29. Мертвый молл
Райделл открыл глаза.
Машина не двигалась.
Он выпростал из-под живота левую руку, включил подсветку циферблата. Три пятнадцать ночи. Шеветта Вашингтон спит без задних ног, куртку свою она так и не сняла. Словно и не девушка лежит рядом с тобой, а старый драный чемодан.
Райделл перевернулся на другой бок, нащупал и приподнял оконную шторку. И тут темно, и там темно.
Ему снился урок миссис Армбрастер. Начальная школа имени Оливера Норта, пятый класс. Их распускают по домам – Лёрнинг-нет настоятельно рекомендует закрыть все школы Теннесси и обеих Вирджиний на недельный карантин по канзасскому гриппу. Перед началом занятий медсестры разложили по партам гигиенические респираторы, теперь лица всех ребят укрыты за белыми бумажными масками, не сразу и поймешь, кто здесь кто. Миссис Армбрастер объясняет значение слова «пандемия». Поппи Маркова (буфера у нее – чистый отпад) поднимает руку и говорит миссис Армбрастер: «А вот папа сказал, что канзасский грипп убивает почти мгновенно, вышел из дома вроде здоровый, а по дороге к автобусу упал и умер». Миссис Армбрастер – у нее маска своя, покупная, из микропоры – начинает объяснять слово «паника», связывая его с «пандемией» по общему корню «пан», но тут Райделл проснулся.
Он скинул ноги на пол, осторожно потрогал голову. Болит. И насморк вроде начинается. Канзасский грипп. А то и лихорадка Мокола.
– Только без паники, – приказал себе Райделл.
А как тут без паники?
Он встал, подошел к двери, из-под которой пробивалась узенькая полоска света. Нащупал ручку, нажал и чуть приоткрыл дверь.
– Ну, как, выспался?
Золотой высверк улыбки. И черный зрачок маленького, тупорылого пистолета. Убийца развернул пассажирское сиденье влево и откинул спинку. Взгромоздил сапоги на среднее сиденье. Лампочка под потолком едва горит.
– Где миссис Эллиот?
– Миссис Эллиот ушла.
– На кого она работает? – Райделл распахнул дверь до упора. – На вас?
– Нет. – Улыбка стала еще шире. – На «Интенсекьюр».
– Так они что, специально отправили ее тем же рейсом? Чтобы за мной приглядывала?
Равнодушное пожатие плечами. Райделл обратил внимание, что пистолет при этом даже не шелохнулся. А еще – что рука, сжимающая пистолет, обтянута тонкой хирургической перчаткой. И что плащ на мужике тот же самый, в котором он вылез из полицейской машины, – длинный такой, вроде австралийского пыльника, только из черной микропоры.
– Как она сумела перехватить нас на улице?
– Уорбэйби совсем не такой придурок, как можно бы подумать. Тебя вели от самого моста.
– Как же это я не заметил?
– А тебе и не полагалось.
– Слушай, ты скажи мне одну вещь… Это ведь ты замочил в гостинице этого, как его, Бликса, да?
Тусклые глаза над черным зрачком пистолета. Такой маленький калибр не обеспечивает хорошей убойной силы. Обычно не обеспечивает – а тут, скорее всего, какие-нибудь хитрые боеприпасы.
– А тебе-то какое дело? – удивился убийца.
– Я видел снимки, как все это было, – объяснил Райделл. – А смотрю на тебя – нормальный вроде мужик.
– Работа у меня такая.
Ясненько, подумал Райделл. Одни баранку крутят, другие картошку жарят, а третьи – вот так. Каждому свое. Справа от двери располагаются столик с холодильником и раковина, так что в ту сторону не нырнешь. А если налево, этот тип прошьет очередью переборку, чего доброго и девушку зацепит.
– И думать не моги.
– О чем?
– Об этой срани. О героических поступках. – Золотозубый скинул ноги с кресла. – Делай, как я скажу. Медленно. Очень медленно. Иди к водительскому месту… Садись… Берись за баранку. Руки на девять часов и на два. Вот так и держи. Если ты их сдвинешь, я всажу тебе пулю чуть позади правого уха. Выстрела ты не услышишь.
Монотонный, почти гипнотизирующий голос. Как ветеринар с кобылой.
Райделл сделал все по сказанному и застыл. Снаружи – полная, непроглядная тьма.
– А где мы? – поинтересовался он.
– Ты любишь моллы? Как там у вас в Ноксвилле? Тоже есть моллы?
Райделл покосился на него, но смолчал.
– Я очень прошу тебя смотреть прямо вперед.
– Да, у нас есть моллы.
– А вот этому моллу не повезло. Хилая была коммерция.
Райделл стиснул мягкую, обтянутую губчатой резиной баранку.
– Расслабься.
Громкий стук, наверное, сапогом по переборке.
– Мисс Вашингтон! Восстаньте ото сна! Почтите нас своим присутствием!
Райделл услышал два глухих удара – проснувшись, Шеветта попыталась вскочить на ноги, ударилась головой о потолок и упала с кровати. А затем в ветровом стекле появилось бледное отражение ее лица.
Тут бы другая хлопнулась в обморок. Другая.
– Ты убил Сэмми Сэла, – сказала Шеветта.
– А ты меня чуть током не поджарила, – сказал золотозубый и беззлобно улыбнулся. – Сейчас ты пойдешь вперед, повернешься, сядешь на центральную панель лицом сюда. Никаких резких движений. Так, правильно. Теперь наклонись и положи руки на кресло.
Шеветта села рядом с Райделлом, свесив ноги по бокам компьютерной стойки. Ну, прямо, как на карусели.
Если что, он прострелит одну голову, сдвинет пистолет на два дюйма и прострелит вторую.
– Я хочу, чтобы ты сняла куртку. – Снова эти монотонные интонации. – Для этого тебе потребуется оторвать руки от сиденья. Постарайся отрывать их по очереди, чтобы в каждый момент одна из твоих рук лежала на сиденье. Операция сложная, но ты не торопись, времени у нас уйма.
В конце концов, Шеветта вытащила руки из рукавов и скинула куртку с плеч, прямо к ногам золотозубого.
– Что там в карманах? Шприц? Ножи, бритвенные лезвия, прочие опасные предметы?
– Ничего такого, – мотнула головой Шеветта.
– А как насчет электрических зарядов? Давняя твоя слабость.
– Только очки этого засранца и телефон.
– Вы только послушайте ее, Райделл, – простонал убийца. – Засранец! Вот таким и останется он в памяти людской. Ни имени, ни фамилии – просто какой-то там безымянный засранец…
Левая его рука ловко обшарила карманы куртки, выложила на приборную панель сперва телефон, а затем и серый плоский футляр.
Райделл плюнул на все запреты и повернул голову. Обтянутые резиной пальцы открыли на ощупь футляр, достали очки. Бесцветные, как оловянные пуговицы, глаза скользнули по добыче, проверили, все ли в порядке, и снова уставились на пленников.
– Они это, они, – сказал Райделл. – Радуйся.
Рука положила очки на черную замшу и закрыла футляр.
– Радуюсь.
– И что теперь?
Улыбка исчезла, а вместе с ней исчезли и губы, осталась только тонкая, словно карандашом проведенная линия.
– А ты не могла бы принести мне кока-колу? – улыбка не только вернулась, но даже стала шире, уголки рта задрались еще выше. – Все окна там задраены, дверь – тоже.
– Кока-колу? – поразилась Шеветта. – Да ты же пристрелишь меня. Как только я встану.
– Нет, – покачал головой золотозубый, – совсем не обязательно. Ведь я действительно хочу пить. В горле пересохло.
Шеветта повернулась к Райделлу, в ее глазах застыл ужас.
– Да принеси ты ему эту колу, – сказал Райделл.
Она слезла с панели, протиснулась между креслами, вошла в дверь и остановилась перед холодильником.
– Я же сказал, чтобы ты не крутил башкой, – напомнил золотозубый.
Глядя в ветровое стекло, Райделл увидел, как открылась дверца холодильника, как вспыхнула в нем лампочка, как Шеветта присела на корточки.
– Д-диет-тическая или обычная?
– Диетическую. Если это не составит тебе большого труда.
– Классическую или «декаф»?
– Классическую.
Негромкий звук, отдаленно – весьма отдаленно – похожий на смех.
– С-т-таканов нет.
– Тогда банку, пожалуйста.
Снова этот тявкающий звук.
– Я т-тут пролила н-немного, – сказала Шеветта. – Р-р-руки т-трясутся.
Чуть скосившись, Райделл увидел, как рука в резиновой перчатке берет красную банку, обрызганную коричневыми каплями кока-колы.
– Благодарю вас. Теперь вы можете снять штаны.
– Чего?!
– Штаны. Вот эти самые, черные. Стягивайте их медленно, без рывков. А носки мне нравятся. Их мы, пожалуй, оставим.
Лицо, отраженное в черной бездонности ветрового стекла, исказилось, а затем застыло, стало каким-то равнодушным, отсутствующим. Шеветта расстегнула пояс, наклонилась и начала стягивать с себя узкие, непослушные лосины.
– Теперь вернитесь, пожалуйста, на прежнее место. В ту же позицию. Вот так. Я хочу рассмотреть вас получше. А ты, Райделл, ты тоже хочешь?
Райделл повернулся. В свете потолочной лампочки крепкие, мускулистые ноги девушки казались мертвенно-бледными. Убийца жадно приложился к банке, затем поставил ее на приборную панель, рядом с очками, и отер рот тыльной стороной затянутой в полупрозрачный пластик руки.
– Ну, как, Райделл, недурно? – он кивнул в сторону Шеветты. – Тут намечаются определенные перспективы.
Райделл смолчал.
– Или ты возражаешь?
Райделл продолжал молчать.
Короткий, тявкающий смешок. Еще один глоток из красной банки.
– Ты ведь думаешь, что мне нравилось свежевать этого говнюка, верно ведь, Райделл?
– Я не знаю.
– Не знаешь, но думаешь, что мне нравилось. Ты считаешь, что я получал удовольствие, я знаю, что ты так считаешь. И правильно считаешь. Я действительно получал удовольствие. Ловил кайф. Только тут есть один отличительный момент, знаешь какой?
– Момент?
– У меня не стоял. Я работал над этим говнюком, а у меня не стоял. Вот такой вот отличительный момент.
– Ты его знал?
– Что?
– Я подумал, может, ты его вот так из каких-то там личных чувств.
– А-а. В некотором смысле я знал его. Знал. Знал так, как никто не должен знать никого. Я знал все, что он делает, все, Райделл, все. Я засыпал под его храп. Дело дошло до того, что по храпу, да просто по дыханию я мог точно определить, сколько он принял.
– Принял?
– Он пил. Он, серб этот. Ты ведь был полицейским, верно?
– Да.
– А приходилось тебе вести за кем-нибудь наблюдение?
– До этого не дорос.
– Забавная это штука – следить за людьми. Ездить за ними повсюду – куда объект, туда и ты. Они тебя не знают. Но они знают, что ты где-то здесь. Ну, не знают, конечно, но догадываются. Исходят из того, что ты здесь, рядом. Но они тебя не знают. Иногда они смотрят на кого-нибудь в баре или, там, в холле гостиницы, и ты понимаешь, что они думают, что это ты – тот, который за ними следит. И всегда ошибаются. А когда понаблюдаешь за таким месяц, два месяца, три месяца, начинаешь его любить. Любить, Райделл, любить.
По белому, судорожно напряженному бедру Шеветты прокатилась волна дрожи.
– Ну а потом, еще через несколько месяцев, через два десятка перелетов с места на место, через две дюжины гостиниц все меняется. Становится совсем наоборот.
– И ты больше их не любишь?
– Нет. Не люблю. Проходит какое-то время, и ты уже ждешь, чтобы он оступился. Чтобы он предал, не оправдал доверия. Ведь курьеру оказывается колоссальное доверие. Жуткая это вещь – доверие.
– Курьеру?
– Вот ты посмотри на нее, Райделл, посмотри. Уж она-то знает. Она всего лишь развозит по Сан-Франциско какие-то там бумажки, и все равно – она курьер. Ей оказывают доверие. Информация обретает материальную форму. И она переносит эту информацию с места на место, так ведь, красавица?
Шеветта молчала и не шевелилась. Сфинкс – вот кого она напоминала сейчас, в этой позе. Белые пальцы глубоко зарылись в светло-серую обивку центрального сиденья.
– Вот этим я, Райделл, и занимаюсь. Слежу за доставкой. Слежу за курьерами. Охраняю их сон и покой. – Он допил кока-колу и уронил банку на пол. – Людей, пытающихся изъять у них информацию, я убиваю. Это – самая приятная часть моей работы. Ты бывал в Сан-Хосе?
– Коста-Рика?
– Да.
– Нет, не приходилось.
– Вот где люди понимают, как нужно жить.
– Ты работаешь на эти хранилища информации, – догадался Райделл.
– Я этого не говорил. Это кто-то другой проболтался.
– И он тоже, – добавил Райделл. – Он должен был доставить кому-то очки из Коста-Рики, а она их украла.
– Узнав о пропаже, я обрадовался. Несказанно обрадовался. Мой номер был рядом, смежный. Я открыл дверь и вошел. Я представился. Он увидел Лавлесса. В первый и в последний раз.
Левая рука убийцы поднялась и начала ожесточенно скрести голову, можно было подумать, что его заели вши. Однако пистолет не дрогнул, не шелохнулся, словно зажатый в тисках пристрелочного станка.
– Лавлесс?
– Мой nom de хрень.
Последовала длинная трескучая фраза, вроде бы по-испански, из которой Райделл уловил только слова nombre de что-то там.
– А вот ты, Райделл, ты как думаешь, у нее там туго? Я люблю, когда туго.
– Ты американец?
Голова убийцы слегка качнулась, глаза поплыли куда-то в сторону, но тут же снова воткнулись в Райделла, такие же светлые и незамутненные, как хромированный ободок на дульном срезе его пистолета.
– А ты хоть знаешь, кто завел эти хранилища?
– Да, – кивнул Райделл. – Картели. Колумбийцы.
– Верно. В восьмидесятых они завезли в Центральную Америку первые экспертные системы, координировать транспортировку. Для установки и отладки этих систем потребовались специалисты. Война наркотиков, Райделл, война. В ней участвовало много американцев, кто – на одной стороне, кто – на другой.
– Седая старина, – пожал плечами Райделл. – Теперь мы сами производим все нужные нам наркотики.
– А у них за это время появились хранилища. Теперь им даже не нужно мараться с наркотиками. У них есть то, что было когда-то у Швейцарии. Место, единственное место в мире, где люди могут хранить любые свои секреты.
– Ты вроде как слишком молод, чтобы участвовать в организации всего этого.
– Мой отец. Ты знаешь своего отца?
– Конечно.
(В некотором, конечно же, смысле.)
– А я своего никогда не видел. Травма. Мне потребовалась долгая психотерапия.
Вот так-то тебя и вылечили, съязвил про себя Райделл.
– Уорбэйби. Он тоже работает на коста-риканские хранилища?
Правая рука убийцы метнулась вверх, смахнула со лба капли пота и вернулась на место, словно притянутая магнитом. И все это время пистолет смотрел прямо на Райделла.
– Включи фары. Я разрешаю тебе снять левую руку с руля.
– Зачем?
– Затем, что иначе ты труп.
– Ну а все-таки зачем?
– Не спрашивай, а делай, что сказано. О'кей?
Пот заливал ему глаза, струями бежал вдоль морщин, капал на грудь и колени.
Райделл медленно снял левую руку с баранки, щелкнул тумблером. Щелкнул еще раз, чтобы включить фары на максимальную мощность. Резкий, безжалостный свет словно проявил скрытое прежде изображение. Заброшенные магазины, покосившиеся вывески, грязный, покрытый коростой пыли пластик. На самой крупной из вывесок отчетливо выделялось одно-единственное слово: «ПРОВАЛ».
– Господи, – поразился Райделл, – да кому же это взбрело на ум дать магазину такое название?
– Очень ты хитрожопый, да? Мозги мне засрать хочешь?
– Нет, – качнул головой Райделл. – Только больно уж дикое название. Теперь-то, конечно, все эти лавчонки – сплошной провал, но тогда…
– Уорбэйби просто мальчик на побегушках. Наемный работник. Его привлекают, «Интенсекьюр» его привлекает, когда дела идут наперекосяк. А они всегда наперекосяк. Всегда у них что-нибудь наперекосяк.
Райделл оценил обстановку. Судя по всему, Ар-Ви стоит в широком центральном проходе молла. Все, сколько видно, витрины либо заколочены, либо густо закрашены белым. Проход крытый. Или даже подземный.
– Так что же, очки пропали в гостинице, гостиницу охраняет «Интенсекьюр», «Интенсекьюр» не справился с делом сам и кликнул на помощь Люциуса Уорбэйби?
Он взглянул на Шеветту. Сфинкс. Или что-то вроде хромированной хреновины, какими украшали капоты древних автомобилей. Только ни на камне, ни на металле не бывает таких вот пупырышков, как на ее бедре. Гусиная кожа. А ведь точно мы под землей – вон какая холодина.
– А знаешь что, умник?
– Что?
– Ты не знаешь ни хрена про ни хрена. Сколько бы я тебе ни рассказывал, ты не сумеешь понять ситуацию. Ситуация слишком масштабна для понимания таких, как ты. Ты просто не умеешь мыслить такими понятиями. «Интенсекьюр» принадлежит той же самой компании, что и информация в этих очках.
– Сингапур, – кивнул Райделл. – И «Дэйтамерика» тоже принадлежит Сингапуру.
– Но ты никогда этого не докажешь. Конгресс и тот не смог.
– Крысы! Ты только посмотри.
– Опять мозги мне засираешь…
Последняя из трех крыс исчезла в магазине с диким названием «Провал». Дырка там какая-то или что? Провал.
– Не-а. Я их видел.
– А ты знаешь, что тебя и не было бы здесь, на этом месте, не вздумай Люциус дважды в рот долбаный Уорбэйби покататься на роликовых коньках?
– Как это?
– Колено он расшиб себе, коленную чашечку. Уорбэйби расшибает себе колено, не может сидеть за рулем, а в результате ты оказываешься здесь. Задумайся над этим, вникни. История, весьма характерная для позднего, загнивающего капитализма, или тебе так не кажется?
– Характерная для чего?
– Они вас что, в Академии этой долбаной вообще ничему не учили?
– Учили, – вздохнул Райделл. – Много чему учили.
А в частности – как вести себя со свихнутыми придурками, буде ты попадешь к ним в заложники, только вот трудно вспомнить все эти мудрые советы. Не спорь с ними, не возражай, дай им выговориться, как только замолкнут – скажи что-нибудь и снова слушай. Да, что-то в этом роде.
– А чего это все так переполошились из-за этих очков?
– Они хотят перестроить Сан-Франциско. Полностью, снизу доверху, как Токио. Для начала врежут в существующую инфраструктуру решетку из семнадцати комплексов. Восьмидесятиэтажные административно-жилые корпуса, и еще подземный цоколь, тоже жилой. Полная автономность, самообеспечение. Управляемые параболические зеркала, парогенераторы. Улътрамодерновые здания. Они будут жрать свое говно.
– Кто будет жрать говно?
– Здания. Их вырастят, Райделл, вырастят, понимаешь? Как в Токио. Или как этот туннель.
– Санфлауэр, – сказала Шеветта и тут же осеклась.
– Я вижу, что кто-то совал свой нос… – (Желтые искры.)
– Слышь, а вообще-то… – (Как там учили разговаривать с вооруженными психами?)
– Да?
– А чего тогда весь этот шухер? В чем проблема? Хотят строить – ну и пусть себе строят.
– Проблема, – Лавлесс начал расстегивать рубашку, – состоит в том, что у города, подобного Сан-Франциско, примерно столько же понимания, куда он хочет двигаться и куда он должен двигаться, сколько у тебя. То есть – до прискорбия мало. Есть люди – миллионы людей, – которые возмутятся самим уже фактом, что такой план существует. А еще – торговля недвижимостью.
– Торговля недвижимостью?
– Ты знаешь три главных соображения, учитываемых при покупке недвижимости?
Безволосая, покрытая искусственным загаром грудь Лавлесса лоснилась от пота.
– Три?
– Место, место, – Лавлесс поучительно поднял палец, – и еще раз место.
– Чего-то я не врубаюсь.
– И не врубишься. Никогда. А вот люди с деньгами, люди, знающие, что нужно покупать, люди, видевшие планы начальной застройки, – они врубятся. Врубятся так, что даже щепки не полетят. Они приберут к рукам все.
(Очень, очень интересно!)
– Так ты что, смотрел? – невинно поинтересовался Райделл.
– В Мехико-Сити, – кивнул Лавлесс. – Он оставил их в номере. Не имел права, ни в коем случае.
– Но ведь ты тоже не имел права смотреть? – сорвалось у Райделла.
Несмотря на промозглый холод, Лавлесс обливался потом, вся его лимфатическая система – или что уж там этим заведует – пошла вразнос. Он часто смаргивал и стряхивал пот со лба.
– Я сделал свою работу. Делал свою работу. Работы, задания. И я, и мой отец. Ты не видел, как они там живут. В компаундах. Здесь, здешние, они и понятия не имеют, что можно получить за деньги. Они не знают, что такое настоящие деньги. Они живут как боги, они, в этих компаундах. И старики – некоторым из них за сто…
В уголках безумного оскала прятались крошечные белые крупинки, Райделл словно вернулся в квартиру той стервы, снова заглянул в глаза Кеннета Терви – и ТУТ словно что-то щелкнуло, головоломка собралась, все встало на свои места.
Она вбухала в эту кока-колу весь пакетик «плясуна». Часть порошка просыпалась на банку, и тогда она вроде как расплескала колу, смыла предательский порошок внутрь.
Лицо Лавлесса налилось кровью, он расстегнул уже рубашку до самого низа, грубая ткань потемнела от пота, липла к мокрой коже.
– Лавлесс… – начал Райделл.
Начал, не зная, что сказать, – и тут же осекся, оглушенный высоким, нечеловеческим воплем; вот так же примерно верещит кролик, запутавшийся в проволочном силке. Лавлесс молотил рукояткой пистолета по собственному паху, молотил, словно стараясь прикончить некое жуткое существо, забравшееся ему в джинсы. Каждый удар сопровождался выстрелом, каждая пуля пробивала в полу машины отверстие размером с пятидолларовую монету.
Словно подброшенная пружиной, Шеветта взметнулась над консолью, перемахнула через спинку среднего кресла и скрылась за дверью, в спальне.
Лавлесс замер, словно каждый атом его тела вдруг остановился, переходя на новую орбиту. Замер, улыбнулся, довольный победой над загадочной тварью, – и начал стрелять сквозь ветровое стекло. Кто-то из преподавателей Академии говорил, что по сравнению со сверхдозой «плясуна» даже сверхдоза фенциклидина все равно, что аспирин, разболтанный в кока-коле. В кока-коле.
А Шеветта Вашингтон тоже спсиховала не хуже Лавлесса – судя по грохоту, доносившемуся из спальни. Да успокойся ты, дура, стихни, голыми руками стенку не прошибешь.
– По сто лет, по сто лет этим мудакам… – начал Лавлесс, а затем громко всхлипнул и поменял пустую обойму на свежую. – Столетний хрен, а у него все еще стоит…
– Там! – Райделл ткнул пальцем в изрешеченное ветровое стекло. – Там, у «Провала»…
– Кто?
– Шитов! – ляпнул наугад Райделл.
Пули летели сплошным потоком, как резиновые кубики из чанкера; после третьего выстрела Райделл ткнул пальцем в кнопку, дезактивирующую замок боковой дверцы, и вывалился наружу. Он приземлился посреди россыпи консервных банок и прочего хлама. Перекатился. И продолжал катиться, пока не ударился о какое-то препятствие.
Маленькие пули пробивали в слепых, как бельма, витринах заброшенных лавок огромные дыры. Звонким дождем сыпались на бетон осколки зеркального стекла.
Шеветта Вашингтон все еще колотилась о заднюю дверь фургона – и не было никакой возможности ее утихомирить.
– Эй! Лавлесс!
Стрельба затихла.
– Шитов ранен! Ты его срезал!
Грохот отчаянных бесполезных ударов. Господи!
– Ему нужна медицинская помощь!
Стоя на четвереньках рядом с чашей давно пересохшего фонтана, откуда несло хлоркой и затхлостью, Райделл увидел, как Лавлесс вылезает из распахнутой дверцы машины, с водительской стороны; багровое лицо и обнаженная грудь блестели от пота. Великолепный профессионал, чьи навыки прорывались даже сквозь густую пелену наркотического безумия, он двигался точно так, как учат на НОКе, – чуть пригнувшись, на полусогнутых ногах, зажатый двумя руками пистолет плавно обходит потенциальные секторы огня.
А Шеветта Вашингтон все еще пыталась проломить ячеистый пластик или из чего уж там сделана задняя стенка фургона. Затем Лавлесс обернулся, выпустил две пули, и грохот смолк.
