1. Краткая классификация источников.

2. Первые упоминания о славянах в письменных источниках.

3. Когда возник славянский этнос.

4. Где была прародина славян.

5. Распад единого славянского этноса.

6. Общественный строй восточных славян.

7. Хозяйственный строй восточных славян.

8. Религиозные верования восточных славян.

При изучении такой чрезвычайно сложной и дискуссионной проблемы, как этногенез славян, огромное значение имеют несколько основных видов источников, в частности письменные, археологические, лингвистические и антропологические. Каждому из них свойственны свои «родовые пороки» и недостатки, которые всегда необходимо учитывать.

1) Практически все письменные источники о славянах можно датировать с максимальной точностью, поскольку многие из них принадлежат перу хорошо известных византийских, римских и арабских авторов. Но при этом надо помнить и о том, что многие из них: а) содержали какой-то объем «легендарной» информации, почерпнутой из других, более ранних и не дошедших до нас источников; б) могли быть подвергнуты значительной редактуре в более поздние века. Поэтому полностью доверять им, конечно, нельзя и необходимо проводить тщательную научную критику всех письменных источников и их разных редакций.

2) Археологические источники, которые также поддаются относительно точной датировке, к большому сожалению, практически не дают неоспоримых сведений о языке, а следовательно, не позволяют этнически идентифицировать многие ранние археологические культуры, которые представляют собой совокупность памятников только материальной культуры, относящихся к одной, относительно локальной, территории и определенной исторической эпохе.

3) Лингвистические источники, прежде всего, топонимика (название географических объектов), ономастика (личные имена) и морфология (основы словообразования), которые наиболее точно могут ответить на вопрос о принадлежности той или иной родоплеменной общности к определенному этносу или этнической общности, напротив, не могут быть сколько-нибудь точно датированы.

4) Антропологические источники, прежде всего, краниологические данные, которые дают возможность довольно точно установить различные антропологические типы людей по особенностям строения их черепной коробки, не всегда удается точно соотнести с конкретной этнической общностью. Кроме того, антропология может быть полезна только там, где у древних этнических групп был обряд трупоположения, но она совершенно бессильна там, где существовал обряд трупосожжения.

Поэтому при изучении ранней истории славянства необходимо очень бережно и, по возможности, точно соотносить между собой все эти виды источников, что, к сожалению, довольно редко делалось ранее, а во многих случаях и сейчас. Именно это обстоятельство значительно затрудняет поиск истины и приводит к тому, что многие ключевые аспекты этногенеза славян до сих пор являются предметом самых ожесточенных споров в науке и околонаучной среде, где на сей счет слишком много различного рода спекуляций, типа мифических «укров», ставших под пером нынешних украинских фантазеров и мракобесов националистического толка прародителями древних египтян, шумеров и других древнейших народов человечества.

До недавнего времени практически все историки, начиная с выдающегося русского историка В.Н. Татищева, идентифицировали (П. Шафарик, Л. Нидерле, Б. Рыбаков), а ряд из них (М. Брайчевский, А. Сахаров) до сих пор продолжают идентифицировать со славянами знаменитых венедов-венетов, о которых впервые на рубеже нашей эры поведали миру знаменитые античные авторы Полибий, Тацит, Плиний Старший и Птолемей, а несколько позднее известный западноевропейский историк готов Иордан. Однако еще в начале XX в. на базе новейших археологических и лингвистических данных, в первую очередь топонимики и гидронимики, ряд крупных ученых того времени, в частности академик А.А. Шахматов, вполне определенно доказали, что венеды-венеты не имели никакого отношения к славянам и, вероятнее всего, были кельтами или германцами. В настоящее время эту точку зрения разделяет целый рад известных авторов, в частности О.Н. Трубачев, А.Г. Кузьмин и А.Ю. Дворниченко.

Первые достоверные сведения о славянах, известных нам под именем склавинов и антов, относятся только к VI веку н.э., когда были созданы знаменитые трактаты Прокопия Кесарийского, Маврикия Стратега, Иордана и ряда других известных византийских и западноевропейских хронистов. Это вовсе не означает, что славяне были «молодым народом» и появились в Европе именно в VI веке н.э., поскольку тогда они были не только самым большим этносом Европы, но и заселяли огромную территорию от верховьев Волги и Дона до берегов Одера и Дуная. Следовательно, славяне расселились в Центральной, Южной и Восточной Европе значительно раньше знаменитого гуннского нашествия 375 г. н.э. При этом анты, обитавшие восточнее Днестра, вероятнее всего, были носителями пеньковской археологической культуры, а склавины, жившие юго-западнее Днестра, сформировали южный вариант пражской археологической культуры.

Время зарождения славянского этноса, а точнее выделение его из огромной индоевропейской общности, большинство ученых датируют II тыс. до н.э. ― серединой I тыс. н.э. Исходя из собственных методологических установок, более глубокие датировки обычно предлагают антропологи и лингвисты, а менее глубокие — археологи, которые решают проблемы этногенеза на своем, сугубо археологическом, материале. Один из крупнейших советских археологов, академик В.В. Седов в своей известной работе «Происхождение и ранняя история славян» (1979) прямо писал, что «в исследовании древнейшей истории славян археологии принадлежит ведущее место», поэтому «на первых этапах этногенетических исследований археологи должны решать вопросы самостоятельно, независимо от данных лингвистики и других смежных наук, и только потом допустимы сопоставления полученных результатов с выводами других наук». Диаметрально противоположную точку зрения высказывал известный советский и российский лингвист академик О.Н. Трубачев, который в своей не менее известной работе «К истокам Руси (заметки лингвиста)» (2005) утверждал, что без лингвистических данных, в первую очередь этимологии и ономастики, «проблема происхождения славян никогда не найдет своего окончательного решения».

К проблеме славянского этногенеза вплотную примыкает и проблема существования так называемой балто-славянской общности. В XIX в. многие авторитетные историки и лингвисты (М. Погодин, А. Шлейхер, Л. Нидерле, А. Шахматов) исходили из представлений изначального существования единой балто-славянской общности, распавшейся затем на субстраты балтов и славян. Эту точку зрения сегодня разделяют и ряд современных авторов (А. Новосельцев, В. Топоров, М. Свердлов, И. Данилевский). Их оппоненты, прежде всего, такие авторитетные ученые, как О.Н. Трубачев, В.В. Седов и А.Г. Кузьмин, склоняются к мнению, что близость славянских и балтских языков носит вторичный характер, поскольку явилась следствием многовекового соседства и взаимодействия этих ветвей индоевропейцев, а не наоборот.

Естественно, в рамках предложенного курса мы не можем подробно остановиться на проблеме этногенеза славян, поэтому, не вдаваясь подробно в разногласия ученых разных специальностей и направлений, мы ограничимся только упоминанием наиболее распространенных точек зрения, принадлежащих крупным историкам, археологам, антропологам и лингвистам, которые профессионально занимались проблемой славянского этногенеза последние полвека.

Известный археолог профессор А.Л. Монгайт, будучи ярким представителем советских сторонников печально знаменитой «скептической школы», в своей монографии «Археология Западной Европы» (1974) утверждал, что «формирование крупных этнических общностей», в частности кельтов, славян и германцев, «происходит во время, близкое к тому, когда впервые о каждом из них упоминают письменные источники». Исходя из данного тезиса, он считал славян «молодым народом» Европы и датировал становление славянского этноса рубежом V—VI вв. н.э.

Другой известный советский археолог профессор И.П. Русанова в своих многочисленных работах, в частности, в фундаментальном труде «Славянские древности VI—VII вв.» (1976), утверждала, что славянский этнос зародился в Европе в IV веке н.э. и связывала его становление и развитие с пшеворской археологической культурой.

Крупнейший специалист по проблеме славянского этногенеза, автор таких блестящих научных работ, как «Происхождение и ранняя история славян» (1979) и «Восточные славяне в VI―XIII вв.» (1982), академик В.В. Седов относил зарождение славянского этноса ко второй половине — концу I тыс. до н.э. и связывал с ними позднюю лужицкую археологическую культуру V―II вв. до н.э., которую часто именуют культурой подклошевых погребений.

Этим же временем датировал рождение славянского этноса и другой известный советский ученый профессор В.П. Кобычев, написавший по данной проблеме специальное исследование «В поисках прародины славян» (1973), хотя основной сферой его научных интересов всегда являлась проблема этногенеза кавказских народов, а не славян. Конкретную археологическую культуру, напрямую связанную со славянским этногенезом, он не называл, хотя исходной археологической культурой, связанной со славянским этногенезом, он считал культуру ленточной керамики V―VI вв. до н.э.

Выдающийся советский антрополог академик Т.И. Алексеева, автор фундаментальной монографии «Этногенез восточных славян по данным антропологии» (1973), установила, что славянскому антропологическому типу соответствовало население культуры колоколовидных кубков, которая была распространена в Западной и Центральной Европе в III—II тыс. до н.э.

Известный советский историк-лингвист академик Ф.П. Филин, автор довольно спорной работы «Образование языка восточных славян» (1962), достаточно осторожно подходил к решению данной проблемы и датировал формирование славянского этноса началом I тыс. н.э. Первоначально эту точку зрения разделял и известный советский археолог профессор П.Н. Третьяков, написавший фундаментальную монографию «У истоков древнерусской народности» (1970). Позднее, уже в посмертно изданной работе «По следам древних славянских племен» (1982), он пересмотрел свои прежние оценки и связал зарождение всего славянского этноса с зарубинецкой археологической культурой, памятники которой датируются III в. до н.э. ― II в. н.э.

Выдающийся советский археолог и историк академик Б.А. Рыбаков в целом ряде своих знаменитых работ, в частности, «Язычество древних славян» (1981) и «Киевская Русь и русские княжества XII―XIII вв.» (1982), вслед за польским археологом С. Носеком утверждал, что славянский этнос зародился в эпоху поздней бронзы и связывал со славянами тшинецко-комаровскую археологическую культуру XV—XII вв. до н.э.

Крупнейший советский историк-лингвист академик О.Н. Трубачев, автор таких фундаментальных работ, как «К истокам Руси» (1992) и «Этногенез и культура древнейших славян» (2000), изучая древнеславянский язык, обратил внимание на то обстоятельство, что он насыщен огромным количеством архаизмов, и потому считал славянский язык одним из древнейших в индоевропейской языковой группе, относя его зарождение ко времени существования чернолесской археологической культуры X―VII вв. до н.э.

Аналогичную точку зрения разделял и крупнейший советский историк профессор А.Г. Кузьмин, который в своем фундаментальном труде «Начало Руси» (2003) утверждал, что чернолесская археологическая культура является надежным звеном решения проблемы славянского этногенеза.

Современные украинские «автономисты» (Н. Бурдо, Н. Видейко, Н. Шмаглий) считают, что истоки славянского и, прежде всего украинского, этногенеза следует вести с трипольской археологической культуры V—III тыс. до н.э. Эти явно антинаучные и фантастические построения современных украинских националистов вызывают законную иронию и отторжение даже у самих украинских ученых, в частности, таких авторитетных археологов, как академики П.П. Толочко и Л.Л. Зализняк.

Другим не менее сложным и дискуссионным вопросом является проблема определения исторической прародины славян. Практически все историки, как у нас в стране, так и за рубежом, считают славян автохтонами, т.е. коренными жителями, Европы. Но вместе с тем многие из них по-разному определяли их историческую прародину, т.е. ту относительно небольшую территорию, где зародился и откуда затем расселился славянский этнос по огромной территории Центральной и Восточной Европы.

Известные советские археологи, доктора исторических наук И.П. Русанова и И.И. Ляпушкин, вслед за видными польскими «автономистами» В. Гензелем, К. Мошинским и другими, называли славянской прародиной междуречье Вислы и Одера, т.е. территорию современной этнической Польши, и связывали с ней пшеворскую археологическую культуру.

Знаменитый чешский славист профессор П.Й. Шафарик и его коллега, выдающийся русский историк академик С.Ф. Платонов утверждали, что исторической прародиной славян, вероятнее всего, были Карпаты, где позднее сформировалось Великоморавское государство.

Известный чешский историк профессор Л. Нидерле, автор фундаментального исследования «Славянские древности» (1904), искал славянскую прародину в междуречье Вислы и Днепра.

Академик Т.И. Алексеева осторожно подходила к решению данного вопроса, но все же считала исторической прародиной славян территорию современной Центральной Европы, а именно, бывшую римскую провинцию Норик и Моравию.

Профессор В.П. Кобычев был сторонником карпатско-дунайской теории и пытался отыскать прародину славян на территории современной Трансильвании, т.е. бывшей римской провинций Дакии.

Крупный советский археолог профессор П.Н. Третьяков называл исторической прародиной славян территорию белорусского Полесья и связывал с ней зарубинецкую археологическую культуру, хотя целый ряд авторитетных авторов (И. Ляпушкин, М. Артамонов, А. Кузьмин, В. Седов), основываясь на богатых данных топонимики и археологии, выдвинул предположение о балтском характере этой археологической культуры.

Академик Ф.П. Филин и его украинские коллеги М.Ю. Брайлевский, В.Д. Баран и другие искали славянскую прародину в междуречье Днепра и Буга, где во II―IV вв. н.э. существовала черняховская археологическая культура. Данная точка зрения в настоящее время отвергается большинством исследователей (В. Седов, А. Кузьмин), которые не считают черняховцев этническими славянами и полагают, что они представляли собой огромный конгломерат разноязычных народов: дако-фракийцев, скифо-сарматов, германцев, славян-антов и т.д.

Академик Б.А. Рыбаков, опираясь на собственные изыскания и труды сторонников Висло-Одерской и Днепровско-Бугской теорий, называл славянской прародиной огромную территорию Центральной и Восточной Европы от берегов Днепра до Одера.

Академик В.В. Седов считал исторической прародиной славян южный берег Балтики от земель балтского племени пруссов до Ютландского полуострова, т.е. территории современной Дании. При этом он утверждал, что «остается несомненным, что славяне могли быть только западными или юго-западными соседями балтов». Сходную точку зрения еще в начале XX в. высказывал и академик А.А. Шахматов, который называл славянской прародиной южное побережье Балтийского моря от Немана до Вислы.

Многие современные историки, археологи и лингвисты, в том числе такие авторитетные ученые, как академик О.Н. Трубачев и профессор А.Г. Кузьмин, называли славянской прародиной среднее течение реки Дунай, в частности, территорию бывших римских провинций Норик и Паннония. О Дунае, как исторической прародине славян, говорил и летописец «Повести временных лет» (ПВЛ), что, конечно, нельзя без серьезных оснований сбрасывать со счетов.

Со всей очевидностью можно утверждать только одно, что к концу так называемого «Великого переселения народов» (III—VII вв. н.э.) славяне занимали огромную территорию Центральной и Восточной Европы и представляли собой единый суперэтнос. Однако на рубеже VII―VIII вв. н.э. этот суперэтнос под воздействием как внутренних, так и внешних факторов, в частности, острой борьбы с воинственными германскими племенами, распался на три больших и относительно локальных группы, что четко прослеживается археологами в появлении значительно большего количества обособленных археологических культур и сужении территории их распространения:

1) Южных славян (драгувиты, верзиты, велегезиты, хорутане, захумляне), потомками которых являются современные болгары, словенцы, сербы, черногорцы, хорваты, македонцы и боснийцы (наследники ипотешти-кындештской археологической культуры V―VII вв. н.э.).

2) Западных славян (ободриты, мазовшане, лужичане, полабские славяне), потомками которых являются современные чехи, словаки, поляки, кашубы и лужичане (наследники пражской археологической культуры V―VII вв. н.э.).

3) Восточных славян (северяне, древляне, кривичи, дреговичи, радимичи, вятичи), потомками которых стала единая русская нация: великороссы, малороссы и белорусы (наследники лука-райковецкой и роменско-борщевской археологических культур VII―VIII вв. н.э.).

Вопрос об общественном строе восточных славян до сих пор является предметом острых научных споров. В центре внимания историков и археологов находятся две крупных проблемы: 1) характер восточнославянской общины и 2) эпоха «военной демократии».

1) По первой проблеме расхождения касались, в основном, вопроса о времени перехода от родовой к соседской (территориальной) общине, количества переходных ступеней этого процесса и их типологизации. В настоящее время существует несколько основных точек зрения по данной проблеме. Одни авторы (С. Юшков, И. Фроянов) утверждают, что еще в период «Киевского» государства в недрах восточнославянского общества сохранялись кровнородственные отношения, и основой ячейкой славянского общества была родовая община и большая патриархальная семья. Другие авторы (Б. Греков, Б. Рыбаков, О. Рапов, М. Свердлов) фиксируют процесс перехода от родовой к соседской общине накануне образования Древнерусского государства, то есть рубежом VIII―IX вв. Третья группа авторов (В. Мавродин, Я. Щапов, Л. Данилова, В. Горемыкина) говорит о многоукладности общественного строя восточных славян, где одновременно встречались родовая, соседско-родовая и соседская общины с большими (патриархальными) и малыми семьями.

Известный украинский археолог и историк, профессор Б.А. Тимощук в двух своих последних работах «Восточнославянская община VI―IX вв.» (1990) и «Восточные славяне: от общины к городам» (1995), опираясь на богатейший археологический материал, утверждал, что в недрах восточнославянского общества четко наблюдается последовательная смена трех типов общин — кровнородственной общины с большой патриархальной семьей (VI―VII вв.), соседской общины с большой патриархальной семьей (VIII―IX вв.) и территориальной общины с малой семьей (IX―XII вв.). Однако он так и не смог убедительно объяснить тот крайне интересный факт, что во всех славянских археологических культурах VI—XII вв. не найдено больших жилищ (патронимий), характерных для больших патриархальных семей, а существовали только малые жилища, размеры которых не превышали 20 кв. м.

Выдающийся русский историк профессор А.Г. Кузьмин и современные представители его «научной школы» — профессора С.В. Перевезенцев и Г.А. Артамонов, опираясь на детальный анализ разнообразных источников, пришли к убедительному выводу, что подавляющее большинство советских и российских историков, находясь в «плену» известных положений Ф. Энгельса о германской кровнородственной общине и ее трансформации в соседскую общину или «общину-марку», абсолютизировали этот процесс и распространили положение о подобной стадиальности общины на все древнейшие народы Европы. К моменту распада единого славянского этноса восточные славяне уже давно миновали стадию «дикости» и, в отличие от соседних германцев и степняков, жили в рамках соседской (территориальной) общины, основу которой составляла малая семья. Этот принципиально иной взгляд на славянскую общину подтверждается целым рядом достоверных исторических фактов, в частности:

• существованием в составе восточнославянского этноса как минимум двух антропологических типов;

• малым размером жилищ во всех известных и точно установленных славянских археологических культурах;

• длительным отсутствием родовых славянских генеалогий, характерных, например, для тех же германцев, продолжительное время живших в кровнородственной общине;

• многоженством славян в дохристианскую эпоху и т.д.

На базе таких близлежащих соседских общин, занимавших, как правило, компактную территорию в определенном бассейне рек и озер, и возникали восточнославянские племена, которые затем объединялись в союзы племен.

2) Что касается так называемой эпохи «военной демократии», о существовании которой впервые заявил известный американский этнограф и историк Л. Морган, то здесь тоже наблюдается большая разноголосица мнений. Хотя большинство современных авторов согласны с тем, что эпоха «военной демократии» — это горизонтально организованная политическая структура, в которой сосуществуют три равноправных органа управления: народное собрание или собрание воинов, совет старейшин и вождь. Эта первичная форма политогенеза, т.е. образования государства, вероятнее всего, возникла в процессе слияния нескольких родственных восточнославянских племен в более крупные племенные союзы-княжения.

Одни историки (С. Юшков, П. Третьяков, А. Кузьмин, М. Свердлов) утверждали, что эти племенные союзы уже представляли собой ранние государственные образования восточных славян, которые сложились раньше вокняжения каких-либо династий. Поэтому в этих племенных союзах, которые в византийских источниках именовались «славиниями», государственная власть еще не приобрела политического статуса и носила потестарный (бесклассовый) характер, который базировался на нормах обычного права и личном авторитете вождя.

Другие историки (Б. Рыбаков, В. Мавродин, И. Фроянов, А. Горский) полагали, что эти племенные княжения были переходными политическими формами «эпохи военной демократии от последних этапов первобытнообщинного строя к первым этапам нового классового строя», когда родовой строй достиг своего апогея. Академик Б.А. Рыбаков выдвинул гипотезу, что в условиях внешней угрозы, исходившей от хазар, под эгидой полян сложился «союз союзов», в состав которого вошли северяне, волыняне, дулебы и хорваты.

Наконец, оппоненты и тех, и других (А. Дворниченко, Н. Крадин, Е. Пчелов) полагают, что все эти «племенные союзы» и «союзы союзов» не более чем научная фикция, поскольку на смену «военной демократии» неизбежно приходит еще одна, более сложная и уже иерархическая форма управления, которую они именуют «вождеством», где власть вождя (князя), сохраняя прежний выборный характер, постепенно приобретает клановый теократический характер и возвышается над двумя другими органами управления — народным вече и советом старейшин. Именно на базе этих «вождеств», где уже существует социальное и имущественное неравенство, но пока отсутствует легальный аппарат насилия и принуждения, и возникает полноценное «дружинное государство». Правда, в трактовке этих ученых мужей Древнерусское «дружинное государство», возникшее в землях восточных славян, отдает сильным «норманнским душком».

Вероятнее всего, именно такие восточнославянские племенные союзы, где уже сложились самостоятельные княжения, и были упомянуты легендарным летописцем в «Повести временных лет» (ПВЛ) — поляне, северяне, древляне, волыняне, кривичи, радимичи, дреговичи, вятичи, ильменские словене и другие. Надо подчеркнуть тот поразительный факт, впервые подмеченный профессором А.Г. Кузьминым, что в самой ПВЛ были детально описаны обычаи полян в сопоставлении с другими славянскими племенами, где весьма точно отразились разные истоки этих племенных образований. Причем эти различия касались практически всех этнообразующих признаков.

В частности, у полян была большая семья с характерной для нее иерархией «старших» и «младших» членов семьи, а соседние славянские племена жили малыми семьями в небольших полуземлянках. У полян был моногамный и покупной брак, а у других славян — брака, в смысле традиционной коммерческой сделки, не существовало и молодые на «игрищах между селами» договаривались сами между собой. У всех славян допускалось многоженство. Не менее значимы были различия и в способах погребения полян и славян. У всех славянских племен было трупосожжение, а у полян — трупоположение, и могильники этого типа были открыты как в самом Киеве, так и в прилегающих к нему районах. А разные способы погребений означали и разную систему верований, и разное представление о загробном мире, и разные представления о мироздании в целом. Самое примечательное заключалось в том, что ближайшие аналогии специфическим обычаям полян находились на территории Моравии и Баварии, откуда, вероятнее всего, они как раз и пришли в Среднее Поднепровье.

По мнению всех советских и ряда русских (А. Пресняков, С. Платонов) историков, основой хозяйственной жизни восточных славян являлось пашенное земледелие, которое развивалось экстенсивным путем за счет освоения новых территорий. Данное утверждение имеет принципиально важное значение, поскольку в русской (в том числе марксистской) исторической науке начала прошлого столетия (Е. Шмурло, Н. Рожков, М. Покровский) существовало предвзятое представление, что древние славяне вели кочевой образ жизни и в их хозяйственном укладе главенствующую роль играли скотоводство, а также лесные и речные промыслы.

По природно-климатическим условиям территория Древней Руси делилась на две зоны: лесостепную (на юге) и лесную (на севере). В лесостепи, где земли были мягче и плодороднее, господствующей формой земледелия был перелог, и здесь в основном пахали плугом. В лесной, менее пригодной зоне господствовала подсечно-огневая система земледелия, а в качестве основных орудий труда использовали соху или рало. Ряд современных авторов (А. Сахаров, М. Свердлов) говорит о том, что уже в VII—VIII в. н.э. подсечное земледелие у восточных славян стало интенсивно вытесняться двух- или трехпольной системой земледелия. Эта точка зрения пока не находит достоверного подтверждения в источниках и остается предметом научной дискуссии. Как верно отмечали некоторые историки (С. Соловьев, Л. Милов, Н. Павленко), значительная часть восточнославянских земель находилась в зоне рискованного земледелия, поэтому уровень урожайности всех зерновых культур целиком зависел от крайне неблагоприятных природно-климатических условий, которые кардинальным образом отличались от Центральной, Западной и Южной Европы. Именно это обстоятельство, по мнению этих историков, и станет «проклятьем» нашей страны и во многом определит весь ход ее исторического процесса.

Основными сельскохозяйственными культурами были пшеница, ячмень, гречиха и просо. Рожь и овес, которые в позднем средневековье станут основными сельскохозяйственными культурами, тогда практически не сеяли, за исключением небольшой территории в районе Ладоги и озера Ильмень. Среди огородных культур наибольшее распространение получили репа, капуста, свекла и морковь.

Помимо земледелия у восточных славян хорошо было развито скотоводство: они разводили свиней, лошадей, крупный и мелкий рогатый скот. Значительную, но не решающую, роль в их жизни играли речные и лесные промыслы, в частности, бортничество (сбор меда диких пчел), рыболовство и охота, в основном на крупного (лось, медведь, кабан) и пушного (соболь, куница) зверя.

По мнению большинства историков, эпоха «военной демократии» стала временем «второго общественного разделения труда», т.е. отделения ремесла от других видов хозяйственной деятельности, в первую очередь, сельского хозяйства. Опираясь на многочисленные археологические источники, академик Б.А. Рыбаков, автор фундаментального исследования «Ремесло Древней Руси» (1948), вполне убедительно доказал, что наибольшее развитие у восточных славян получило кузнечное, литейное, гончарное, кожевенное и ювелирное ремесло.

Основная масса восточных славян жила в небольших деревянных или глинобитных поселках по берегам больших и малых рек, которые представляли собой своеобразный «кормящий ландшафт». Реки являлись не только традиционной средой обитания восточных славян, но и прекрасной транспортной артерией и естественной защитой от многочисленных набегов соседних кочевых племен. Несколько таких поселков, вероятно, составляли древнерусскую (славянскую) соседскую общину, которая в источниках называлась «вервь».

В целом хозяйство восточных славян носило полунатуральный характер, и в силу этого обстоятельства было слабо связано с внутренним рынком. Именно поэтому внутренняя торговля была практически не развита. Зато внешняя торговля, благодаря знаменитому торговому пути «из варяг в греки» и другим транзитным путям, напротив, была развита хорошо. Это обстоятельство дало повод ряду русских и советских историков (В. Ключевский, Н. Рожков, М. Покровский) утверждать, что внешняя торговля, наряду с лесными и речными промыслами, а не земледелие, составляла основу хозяйственной жизни восточных славян. Это утверждение в настоящий момент справедливо отвергается большинством историков.

По мере развития хозяйственной деятельности, в первую очередь ремесла и внешней торговли, в жизни восточных славян все большую роль стали играть города. Первоначально они возникли либо как резиденции князей-правителей племенных союзов и культовые центры (И. Фроянов, А. Дворниченко), либо как центры волостных общин (А. Кузьмин, Г. Артамонов), либо как центры международной торговли (Г. Лебедев, И. Дубов, Е. Носов). Ряд авторитетных авторов (В. Мавродин, М. Свердлов, Н. Котляр, А. Горский) считает, что эти «племенные центры» так и не смогли перерасти в полноценные города и постепенно зачахли. Их оппоненты (В. Петрухин, И. Фроянов, А. Куза, П. Толочко) полагают, что наиболее крупные «племенные центры» все же стали полноценными городами, где сохранились княжеские столы.

В условиях развивающейся государственности города постепенно стали превращаться в центры ремесла и торговли, продолжая сохранять свой прежний аграрный характер. Особенно быстрыми темпами этот процесс шел там, где проходили важнейшие международные транзитные торговые пути, в частности, Дунайско-Днепровский, Балтийско-Черноморский и Волжско-Балтийский. Надо подчеркнуть, что попытки ряда современных норманистов (Г. Лебедев, Т. Пушкина, Е. Мельникова, В. Петрухин) представить в качестве опорных пунктов государственной власти в землях восточных славян скандинавские погосты Гнёздово близ Смоленска, Шестовице близ Чернигова, Тимерево близ Ярославля и другие не согласуются с хорошо известными фактами и тем немаловажным обстоятельством, что ни один из этих погостов не превратился в полноценный древнерусский город. Важным представляется и то обстоятельство, что ни одно из этих поселений, открытых самими археологами, не упоминается в «Повести временных лет» — древнейшем летописном своде Древней Руси.

Вопрос о времени возникновения городов у восточных славян до сих пор остается спорным. Ряд исследователей (Б. Рыбаков, П. Толочко, Б. Тимощук) утверждает, что первые города у восточных славян возникли в эпоху «военной демократии» в VI—VIII вв. Их оппоненты (М. Тихомиров, А. Кузьмин, В. Седов, А. Куза) относили появление первых русских городов только ко второй половине IX в., т.е. времени возникновения Древнерусского государства. Большинство историков солидарны в том, что практически все древнерусские города возникли в результате синойкизма, т.е. слияния нескольких небольших славянских поселений в крупный административный или торгово-ремесленный центр.

Древние славяне, как и все народы, находившиеся на ранней стадии своего развития, были так называемыми «язычниками», обожествлявшими непознанные силы природы и умерших предков (пращуров). По мнению большинства авторов (Б. Рыбаков, В. Топоров, Б. Тимощук), в своем развитии восточнославянское язычество прошло ряд важных этапов:

1) На первом этапе, который в современной науке принято называть фетишизмом или анимизмом, восточные славяне обожествляли и поклонялись предметам и явлениям, которые непосредственно окружали их, т.е. камням, деревьям, рощам и т.д.

2) На втором этапе на смену фетишизму и анимизму пришел тотемизм, т.е. система религиозных верований в то, что человеческий род происходит от различных видов животных и птиц, в частности, вепрей, оленей и волков, чьи тотемные амулеты охраняли людей от «злых духов».

3) На третьем этапе своего развития язычество вступило в стадию полидемонизма, когда восточные славяне стали обожествлять водяных, лесных и полевых духов, т.е. разного рода упырей, береговинь, леших, домовых и других духов.

4) Наконец, на четвертом, заключительном этапе своей эволюции славянское язычество приобрело ярко выраженные черты политеизма, т.е. веры в богов и умерших предков — пращуров. В это время у всех восточных славян возникает оригинальный пантеон языческих богов индоевропейского, хеттского, иранского и собственно славянского происхождения. В зависимости от специфики и характера основных занятий, у каждого племенного союза возникал собственный пантеон языческих богов, который представлял собой определенную и устоявшуюся веками иерархическую структуру.

Общеславянского пантеона языческих богов никогда не существовало, но наиболее почитаемыми божествами у них были: бог неба и земли — Род; бог солнца — Ра и четыре его ипостаси Хорос, Ярило, Ясень и Даждьбог; бог молний, грома и войны — Перун, бог мудрости, скотоводства и торговли — Велес; бог ветра и вихрь — Стрибог и ряд других божеств. Языческий культ, в том числе жертвоприношения животных, отправлялся в специально устроенных капищах, где помещались статуи языческих идолов-богов. Отличительной чертой славянского язычества было отсутствие человеческих жертвоприношений. Князья и племенные старейшины выступали в роли «духовных пастырей», а непосредственно языческим культом ведали кудесники и волхвы.

1. Теории происхождения государства.

2. Возникновение «норманнской теории» и ее суть.

3. Борьба норманистов и антинорманистов.

4. Дискуссии по основным проблемам истории Древней Руси.

5. Каким путем возникло Древнерусское государство.

6. Когда возникло Древнерусское государство.

7. Вынужденные пояснения.

В настоящее время в науке существует несколько десятков различных теорий политогенеза, т.е. происхождения государства, в том числе теория насилия, ирригационная теория, теория общественного договора, патриархальная теория и, наконец, хорошо известная марксистско-ленинская, или классовая теория. Суть большинства теорий сводилась к главной проблеме — является ли государство следствием внутреннего развития различных этносов, в том числе возникновения классов, или государство возникает в результате завоевания и подчинения одного этноса(ов) другим(и).

Из рассуждений большинства современных авторов, которые до недавнего времени были вполне правоверными марксистами, ускользает знаменитый постулат К. Маркса о «реальном» и «мнимом» государстве, впервые высказанный им в работе «К критике гегелевской философии права» (1844). Под «реальным» государством основоположник научного марксизма подразумевал территориальную организацию народа с национальными, идущими из глубины веков, традициями самоуправления, а под «мнимым» государством — он имел в виду публичную власть, обособившуюся от самого общества и вставшую над ним. Другой основоположник марксизма Ф. Энгельс в своем знаменитом трактате «О происхождении семьи, частной собственности и государства» (1884), говоря о трех возможных путях его возникновения, — греческом, римском и германском, признавал, что в реальной исторической практике «мнимое» государство зачастую возникало как симбиоз внутренних и внешних факторов, а завоевание было одной из главных причин этого процесса. Но именно этого важного нюанса, на которое впервые обратил внимание профессор А.Г. Кузьмин, и не уловили многие советские историки-марксисты, которые предельно догматизировали два известных марксистских постулата о том, что: 1) государство есть результат внутреннего развития и не может быть навязано извне, и 2) государство возникает в результате образования классов и представляет собой только аппарат насилия правящего класса над другими. Но в первом случае классики марксизма говорили о «реальном государстве», т.е. территориальной самоорганизации общества, а во втором речь шла о «мнимом» государстве, вставшим в качестве публичной власти над «реальным» государством.

В связи с этим обстоятельством возникает вполне законный вопрос о путях возникновения Древнерусского государства. Традиционная точка зрения на эту проблему состоит в том, что начало этой давнишней дискуссии, которая продолжается почти триста лет, положили известные немецкие ученые З. Байер и Ф. Миллер, которые в середине XVIII в. опубликовали в России ряд своих научных работ: «О варягах» (1737), «О происхождении Руси» (1737) и «Происхождение имени и народа российского» (1749), положивших начало пресловутой «норманнской теории» происхождения Древнерусского государства. Хотя, по справедливому мнению ряда современных авторов, в частности,профессора А.Г. Кузьмина и его учеников B.В. Фомина, В.И. Меркулова и Л.П. Грот, настоящими родоначальниками норманизма стали сами шведы, в частности, шведские историки и дипломаты П. Петрей, Ю. Видекинд и О. Далин, создавшие еще в XVII—XVIII вв. ряд явно тенденциозных исторических трактатов («Московские хроники», «История шведского государства») с чисто политическим контекстом, в которых выдвинули тезис о скандинавском происхождении летописных варягов. И лишь затем, в период знаменитой «бироновщины», эта старая концепция была вынута из сундука, пропахшего нафталином, и вновь запущена в ход.

Суть самой «норманнской теории» в их изложении состояла в том, что государственность в земли восточных славян была привнесена извне норманнами-викингами, которых на Руси называли варягами, поскольку сами славяне в силу своих природных качеств, в том числе низкого интеллекта («варварства»), были просто не способны без посторонней помощи создать собственное государство и управлять им.

Основанием для возникновения этой теории послужил летописный рассказ знаменитой «Повести временных лет» о призвании в 862 г. на княжение в земли чуди, кривичей и ильменских словен трех варяжских конунгов ― братьев Рюрика, Синеуса и Трувора. Как явствует из летописного повествования, изнуренные взаимной враждой, эти племена сошлись на совет и решили поискать себе князя на стороне. Послав посольство «за море к варягам, к руси», славянские послы заявили тамошним правителям: «земля наша велика и обилна, а наряда въ ней нетъ, да поидете княжить и володеть нами». При этом в Лаврентьевской летописи утверждалось, что пришлые князья сели править в Новгороде, Белоозере и Изборске, а Ипатьевская летопись называла в качестве таких княжеских резиденций Ладогу, Белоозеро и Изборск.

Вплоть до середины XIX в. все историки с полным доверием относились к этой легенде и спорили лишь об этнической природе варягов. Все норманисты (Н. Карамзин, М. Погодин, А. Шлецер, А. Куник) считали их норманнами-викингами, то есть древними скандинавами, а антинорманисты (М. Ломоносов, Н. Венелин, C. Гедеонов) — одним из славянских или близких к ним балтских племен, обитавшем на южном берегу Балтийского (Варяжского) моря. Во второй половине XIX в. известный русский историк профессор Н.М. Костомаров в ходе знаменитого диспута с академиком М.П. Погодиным в ряде своих статей впервые подверг сомнению достоверность варяжской легенды, заявив, что она является чистым вымыслом, поскольку отразила какие-то события не IX, а начала XII в., когда собственно и создавалась ПВЛ. Позднее эту точку зрения в своем трактате «Разыскания о начале Руси» (1876) обосновал и профессор Д.И. Иловайский.

Новый этап в изучении этой проблемы наступил на рубеже XIX—XX вв., когда было опубликовано несколько знаковых работ академика А.А. Шахматова, в частности, его знаменитый труд «Разыскания о древнейших летописных сводах» (1908). Создав оригинальную схему древнерусского летописания, он убедительно доказал, что легенда о призвании варягов является позднейшей вставкой в ПВЛ, а ее включение в общерусский летописный свод преследовало определенные политические цели.

Позднее, уже в советской историографии этот вывод выдающегося русского ученого пытались всячески обосновать.

Одни авторы (Б. Греков, В. Мавродин) полагали, что появление «варяжской легенды» было связано с необходимостью оправдать незаконное (вопреки старшинству) призвание Владимира Мономаха на великокняжеский киевский престол в 1113 г.

Другие (Д. Лихачев) считали, что включение этой легенды в ПВЛ преследовало две основных цели: 1) утвердить в общественном сознании родовое единство всех князей «Рюрикова дома» и положить конец кровавой междоусобице и вражде, и 2) охладить необоснованные притязания Византии на роль патрона Киевской державы, поскольку легенда убедительно доказывала северное, а не южное происхождение великокняжеской династии.

Третьи (Б. Рыбаков) утверждали, что появление этой легенды в ПВЛ было связано с обострением политической борьбы между Киевом и Новгородом за гегемонию на Руси, и называли авторами этой легенды новгородских летописцев, желавших подчеркнуть северное, а не южное происхождение русской великокняжеской династии.

Четвертые (В. Пашуто) связывали появление «варяжской легенды» в ПВЛ с женитьбой Владимира Мономаха на английской принцессе Гите.

Наконец, пятая группа авторов (А. Кузьмин, И. Фроянов) подозревала, что само появление этой легенды в ПВЛ было связано с региональным противостоянием двух наиболее крупных городских центров северной Руси — Ладоги и Новгорода. Профессор И.Я. Фроянов полагал, что это было обусловлено переменами в характере самой княжеской власти и укреплением вечевого строя во всех русских землях, в том числе и в самом Киеве.

В настоящий момент можно выделить три основных подхода в оценке «варяжской легенды»:

1) полное доверие к этой легенде, которое демонстрируют все норманисты, как прошлого (Ф. Миллер, Н. Карамзин, М. Погодин, А. Куник, В. Томсен), так и настоящего (Л. Клейн, Р. Скрынников, В. Петрухин, Е. Мельникова, Т. Джаксон, Е. Пчелов);

2) полное отрицание достоверности легенды, которое было характерно, в основном, для советских историков (В. Пархоменко, Б. Греков, С. Юшков, Б. Романов, Д. Лихачев);

3) частичное доверие к легенде, поскольку в ней были отражены какие-то реальные события того времени, а сама эта легенда представляет собой сложное и многослойное произведение, создававшееся на протяжении длительного времени, и заключавшая в себе отголоски различных эпох восточнославянской и древнерусской истории (А. Кузьмин, И. Фроянов, В. Фомин).

С момента возникновения «норманнской теории» практически все историки-медиевисты разделились на два непримиримых лагеря — норманистов и антинорманистов. По устоявшемуся мнению, в русской исторической науке более сильные позиции традиционно занимали норманисты, а в советскую эпоху главным направлением научной мысли стал антинорманизм. Однако это мнение не вполне справедливо, поскольку:

1) Начиная в середины 1870-х гг., после выхода в свет фундаментальных работ С.А. Гедеонова, И.Е. Забелина и В.Г. Василевского, позиции норманистов в России были серьезно подорваны, и их идеологический центр переместился в Европу, где первую скрипку стал играть известный датский филолог В. Томсен, который быстро подменил научную полемику со своими оппонентами пренебрежительной оценкой их трудов.

2) Начиная с 1920-х гг., в условиях борьбы вождей большевизма с «великодержавным шовинизмом», которым прикрывалась откровенная русофобия тогдашней правящей элиты, норманизм в России вновь поднял голову, свидетельством чему стала публикация целого ряда трудов видных норманистов, в частности, знаковой работы В.А. Брима «Происхождение термина "Русь"» (1923), и пышные торжества по случаю юбилея датского русиста В. Томсена в 1927 г.

3) С середины 1930-х гг., когда к власти в веймарской Германии пришли нацисты с их расистской теорией о неполноценности славянской расы и неспособности славян создать собственное государство и управлять им, советское политическое руководство в лице И.В. Сталина и А.А. Жданова негласно дало отмашку на борьбу с норманизмом. Ряд современных норманистов (В. Петрухин, Д. Раевский) совершенно надуманно отождествляет эту борьбу с известной сталинской кампанией против «космополитизма», что, конечно, является сугубо политизированным мифом наших доморощенных «либералов». Вместе с тем, как верно заметил профессор А.Г. Кузьмин, эта борьба в методологическом и источниковедческом отношениях оказалась довольно уязвимой, поскольку, отказавшись от поиска новых доказательств ущербности «норманнской теории», советские историки взяли на вооружение известный марксистский постулат, что «государство не может быть привнесено извне», вырвав из контекста это знаменитое положение Ф. Энгельса, сформулированное им в его известной работе «О происхождении семьи, частной собственности и государства».

4) Именно это обстоятельство стало причиной того, что в 1960-х гг. норманизм в нашей стране опять поднял голову, свидетельством чему стала известная работа ленинградского историка И.П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке» (1965), в которой он, по сути, реабилитировал норманизм как «определенную теоретическую концепцию, заслуживающую самого серьезного внимания к ней». С этого момента и сам И.П. Шасколький, и многие его коллеги, в основном из северной столицы, в частности, Л.С. Клейн, Г.С. Лебедев, В.А. Назаренко, Д.С. Лихачев, В.В. Мавродин, Я.С. Лурье и другие, под личиной марксистской фразеологии стали ярыми апостолами и проводниками норманизма в советской исторической науке. Скоро к этому хору ленинградских ученых присоединились и их московские коллеги, в частности, Д.А. Авдусин, А.П. Новосельцев, А.А. Зимин, В.Б. Кобрин и другие, многие из которых не являлись специалистами по данной проблематике. Не избежал этой участи и видный советский археолог академик Б.А. Рыбаков, которого ряд современных норманистов (И. Данилевский), так и не сумев познать истинной сути «советского антинорманизма», называет лидером советских антинорманистов. В этой ситуации, когда серьезная дискуссия с мнимыми антинорманистами была сродни обвинениям в ревизии марксизма, лишь немногие тогдашние ученые, в частности, профессора А.Г. Кузьмин, В.Б. Вилинбахов, В.П. Шушарин, О.М. Рапов и ряд других, имели мужество реально противостоять им.

5) С конца 1980-х гг., в условиях краха коммунистической системы и государственной марксистской идеологии, мнимые антинорманисты окончательно вышли из окопов и начали отчаянную кампанию по внедрению своих взглядов в широкое общественное сознание. По признанию самих норманистов, на вооружение был взят «ультранорманизм шлецеровского типа», который стали агрессивно насаждать профессор Л.С. Клейн и его идейные последователи Е.Н. Носов, А.А. Хлевов, А.С. Кан, Е.В. Пчелов, В.Я. Петрухин, Е.А. Мельникова, Т.А. Пушкина, A.Ю. Дворниченко и другие непримиримые борцы с «великодержавным шовинизмом» и «русским национализмом». Научной полемике со своими оппонентами эти столпы современного норманизма предпочли до неприличия развязный тон, который изобилует всевозможными, даже нецензурными оскорблениями и наклеиванием ярлыков самого низкопробного пошиба. Более того, именно современные норманисты, не найдя никаких новых аргументов, выдвинули иезуитский тезис, что норманнской проблемы вообще не существует, поскольку точно доказано, что «варяги» — это норманны и поэтому в этой дискуссии давно поставлена точка. Иными словами, с присущей им скромностью они сами водрузили на себя лавры победителей и априори отвергают любое иное мнение.

Этой когорте агрессивных проповедников «европейского либерализма» противостояла и противостоит школа профессора А.Г. Кузьмина в лице B.В. Фомина, С.В. Перевезенцева, В.И. Меркулова, А.С. Королева, А.Г. Артамонова, Е.С. Галкиной и ряда других известных ученых, в частности, крупнейшего антрополога академика Т.И. Алексеевой и известных профессоров-историков О.М. Рапова, А.Н. Сахарова и Л.П. Грот, которые с фактами в руках убедительно опровергли многие замшелые «аргументы» своих научных и идейных оппонентов.

На протяжении почти трехсот лет норманисты и антинорманисты спорят между собой по целому кругу проблем, среди которых наиболее значимыми являются 1) вопрос об этнической природе варягов и происхождении княжеской династии, 2) проблема происхождения термина «Русь» и, как это не покажется странным, 3) «хазарская проблема».

1) В древнерусских и зарубежных письменных источниках существуют совершенно разные представления о происхождении и этнической принадлежности варягов. Как установил крупнейший специалист по истории древнерусского летописания профессор А.Г. Кузьмин, в одной только «Повести временных лет» существует три разных и разновременных версии происхождения варягов. Киевские летописцы называли «варягами» всех обитателей Волжско-Балтийского торгового пути. Новгородские летописцы называли «варягами» и определенное племя, и все прибалтийские племена, выделяя особо «варягов-русь». И те, и другие летописцы понимали под именем «варягов» просто поморян, т.е. племена, обитавшие на юго-восточном побережье Балтийского (Варяжского) моря.

Тем не менее, для всех норманистов варяги — это вне всяких сомнений норманны-викинги, т.е. жители древней Скандинавии. А для антинорманистов варяги — это одно из славянских, балтских или кельтских, но давно славянизированных племен, обитавшее на юго-восточном побережье Балтийского (Варяжского) моря. Существует оригинальная гипотеза профессора Л.Н. Гумилева, что «варяги» — это всего-навсего термин, обозначавший профессиональную, а не этническую, принадлежность его носителей к военному ремеслу, однако эта версия популярного нынче «евразийца» не принимается в расчет серьезными специалистами по данной проблеме. Хотя ряд современных норманистов (В. Петрухин) тоже пытались представить варягов в качестве «наемников, принесших клятву верности», только так и не понятно кому.

В доказательство своей правоты современные антинорманисты — А.Г. Кузьмин, В.В. Фомин, П.П. Толочко, Т.И. Алексеева, А.Н. Сахаров, В.В. Меркулов и Л.П. Грот приводят целый ряд веских аргументов а) археологического, б) исторического и в) религиозного характера.

• Среди могильников дружинных курганов в Киеве, Ладоге, Гнёздово и других погостах и городах, на которые постоянно ссылаются Л.С. Клейн и Ко, собственно скандинавские захоронения составляют менее 1% от общего числа найденных захоронений. Даже ряд приличных норманистов (А. Кирпичников) вынуждены были признать, что знаменитые камерные могильники, которые «с легкой руки» известного шведского археолога Т. Арне были объявлены норманнскими, на поверку оказались весьма распространенной формой захоронений на территории всей континентальной Европы, а не только шведской Бирки, открытой им в 1930-х гг.

• Все найденные скандинавские могильники датируются не раньше второй половины X в., т.е. когда князья из династии Рюрика правили Древнерусским государством уже несколько десятков лет.

• По данным крупнейшего советского антрополога академика Т.И. Алексеевой, которая детально изучила краниологическую серию киевского и гнёздовского могильников, все здешние захоронения разительно отличаются от германского антропологического типа.

• Среди всех скандинавских могильников не найдено сколь-нибудь значимых по убранству могил, что убедительно говорит о том, что захороненные в них воины никак не могли составлять правящую элиту древнерусского общества.

• По довольно скудным скандинавским артефактам, найденным на территории нашей страны, трудно определить, каким образом они оказались у восточных славян — либо в результате торгового обмена, либо в качестве военной добычи, либо вместе со своими владельцами и т.д. Кстати, об этом говорят и многие зарубежные специалисты, в частности, крупнейший английский археолог П. Сойер и норвежская исследовательница А. Стальсберг.

• Все авторы византийских хроник всегда различали варягов и норманнов как разные этносы.

• Судя по письменным источникам, варяги появились на Руси и в Византии только в начале-середине IX в., а норманны узнали Русь и ее южного соседа не раньше второй половины X в., поскольку скандинавские саги не знают более ранних правителей Византии и Древней Руси, чем византийский император Иоанн Цимисхий (969—976) и великий киевский князь Владимир Святой (978―1015).

• Скандинавские саги прекрасно знают об основателе нормандской династии герцоге Роллоне (860―932), завоевавшем Нормандию и ставшим вассалом французского короля Карла III Простоватого (898—922). Однако о нормандском конунге Рюрике (820—879) они упорно молчат, что вызывает законное удивление, поскольку, по утверждению наших доморощенных фантастов, именно он был основателем огромного государства в землях восточных славян.

• Варяги, пришедшие в земли восточных славян, были уже (или всегда) славяноязычными, поскольку основанные ими города Новгород, Ладога, Изборск и другие имели славянскую этимологию.

в) Религиозные аргументы. Благодаря работам многих советских ученых (Б. Рыбаков, А. Кузьмин, В. Топоров, О. Трубачев, А. Ишутин) хорошо известно, что у всех русов, славян и финнов, ставших ядром древнерусской народности, были собственные пантеоны языческих богов индоевропейского, хеттского, иранского или собственно славянского и финского происхождения, в состав которых входили Перун, Хорос, Велес, Сварог, Стрибог, Даждьбог, Мокошь и другие божества. Однако ни одного из тринадцати скандинавских божеств, включая верховного бога Одина и его сыновей Тора, Видара или Бальдера, в славянской, русской или финской теонимике никогда не существовало, и не могло быть по определению.

2) В многочисленных письменных источниках разного происхождения термин «Русь» употребляется крайне противоречиво и неоднозначно. В одних источниках мы найдем прямые указания на то, что русы — это варяги, в других будет утверждаться их прямая связь со славянами, а в третьих их будут называть самобытной этнической общностью. По справедливому мнению все того же профессора А.Г. Кузьмина, в одной только «Повести временных лет» существует две разных концепции начала Руси: полянско-славянская, которая была напрямую связана с Нориком-Ругиландом, и варяжская, ориентированная на Балтийскую Русь. Именно это обстоятельство и стало одной из главных причин раскола среди прежних и нынешних историков, археологов и лингвистов.

Одни авторы (С. Юшков, В. Петрухин, Е. Мельникова, Р. Скрынников, И. Данилевский) полагают, что термин «русь» изначально имел социальную природу и, по всей видимости, использовался для обозначения конкретного социального слоя Древнерусского государства, вероятнее всего, княжеской дружины. Все правоверные норманисты, за исключением профессора С.В. Юшкова, настаивают на скандинавском происхождении этого термина, ставя знак равенства между понятиями «русь» и «норманнская дружина», которых они именуют «гребцами» или «мореходами». Более того, «сладкая парочка» В.Я. Петрухин―Е.А. Мельникова выдвинули совершенно абсурдную гипотезу, что этот социальный термин позднее трансформировался в этноним, чего во всей человеческой истории не случалось никогда.

Другие историки, которых абсолютное большинство, считают, что термин «русь» носил чисто этническую природу и под этим именем скрывался какой-то этнос, племя или племенной союз. Сторонники данного подхода, в свою очередь, делятся на несколько течений.

а) Большинство зарубежных и российских норманистов (Т. Арне, Р. Пайле, Л. Клейн, А. Кан, Г. Лебедев, Е. Пчелов) считает, что термин «русь» имел чисто скандинавскую этимологию и происходил от финского слова «ruotsi», что в переводе означает Швеция. Однако, как верно отметил крупнейший российский лингвист академик А.А. Зализняк, современные норманисты в своих лингвистических построениях руководствуются приемами «любительской лингвистики», строящей свои выводы «на случайном сходстве слов», не берут во внимание тот факт, что «внешнее сходство двух слов (или двух корней) само по себе еще не является свидетельством какой-то исторической связи между ними». Более того, известный немецкий филолог-норманист Г. Шрамм в своей последней работе «Altrusslands Anfang» («Начало Древней Руси») (2002) назвал эту трактовку термина «ruotsi» «ахиллесовой пятой норманизма» и предложил сбросить этот балласт, от которого норманнская теория только выиграет. Аналогичную позицию занял и ряд крупных российских ученых (О. Трубачев, А. Назаренко), которые, оставаясь убежденными норманистами, все же ставят интересы науки выше клановых интересов Л.С. Клейна и Ко.

Сознавая всю ущербность своей прежней трактовки происхождения термина «русь», часть доморощенных норманистов (Е. Мельникова, А. Кан, Д. Мачинский) ударилась в другую крайность, пытаясь отыскать истоки этого термина на территории самой Швеции в прибрежной провинции Руден (Roden) или Руслаген (Roslagen). Как убедительно доказали русские и шведские ученые (Л. Грот, К. Калиссендорф), современный Руслаген возник на географической карте Шведского королевства только в XIII в., а до тех пор эта прибрежная территория находилась еще под водой, поскольку уровень Балтийского моря в данном районе был тогда на 5-7 метров выше современного.

б) Ряд крупных современных ученых, в том числе среди самих норманистов (О. Трубачев, В. Седов), ищет истоки термина «русь» либо в иранском языке, носителями которого были скифы или сарматы, либо видят в нем даже общую индоарийскую основу.

в) Многие крупные советские и зарубежные антинорманисты советского образца (Б. Рыбаков, М. Тихомиров, А. Насонов, X. Ловмянский) считали, что термин «русь» был местного, славянского происхождения и под этим именем скрывалось одно из восточнославянских племен, обитавшее в среднем течении Днепра, на берегах небольшой речки Рось, о чем говорилось и в самой ПВЛ. Позднее это имя стало ассоциироваться со всем полянским племенным союзом, который и стоял у истоков древнерусской государственности на южной оконечности восточнославянских земель.

г) Другие советские «антинорманисты» (П. Третьяков) также склонялись к южной прародине русов, но связывали их не с восточными славянами, а с черняховцами или их потомками. При этом данные историки не исключали того обстоятельства, что эти русы каким-то образом были связаны с германскими или западнославянскими племенами.

д) Наконец, современные и истинные антинорманисты (А. Кузьмин, В. Фомин, Е. Галкина) считают, что истоки термина «русь» следует искать среди различных этнических «русов», живших, как минимум, на территории Балтийской, Приднепровской, Подонской, Дунайской и Черноморской Руси. К моменту возникновения Древнерусского государства эти русы были уже давно славянизированы, хотя изначально:

• поляне-русь были потомками северных иллирийцев, живших на среднем Дунае, на территории Норика-Ругиланда;

• варяги-русь являлись одним из кельтских племен, обитавшим на южном побережье Балтийского (Варяжского) моря и близлежащих островах (Рюген);

• аланы-русь были потомками ираноязычных роксолан, которые являлись носителями знаменитой салтовско-маяцкой археологической культуры.

К концу IX в. именно из представителей этих трех ветвей русов и сформировался так называемый «род русский», который затем составил правящую элиту Древнерусского государства.

3) Таким образом, проблема происхождения термина «Русь» связана не столько с «норманнской» или «варяжской» проблемами, сколько с так называемой «хазарской проблемой», где разного рода домыслов и спекуляций еще больше, чем у норманистов.

В конце XIX в. киевский юрист, член пятой раввинской комиссии Г.М. Барац в нескольких своих статьях выступил с бредовым заявлением, что «Повесть временных лет» является переделкой хазарско-иудейской письменности, а первыми русскими князьями были хазарские евреи. Затем эта тема надолго отошла на второй план, но с конца 1950-х гг. началось активное изучение археологических памятников знаменитой салтовско-маяцкой культуры, которую некоторые тогдашние археологи, прежде всего, М.И. Артамонов и С.А. Плетнева, не вполне правомерно отнесли ко всему Хазарскому каганату, искусственно расширив саму территорию этого государства до огромных размеров. Хотя еще тогда в рамках этой археологической культуры четко обозначились два локальных варианта: лесостепной, который в антропологическом плане был представлен долихокефальным населением, и степной с брахикефальным населением, который, в свою очередь, также состоял из несколько территориальных вариантов.

Уже тогда видные советские археологи, в частности, И.И. Ляпушкин и Д.Т. Березовец, поставили под веское сомнение многие выводы своих московских коллег и заявили, что лесостепной вариант салтовско-маяцкой археологической культуры принадлежал аланскому населению Подонья, которое никогда не входило в состав Хазарского каганата. Вскоре эти вполне разумные выводы были поддержаны рядом крупных советских историков (Б. Рыбаков, А. Кузьмин), а в настоящее время эта перспективная гипотеза получила свое дальнейшее развитие в трудах доктора исторических наук Е.С. Галкиной, которая отождествляет донской аланский вариант салтово-маяцкой культуры с центральной частью Русского каганата, упоминаемого в византийских, западных и мусульманских письменных источниках VIII—IX вв.

Замшелую гипотезу о преобладающем влиянии огромного Хазарского каганата во всей Восточной Европе в настоящее время активно развивают и доморощенные норманисты (А. Новосельцев, В. Петрухин, И. Данилевский), и израильские сионисты (Н. Готлиб), и украинские националисты (О.И. Прицак), и даже «патриоты-евразийцы» (Л. Гумилев, В. Кожинов), которым очень хочется найти среди основателей Древнерусского государства не только шведов, но и иудеев-хазар. В последнее время этот вопрос приобрел не просто острый, но болезненный и актуальный для разных политических сил характер. В частности, «отмороженные» сионисты стали заявлять свои претензии на обладание «исконной исторической прародиной» еврейского народа, а наши «патриоты-евразийцы», не оценив самой сути этих «научных» открытий, ударились в другую крайность и стали говорить об особом периоде «хазарско-иудейского ига» в истории Древней Руси.

В настоящее время по данной проблеме существует несколько основных точек зрения.

1) Если раньше подавляющее большинство зарубежных и отечественных норманистов (А. Шлецер, А. Куник, В. Томсен, А. Шахматов) больше склонялось к теории норманнского завоевания восточнославянских земель, то современные норманисты (Л. Клейн, В. Петрухин, Е. Мельникова, Т. Джаксон, А. Кан, Е. Пчелов, Р. Пайле, И. Янссон), «творчески» развив идеи своих предшественников, довели до совершенства теорию норманнской колонизации восточнославянских земель, у истоков которой стояли М.П. Погодин, В.О. Ключевский, Т. Арне и А. Стендер-Петерсен. Они не только талдычат о том, что Древнерусское государство возникло как побочный продукт торговых связей Византии и Скандинавии по знаменитому торговому пути «из варяг в греки», но и соревнуются в новых названиях этого монстра «славяно-скандинавского синтеза». Теперь вместо привычного названия Древняя или Киевская Русь нам предлагают называть государство наших предков «Скандославией» (Д. Лихачев), «Восточно-Европейской Нормандией» (Р. Скрынников) или «Новгородской Нормандией» (Е. Носов).

2) В советской исторической науке (Б. Греков, М. Тихомиров, Б. Рыбаков, В. Мавродин, М. Свердлов), методологической основой которой был превратно трактуемый исторический материализм, утверждалось, что Древнерусское государство возникло в результате внутреннего развития и, прежде всего, естественного и закономерного процесса возникновения классов у восточных славян, напрямую связанного с развитием производительных сил, появлением частной собственности, прибавочного продукта и социального неравенства. Ряд советских историков (С. Юшков, И. Фроянов) уже тогда осторожно, во избежание всевозможных обвинений в ревизии марксизма, говорил о доклассовом характере Древнерусского государства. Но поскольку в целом все советские историки, археологи и лингвисты были лишь формальными антинорманистами, они уцепились именно за эту трактовку происхождения Древнерусского государства, и исподтишка стали протаскивать на страницы научной и учебной литературы фактический норманизм. Особо в этом преуспели видные представители ленинградской научной школы, в частности, академик Д.С. Лихачев, И.П. Шаскольский, Л.С. Клейн, Г.С. Лебедев, А.Н. Кирпичников, Е.Н. Носов и другие.

3) Часть современных антинорманистов (А. Кузьмин, В. Фомин, Г. Артамонов) справедливо утверждают, что возникновение Древнерусского государства стало результатом развития нескольких взаимосвязанных и параллельных процессов:

а) возникновения классов, но не в рамках самих племен, как утверждалось ранее, а на корпоративном уровне между этими племенными союзами, в частности, полянами и попавшими под их власть древлянами и северянами;

б) объединения усилий восточных славян и их соседей с борьбе с внешней угрозой, которая исходила не от мифических норманнов-викингов, а со стороны восточного соседа — Хазарского каганата, обложившего ряд восточнославянских племенных союзов (северян, кривичей, вятичей) данью;

в) тесного взаимодействия нескольких крупных этнических общностей — восточных славян, финно-угров, балтов и славянизированных русов, на базе которых и сформировалась единая древнерусская народность. Основой самой древнерусской государственности стала именно славянская территориальная община, сумевшая достаточно легко инкорпорировать другие этносы в свой состав.

Последний тезис имеет принципиально значение, поскольку в условиях кровнородственной общины такой инкорпорации никогда бы не произошло. Далеко за примерами ходить не надо, поскольку кровно-родовые структуры многих народов современного Кавказа зримо демонстрируют, что любой пришлый инородец, даже принявший ислам и их вековые традиции, так и останется чужеродным телом в их кровной общине и всегда будет человеком «второго сорта». Этого ключевого обстоятельства так и не смогли понять многие крупные историки, что именно славянская (русская) территориальная община и позволила нашим предкам создать огромное государство и инкорпорировать в его состав более 150 различных этносов, не уничтожив ни один из этих, даже самых малочисленных, народов.

По данной проблеме также существует несколько распространенных точек зрения.

1) Значительная часть русских и советских историков (С. Соловьев, Б. Греков, М. Тихомиров, В. Пашуто, Л. Черепнин) утверждала, что Древнерусское государство возникло во второй половине IX в., и в качестве отправной даты древнерусской государственности называли либо 862 г., т.е. летописную дату призвания варягов, либо 882 г., т.е. дату захвата Олегом Киева и провозглашения его «матерью городов русских».

2) Знаменитый советский историк и археолог академик Б.А. Рыбаков полагал, что в землях восточных славян последовательно существовало три крупных государственных образования: «Геродотова Скифия» (VI—IV вв. до н.э.), «Черняховцы» (II―VI вв. н.э.) и «Киевская Русь» (IX―XII вв. н.э.). То, что раннее государство существовало на территории черняховской археологической культуры, признают и другие современные историки и археологи (В. Седов, А. Кузьмин), которые, однако, справедливо полагают, что оно было полиэтническим государственным образованием, где основными этническими группами были готы, сарматы, фракийцы и славяне. В целом «архаичная концепция» академика Б.А. Рыбакова, занимавшего особое место в советской исторической науке, в постсоветской историографии стала подвергаться жесткой и не всегда обоснованной критике, особенно со стороны его личных недоброжелателей, например, таких как профессор А.П. Новосельцев.

3) Известный петербургский историк и филолог профессор Ю.К. Бегунов, опубликовавший незадолго до своей кончины двухтомный труд «История Руси» (2007―2012), утверждает, что существовало две «киевских цивилизации» — «Государство Кия», или Первая Киевская Русь (410―543) и «Государство Олега», или Вторая Киевская Русь (882―1132). Причем между этими великими цивилизациями существовали промежуточные государственные образования, как-то Волынская Русь (543―560), Новгородская Русь (862―882) и ряд других. Вместе с тем надо признать, что ряд исторических построений этого крупного ученого, известного поклонника «Велесовой книги», подвергается критике многими его коллегами.

4) Многие современные авторы (А. Новосельцев, А. Сахаров, А. Кузьмин, М. Брайчевский, В. Кожинов) утверждают, что в восточнославянских землях практически одновременно, с интервалом примерно в полвека, сложилось два независимых друг от друга центра древнерусской государственности: один на юге, в Среднем Поднепровье, на территории полянского племенного союза, на рубеже VIII―IX вв., а другой — на севере, в землях чуди, кривичей и ильменских словен, в середине IX в. На рубеже IX—X вв. сложилось единое Древнерусское государство, которое представляло собой союз различных земель-княжеств, общим главой которых был великий киевский князь, представлявший «род русский».

5) Еще одна группа современных историков (И. Фроянов, А. Дворниченко, А. Петров), развивая взгляды ряда русских историков (Н. Костомаров, М. Покровский), утверждала, что до начала XI в. Киевская Русь не являлась государством в полном смысле этого слова, а представляла собой аморфную федерацию племенных союзов. Позднее профессор И.Я. Фроянов и многие его ученики, следуя в русле взглядов академика В.О. Ключевского, говорившего о существовании у восточных славян «городовых областей», вообще пришли к выводу, что вплоть до монгольского нашествия единого государства у восточных славян так и не сложилось, и применительно к этому периоду можно говорить лишь о существовании у них так называемых городов-государств (полисов) республиканского типа, наподобие тех, что существовали в Древней Греции. Современные представители этой известной научной школы, в частности, профессор А.Ю. Дворниченко, постоянно путаются в своих «показаниях», называя Древнерусское государство то «вождеством», то «дружинным государством», то представляют его в виде «городов-государств» республиканского типа.

Всего четверть века назад нам   не пришло бы в голову поднимать вопрос о т.н. втором, довольно расхожем, названии Древнерусского государства — Киевская Русь. Но в современных условиях мы вынуждены это сделать, поскольку на территории современной «самостийной» Украины на государственном уровне всячески культивируется именно это название Древнерусского государства и подчеркивается особая роль украинского народа в истории Древней Руси. А это абсолютно не соответствует действительному положение вещей, поскольку:

1) Во-первых, никакой самобытной украинской нации в тот период не существовало, ибо нация является более поздним продуктом развития этноса, обусловленным целым рядом социальных, экономических, политических и иных факторов. В Древней Руси существовала единая древнерусская народность, которая затем стала основой возникновения и развития единой русской нации, т.е. великороссов, малороссов и белорусов. Сам термин «Украина» изначально имел не этническую, а чисто географическую характеристику, обозначавшую «окраину», или «украйну» Древнерусского, Польского, а затем и Российского государства.

2) Во-вторых, всячески почитаемый современными украинскими националистами термин «Киевская Русь» впервые был введен в научный оборот первым ректором Киевского Императорского университета М.А. Максимовичем в его работе «Откуда идет русская земля», которая была опубликована в 1837 г. Первоначально этот термин стал использоваться в узком, географическом, смысле для обозначения Киевского княжества, в одном ряду с такими терминами, как «Червонная Русь», «Новгородская Русь», «Владимирская Русь» и другими. Затем, со второй половины XIX в., этот термин приобрел новое, хронологическое значение как начального периода русской государственности, продолжавшегося вплоть до монгольского нашествия в XIII в. Именно в таком качестве этот термин использовали многие русские историки, в том числе С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов и А.Е. Пресняков. Родоначальник украинской националистической школы профессор М.С. Грушевский никогда не использовал этот термин в своих научных и публицистических работах и предпочитал ему иное название — «Киевская держава».

Окончательно термин «Киевская Русь», как синоним терминов «Древняя Русь» и «Империя Рюриковичей», закрепился в советской исторической науке только после выхода в свет знаменитых работ академика Б.Д. Грекова «Киевская Русь» (1939) и «Культура Киевской Руси» (1944), что после развала Советского Союза и сыграло на руку украинским националистам, «приватизировавшим» историю Древней Руси.

С большим сожалением приходится констатировать, что сегодня на территории «самостийной» Украины исторические небылицы и преднамеренное искажение исторических фактов возведены в ранг государственной политики и массово тиражируются во всех школьных и вузовских учебниках, что вызывает законное возмущение даже у части самих украинских историков, не зараженных бациллами пещерного национализма, в частности, такого авторитетного ученого, как академик П.П. Толочко.

1. Предварительные замечания.

2. Дискуссии по проблеме определения общественной формации Древней Руси.

3. Социально-классовая структура и политический строй Древней Руси.

   а) Великий киевский князь и его полномочия.

   б) Княжеская дружина, ее состав и полномочия.

   в) Зависимое население Древней Руси: смерды, челядь, рядовичи, закупы, изгои.

Многие современные отечественные историки, которые еще вчера были ревностными апологетами исторического материализма, сегодня с необычайной легкостью превратились в не менее ревностных поклонников цивилизационной теории, основоположниками которой были русские и европейские ученые позапрошлого и прошлого веков — А. Тойнби, О. Шпенглер, Ф. Бродель, Н.Я. Данилевский и другие историки, философы и культурологи. Разница между формационной и цивилизационной теориями принципиальна и суть расхождений состоит в следующем:

1) Сторонники формационной теории утверждают, что в основе развития всей человеческой цивилизации лежит так называемый экономический базис, т.е. господствующая форма собственности и эксплуатации, которые определись уровнем развития и соотношения производительных сил и производственных отношений.

Их оппоненты, напротив, отдают приоритет изучению так называемых «исторических культурных типов», т.е. основополагающих идеалов и идей, которые лежат в основе индивидуальной, общественной и государственной жизни разных народов.

2) Сторонники формационной теории считают, что главнейшей задачей гуманитарных наук является выявление объективных закономерностей развития всей человеческой цивилизации,

в то время как сторонники цивилизационной теории делают особый акцент на изучении трех типов цивилизаций: а) «локальных», таких, как Древний Египет, Ассирия, Вавилон, Античная Греция, Древний Рим и других; б) «особенных», т.е. западноевропейской, православной, исламской, китайской и других; и в) «современных», т.е. традиционных (аграрных), индустриальных и постиндустриальных.

3) Ученые-марксисты традиционно утверждают, что история человеческой цивилизации — это есть история закономерной, последовательной и прогрессивной смены пяти общественно-экономических формаций — первобытно-общинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и коммунистической. Их же идейные оппоненты, напротив, полагают, что история человечества — есть история зарождения, развития, гибели или трансформации трех типов цивилизаций, для которых не существует единых закономерностей.

Конечно, формационному подходу, основанному на экономическом детерминизме и пресловутом классовом подходе, были свойственны существенные недостатки. В частности, специфика развития разных народов и государств приносилась в жертву абстрактным «общим закономерностям», под которые зачастую подгонялась конкретная история, что далеко уводило от изучения и анализа реальных исторических процессов, протекавших на протяжении многих веков. Именно исторический материализм, а вернее его методология, в основе которого лежала диалектика, позволяет изучать тысячелетнюю историю России не только как единое целое, но и как составную и важную часть всей человеческой цивилизации. Тогда как цивилизационная теория предлагает изучать многовековую российскую историю только в рамках общей православной цивилизации, что абсолютно не дает каких-либо новых инструментов для ее познания, а только затрудняет поиск истины, предлагая новый набор околонаучных «модернистских» теорий и опций.

Более того, как абсолютно справедливо отметил выдающийся современный историк профессор Б.Н. Миронов, в последнее время на основе цивилизационного подхода уже успела вырасти масштабная рефлексия по поводу «особой трагедийности» и «кровавой драматичности» российского исторического процесса, его «цикличности», бесконечных «инверсионных поворотов» и т. д. Наряду с известными западными русофобами типа А.Л. Янова и Р. Пайпса, в эту псевдонаучную бредятину ударились и доморощенные русофобы типа А.Н. Медушевского, А.С. Ахиезера, М.Н. Афанасьева и других, явно страдающих комплексом знаменитой «унтер-офицерской вдовы». Достаточно сказать, что беглый комсомольский журналист А.Л. Янов, в одночасье обратившись за кордоном в авторитетного профессора русской истории, в целом ряде своих примитивных фальшивок — «Россия: у истоков трагедии 1480―1584» (2001), «Россия против России: 1825―1921» (2003), «Россия и Европа» (2007), изобилующих огромным количеством даже фактических ошибок, выдвинул антинаучную теорию цикличности русской истории. Суть этого теоретического «шедевра», которым так восторгался закулисный архитектор «горбачевской перестройки» и придворный академик А.Н. Яковлев, состоит в том, что история России есть история чередования либеральных и прозападных реформ с реакционными и консервативными националистическими контрреформами. И таких «исторических циклов» за последние 500 лет этот новоявленный теоретик насчитал аж 14 штук.

Явно поспешный отказ от формационного подхода, произошедший после гибели Советского Союза, во многом был связан с отказом от марксистско-ленинской методологии, которая господствовала в советской исторической науке. Вопреки устоявшему стереотипу, у истоков формационной теории стояли отнюдь не К. Маркс, Ф. Энгельс или В.И. Ленин, а известные французские историки «эпохи реставрации». А основоположники «научного коммунизма», наряду с политэкономией А. Смита и Д. Рикардо, утопическим социализмом Ш. Фурье, А. Сен-Симона и Р. Оуэна и классической немецкой философией Г. Гегеля и Л. Фейербаха, взяли на вооружение формационную теорию Ф. Гизо, Ф. Минье и О. Тьерри и, творчески переработав ее через призму гегелевской диалектики и своей теории классовой борьбы как локомотива истории, сделали основой исторического материализма. Так что марксизм и формационная теория, как говорят в Одессе, две большие разницы. Эту элементарную истину не смогли познать даже многие профессиональные историки, увенчанные академическими титулами и званиями.