Глава 6
Виктория относилась к мистеру Монтгомери, своему опекуну, хорошо и была убеждена в том, что ее благополучие очень важно для него, однако ходить к нему не любила. Он напоминал ей о смерти отца и, кроме того, заставлял осознавать, что она все еще несовершеннолетняя и не может распоряжаться своей жизнью. Однако поскольку он был единственным человеком, который, возможно, мог бы рассказать ей что-то об Энни Шенвик, она в тот же день отправилась в канцелярию, находившуюся в четырехэтажном доме XVIII века, неподалеку от суда по уголовным делам Олд-Бейли.
Мистер Монтгомери был на месте и сразу же нашел время для своей подопечной. Это был высокий мужчина лет шестидесяти, с поразительно маленькими для своих габаритов руками и ногами. Взглядом своих карих глаз он всякий раз напоминал Виктории меланхоличного спаниеля.
– Мисс Виктория! – обрадовано воскликнул он и проводил ее к кожаному уголку в своем опрятном аристократичном бюро. – Как хорошо, что вы пришли навестить меня. Чаю? Нет? Надеюсь, у вас все в порядке и вы с Хопкинсом справляетесь. Вы же знаете, что если будет нужно, я всегда приду на помощь. Ваша двоюродная бабушка, леди Гленмораг, кстати, недавно была у меня и пыталась убедить продать квартиру вашего отца. Конечно же, я отказался.
«Следовало ожидать, что бабушка не признает свое поражение…» – Виктория с трудом удержалась, чтобы не отпустить колкое замечание.
– Кстати, в конце февраля мне нужно будет уехать на десять дней. Пойду на яхте под парусом на остров Мэн. Если в это время вам потребуется поддержка, вы можете обратиться к моему компаньону, мистеру Мак-Аллистеру.
Виктория и не предполагала, что мистер Монтгомери любит ходить под парусом. Что ж, к его партнеру она уж точно обращаться не станет: она недолюбливала этого худощавого шотландца-пуританина.
– Мой отец никогда не говорил с вами о пожаре в квартире? – Девушка не вытерпела и сразу же перешла к делу.
– Он упоминал о пожаре в моем присутствии, однако подробно мы об этом не говорили, я ведь стал его адвокатом несколько лет спустя. А почему вы спрашиваете?
Виктория повторила свой рассказ, выпустив из него встречу с сэром Френсисом. Ей показалось, что это слишком интимная вещь, чтобы говорить о ней с адвокатом.
– Вам ни о чем не говорит имя Энни Шенвик?
– К сожалению, нет, – мистер Монтгомери покачал головой.
Виктория на миг задумалась, а затем решила спросить напрямик о том, что мучило ее больше всего.
– Она могла быть любовницей моего отца?
– Мисс Виктория! – Мистер Монтгомери пришел в ужас. – Юной леди не пристало думать о таких вещах, не говоря уже о том, чтобы произносить их вслух.
– Ах, да бросьте! Мы ведь оба знаем, что у моего отца были любовницы. Он никогда не скрывал этого, и я на него не сердилась. Для него сексуальность не была табуированной темой. Для этого он слишком часто имел с ней дело по работе.
Пожалуй, лучше ей не рассказывать мистеру Монтгомери о том, что в возрасте десяти лет она с восторгом и ужасом смотрела на первый в своей жизни обнаженный труп женщины, когда тайком прокралась в подвал госпиталя Святой Марии.
Однако мистер Монтгомери все равно покраснел и смущенно откашлялся.
– Нет, я ничего не знаю о любовнице по имени Энни Шенвик, но… – пробормотал он.
Виктории показалось, что в его голосе послышалось сомнение, заставившее ее насторожиться.
– Но что? – настойчиво поинтересовалась она.
– Я вообще-то не должен был пока говорить вам об этом. Существует письмо вашего отца, которое я должен вручить вам только в день вашего совершеннолетия.
– Письмо? – Виктория взволнованно выпрямилась.
– О нет, нет, нет, мисс Виктория! – Мистер Монтгомери энергично замахал своими маленькими руками, и во взгляде его появилась стальная воля. – Вы получите это письмо в двадцать первый день вашего рождения. И ни днем раньше.
Поворачивая ключ в дверном замке, она подавленно думала о том, как досадно, что ей не удалось переубедить мистера Монтгомери. Она задействовала все свое красноречие, она умоляла и упрашивала. Но адвокат твердо стоял на своем. «Наверняка он не отдал бы мне письмо даже в том случае, если бы я угрожала ему пистолетом. Он наверняка предпочел бы погибнуть, нежели пойти против своей адвокатской чести», – с горечью размышляла девушка.
Она негромко закрыла за собой дверь; настроение было неподходящим для общения, однако не успела она пройти и нескольких шагов, как дверь кухни распахнулась и в коридор выбежала миссис Доджсон.
– Мисс Виктория, вам принесли письмо, – тяжело дыша и с трудом переводя дух, произнесла полная пожилая женщина. – Идите же, посмотрите, – и она решительно схватила Викторию за руку и потащила ее за собой.
Сидевший за столом Хопкинс поднялся и поклонился.
– Мисс Виктория…
Очевидно, они с миссис Доджсон как раз пили чай, поскольку стол был накрыт на две персоны, на тарелке лежали крошки бутербродов и пирога. Виктория узнала керамическую посуду в цветочный узор. Для посиделок с прислугой, по мнению Хопкинса, фарфор был неуместен.
– Вот, мисс… – приходящая служанка взяла небольшой серебряный поднос и протянула его девушке. На нем лежал конверт исключительного качества с тисненой золотой короной. Виктория сразу узнала корону королевского дома. – Письмо из дворца! – с благоговением в голосе произнесла миссис Доджсон. – Это наверняка приглашение на ваш бал. Открывайте же скорее, мисс Виктория.
Хопкинс извлек откуда-то нож для открывания писем и протянул хозяйке. Он тоже смотрел на нее выжидательно. Виктория разрезала конверт и вынула тяжелый лист бумаги ручной выделки.
– Да, это приглашение на бал. Я приглашена на двадцать седьмое февраля, – сказала она и, вздохнув, добавила: – Мне нравится мое новое платье. Но почему-то я все равно надеялась, что гофмаршал не сочтет меня достойной роли дебютантки.
– В таком случае ваша бабушка, наверное, обратилась бы лично к королю, – заметил Хопкинс.
– Ах, надеюсь, платье будет готово в срок. – Миссис Доджсон хлопнула в ладоши и просияла, словно ребенок при виде рождественской елки. – Конечно же, вам следует тренироваться с Хопкинсом, учиться ходить со шлейфом. Лучше всего прикрепить для этого длинное одеяло к одной из юбок.
«Реверансы… Как будто у меня других проблем мало», – подумала Виктория.
И с мрачным выражением лица обернулась к Хопкинсу.
– Сегодня вечером я иду на собрание суфражисток. Поэтому к ужину меня не будет.
– Мисс Виктория… – Миссис Доджсон уперла руки в бока. – Поскольку ваш отец был за избирательное право для женщин, я принимаю ваше участие в действиях этих женщин. Хоть и не одобряю. Лично я считаю, что эта страна долгое время прекрасно обходилась и без избирательного права для женщин. Если вас арестуют и вы по этой причине не сможете быть представлены ко двору, я вам этого никогда не прощу.
– В этом вопросе вы, пожалуй, сходитесь во мнениях с моей бабушкой, – отозвалась Виктория.
После чая Хопкинс ушел вместе с миссис Доджсон – наверное, им нужно было сходить за покупками. Виктория отправилась в свою комнату, чтобы поработать над путеводителем по Италии, однако, пытаясь описать старый город Флоренции, она снова и снова возвращалась мыслями к разговору с сержантом Синклером и своим тщетным поискам в Шордиче. Наконец она встала, подбежала к окну и посмотрела на Грин-парк, где уже тянули к небу головки первые крокусы. Затем девушка решительно отложила в сторону вечное перо. Возможно, ответ на все ее вопросы обнаружится в кабинете отца.
Виктория давно уже не заходила туда. Слишком много времени она провела в этой комнате вместе с отцом, и там его не хватало ей сильнее всего. Открыв дверь, она почувствовала знакомый запах холодного сигаретного дыма. Тяжелые темно-красные бархатные шторы были задернуты, чтобы защитить от солнца обои и книги. Стоило Виктории открыть их, и комнату залил вечерний свет.
Вдоль стен стояли высокие книжные шкафы. Над старым кожаным уголком висел рисунок лошади, выполненный в манере импрессионистов, а над камином – охотничье ружье. Отец очень любил ездить верхом и осенью всегда принимал участие в охоте на фазанов и уток. Это было одним из того немногого, что у него оставалось общего со своим классом. Когда ей было шестнадцать, он научил ее стрелять.
Виктория, судорожно сглотнув, обвела взглядом комнату. На кожаном диване с потрепанными бархатными подушками она часто сидела в детстве и играла или же листала книжки с картинками, в то время как отец работал. Позднее, во время школьных каникул, она читала там или писала письма. На письменном столе лежало пресс-папье, которое она когда-то подарила отцу еще в детстве, – стеклянный шар с деревянным кораблем внутри, рядом стояли фотографии – ее и матери. На снимке в сепии последняя была совсем юной – судя по всему, фото было сделано вскоре после того, как мать убежала вместе с отцом Виктории в возрасте восемнадцати лет, – и лучилась от счастья. На других фотографиях была изображена Виктория в детстве и юности.
Виктория взяла себя в руки. Она пришла не затем, чтобы погружаться в воспоминания. Скорее всего, ответ на ее вопросы найдется в отцовских дневниках. До сих пор она не осмеливалась заглянуть в них. Он хранил их в старом канцелярском шкафу. Повернув ключ, девушка опустила вниз деревянные ламели. Там на полочках стояли тонкие кожаные томики. Ее отец начал вести дневники во время учебы и перестал лишь незадолго до своей смерти, когда уже был не совсем в себе под воздействием морфия.
Виктория провела пальцем по цифрам на корешках. В 1880 году отец закончил учебу. 1887 – это год, когда они с матерью поженились. В 1888 родилась она. Тома 1889 и 1890 стояли рядом. Виктория замерла. За 1891 год, год, когда умерла ее мать, дневника не было, не было его и за следующий, 1892 год, когда случился пожар в квартире. Более того, следующий дневник датировался только 1895 годом. В душе Виктории еще теплилась надежда, что эти томики хранятся где-то в другом месте.
Она еще раз проглядела один дневник за другим. Но нет, томов за 1891–1894 годы она нигде не нашла. Не было их и в обоих ящиках под полками. Девушка в растерянности закусила губу. По всей видимости, отец действительно хотел что-то скрыть.
Услышав шаги на лестнице, она поспешно встала, закрыла шкаф и выскользнула из комнаты. Сейчас она не могла говорить с Хопкинсом о своем открытии.
Собрание проходило в зале во флигеле на Стренд-стрит. В нем принимали участие около двухсот суфражисток. Выступала сама Эммелин Панкхёрст. Основатель и руководитель Женского социально-политического союза, коротко ЖСПС, была стройной элегантной леди лет пятидесяти. Ее нежные черты лица и проницательный взгляд придавали ей сходство со святой. Несмотря на хрупкость, она обладала железной волей и руководила ЖСПС суровой и твердой рукой. Кроме своих дочерей, Кристабель, Сильвии и Аделы, рядом с собой она не терпела никого. Все это было прекрасно известно Виктории, однако стоило Эммелин Панкхёрст начать говорить, как она снова очаровала девушку. Она забыла о своих тревогах и после доклада побежала домой окрыленная.
Там она обнаружила Хопкинса, сидевшего за кухонным столом с горой бумаг и книг. В холодное время года дворецкий работал над книгой ее отца на кухне – таким образом можно было сэкономить на отоплении библиотеки.
– Вечер был интересным, мисс Виктория? – вежливо поинтересовался он.
– Да. – Виктория села рядом с ним. – Эммелин Панкхёрст говорила о том, что мы, суфражистки, требуем избирательного права для женщин не только по политическим мотивам, но в гораздо большей степени ради его символизма – речь идет о равноправии мужчины и женщины. В этом миссис Доджсон наверняка согласилась бы с ней. Я никогда не видела, чтобы она относилась с уважением к мужчине, за исключением вас и моего отца, – и девушка слабо улыбнулась.
– Боюсь, к своему покойному супругу она тоже относилась без уважения, – Хопкинс улыбнулся ей в ответ. – Однако что поделаешь, миссис Доджсон – роялистка, а поскольку король против избирательного права для женщин, она его одобрять не может.
– А вы что же, не роялист? – решила поддразнить его Виктория.
– Позволю себе сказать, что я ценил королеву Викторию больше, чем ценю ее сына. – Хопкинс откашлялся. – Во многом король, хм… все же очень обыкновенен…
Виктория знала, что тем самым Хопкинс намекает на многочисленные романы короля с замужними женщинами, и это ни для кого не было секретом, да и на его в целом разнузданный стиль жизни. То, что ее отец не придерживался официальных норм морали, Хопкинс, однако же, терпел. Собравшись с духом, девушка все же заговорила о недостающих дневниках.
– Хопкинс… Сегодня днем я была в отцовском кабинете и обнаружила, что не все его дневники на месте. Нет годов с 1891 по 1894. Вы ничего не знаете на этот счет?
Если ее вопрос удивил старика-дворецкого, то он и виду не подал.
– Полагаю, ваш отец передал их мистеру Монтгомери, – ответил он. – Это было бы самым разумным объяснением.
Если отец не уничтожил дневники, а передал опекуну, то она увидит их тоже только в свой двадцать первый день рождения. И ни днем ранее. Виктория едва удержалась, чтобы не вздохнуть.
– Вы не знаете никаких слуг, кто работал бы на моего отца во время пожара? – продолжала прощупывать почву она.
– К сожалению, нет, – Хопкинс покачал головой. – После пожара ваш отец уволил всех слуг.
– А он не говорил вам, по какой причине?
– Что ж, ваша няня оказалась весьма ненадежной особой, оставив вас одну в квартире. Я вполне понимаю, почему ваш отец нанял другую. Поскольку он отправился вместе с вами в путешествие на несколько месяцев, пока была куплена и обставлена квартира рядом с Грин-парком, содержать дворецкого, кухарку и служанку было излишне. С финансами у вашего отца и тогда уже было, если позволите мне такую откровенность, не совсем хорошо. Но, возможно, в этом вопросе вам сможет помочь леди Гленмораг.
– Сомневаюсь, что бабушка знает даже, как зовут ее собственную кухарку. – Виктория покачала головой.
Хопкинс задумчиво обвел взглядом недавно зачерненную печь и посуду для завтрака, стоявшую наготове на серванте.
– Если я правильно помню, тогдашнего дворецкого вашего отца звали Лайонс. Полагаю, он поступил на службу к высокопоставленному дипломату, с которым вскоре после этого отправился в Индию.
– Индию…
«Сэр Френсис много лет жил в Индии, – рассуждала Виктория. – Может быть, он встречался там с Лайонсом и говорил с ним о пожаре? Или я просто распереживалась?»
– Мисс Виктория, можно ли мне узнать, почему вы задаете все эти вопросы?
– Ах, просто потому, что несколько ночей подряд мне снится пожар, – уклонилась от ответа Виктория.
Хопкинс верил в ее отца. Она не хотела, чтобы его воспоминания о нем тоже были омрачены.
Однако, к огромному облегчению девушки, дворецкий был очень тактичным человеком и не стал расспрашивать дальше.
