19
Промежуточные места

Шеветта движется мимо бесцветного пламени костра, что развел торговец каштанами, серый порошок древесного угля спекается в перевернутом V-образном капоте двигателя какой-то древней машины.

Она видит иное пламя, горящее в памяти: сияние кокса в кузнечном горне, который работает на выхлопе пылесоса. Старик-кузнец стоит рядом с ней и держит в руке приводную цепь какого-то допотопного мотоцикла, тщательно свернутую в компактную массу и закрепленную ржавой проволокой. Держит, чтобы взять щипцами и сунуть в плавильный горн. И чтобы в конце концов отковать из нее, добела раскаленной, странно-зернистое лезвие дамасского кинжала на новый лад, призраки звеньев становятся явственно видны, когда клинок откован, закален, выправлен и отполирован на точильном круге.

Куда же делся тот клинок, размышляет она.

Она наблюдала, как мастер искусно вытачивает и тушит, будто мясо, медную рукоять, склепывает ламинированные печатные платы и придает им нужную форму шлифовальным ремнем. Жесткая, ломкая на вид плата, слоистая ткань, попавшая, как насекомое, в ловушку фенольной смолы, на мосту была буквально повсюду – единая валюта мусорных ям. Каждая плата – как карта с тусклым металлическим узором, похожим на сетку городских улиц. Когда их приносили мусорщики, платы были усеяны мелкими деталями, которые с легкостью снимала горелка, плавя серый припой. Компоненты отпадали, и получались обожженные зеленые пластины с утонувшими в них станиолевыми картами воображаемых городов, останками второй эры электроники. Скиннер говорил ей, что эти доски вечны и инертны, как камень, что их не берут ни влажность, ни ультрафиолет, никакие другие силы распада; что им суждено заполонить всю планету, а поэтому стоит их использовать снова, вплетать, по возможности, в ткань других вещей, если хочешь построить что-нибудь долговечное.

Сейчас ей нужно побыть одной, поэтому она бросила Тессу на нижнем ярусе, пусть собирает материал со своей «Маленькой Игрушкой Бога». Шеветта не хочет слышать ни слова о том, что фильм Тессы должен быть более личностным, связанным с ней, с Шеветтой, а Тесса, похоже, не способна заткнуться или же смириться с отказом. Шеветта вспоминает Банни Малатесту – диспетчера в ее бытность курьером, вспоминает его коронную реплику: «Какой слог в слове „нет“ до тебя не доходит?» Но Банни умел выдавать подобные фразы, словно грозная сила природы, а Шеветта знает, что ее на такое не хватит, – куда ей до Банни с его напором, его весомостью.

В общем, она добралась эскалатором, которого напрочь не помнит, до верхнего уровня, и теперь бредет, сама того не сознавая, к подножию их со Скиннером башни. Водянистый свет превратился в редкий порывистый дождь, секущий лоскутную вторичную надстройку моста. Люди втаскивают на веревках в дома постиранное белье, висящее там, где они его обычно развешивают, и кругом царит обыденная предштормовая суета, которая, по опыту Шеветты, немедленно утихнет, стоит лишь погоде проясниться.

И ведь до сих пор, размышляет она, я не видела ни одного лица, знакомого по прошлой жизни, и никто не сказал мне «привет», и она уже ловит себя на мысли, что все население моста подменили в ее отсутствие. Нет, вот прошла женщина, владелица книжного лотка, та самая, костяные палочки для еды торчат из крашенного черной краской узла волос на макушке, и еще Шеветта узнает того мальчика-корейца с больной ногой, он тащит куда-то отцовскую суповую тележку с таким лязгом, будто она стоит на тормозе.

Опорная башня, по которой она каждый день взбиралась наверх, в фанерную конуру Скиннера, вся облеплена пристройками, железный остов погребен в сердцевине органического комплекса помещений, приспособленных для тех или иных нужд. На туго натянутые, хлопающие на ветру листы молочно-белого пластика проецируются огромные тени от листьев, отброшенные неземным светом гидропонной установки. Она слышит рычанье электропилы из крохотной мастерской мебельщика, его помощник терпеливо сидит, натирая воском скамейку – коллаж из наборных дубовых досок с облупленной краской, растасканных мусорщиками с обшивки старых домов. А еще кто-то варит варенье, большой медный чайник кипит над газовой конфоркой.

Вот то, что нужно Тессе, думает она: маргиналы с моста, лелеющие свою маргинальность. Занятые своими нехитрыми делами. Но Шеветта видела, как они пьют по-черному. Видела накачанных наркотой, видела сумасшедших, навеки исчезающих в серой безжалостной зыби. Видела, как мужчины режут друг друга ножами насмерть. Видела окаменевшую мать, бредущую на рассвете с задушенным младенцем на руках. Мост не туристическая фантазия. Мост абсолютно реален, и жить здесь – значит платить за это твердую цену.

Это мир внутри мира, и раз уж есть промежутки между вещами мира, пространства, построенные в промежутках, то в них обязательно есть свои вещи, и между ними – свои промежутки, а в тех промежутках – снова вещи, и так без конца.

Тесса этого не знает, и не дело Шеветты ей это объяснять.

Она пригибается, ныряя под съехавший лист пластика, во влажное тепло и свет гидропонных ламп. Вонь химикатов. Черная вода побулькивает среди обнаженных корней. Это лекарственные растения, предполагает Шеветта, но, наверно, не наркотические, в уличном смысле слова. Те выращивают поближе к Окленду, в особом секторе, специально для этого отведенном, и в теплые дни воздух там пропитан смолистым дурманом, отчего почти ощутимо звенит в ушах, незаметно меняется восприятие.

– Эй, есть здесь кто-нибудь?

Бульканье жидкости в системе прозрачных трубок. Пара измазанных илом желтых болотных сапог свисает с крючка, но хозяина нигде не видать. Она движется быстро, ноги сами помнят – туда, где виднеются изъеденные коррозией алюминиевые перекладины, прилепленные большими, с кулак, пузырями суперэпоксидки.

Когда она начинает карабкаться, застежка старой Скиннеровой куртки, массивный шарик на цепи, колотится и позвякивает. Эти перекладины – пожарная лестница, запасной выход на случай опасности.

Миновав тошнотворно-зеленое солнце главного гидропонного фонаря, помещенного в ржавую строительную арматуру, она подтягивается на последней алюминиевой перекладине и пролезает в узкое треугольное отверстие.

За ширмами стен из разбухшего от дождей композита темно. Одни лишь неясные тени там, где она помнит яркий свет, и она замечает, что верхнюю лампочку в этом глухом помещении кто-то выкрутил. Это нижний конец скиннеровского фуникулера – маленькая подъемная тележка, взятая у мусорщиков. Фуникулер соорудил для старика чернокожий мужчина по имени Фонтейн, и именно здесь она пристегивала велосипед в свои курьерские дни, втаскивая его на плече по другой, не потайной лестнице.

Она рассматривает зубцы шестеренок фуникулера, от скопившейся пыли смазка на них потускнела. «Гондола», желтый муниципальный ящик для вторсырья, достаточно глубокий, чтобы стоять в нем, держась за край, ждет, где и положено. Но если гондола находится здесь, это, скорей всего, значит, что нынешнего жителя конуры на вершине опорной башни нет дома. Если, конечно, гондолу не спустили в ожидании гостя, а в этом Шеветта сомневается. Когда находишься наверху, лучше, чтобы гондола была под боком. Шеветте знакомо это чувство.

Она начинает карабкаться по деревянным ступенькам кое-как сбитой стремянки, и карабкается, пока не ударяется головой о трос, и вот уже щурится от ветра и серебристого света. Видит чайку, неподвижно зависшую в воздухе в каких-нибудь двадцати футах на фоне городских башен.

Ветер треплет волосы Шеветты, изрядно отросшие с тех пор, пока ее здесь не было, и в ней возникает чувство, которому не найти названия, но которое всегда было с ней, и она не видит смысла забираться дальше, потому что теперь она знает: дома, который живет в ее памяти, больше нет. Лишь пустая скорлупка, дребезжащая на ветру, – там, где она лежала когда-то, закутавшись в одеяла, чувствуя запах машинного масла, кофе и свежих опилок.

И где, вдруг она понимает, была порой счастлива от полноты бытия и готовности встретить завтрашний день.

И она сознает, что стала другой и что, когда была счастлива, вряд ли отдавала себе в этом отчет.

Она, сутулясь, втягивает голову в спасительный панцирь куртки и представляет себе, как плачет, хотя знает, что этому не бывать, и начинает спускаться.