Глава 29

Рано утром в субботу Виктория встретилась с Кейтлин и другими суфражистками, которые хотели раздавать листовки посетителям Эпсомского дерби, в комнатах «Женского социального и политического союза». Здесь они наполнили сумки только что отпечатанными листовками, затем сели на метро и поехали на вокзал «Виктория».

В минувшие дни Виктория снова окунулась в работу, чтобы отвлечься от мыслей о Рэндольфе. Один раз она зашла в гости к Джереми в редакцию «Спектейтора». Его расследование в Ист-Энде по поводу гомосексуальности далеко не продвинулось. Скотленд-Ярд топтался на месте, пытаясь проверить алиби маркиза. Это тоже не способствовало улучшению настроения Виктории. Каждую ночь ей снова снилась горящая квартира, она просыпалась от начинавшегося приступа удушья, поэтому с радостью готова была участвовать в акции с листовками.

Всего суфражисток было десять. Соратницы Виктории, как ей уже сообщила Кейтлин, были проститутками и работницами. Вид этих женщин говорил о том, что жизнь у них несладкая. Несмотря на то что принарядились для дерби, одеты они были бедно. Все они говорили на кокни или же, как Кейтлин, с сильным ирландским акцентом. Во время поездки в битком набитом вагоне третьего класса они не говорили о предстоящей акции, поскольку опасность того, что кто-то подслушает их разговор и доложит в полицию, была слишком велика. Тем не менее все, за исключением Виктории и еще одной женщины, выглядели веселыми и взволнованными.

Виктория сидела у окна и смотрела на проносившийся мимо холмистый, по-весеннему зеленый пейзаж Суррея, время от времени поглядывая на ту женщину. Марджори – фамилии ее Виктория не знала – была молодой работницей. Высокая и худая, она производила впечатление человека очень чувствительного. В разговорах почти не участвовала. По большей части она задумчиво смотрела прямо перед собой и иногда принималась нервно заламывать руки.

– С Марджори что-то случилось? Она такая тихая, – негромко спросила Виктория у сидевшей рядом с ней Кейтлин.

– Ах, она всегда молчалива, – пожала плечами Кейтлин.

«Может быть, у нее проблемы, как у меня», – подумала Виктория. Ей самой не хотелось участвовать в разговоре, когда окружающие принялись рассуждать о том, какая из лошадей может выиграть гонку. Некоторые уже поставили пару пенни у букмекеров из Сити. Ее отец любил ходить на бега, и иногда она сопровождала его. Он дружил с некоторыми владельцами скаковых лошадей, поэтому ей даже разрешали наблюдать за тем, как лошадей взвешивают перед стартом. Виктории в детстве это очень нравилось.

Погода для скачек выдалась отличная, было солнечно, однако дул свежий ветер. На поля и луга то и дело набегала тень, когда солнце закрывала тучка. В числе дежурных был кузен одной из ее соратниц, темноволосой работницы по имени Хезер. Он принадлежал к коммунистической партии и собирался провести женщин в здание ипподрома. Если все пройдет как задумано, сбросив листовки на посетителей, они выйдут из здания и смешаются с толпой, пока полиция будет обыскивать помещения и коридоры.

В Эпсоме почти все пассажиры сошли с поезда. На перроне было очень людно, и когда Виктория проходила контроль, где собирали билеты, ее прижали к Марджори.

– Извини, – Виктория улыбнулась девушке, когда снова смогла стоять на ногах.

Марджори не отреагировала. Виктория прошла мимо контролера вслед за ней.

За стенами вокзала тоже было многолюдно. Как обычно, в день скачек в городке устроили ярмарку. Пробираясь вместе с остальными женщинами между палатками, каруселями, лотками с закусками и сладостями, Виктория наслаждалась радостной атмосферой праздника. Она очень жалела, что у нее нет с собой фотоаппарата и времени на то, чтобы пофотографировать.

Вскоре они дошли до ипподрома. Показав на входе билеты, они направились к условленному месту встречи – деревянной будке с причудливой надписью «Туикенхем», где продавали воду и соки. Там их уже ждал кузен Хезер, худой мужчина лет тридцати. Не теряя времени, он повел их по территории. У ипподрома уже собралась большая толпа посетителей. Виктория успела увидеть переднюю сторону здания ипподрома, где в ложах сидели богачи, аристократы, а также король, и где находился главный вход. Туда направлялись элегантно одетые дамы и господа в темных костюмах или форме.

Вскоре они оказались у бокового входа. Кузен Хезер провел их по узкой лестнице наверх, на огромный чердак, где хранились стулья и столы. Перекинувшись парой слов со своей кузиной, он скрылся. Казавшаяся совершенно спокойной Кейтлин направилась к одному из люков в крыше, открыла его и опустила на пол наполненную листовками сумку.

– Вот вам и место в ложе, – усмехнувшись, произнесла она.

Виктория подошла к ней. Действительно, отсюда открывался отличный вид на ипподром.

– Ветер разнесет наши листовки, – крикнула другая женщина.

Суфражистки столпились вокруг Кейтлин и Виктории. Девушка обвела взглядом соратниц. Марджори нигде не было. Последний раз она видела ее у киоска с соками.

– Кто-нибудь знает, где Марджори? – спросила она.

– Может быть, ей захотелось в туалет, – предположила женщина постарше.

– Лучше бы ей не пользоваться туалетами в здании ипподрома, – вздохнула Хезер. – Она одета слишком просто и сразу привлечет к себе внимание.

– Может быть, ей стало плохо, когда мы были еще на улице?

– Марджори иногда бывает странной. Но она точно не сдаст нас, если ты боишься именно этого.

Виктория удовлетворилась ответом, однако что-то не давало ей покоя. Марджори казалась такой нервной и задумчивой. Что-то с ней было не так. Может быть, она задумала глупость? Или даже решила что-то сделать с собой?

Она не осмеливалась высказать свои опасения другим женщинам, поскольку те наверняка лишь посмеялись бы над ней. Все суфражистки уже стояли перед открытыми люками в крыше. Были слышны смех и разговоры собравшихся на ипподроме людей, время от времени их заглушало ржание лошадей.

В конце концов Виктория не выдержала. Она спустилась с чердака и сбежала вниз по лестнице, лихорадочно размышляя. Марджори в здании наверняка нет. Там ее сразу заметили бы и вышвырнули вон. Какое-то чутье подсказывало девушке, что та снаружи, среди посетителей скачек – среди важных посетителей скачек.

«Площадка для взвешивания лошадей, – подумала Виктория, – сейчас там перед скачками полно людей. Владельцы скаковых лошадей еще раз проверяют их, беседуют с жокеями». Сейчас она была уже в самом конце лестницы. Девушка привязала к боковой дверце платок, чтобы та не захлопнулась и позже можно было вернуться на чердак. Убедившись, что платок можно увидеть, только если смотреть очень внимательно, девушка поспешно обежала здание ипподрома и направилась к конюшням, неподалеку от которых располагалась и нужная площадка.

Там, как и предполагалось, собралась большая группа людей. Ветер играл перьями и украшениями на шляпах дам, заставлял развеваться плащи. Король вел непринужденную беседу с несколькими мужчинами. С весов спустили черного жеребца, следующим был прекрасный мерин шоколадного цвета.

Марджори нигде не было. Облегченно переведя дух, Виктория решила, что ошиблась в своих опасениях. Король направился к весам – по всей видимости, мерин был его лошадью. Виктория хотела уже вернуться на чердак, когда краем глаза заметила движение совсем рядом. Марджори… Лицо ее было бледнее мела. В руке она держала пистолет, направленный на короля Эдуарда.

«Марджори, нет!» – хотела закричать Виктория, но от волнения не смогла произнести ни слова. Она побежала к девушке и была уже почти рядом, когда прозвучал выстрел из пистолета. Закричали люди.

– Избирательное право для женщин! – крикнула Марджори.

Снова прозвучал выстрел. Король рухнул на землю. На траву и камни потекла кровь. Марджори стояла неподвижно, сжимая в руках дымящийся пистолет.

– Марджори! – Виктория, всхлипывая, трясла соратницу. – Что ты наделала!

И вот уже ее и девушку схватили и повалили на землю. С плеча Виктории соскользнула сумка, открылась, во все стороны разлетелись увлекаемые ветром листовки. «Это конец», – подумала девушка, чувствуя, как на запястьях смыкаются наручники.

Виктория лежала на койке и смотрела в темноту. В соседней камере плакала женщина. Плач был беззащитным, напоминавшим вой раненого зверя, и он терзал Викторию больше, чем если бы женщина кричала и колотила руками в стены.

Она все еще не верила в случившееся, оставалось лишь надеяться, что король не был серьезно ранен или даже убит. Схватив ее с Марджори, их развели по разным комнатам ипподрома. Викторию допрашивал инспектор Скотленд-Ярда. Сначала она обрадовалась, что это не Эрмитейдж, однако облегчение вскоре развеялось словно дым. Высокий костлявый мужчина не поверил, что она ничего не знала о покушении. Более того, он заявил, что второй выстрел произвела не Марджори, а она сама. Наконец ее в зарешеченной карете отвезли в лондонскую тюрьму Холлоуэй.

Когда карета проезжала мимо здания ипподрома, Виктория увидела еще несколько тюремных карет. Значит, других суфражисток тоже арестовали. Однако позже, когда Викторию фотографировали, снимали отпечатки пальцев и мрачная надзирательница вложила ей в руки тюремную робу – платье из грубой черной ткани с напечатанным поверх серым узором из уголков, никого из женщин она не увидела. Виктория предположила, что их отвезли в другие тюрьмы.

«Что ж, хорошо, что Рэндольф выбрал не меня, – с горечью думала она, глядя на серый прямоугольник вверху стены, где виднелись очертания окна. – Он никогда не женился бы на женщине, которую обвиняют в покушении на жизнь короля».

Металлический щелчок у двери сообщил ей, что во время ночного обхода надзирательница приоткрыла окошко в двери и заглянула в камеру. Виктория требовала, чтобы ей позволили поговорить с мистером Монтгомери, однако и допрашивавший ее инспектор, и тюремный персонал оставили ее просьбу без внимания.

«Хопкинс и миссис Доджсон понятия не имеют, где я», – встревоженно думала Виктория. Утром она сказала им, что поедет фотографировать за город. Бабушке и дедушке наверняка уже сообщили о ее аресте. Однако они наверняка поверят, что она принимала участие в покушении на короля, и не пошевелят и пальцем, чтобы вытащить ее отсюда. В конце концов, она страшно опозорила семью. Из-за этого на чести семейства Сент-Олдвин навеки останется несмываемое пятно. Виктория искренне надеялась, что Джереми уже знает о ее аресте и вступится за нее.

На миг плач в соседней камере стих, а затем начался по новой. «Что, если дедушка и бабушка Гермиона смогут помешать тому, чтобы в глазах общественности мое имя было связано с покушением? – подумала Виктория. – Что, если они навеки оставят меня гнить в тюрьме, без процесса?»

Виктория не могла дышать. Хрипя, она побежала к двери камеры и принялась колотить по ней кулаками. Почти теряя сознание, она услышала шаги в коридоре. В замке повернулся ключ. Дверь открылась, в камеру вошла неуклюжая на вид надзирательница.

– Эй, что за шум? Немедленно прекрати, иначе будешь иметь дело со мной! – набросилась она на нее.

Виктория не могла сказать ни слова. Она начала хватать ртом воздух, а затем рухнула как подкошенная. Перед глазами стало темно.

Когда она пришла в себя, за окном было светло. Она снова увидела зарешеченное окно, но оно вдруг стало больше. Затем девушка поняла, что стена белая, а не серая. Она лежала на металлической кровати, на ней была ночная сорочка из грубой ткани. Вскоре дверь открылась. В комнату вошла охранница, над верхней губой у которой росли усики, и поставила на ночной столик рядом с постелью Виктории металлический поднос.

– Это медпункт? – спросила Виктория.

– А вы как думали? «Риц», что ли? – фыркнула женщина.

Виктория чувствовала ужасную слабость. При мысли о том, что она находится в закрытом пространстве, она почувствовала давление в груди.

– Прошу вас, я не могу дышать, – крикнула она. – Мне нужен пакет, чтобы вдохнуть.

Ничего не сказав, охранница исчезла. Виктория услышала звук задвигающегося засова. Она пыталась заставить себя дышать спокойно и ровно, и через некоторое время давление в груди отступило настолько, что она смогла сосредоточить взгляд на подносе. На нем были стакан чая, ломтик хлеба и что-то вроде овсяной каши довольно неаппетитного вида. Поскольку есть ей не хотелось, девушка отпила только немного чая. Он был некрепким и невкусным. Виктория с тоской подумала о вкусных завтраках, которые готовил для нее Хопкинс.

Через некоторое время вернулась охранница и приказным тоном велела Виктории встать. Затем протянула ей мешкоподобный халат и пару полотняных тапок, которые оказались слишком велики, а после повела Викторию по коридору без окон, слабо освещенному газовыми лампами. В этих бесформенных тапках Виктория с трудом умудрилась не споткнуться и не упасть.

Наконец охранница открыла дверь и втолкнула ее в маленькую комнату. От облегчения Виктория едва не расплакалась, увидев за прикрученным к полу металлическим столом мистера Монтгомери, вежливо поднявшегося, когда она вошла.

– Мисс Бредон, сожалею, что вижу вас в таком ужасном положении, – произнес он. – Надеюсь, вы оправились от приступа?

– Да, оправилась. – Виктория поспешно кивнула, а затем спросила: – Как король?

Ей показалось, что прошло ужасно много времени, прежде чем мистер Монтгомери ответил:

– С ним все в порядке. Однако, падая, он немного ударился головой. Выстрел был сделан из пистолета с холостыми патронами.

– Слава богу! – От облегчения Виктория почувствовала ужасную слабость.

– Тем не менее дело очень серьезное, – вздохнул мистер Монтгомери. – На суверена этой страны совершила покушение мисс Уинтерс, при этом он был ранен. Консервативная партия бушует и требует сурово покарать суфражисток.

Виктория заметила, что адвоката смущает ее неподобающая одежда, и, если бы ситуация не была настолько серьезна, она, наверное, даже развеселилась бы.

– Ни я, ни другие женщины ничего не знали о безумном плане Марджори, – заявила она. – Когда мы стояли на чердаке, ожидая благоприятного момента для того, чтобы рассеять листовки, мне вдруг стало тревожно на душе. Марджори вела себя так странно. Я пошла искать ее, а когда нашла, в руке у нее был пистолет. Инспектор не поверил мне, что я хотела предотвратить выстрел.

– Я верю вам, мисс Виктория, – серьезно отозвался мистер Монтгомери. – И даже если бы это было не так, я сделал бы все, чтобы вытащить вас отсюда. Кстати, о вашем аресте мне сообщил мистер Райдер. – Все существо Виктории захлестнула волна благодарности. На Джереми действительно можно положиться. – Однако же мне придется приложить немало усилий, чтобы воспользоваться своим правом выступать от вашего имени как ваш адвокат и опекун.

Мистер Монтгомери откашлялся, и его обеспокоенный взгляд встревожил Викторию.

– Что случилось, мистер Монтгомери? – подавленным голосом поинтересовалась она.

– Во-первых, я опасаюсь, что суд по вопросам опеки будет настроен не слишком доброжелательно из-за того, что вы выступали во время акции с суфражистками. Даже если мы сумеем доказать, что вы ничего не знали о готовящемся покушении. А с другой стороны… – он снова откашлялся, – …ваши дедушка и бабушка намерены объявить вас душевнобольной и запереть в сумасшедшем доме.

Впервые с момента поступления в тюрьму Холлоуэй Виктория подумала, что это место не настолько ужасное. У нее была гораздо более кошмарная альтернатива.

– Райдер, что вы себе позволяете!

Комиссар в гневе вскочил с кресла. Не обращая внимания на потрясенного дворецкого, сообщившего ему, что сэр Артур никого не принимает, Джереми Райдер ворвался прямиком в его гостиную.

– Мне необходимо поговорить с вами, сэр, – коротко ответил Джереми.

– В таком случае я лучше оставлю вас одних, милый. – Супруга комиссара, маленькая запуганная женщина лет пятидесяти, поспешно собрала свое вязание и выбежала из комнаты.

Сэр Артур сложил газету, которую читал, и в раздражении швырнул ее на стоявший у камина столик. – Все в порядке, Олдгейт, можете идти, – обернулся он к дворецкому, а затем громко заявил, обращаясь к Джереми: – Полагаю, ваше мелодраматичное поведение связано с мисс Бредон.

– Мисс Бредон не имеет никакого отношения к мнимому покушению на короля, – заявил Джереми.

– Инспектор Майерс и свидетели считают иначе.

– Мисс Бредон заверила своего адвоката, что она не имеет к этому отношения, и она не стала бы лгать, – твердым голосом заявил Джереми. – Кроме того, воспользовавшись своим положением журналиста, я побеседовал с одним из чиновников Скотленд-Ярда. Я не скажу вам, с кем именно, – опередил он резкий вопрос комиссара, – я не выдаю свои источники. От него я узнал, что мисс Марджори Уинтерс показала для протокола, что никого не посвящала в свой план. Кроме того, я побеседовал со свидетелями, стоявшими рядом с королем у ипподромных весов. Большинство из них уверены в том, что мисс Бредон пыталась помешать мисс Уинтерс выстрелить в короля, – и молодой человек бросил на комиссара вызывающий взгляд. – Однако я полагаю, что пугач уже проверили на предмет наличия на нем отпечатков пальцев мисс Бредон, равно как и ее руки – на следы пороха.

– Да, проверили, – сэр Артур Стенхоуп кивнул.

– И не было найдено ни отпечатков пальцев, ни следов пороха, не правда ли?

Комиссар промолчал, и Джереми этого было совершенно достаточно.

– Присаживайтесь, Райдер.

Раздраженный сэр Артур указал на кресло, стоявшее у камина рядом креслом хозяина дома. Джереми сел. Он узнал об аресте Виктории от своих информаторов из числа сотрудников Скотленд-Ярда, которые знали его как журналиста, а не как коллегу. Он возблагодарил Господа за то, что это было не настоящее покушение на Эдуарда, однако же ситуация все равно оставалась достаточно серьезной, и молодой человек опасался, что освободить девушку будет непросто. И огорченный мистер Монтгомери подтвердил его опасения.

«Ах, и почему Виктория постоянно ввязывается в неприятности?» – Джереми сердился на Викторию и вместе с тем думал о ней с нежностью.

– Министр внутренних дел хочет, чтобы с суфражистками поступили по всей строгости закона, – наконец нарушил молчание комиссар.

– Но мисс Бредон и остальные женщины не совершили ничего противозаконного, только проникли в здание ипподрома, не имея на то права, – возразил Джереми.

– Я ничего не могу сделать для мисс Бредон.

– Не можете или не хотите, сэр?

– Райдер, – рассерженный комиссар хлопнул ладонью по столу, – перемените тон!

– Судя по тому, что рассказал мистер Монтгомери, я полагаю, что герцог Сент-Олдвинский считает ситуацию достаточно благоприятной для того, чтобы избавиться от строптивой внучки. Он хочет навеки запереть ее в сумасшедшем доме, и поэтому воспользовался своим знакомством с министром внутренних дел. – Джереми наклонился вперед и посмотрел на сэра Артура очень серьезно. – Если вы не поможете мне освободить мисс Бредон, я предам огласке тот факт, что полиция скрывает улики, свидетельствующие в ее пользу.

– Вы не посмеете, Райдер, – прорычал комиссар, – если вы сделаете это, можете забыть о карьере в Англии, в том числе на поприще журналистики.

– О, я предам огласке и другие вещи, – махнул рукой Джереми. – Например, что один высокопоставленный чиновник министерства внутренних дел много лет занимался шантажом с попустительства Скотленд-Ярда.

– Ни одна газета в Англии такого не напечатает, – презрительно фыркнул сэр Артур.

– Тут вы правы, – Джереми спокойно кивнул. – Однако американские газеты заглотят это с огромным удовольствием. Я уже вижу заголовки, – и он обвел комнату рукой. – «Правительство Англии скрывает доказательства», «Внучку герцога запирают в сумасшедший дом, подменяя улики». Или вот: «Правительство Англии покрывало действия шантажиста, скрывавшегося в его рядах». Полагаю, образ Англии в мире сильно пострадает от этого.

Комиссар молчал, глядя на огонь в камине. Джереми окинул взглядом гостиную. Она была обставлена типично по-английски. В углу стояла кадка с массивными папоротниками. Шелковые обои на стенах были фиолетового оттенка. В застекленном шкафу стоял бюст Веллингтона, который вместе с немецким генерал-фельдмаршалом Блюхером победил Наполеона под Ватерлоо, – столь же патриотичный намек, как и картина, изображавшая морское сражение под Трафальгаром, в кабинете.

– Сэр, – тихо, но настойчиво произнес Джереми, – эта страна стала великой не благодаря лжи и интригам. Я полагаю, что вы презирали сэра Френсиса так же, как и я, и попустительствовали ему с большой неохотой. И что вы действительно цените закон и справедливость.

– Убирайтесь, Райдер… – Комиссар бросил на него мрачный взгляд.

– Сэр, мисс Бредон… – не отступал Джереми.

– Я посмотрю, что можно будет сделать. А теперь убирайтесь с глаз долой.

То, что сэр Артур, несмотря на дурное расположение духа, все еще не уволил его, Джереми расценил как хороший знак.