будет для него, похоже, совсем несложно.

Выехав на прямой участок шоссе, Биби повернула голову и заглянула вниз через консоль. Перламутровое освещение, льющееся с приборной панели, так далеко не достигало. Сзади салон автомобиля утопал в тенях, которые не мог разогнать проникающий в стекла лунный свет. Если нечто скрутилось кольцами и дрожит мелкой дрожью, желая взобраться наверх, а теперь узрело ее, Биби все равно не заметила блеска, отражающегося от глаз твари во тьме.

Шины с правой стороны зашуршали по каменистому грунту обочины шоссе. Биби снова повернула голову вперед, крутанула руль налево и вернула «хонду» на дорогу. Буквально пара секунд отделяла девушку от того, что автомобиль рисковал врезаться в низенькое ограждение дороги.

Неизвестно, было ли это безумием или, наоборот, здравой мыслью, либо таким образом вышел наружу забытый жизненный опыт, но Биби вообразила себе, что, если она откажется прислушиваться к возне этого существа, перестанет в него верить, вообразит себе, будто оно исчезло и больше не вернется, так и произойдет, она избавится от него. Сработала ли таким образом та же стратегия, применяемая ею, когда Биби была еще маленькой испуганной девочкой? Она не помнила.

Спустя пару минут ее теория доказала свою истинность, хотя сзади все же раздалось несколько звуков, слегка напоминающих речь. Низкие, гортанные и носовые звуки не были оформлены в слова, но в то же время сумели выразить тоску, страстное стремление к чему-то, горечь и неумолимую злобу, по сравнению с которой бледнеет обыкновенная ненависть.

После того как доктор Сейнт-Круа обозвала Биби сифилисной маленькой шлюшкой, мысль, что у бывшей студентки возникли серьезные неприятности в отношениях с одним из агентств, занимающихся вопросами национальной безопасности, невероятно обрадовала профессоршу, поэтому суровость черт тотчас же разгладилась, сменившись воскресной расслабленностью. Вот только на губах играла злорадная улыбка. Будь рядом с ней люди, истово верующие в Бога, такое поведение вызвало бы у них по меньшей мере беспокойство.

– Я знала, что рано или поздно эта подлая сучка однажды провалится в трясину. Надеюсь, болото окажется достаточно глубоким, чтобы она ушла в него с головой. Она вообразила себе, что хитрее меня, что меня можно легко шантажировать. Представьте себе семнадцатилетнюю соплячку, которая посмела бросить вызов женщине с моим опытом, связями в обществе и репутацией. Маленькая дура.

На мгновение Пэкстону жутко захотелось отринуть свой образ морского котика из разведки, превратиться в Бетт Дейвис, запустить бокалом в лицо профессорше, наговорить каких-нибудь гадостей, настолько обидных, чтобы той пришлось лечить свое эго до конца нынешнего года, но такое поведение не особо эффективно в подобного рода дознаниях. Преданному Пого оказалось труднее скрыть свой гнев, поэтому нужно было действовать прежде, чем профессорша, взглянув на парня, увидит на его лице выражение отвращения. Пэкс улыбнулся Пого, подмигнул, приподнял бокал, словно собирался произнести тост, но на самом деле намекал ему, что лучше выпить, а не бушевать.

– Я сделаю все возможное, слышите, все, что в моих силах, для того чтобы только помочь осудить мисс Блэр за содеянное, – заявила Сейнт-Круа. – Меня не надо посвящать в секретные тонкости вашего расследования. Мне достаточно знать, что она получит что-то между пожизненным заключением и смертным приговором.

Профессорша одарила Пэкса очаровательной улыбкой.

– У вас есть основания надеяться, мэм, – промолвил он, – однако вы должны понимать, что я не имею права ничего, решительно ничего сообщать вам о возможном обвинительном заключении.

Лицо профессорши просияло. Она взмахнула руками. Рукава ее цветастой туники затрепетали словно крылья бабочки.

– Что за чудесное выражение «обвинительное заключение»! Это все, что я хотела услышать. Я в таком замечательном настроении. Вы даже не можете себе представить в каком. Когда вы позвонили в дверь, я как раз собиралась делать пирожки. Вы не против, главный старшина, если я буду этим заниматься, пока продолжается наша беседа?

Пэкстон не совсем понял, что она подразумевает под «делать пирожки», но согласился. Конечно, она может продолжать заниматься тем, чем хочет, если это не помешает в их расследовании.

Пока профессорша перемещалась к одному из двух холодильников с морозильными камерами, Пэкстон попробовал разбавленный шотландский виски. Его удивило, что в напиток не были добавлены сливки. Еще больше – то, что сама доктор Сейнт-Круа пила свой виски также без сливок.

Желая унять клокочущую в душе ярость, Пого одним глотком осушил бóльшую часть бокала.

Соланж Сейнт-Круа, босоногая и беспечная, вернулась к столу с миской, поверх которой было накинуто полотенце. Сорвав его, женщина открыла всеобщему обозрению большой катыш поднявшегося сдобного теста.

– Люблю выпекать. Просто обожаю.

Из шкафчика она извлекла противень и двадцать белых керамических формочек для пирожных, а затем принесла все это и также разложила на столе.

Сейнт-Круа долила себе и предложила освежить их бокалы. Когда Пого согласился выпить по второй, женщина улыбнулась ему улыбкой лисицы, смотрящей на нежного кролика. Покончив со своими обязанностями барменши, привередливая пекарша вымыла руки. Она двигалась так, словно полагала, будто за ней наблюдают с эротическими поползновениями. Вернувшись к расположенному в центре кухни столу, Сейнт-Круа принялась запихивать маслянистое тесто в формочки.

– И что вы хотите узнать о мисс Биби Блэр? – подмигнув Пэкстону голубым глазом, поинтересовалась она. – Находились ли ее родители под действием алкоголя, наркотиков, или они просто страдают дешевым снобизмом, поэтому решили дать своей дочери такое глупое имя? Ладно, извините. Это вы пришли сюда задавать мне вопросы, а не наоборот.

Пэкстона поразило, как быстро и легко профессорша сделала далеко идущие выводы, исходя из его татуировки морских котиков, а потом поверила, что они явились сюда с официальной миссией в качестве представителей правоохранительных органов. Пожалуй, времена, когда преподаватели колледжей строили лекции по своей дисциплине, исходя из уважения к логике и здравому смыслу, остались в далеком прошлом. Судя по всему, сегодняшние профессора не особенно уважают эту самую пресловутую логику.

– Ну, – начал Пэкс, – как вы, должно быть, понимаете, мы здесь потому, что нас интересуют обстоятельства исключения мисс Блэр из университета.

Приподняв брови, Сейнт-Круа произнесла:

– Нигде в письменной форме не указано, что ее выгнали из университета. Она сама ушла по доброй воле из-за того, что программа обучения показалась ей слишком трудной, а царящая у нас атмосфера не отвечала ее вкусам. Кто, кроме нее, может лучше знать об этом?

Улыбнувшись, Пэкстон покачал головой.

– Поверьте нам на слово, доктор Сейнт-Круа, мы провели достаточно дотошную следственную работу. Из различных источников нам стало известно, что за всей этой историей должно таиться кое-что еще. Мы подозреваем, действия, ставшие причиной ее исключения из университета, могут иметь ту же природу, что и поведение, вызвавшее наш интерес к этой особе.

– Вот именно, – сказал Пого, который, похоже, обеспокоился тем, что его излишняя молчаливость покажется профессорше подозрительной.

Внимание Сейнт-Круа тем временем скорее занимали формочки для пирожных, чем Пэкстон с Пого.

– Я задала им написать сочинение. Студенты должны были выбрать знакомого, в доме которого ни разу не бывали. Человек мог быть другим студентом, сотрудником университета либо кем-то из преподавателей. Это была проверка их наблюдательности и способности к аналитическим рассуждениям. Я хотела проверить их склонность к составлению правильного психологического портрета другого человека, а также силу их воображения. Каждый должен был составить подробный, яркий, живой рассказ, вполне убедительный, соответствующий психологии выбранного студентом лица, вне зависимости от того, живет ли знакомый в комнате общежития, квартире или частном доме. Мисс Блэр решила сделать героиней своего сочинения меня.

– Вас это задело?

– Нет. Я сама позволила студентам писать о себе. Я предполагала, что те из них, кто выберет меня, не удержатся от того, чтобы немного не пройтись по моей персоне. Ничего страшного. Я не тонкокожа. Когда мисс Блэр во всех подробностях описала первый и второй этажи моего дома, меня это не удивило. Здесь проходили вечеринки, на которых собирались преподаватели и студенты прошлых годов. Я устраивала замечательные приемы, создавая уникальную атмосферу, в ней непринужденность соседствовала с высокоинтеллектуальными беседами. Меня не удивило, но огорчило то, что мисс Блэр отыскала этих людей, а потом выведала у них полную информацию о планировке дома, внутреннем дизайне, мебели и малейших штришках личного во всем. Сочинение должно было стать плодом воображения автора, а не журналистским репортажем с места события. Описания Блэр были великолепными, стиль необычайно ярким и утонченным для человека ее возраста, но все же это сочинение попахивало не совсем честным подходом к получению исходного материала. Я продолжила чтение и была шокирована, осознав, что мисс Блэр не просто повела себя бесчестно, она совершила преступление.

Запала тишина. Сейнт-Круа продолжала раскладывать тесто в формочки. Пэкстон догадался, что профессорша занимает руки лишь для того, чтобы не дать бушевавшему в ней гневу вырваться на свободу. Если бы она дала волю своей злости, то сразу же стала бы в их глазах казаться куда старше и менее привлекательной, чем сейчас.

– Какое преступление вы имеете в виду? – поинтересовался Пэкс.

Закончив с пятой формочкой, профессорша ответила:

– Взлом… ну, не совсем взлом. В конечном счете она ничего, насколько я знаю, в доме не украла. Кажется, это называется незаконным проникновением. Она без приглашения вошла в мой дом, когда меня там не было, обшарила каждый уголок, побывала даже на третьем этаже, куда я ни разу не допускала моих гостей, разве что самых близких. Ее поступок – грубое нарушение моего права на частную жизнь. Третий этаж – это мое святилище.

Пэкстон знал, что Биби на такое просто не способна, но выступать в ее защиту он, разумеется, не спешил. Он бросил на Пого еще один предостерегающий взгляд.

– Почему старшин причисляют к младшему командному составу, а не к настоящим офицерам? – спросила Сейнт-Круа, взглянув на Пэкстона. – Глядя на вас, я не замечаю ничего «младшего».

– Так уж заведено на флоте. Полагается делать четкое разграничение между офицерами и младшим командным составом, чтобы мы не забывали наше место в иерархии.

– Слишком не задавались, – произнес Пого, доказав, что ему не хватает ни хитрости, ни таланта к выведыванию у человека нужной информации.

Пэкстон боялся, как бы слова Пого не заставили ее удивиться тому обстоятельству, что военнослужащих в низком звании отправляют с официальным заданием, к тому же имеющим отношение к гражданской жизни, но потом он понял по ее полуулыбке и смотрящим прямо на него глазам, что женщина дает знать: ее дверь открыта для любых, в том числе личных, разговоров и ко всему тому, что может за этим последовать.

– А как мисс Блэр могла незаконно проникнуть к вам? Она что, разбила окно или взломала замок?

– Понятия не имею, – призналась профессорша. – Как раз это меня больше всего вывело из себя. Она должна была иметь ключ от одного из замков в доме. Ума не приложу, как она все это провернула. После случившегося я поменяла все замки.

– Вы уверены в том, что у нее был ключ?

Еще раз отхлебнув из своего бокала, Сейнт-Круа вновь занялась тестом и формочками.

– Я сильная и многогранная женщина, главный старшина, – не глядя собеседнику в глаза, продолжала профессорша. – У меня много сущностей, как сказал один поэт. Мне пришлось стать многогранной и многоликой, чтобы добиться успеха и признания в разрываемом борьбой мире высшей школы и литературы, где принцип «ты – мне, я – тебе» уступает в популярности только преднамеренной клевете.

Она снова умолкла, но Пэкстон знал, что лучше сейчас ее не подстегивать. Закончив наполнять шестую формочку, женщина перешла к седьмой.

– Репутация – это все в том мире, где я обитаю. Я защищаю свою репутацию так же отчаянно, как другие свои семьи, богатства, свою честь, если верят в это. Я разработала и воплотила в жизнь самую успешную в нашей стране университетскую программу для будущих писателей. Люди верят, что у меня острый глаз на гениев и я умею растить таланты. Некоторые из моих бывших студентов теперь члены Американской академии искусств и литературы. Трое стали лауреатами премии ПЕН-Фолкнера в области литературы, двое – премии Национальной книжной ассоциации и еще два человека – пулитцеровскими лауреатами. Менее значимых наград столько, что я их просто не стану перечислять. Я создаю звезд. Ради занимаемого мной положения мне приходится поддерживать имидж спартанской отрешенности. Окружающие должны верить, что ради литературы я жертвую всем, в том числе своей личной жизнью. Репутация холодного безразличия ко всему, помимо литературы, является вполне желательной при данных обстоятельствах эксцентричностью. Для многих я стала иконой. Занимаемому мной положению не повредит даже то, если я публично признаю, что некоторые из моих наиболее маститых выпускников на поверку оказались не особо талантливыми, претенциозными глупцами. С другой стороны, кое-какие аспекты моей личной жизни вступают в острое противоречие с образом, создаваемым мной на публику. В случае разглашения подобная информация может существенно навредить мне, поэтому я стараюсь держать эти аспекты моей жизни в секрете от тех, кто может неправильно меня понять.

Пого сидел с выпученными глазами, словно представлял себе неизвестно какие запретные страстишки, забыв, что противоречащий образу и репутации аспект ее «многогранной» личности заключен в любви к стилю, литературе, возможно, этическим ценностям Викторианской эпохи.

– Мисс Блэр, – продолжала профессорша, – вывела меня на страницах своей вымогательской писульки в образе многогранной, как идеально обработанный бриллиант, женщины. Она писала о третьем этаже моего дома так, будто находит все мои секреты очаровательными, а мои тайные интересы свидетельствуют лишь о глубине моей личности и интеллекта. Вот только все ее лизоблюдство являлось ширмой, за которой мисс Блэр скрывала свой шантаж. Ей хотелось моей похвалы, моей протекции, признания ее таланта, всего того, что способно было со временем сделать из нее звезду в обмен, разумеется, на ее молчание.

– А что, если она никогда не бывала в вашем доме? – рискнул спросить Пэкстон. – Если она просто верно вообразила себе ваши интересы?

Оторвав взгляд от формочки, Сейнт-Круа посмотрела на старшину со снисходительной жалостью интеллектуально развитого человека, которую он выказывает по отношению к тому, кто отстает в развитии из-за плохой наследственности либо прочих неблагоприятных обстоятельств.

– Ни один человек не обладает настолько гениальной интуицией, чтобы досконально узнать все о месте, где он ни разу не побывал. Ее описание третьего этажа было таким же скрупулезным и дотошным, как первых двух. Это уже не художественная литература, а самая настоящая журналистика… на девяносто пять процентов журналистика. Черт! На все девяносто восемь. Эта маленькая сучка точно пробралась в мой дом. Похоже, она делала пометки. Я настолько сильно дорожу моей личной жизнью, что почти ни с кем ею не делюсь. Бóльшую часть ночей провожу в спальне на третьем, а не на втором этаже. Только избранные, а их очень мало, делили ее со мной. Никто из них не рискнул бы нашими отношениями ради того, чтобы разболтать мои секреты наглой маленькой шлюшке.

Не отдавая отчета в том, что делает, профессорша заполнила формочку тестом, а затем выдрала его так, словно раздирала горло бывшей студентке. Она с отвращением отшвырнула от себя кусочки теста, вытерла руки о кухонное полотенце и долила в свой бокал виски. Если душевное спокойствие к ней не вернулось, то, по крайней мере, Сейнт-Круа вдруг осознала, что, разглагольствуя, она так и не удосужилась объяснить собеседникам, что же могло вызвать у нее настолько бурную реакцию. Профессорша не догадывалась, что они читали сочинение Биби. Ее гости вполне могли сейчас воображать себе всевозможные извращения, начиная от связывания своего сексуального партнера с последующей жестокой поркой и заканчивая ритуальными жертвоприношениями животных. Их замешательство, кажется, позабавило ее. Гнев, искажавший черты лица женщины, сгладился. На нем появилось почти кокетливое выражение. Она слизала каплю со своей губы.

– Если вы хотите проверить, насколько мои обвинения соответствуют правде, я дам вам почитать ее сочинение, а затем проведу на третий этаж, чтобы вы все увидели сами.

С бессвязными восклицаниями злобной решимости невидимое существо, кажется, принялось корчиться под сиденьями, стараясь протиснуться между полом и боковинами и все же попасть в нишу для ног под местом водителя, откуда ему будет легче на нее прыгнуть.

Биби не имела желания бросать автомобиль и добираться пешком сквозь эту странную и враждебную ночь, поэтому девушка вытащила пистолет из-под блейзера и теперь вела, держась за руль только левой рукой. Ей даже пришлось сбавить скорость.

Если она и не вернулась во времени в ту жуткую ночь, когда ей не исполнилось еще шести лет, в эмоциональном плане Биби вполне соответствовала тому случаю. Не существует достойного эквивалента ужасному опыту ребенка, который впервые в жизни узнаёт, что зло отнюдь не является выдумкой из сказки, что оно шагает по миру, принимая бессчетное число форм, и больше всего оно любит причинять страдания безвинным. С открытием этой истины кончается детство, вне зависимости от того, каков на данный момент возраст ребенка. Биби вновь ощутила металлический привкус первого знакомства со злом, почувствовала детский ужас, струящийся по венам. Сердце ее отчаянно стучало в груди, словно собиралось вдребезги разбить грудную кость, его защищавшую, либо само разбиться. Ощущение собственной беспомощности, испытанное ею давным-давно, теперь казалось просто недопустимым. Слишком много усилий было потрачено Биби на протяжении всех этих лет, чтобы оставить позади давние, забытые ужасы ради заурядных страхов и тревог обычной, повседневной жизни.

– Нет, – произнесла Биби, – нет, не может быть… Этого не было… этого не могло случиться… этому не бывать…

Хотя то корчащееся, судорожно извивающееся, неповоротливое существо казалось вполне реальным в спальне бунгало, здесь оно никак реальным быть не могло. Она убила его той ночью, хотя и не помнила как. Семнадцатью годами позже оно просто не могло вернуться, чтобы продолжить ее мучить. То было другое место и другое время. Существо не могло материализоваться как призрак с целью возобновить преследование. То, что возилось под пассажирским сиденьем, издавая бессвязные звуки, лишенные смысла в большей мере, чем крик животного, было всего-навсего еще одним обличьем того, что стучало в дверь мотеля и барабанило по оконному стеклу. Это еще одна помеха, подобная туману, призракам в доме, откуда похитили девочку, мужчине с золотистым ретривером, которые всеми силами пытались отвлечь Биби от поисков Эшли Белл.

Как Чаб Кой, начальник охраны больницы… Какое он вообще имеет отношение ко всему этому? Разве что старается сбить ее с верного пути, вставляя палки в колеса… Он появился в «Нормсе», завтракал вместе с Сейнт-Круа, а затем проник в викторианское убежище профессорши только ради того, чтобы убить ее прежде, чем она промолвит важное признание… вероятно… Он говорил загадками, делая аллюзии на произведения Фланнери О’Коннор, Торнтона Уайлдера и Джека Лондона, с которыми человек его типа должен быть знаком не в большей степени, чем с физикой элементарных частиц.

Внезапно правда касательно Чаба Коя, подобно ночной птице, парящей в темноте и острым зрением выслеживающей свою жертву, обрушилась на нее. Та самая правда, которую Биби уже поняла немного раньше и сожгла, задействовав трюк с забыванием. Пистолет она сжимала правой рукой, а машину вела левой, петляя по пустой автомагистрали. Ее сердце не просто стучало, оно прыгало в груди: гуп-гуп-гуп-гуп… Ее грудь разрывали бешеные конвульсии. В голове пронеслась мысль: «Он цитировал эти выдержки из книг не потому, что хотел, а потому, что я его заставила». Возможно, то была не вся правда, превращенная ею в пепел в рукомойнике ванной комнаты мотеля, но это, по крайней мере, зеркальное отражение из комнаты смеха той правды. Биби понятия не имела, как могла заставить Чаба Коя делать что-то. В этом отсутствовал малейший здравый смысл. Она продолжала обдумывать свое безумное озарение, стараясь придать ему логичности, но вместо того чтобы стать яснее, мысль девушки потеряла всякую связность. Вдруг Биби осознала – нечто под пассажирским креслом, ее нежелательный пассажир, уже некоторое время вообще не издал ни звука.

Палата № 456. Воскресенье. 3 часа 29 минут дня. За окном – голубое небо. Солнце уже начало клониться на запад, но еще не окрасилось в красноватый цвет захода. На экране электрокардиографа вырастали пики сердечной жизнедеятельности девушки. Звук отключили, но линия продолжала бесконечно повторять саму себя. На дисплее ЭЭГ пять показателей мозговых волн одновременно демонстрировали оптимальный рисунок. Любой невролог скажет, что это попросту невозможно.

Нэнси сидела у окна. В руках она сжимала газету, которая была ей не нужна, но, когда волонтерка в полосатой форме из добрых побуждений протянула ее женщине, та отказываться не стала. Она делала вид, что читает, однако так и не перевернула издание с первой страницы на вторую.

На другом стуле со смартфоном в руке Мэрфи выяснял, благоприятствует ли погода серфингистам в Австралии. Брайтон-Бей. Наррабин. Торки. Мыс Опасности. Затем он заинтересовался Бали. Высокие волны в Кута-Риф, Нуса-Дуа и Паданг-Паданг. Масатлан и Сан-Блас на тихоокеанском побережье Центральной Мексики. Тодос-Сантос в Южной Нижней Калифорнии и Залив Скорпионов. Дурбан в Южной Африке и мыс Святого Франциска. Нет, ни в одном из этих мест он не хотел бы сегодня заниматься серфингом. Возможно, он вообще никогда больше не будет кататься на доске… Однако Мэрфи продолжал проверять. Пайплайн, Сансет и Ваимеа на северном побережье Оáху. Залив Гонолулу и Маалаеа на Мауи. Он ощущал, как теряет разум, медленно сползая в отдушину тихого безумия.

Между Гавайями и Уругваем оторвался от своего телефона и взглянул на экран ЭКГ. Огонек, обозначающий ритм сердца, прыгал над и под средней линией. Систолия и диастолия – в норме, без отклонений, хотя движение показателей несколько ускорилось с тех пор, как он смотрел на электрокардиограф в прошлый раз.

Как и во все предыдущие дни, на кровати неподвижно лежала Биби. Ее волосы выбивались из-под нелепо выглядевшей электрошапочки. Вдруг дочь застонала.

Выронив газету, Нэнси вскочила на ноги.

Она подбежала к койке именно в тот момент, когда с губ Биби сорвалось:

– Нет, черт, нет, нет…

Волны и приливы забыты. Мэрфи очутился у кровати как раз вовремя, чтобы оказаться между дочерью и женой.

Лицо девушки наморщилось, а веки, прикрывающие глаза, сжались еще плотнее.

– Этого не было… этого не могло случиться… этому не бывать…

Склонившись над перильцем, Нэнси положила руку дочери на плечо и промолвила:

– Родная, ты меня слышишь? Биби! Все хорошо. Папа и я, мы вместе с тобой.

– Этого не могло случиться… этому не бывать… – настаивала Биби.

Она принялась мотать головой из стороны в сторону, словно сокрушаясь, отрицая, оказывая сопротивление.

Мэрфи потянулся к кнопке экстренного вызова, но заколебался.

Эмоционально-духовная связь, существующая между отцом и дочерью, всегда являлась для него загадкой. Ты, сам не ведая откуда, знаешь, когда она в безопасности, а когда ей что-то угрожает. Биби могла отправиться к Клину кататься на «горах», на больших «трясунах», раза в три выше ее ростом, поехать туда, где «злая» вода, когда существует вполне реальная угроза быть смытой на подводные скалы у волнолома, расположенного неподалеку от входа в гавань. Отправиться туда, где уже неоднократно гибли серфингисты, а ты уверен, что ничего плохого с ней не произойдет. А в другой раз, в юном возрасте, она катается с парой своих подруг на велосипедах по мощенному булыжниками «променаду», что тянется вдоль всего полуострова, или по улочкам, где почти никто не ездит, к югу от нижнего пирса Бальбоа. И между тем он звонит ей и просит вернуться домой либо заехать в «Погладь кошку», чтобы составить ему компанию. Биби чувствует нотки тревоги в его голосе и всегда слушается папу… Ничего плохого с ней так и не произошло, но Мэрфи верил: не позвони он, не измени распорядок ее дня, и все могло бы сложиться по-другому. Нет, эта связь не была ясновиденьем, но и простой интуицией назвать ее трудно.

Когда Биби вновь издала стон и начала мотать головой, Нэнси отстранила руку от плеча дочери и прикоснулась к покрытому ссадинами лицу.

– Дорогая, ты меня слышишь? Проснись ради своей мамы. Очнись и улыбнись мне и папе.

Сам не зная откуда, Мэрфи понимал, сколь бы иррационально это ни звучало, что, находясь в коме, его дочь пребывает в большей безопасности, чем если она очнется. Травмы на лице Биби, татуировка, такие же загадочные, как стигматы, вроде бы служили достаточными доводами против подобного хода мыслей, но интуиция подсказывала Мэрфи – все будет хорошо. Ему казалось, что в коме, как ни странно, заключается надежда Биби, и, пребывая в ней, она имеет шанс… На что? Победить рак? Глиоматоз головного мозга, от которого никто не излечивался? Мэрфи наблюдал, как под бледными веками быстро-быстро двигаются глазные яблоки. Он взглянул на пять мозговых волн, показывающих идеальную синхронность. Никто из врачей прежде такого не видел. Он подумал о том, какой же уникальной всегда была дочь. Теперь его отчаянное желание не казалось таким уж нерациональным.

– Этому не бывать, – повторила Биби.

Приложив ладонь ко лбу дочери, наполовину прикрытому электрошапочкой, Нэнси, кажется, вознамерилась во что бы то ни стало разбудить ее.

– Нет, – тихо, но с такой решимостью произнес Мэрфи, что испугал жену. – Нет, нет, детка. Пусть спит. Ей надо сейчас спать.

Нэнси посмотрела на мужа так, словно перед ней стоял король чудиков, шибзиков и лунатиков.

– Это не сон, Мэрфи. Это чертова кома, вызванная раком.

Указав рукой на экран с показателями мозговой активности дочери, Мэрфи промолвил:

– Не кома, а что-то другое.

Нэнси смотрела мимо него на дорогое дитя, затем перевела взгляд на мужа. Она увидела что-то в глазах, в выражении лица Мэрфи, что заставило ее замереть.

Румянец залил его щеки и даже лоб. Ему вдруг стало жарко. Такого он прежде не испытывал. Лицо Мэрфи покрыли капельки пота, пота благоговейного восторга, если таковой вообще существует на свете. Лицо мужчины должно было сейчас все сверкать от пота… глаза тоже…

Взглянув еще раз на дочь, Мэрфи произнес, стараясь успокоить жену:

– Она устоит на доске.

Они уселись в «хонду», оставленную в двадцати ярдах вверх по той улице, где стоял дом Соланж Сейнт-Круа. Пого сидел за рулем, Пэкс – рядом с ним на пассажирском сиденье. Пробиваясь сквозь отбрасываемые на машину тени, золотые монеты солнечного сияния дрожали на лобовом стекле.

– Елы-палы, Бэтмен! – воскликнул Пого. – Что бы она с нами сделала, если бы мы согласились пойти за ней на третий этаж?

– Думаю, моей подготовки в спецназе хватило бы, и я вышел бы из боя живым. А у тебя, мне говорили, сильный удар правой.

– Наполовину разбавленный виски… Ее мамаша, видно, с пеленок подливала ей в молоко это пойло.

Вглядываясь в тонированные стекла больших окон на фоне установленных рядами блоков из плитняка, Пэкстон задался вопросом: а не наблюдает ли сейчас профессорша за ними, облизывая губы так, словно кошка, слизывающая капельки сливок?

– Есть в ней все же кое-что приятное. Мне ее даже жаль, – сказал он.

– С чего бы это? – не согласился Пого.

– Она делает вид, что полностью распоряжается своей жизнью, но в глубине души знает – это не так. Ей хотелось иметь влияние в области литературы, но она получила лишь обычную грубую власть. Вместо того чтобы вести жизнь человека из этой сферы, она ездит по конференциям, симпозиумам, выступает на заседаниях комитетов, продвигает литературу, которая поднимает востребованную в обществе проблематику. Коктейль-приемы для нее превратились в паутину, где острословие вытеснило ум. Блоги завистников поливают ее грязью. Она считает себя свободной духом Холли Голайтли, однако с мозгами Джейн Остин. Вот только беда в том, что в современных университетских кругах нет места свободным духом. Все там подчинено строгой морализации без тени радости бытия. Поэтому ей приходится жить двумя жизнями, вернее тремя, как я предполагаю… возможно, их даже четыре… В конечном счете оказывается, что нет большой радости в том, чтобы вместо одной быть несколькими Соланж Сейнт-Круа.

Пого глядел на него во все глаза.

– Что такое? – спросил у него Пэкс.

– Мне кажется, ты сейчас несешь полную околесицу.

– Я часто несу всякую чушь, – признал Пэкс.

Он взглянул на свои наручные часы, затем перевел взгляд на часы приборной доски. Его вновь посетило ощущение, будто у них остается катастрофически мало времени.

– Лучше поехали.

Пого завел мотор.

– Все, что мы с точностью можем сказать о профессорше: она выжила Бибс из университета и оскорбляла ее в супермаркете, называя почти нецензурными словами.

Пока «хонда» катила вниз к Коуст-хайвей и деловому сердцу Лагуна-Бич, Пэкстон заявил:

– Что ж, подведем сальдо… Значит, по какой-то неизвестной нам причине Капитан передал Биби листок, исписанный цитатами знаменитых людей, которые в один голос прославляют воображение.

– Да. И Бибс перечитывала его столько раз, что бумага просто на глазах рассыпается.

– Итак, Капитан умирает. Биби тогда было десять лет. Она очень переживала и начала писать рассказы о бездомном псе по кличке Джаспер.

– Она исписала не одну сотню страниц.

– Настает день, и пес по кличке Джаспер приходит к ней…

– А она прячет ото всех ошейник с его именем.

– Ты уверен, что Биби ни разу о нем не заикнулась?

– Ни разу, – твердо заявил Пого и свернул на север по Коуст-хайвей.

– В семнадцать лет она пишет о доме Сейнт-Круа…

– Это все глупая ложь. Биби не могла украсть где-то ключ и забраться в дом.

– Конечно, не могла, но, учитывая характер и психологию профессорши, поставив себя на ее место, я не могу не согласиться, что со своей точки зрения она абсолютно права… Как такое вообще возможно?

– Ну… она же Бибс…

– Я не Ватсон, а ты совсем не похож на Шерлока, – снова взглянув на свои часы «Джи-Шок», промолвил Пэкстон. – А ускориться нельзя?

Как обычно случается в этом месте Форист-авеню, движение транспорта застопорилось.

– Я бы поднажал, но у моей тачки нет телепорта, – сказал Пого.

– Извини. Просто мне кажется, у нас осталось немного времени, чтобы со всем разобраться.

– Я-то еду. Ладно. Однако куда нам теперь?

Переведя дух, Пэкс признался:

– Не знаю.

Биби остановила «хонду» на обочине автомагистрали. Девушка была уверена, почти уверена в том, что на данный момент она в машине одна.

Следует добраться до Сономир-вей и найти Эшли Белл, но прежде надо вернуть себе самообладание. Ее швыряет из одной крайности в другую, из одного кризиса в другой. Она позволяет событиям бить ее наотмашь со всех сторон. Она стала похожа на пинбол. Обстоятельства способны сломить волю кого угодно. Нет того, кто сможет стоять, расправив плечи, когда на него обрушилось цунами. Но с донным противотечением она, по крайней мере, вполне сможет справиться. Главное – держать голову над водой, пока волны схлынут, а потом плыть.

Хуже всего то, что она позволила с собой играть. Слишком долгое время понадобилось для догадки – не мытьем, так катаньем ей постоянно мешают в ее поисках. Чересчур много сил, эмоций и… часов потратила Биби на беспочвенные страхи и тревоги, ища защиты от того, что на самом деле не представляло для нее ни малейшей опасности. Постукивание в дверь. Царапанье в дверь. Человек в капюшоне и его собака. Татуировка также была не к месту. Чего она добилась, сделав себе тату? Эшли Белл будет жить. Яркая демонстрация несгибаемой решимости – не ее стиль. Обычно она тихо делает свое дело. Все эти «ты сможешь, детка» и «быстрее, быстрее» не для нее. Татуировка была вызовом, вот только Биби не понимала, кому или чему. Неужели судьбе? Она не верит в судьбу. Она – хозяйка собственной участи. Она верит в добрые поступки и свободную волю. Она сама себе судьба.

Биби сидела в машине с выключенным двигателем. Теперь снова завела его, но фары зажигать не стала.

Девушка жила одновременно в настоящем и прошлом, по крайней мере, ощущала связь с забытыми или полузабытыми событиями, которые придают очертания тому, что происходит с ней в данный момент. Она знала, как справиться с настоящим и как в нем все устроено, как заставить «сейчас» работать себе на благо, но Биби совсем плохо ориентировалась в своем прошлом. Когда наступало время вспомнить, ей надо было хвататься за вычеркнутые из памяти дни и счищать с них шелуху, стараясь увидеть, что же может таиться внутри.

Также она жила в двух мирах с тех пор, как Калида Баттерфляй за столом у нее на кухне начала искать скрытые смыслы. Первый мир существовал в соответствии с законами причинно-следственных связей, согласно логике. Он имел строгую структуру. То, что является истиной, познавалось в этом мире с помощью наблюдения и интуиции. Второй мир был диким. В нем сверхъестественное больше не таилось под покровом занавеса, веришь ты в него или нет. Оно то и дело проявляло себя. За прошедший час Биби твердо убедилась в том, что ее прошлое, начиная, по крайней мере, с того времени, как ей исполнилось десять лет, существовало во втором, диком, мире.

Из своей сумочки девушка извлекла красивую, с кожаным переплетом книгу, принадлежавшую Калиде, на страницах которой слабые серые строки, написанные почерком Биби, мелькали, сразу же исчезая. Только сейчас она увидела – это ее детский почерк. Он отличался от теперешнего тем, что маленькая Биби любила украшать написанное различными каллиграфическими изысками. Эта книга должна была быть связующим звеном не только между настоящим и прошлым, но и между двумя мирами, в которых она теперь жила.

Биби включила освещение над головой, открыла волшебную книгу и принялась листать страницы кремового цвета. Призрачного почерка она не видела. Строки Дональда Джастиса, написанные девушкой на странице, как исчезли, так и не появились. Она их писала обычными чернилами, а не исчезающими… следовательно, они переместились на другое место подобно тому, как, исчезнув с одного экрана, электронное сообщение появляется на другом… Из одной книги в другую…

Чтобы вновь овладеть собой и стать прежней Биби Блэр, какой она была до того, как на голову обрушился весь этот хаос, ей надо связать воедино прошлое и настоящее, а также те два мира, в которых она сейчас живет. Девушка не представляла, каким образом книга может помочь ей в этом, если вообще может, но интуиция подсказывала – ничего лучше у нее под рукой на данный момент нет. Нет смысла владеть волшебной книгой и не пользоваться ею.

Порывшись в сумочке, Биби нашла ручку… Она ощущала, как мелкое божество времени во всех его трех ипостасях, олицетворяющих прошедшее, настоящее и будущее, ускользает от нее. В центре системы ее ценностей всегда были работа и успех. Она часто предпочитала действовать ради самого действия, ненавидела пассивность, но на этот раз Биби постаралась забыть о срочности поисков девочки и сосредоточилась на том, что же написать…

Когда Биби принималась за следующую строку, предыдущая исчезала с бумаги. Закончив писать, она наблюдала, как последние слова бледнеют и тают. Хотя она ничего существенного этим не достигла, Биби посетило чувство, что все сделано хорошо. В душе ее затеплилась слабая надежда.

Отложив в сторону книгу и ручку, девушка выудила из бутылочки две капсулы тайленола. Поцарапанное ухо и покрытое синяками лицо болели. Татуировка на руке горела огнем, пекла всеми вертикальными и горизонтальными палочками, из которых состояли буквы. В бутылке, захваченной Биби из мотеля, оставалось достаточно теплой кока-колы, чтобы запить болеутоляющее.

Девушка погасила освещение в салоне автомобиля, выключила фары и вернулась на шоссе. Спустя пару секунд строгий, но заботливый голос женщины из системы джи-пи-эс продолжил давать ей указания насчет того, как добраться до Сономир-вей. Ехать оставалось менее десяти минут.

Сказать, что туман вернулся, было бы неточно. На сей раз он наползал не с запада, не от моря, давшего жизнь предыдущей мгле, а с внушающего страх востока, со стороны пустыни Мохаве, где нет открытых водоемов, где просто нечему породить эти белесые массы испарений. Туман двигался не легкой, кошачьей поступью, как выразился Карл Сэндберг, нет, он лился стремительным паводком, настолько густым, что Биби эмоционально готова была к столкновению, словно имела дело со стеной воды. За какие-то несколько секунд дорога перед ней исчезла. Незримым стал окружающий ее пейзаж. От света фар было бы сейчас не больше пользы, чем от воспоминания о солнце в голове шахтера, заваленного в выработке.

Следуя инструкциям джи-пи-эс, Биби думала о том, что женщина, которой она была, та, которой хотела опять стать, не являлась такой, какой ей следовало быть, ибо она отреклась от важного опыта своего детства. С помощью трюка с забыванием, освоенного девочкой благодаря Капитану, она подавила в себе знания, что должны были бы оказать важнейшее воздействие на формирование ее личности, интеллекта, эмоционального здоровья и воли. Становиться личностью на полуправде – очень плохо. Когда Биби осознала это, странный холод сковал ее тело, всепроникающий холод, такой, какого она прежде никогда не испытывала. Если в ближайшие часы она узнает о себе всю правду, знание навалится на нее, и под его грузом она изменится. Неважно, спасет ли при этом Эшли Белл или нет. Она уже никогда не сможет быть прежней Биби Блэр.