В апреле 1917 года Демба Мбоуп и его товарищи из Колониального корпуса, приданного 6-й армии генерала Шарля Манжена и 10-й армии генерала Дени Дюшене, стояли перед хорошо укрепленными позициями германской 7-й армии генерала Ганса фон Боэна в районе Шмен-де-Дам (“дороги дам”, названной так потому, что в xviii веке ею пользовались две дочери Людовика XV). В марте 1814 года отступающие солдаты Наполеона сражались здесь с австрийцами и русскими. Шмен-де-Дам был ключом к немецкой обороне на Западном фронте. Французский главнокомандующий генерал Робер Нивель был уверен, что добьется долгожданного перелома на Западном фронте. Французы построили около 483 км железнодорожных путей и при помощи 872 составов готовились снабжать наступающих боеприпасами. Более 1 миллиона солдат было сосредоточено для атаки на фронте протяженностью чуть более 40 км. Предполагалось, что несколько дней артподготовки ослабят немцев. В 6 часов утра 16 апреля колониальные войска выдвинулись на холмы, покрытые грязью из-за дождя и мокрого снега. Манжен поставил сенегальцев в первую линию атаки. Но у него почти наверняка был скрытый мотив: сохранить жизни французов. По словам подполковника Дебьевра, командира 58-го полка колониальной пехоты, подразделения африканцев были “в конечном счете – и прежде всего – превосходными ударными частями, позволяющими сохранить жизни белых, которые… развивали и закрепляли их успех”.

Капитан Рейнгольд Айхакер наблюдал из немецкой траншеи:

Они приближаются: сплошной, катящийся черный вал, растущий и опадающий, колышущийся, непроницаемый, бесконечный.

“Близкая дистанция! Одиночный огонь! Целься!” – отчетливо звучали мои команды.

Первые чернокожие полегли на всем протяжении наших проволочных заграждений, кувыркаясь, как клоуны в цирке. Целые группы истаяли. Расчлененные тела, липкая земля, раздробленные камни – все смешалось в диком беспорядке. Черное облако остановилось, дрогнуло, сомкнуло ряды и покатилось дальше – неодолимое, сокрушительное! Стена свинца и железа внезапно обрушилась на атакующих и на проволоку перед самыми нашими траншеями. Оглушающие стук и дробь, треск и грохот… слились в оглушительный, изматывающий шум. Это наши пулеметы ударили по чернокожим с флангов.

Словно невидимая рука, они хватали людей и швыряли их оземь, кромсая и раздирая их на части. Чернокожие валились поодиночке, группами, рядами и грудами. Один следом за другим, один рядом с другим, один на другого.

За 11 дней до боя немцы получили от пленного французского унтер-офицера детальные планы атаки. От французских снарядов их защитили глубокие подземные укрытия, известные как Драконья пещера. И, когда пехота пошла в атаку, немцы уже ждали ее с новейшими ручными пулеметами. Лишь в первый день наступающие потеряли убитыми и ранеными 40 тысяч человек. К 10 мая каждый пятый французский солдат погиб или был ранен. Так Демба Мбоуп, которого ранило осколком, открыл для себя неприкрыто дикую действительность европейской тотальной войны. Африканцы были столь разочарованы, что некоторые из них приняли участие в массовом мятеже, который прокатился по французским частям и вынудил правительство заменить Нивеля. В августе 200 солдат 61-го батальона сенегальских стрелков, известного по имени командира как батальон Малафосса, отказались занять позиции у Шмен-де-Дам. Один из них кратко описал происходящее: “В батальоне Малафосса плохо. Нет отдыха, всегда воевать, всегда убивают черных”. Нескольких мятежников судил трибунал. Четверых приговорили к смерти, однако никого не казнили.

Хотя Блез Диань протестовал против бездарного распоряжения жизнями своих соотечественников, он скоро вернулся в Сенегал за новобранцами, на сей раз с гарантией, что участие в войне будет означать не только гражданство, но и Croix de Guerre [Военный крест]. Восемнадцатого февраля 1918 года Клемансо, защищая перед сенаторами возобновление вербовки, ясно показал, как французы относились к сенегальцам: “Хотя я питаю бесконечное уважение к этим храбрым чернокожим, я предпочел бы, чтобы погибли 10 чернокожих, нежели один француз. Я думаю, что погибло и так слишком много французов и теперь необходимо жертвовать ими как можно реже”. На войне погибло более 33 тысяч жителей Французской Западной Африки, то есть каждый пятый солдат-африканец. Этот показатель для французских солдат составил менее 17 %. Заметим, что потери среди британских солдат-индийцев были вдвое меньше, чем среди солдат из Великобритании.

Война – это ад. В 1915 году, когда Редьярд Киплинг, певец империи, посетил французский сектор Западного фронта (незадолго до того, как сам потерял сына при Лоозе), он столкнулся с действительностью “великой войны за цивилизацию”:

И все-таки война может быть двигателем прогресса. Как мы увидели, вражда европейских государств помогала, а не препятствовала впечатляющим успехам научной революции. То же верно и применительно к столкновению империй в 1914–1918 годах. Западный фронт походил на огромную лабораторию. Здесь хирурги, не говоря уже о психиатрах, делали большие успехи. Здесь, на Западном фронте, врачи впервые осуществили пересадку кожи и антисептическую ирригацию ран, предприняли первые попытки переливания крови. Английские солдаты были впервые привиты от тифа, а раненым вводили противостолбнячную сыворотку.

Увы, все это не спасало сенегальских стрелков. Когда они не гибли в траншеях, то умирали от пневмонии (французские врачи считали, что из-за расовой предрасположенности к этой болезни).

Европейцы, приходившие в Африку, хвалились, что несут свет, но даже французы с их благими намерениями не сумели дать Африке больше, нежели очень скромный вариант западной цивилизации. Во всех остальных случаях суровая природа континента и сопротивление аборигенов пробуждали худшее в самих европейцах – заметнее всего в немцах. Методика тотальной войны, опробованная на гереро и других африканцах, была применена в Европе наряду с новейшими орудиями промышленного уничтожения людей. Наконец, печальная ирония состояла в том, что африканцев звали в Европу, чтобы те пожертвовали собой в одном из самых бессмысленных наступлений.

Наследство войны в Африке оказало столь же глубокое влияние на Европу. Генерал Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек, участвовавший в геноциде гереро, воевал и против британских сил в Восточной Африке. После войны Леттов-Форбек вернулся в Германию, однако скоро он и его ветераны снова пошли в бой. Когда в Германии вспыхнула революция, они приехали в Гамбург, чтобы подавить восстание коммунистов. Гражданская война бушевала не только в крупных городах, но и вдоль восточной границы Германии, где фрайкор во главе с ветеранами вроде Франца Ксавера Риттера фон Эппа и Германа Эрхардта воевал с большевиками и славянскими националистами так, будто те были африканцами. Для Эрхардта и фон Эппа, участвовавших в операциях против гереро и нама, это было вполне естественно.

Хотя Германия и проиграла Первую мировую войну, расовый теоретик Ойген Фишер смог извлечь из ее опыта удивительно много пользы для своих штудий. Ветераны колониальных кампаний, служившие в немецких лагерях для военнопленных, являлись для Отто Карла Рехе и других экспертов по “расовой науке” благодатным материалом. “Наследственность человека и расовая гигиена” (написана Фишером в соавторстве с Эрвином Бауэром и Фрицем Ленцем, издана в 1921 году) стала классикой быстро развивавшейся евгеники. Гитлер прочитал эту книгу в тюрьме, куда угодил после Мюнхенского путча (1923), и ссылался на нее в “Майн кампф”. Гитлера мало что пугало столь же сильно, как сенегальцы, расквартированные после войны в Рейнской области и оплодотворявшие немок. С его точки зрения, “черный позор” и “рейнландские бастарды” являлись свидетельствами заговора, направленного на “загрязнение арийской крови”. Учитывая, что Фишер теперь занимал пост директора основанного в 1927 году Института антропологии, наследственности человека и евгеники им. кайзера Вильгельма (Берлин), его влияние было столь же широким, сколь и пагубным. Позднее Фишер входил в состав спецкомиссии № 3 при гестапо, спланировавшей и осуществившей принудительную стерилизацию “рейнландских бастардов”. Одним из учеников Фишера был Йозеф Менгеле, ставивший бесчеловечные эксперименты на узниках Аушвица.

Многие бывшие солдаты колониальной службы, присоединившиеся к нацистам (их старые коричневые мундиры стали униформой штурмовиков), считали совершенно естественным, что теории, родившиеся в концлагерях Африки, следует использовать при “колонизации” Восточной Европы и применить к расовой политике (приведшей к Холокосту). Не случайно рейхсмаршалом, ответственным за германские ВВС, стал сын рейхскомиссара Германской Юго-Западной Африки. Не случайно Ганс Гримм, автор книги “Народ без пространства” (1926), провел 14 лет в Южной Африке. И не случайно Виктор Бетхер, которого Гитлер в 1939 году назначил главой округа Позен, был гражданским чиновником в Германском Камеруне. Бетхер был одним из многих функционеров, стремившихся “выполнить на востоке рейха конструктивную работу, которую они когда-то выполнили в Африке”. Нацисты всегда оценивали территории в Восточной Европе “с колониальной точки зрения” и стремились “экономически эксплуатировать их колониальными методами”.

Современников сильнее всего поражало то, что в Восточной Европе колонизируемые имели тот же цвет кожи, что и колонизаторы. “Ни одну нацию, относящуюся к белой расе, никогда прежде не ставили в такие условия”, – отмечал Ойген Эрдей, один из первых комментаторов нацистского имперского порядка. Тем не менее нацисты не видели здесь никаких затруднений благодаря извращенной изобретательности своих собственных расовых теорий. Для Генриха Гиммлера, главы СС, славянские народы относились к “монгольскому типу”. Их следовало заменить “арийцами”, чтобы основать на Востоке новую “белокурую провинцию”. Гитлер с легкостью приравнивал русских к “краснокожим”. Война против гереро и нама стала первым шагом на пути, приведшем к Аушвицу – апогею государственного насилия в отношении народов, считавшихся чуждыми в расовом отношении.

Одни империи хуже, чем другие. Эту простую мысль критики империализма почти всегда упускают. Чтобы почувствовать атмосферу Французской империи в межвоенный период, посмотрите документальный фильм “Черный круиз”, снятый в 20-х годах компанией “Ситроен”. В октябре 1924 года, когда Жорж Мари Хаардт и Луи Одуан-Дюбрей отправились на полугусеничных автомобилях в Центральную Африку, они не просто стремились помочь “Ситроену” продать побольше машин. Путешественники желали рассказать о благотворном влиянии Франции на африканцев. В прославляющем “завоевания цивилизации” фильме сцены того, как “белые волшебники” изумляют африканцев своей техникой, сочетаются с визитами из леса “странных гномов” (пигмеев). В финале триколор реет над всем континентом, от Алжира до Дакара и от Браззавиля до Мадагаскара. Нетрудно высмеять эту агитку. Однако французская экспансия приносила свои плоды. В Сенегале, как мы показали, колониальному владычеству сопутствовало увеличение продолжительности жизни (примерно с 30 до 40 лет). В Алжире и Тунисе тоже наблюдались перемены к лучшему. Улучшение медицинского обслуживания (особенно сказавшееся на снижении детской смертности и лечении бесплодия) привело к быстрому росту населения французских колоний в Африке после 1945 года. В Индокитае французы построили более 32 тысяч км дорог, более 3200 км железных дорог, открыли угольные, оловянные и цинковые шахты, устроили плантации каучуконосов. К 1922 году около 20 тысяч вьетнамцев получили французское гражданство – при населении 3 миллиона не так уж много, но и немало. К 1946 году эту привилегию получил 1 миллион жителей Французской Западной Африки, 5 лет спустя – 3 миллиона. Сонную болезнь, которая была бичом Камеруна при немцах, в значительной степени победили французы.

Бельгийцы, напротив, управляли своими владениями так, что Конго по праву может считаться худшей из африканских империй (а Третий рейх – худшей из европейских). Их недолгое влияние свелось к мерам по возвращению подопечных в первобытное состояние. Цель, поставленная Гиммлером в сентябре 1942 года, состояла в том, чтобы численность “германских народов” выросла с 83 до 120 миллионов человек, после чего они расселились бы на землях, захваченных у Чехословакии, Польши и СССР. После этого арийцы принялись бы плодиться и размножаться в уютных провинциях с названиями вроде Ингермландии. Автобаны и скоростные железные дороги нанизали бы “жемчуг” – укрепленные немецкие форпосты – на Дону, Волге, возможно, даже на Урале. По мнению Гиммлера, завоевание “Востока” будет “величайшим примером колонизации, который видел мир”.

Нацистская империя явила худший пример колонизации. Начавшаяся в 1938 году кампания по расширению территории Германии за границы 1871 года достигла максимального успеха в конце 1942 года. Третий рейх занимал тогда около трети территории Европы и распоряжался жизнями почти половины ее жителей – 244 миллионов человек. А уже к октябрю 1944 года, когда Красная армия вошла в Восточную Пруссию, государство Гитлера прекратило свое существование. Конечно, столь недолгое существование прежде всего объясняется военными причинами: Третий рейх, ввязавшись в войну не только с Британской империей, но и СССР и США, был обречен.

Существует и вторая, имманентная причина краха нацистского имперского проекта. С точки зрения демографии, 80 миллионов немцев могли владычествовать над Европой. Теоретически Германии было легче управлять Украиной, чем Великобритании – Уттар-Прадешем: Киев ближе к Берлину, чем Канпур к Лондону. С другой стороны, в 1941 году немцев искренне приветствовали как освободителей во многих областях Украины, и не только там: на западе СССР жили этнические меньшинства, к которым Сталин относился с подозрением и подвергал репрессиям в 30-х годах. Многие надеялись, что власть немцев будет лучше власти русских. И все же немцы совершенно не сумели воспользоваться этими преимуществами.

“Высокомерные, заносчивые немцы из рейха”, щеголявшие шикарными мундирами, были чужды даже этническим немцам, которых они якобы освобождали от иноземного гнета. Хуже того, они даже гордились тем, что подвластные народы голодали. “Я выдавлю из этой страны все, до последней капли, – объявил Эрих Кох, назначенный рейхскомиссаром Украины. – Я приехал не для того, чтобы работать на благосостояние этого народа”. Геринг хвалился тем, что “ему наплевать” на тех, кто не является немцами: пусть “умирают от голода”. Примером бесчеловечности нацистов может служить их обращение с советскими военнопленными, захваченными в ходе операции “Барбаросса”. К февралю 1942 года из 3,9 миллиона пленных в живых осталось лишь 1,1 миллиона. Этих людей, загнанных за колючую проволоку, предоставили разрушительному действию недоедания и болезней. При этом нацистам было мало морить жертвы голодом. Они чинили над ними насилие, варьировавшееся от импровизированных избиений (за отказ делать нацистское приветствие или, напротив, за то, что такое приветствие делали без приказа) до геноцида, осуществляемого индустриальными методами. Все это очень напоминало расправу с гереро – теперь в другом масштабе.

Некоторые немцы осознавали безумие происходящего. По словам гауляйтера Альфреда Фрауенфельда (февраль 1944 года),

То был, как выразился чиновник из Министерства оккупированных восточных территорий, “шедевр ошибочной политики… – за год загнать в леса и болота, сделать партизанами людей, настроенных абсолютно прогермански, торжественно приветствовавших нас как освободителей!”

К высокомерию, грубости и жестокости немцев добавилась некомпетентность. Уже в 1938 году офицер вермахта указал на “полнейшую неспособность рейха управлять” только что аннексированной Судетской областью. Министерство оккупированных восточных территорий (Ost-Ministerium) Альфреда Розенберга очень скоро прозвали “министерством хаоса” (Cha-Ost-Ministerium). СС надеялось достичь некоторой централизации наподобие имперской, однако Гиммлер и его подручные загубили даже проект переселения 800 тысяч этнических немцев. Отто Олендорф (командир айнзатцгруппы, который несет ответственность за убийство десятков тысяч советских евреев) жаловался, что основным занятием Гиммлера было “установление беспорядка”. Однако окончательная ответственность за неэффективность нацистской империи лежит не на Розенберге или Гиммлере, а на их хозяине. В конце концов, Гитлер был главным в Третьем рейхе (578 из 650 важнейших правовых актов военного времени были опубликованы от имени Гитлера). Вскоре после вторжения в СССР он утверждал, что “ввиду огромного размера покоренных восточных территорий имеющихся сил окажется достаточно для поддержания безопасности в этих областях, лишь если вместо судебной кары за сопротивление оккупационные силы развяжут такой террор, что воля населения к сопротивлению будет совершенно сломлена”. Это Гитлер для замирения оккупированных территорий советовал “расстреливать любого, кто выглядит сколько-нибудь подозрительно”. В глазах Вернера Беста (одного из редких в Третьем рейхе людей, имевших относительно разумные представления о имперском правлении) Гитлер выглядел современным Чингисханом, разрушителем, у варварской империи которого не было никаких шансов на долгое существование.

Таким образом, во многих отношениях нацистская империя была последним, отвратительным воплощением концепции, которая к 1945 году себя изжила. Мысль, будто путь к богатству лежит через эксплуатацию чужих народов и их земель, столетиями казалась убедительной. Задолго до изобретения термина Lebensraum [“жизненное пространство”], как мы видели, европейские империи стремились приобрести земли, которые следовало освоить, и население, которое следовало обложить налогами, – а еще раньше то же самое делали азиатские, американские и африканские империи. В XX веке стало очевидно, что индустриальная экономика может прекрасно обойтись и без колоний: они становились бесполезным бременем. Экономист Гельмут Шуберт в 1942 году писал, что будущая Германия – на самом деле “большая промышленная зона”, зависящая от “постоянного… притока иностранных рабочих”. Германизация Востока была невозможна. Гораздо вероятнее была ориентализация Германии, поскольку отток рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность продолжался. Потребности военной экономики подтвердили этот взгляд: к концу 1944 года на фабрики и шахты рейха было мобилизовано около 5 миллионов иностранцев. Заметим, что мечта о расово чистой империи превратила саму Германию в полиэтническое, пусть и рабовладельческое, государство. Замена восточноевропейских рабов турецкими и югославскими “гастарбайтерами” после войны не повлияла на экономический принцип. Современной Германии ни к чему “жизненное пространство”. Ей нужны жизнелюбивые иммигранты.

Французская колониальная империя не была столь вопиюще варварской, как нацистская, иначе было бы невозможно во многом возродить ее после Второй мировой войны и даже попробовать осуществить давний ассимиляционный проект в виде Французского Союза. Отпущенное ей время – десятилетие между Браззавильской конференцией 1944 года и двойным ударом: поражением при Дьенбьенфу и началом войны в Алжире (1954) – превысило продолжительность жизни гитлеровской империи. Мировые войны явились возмездием за гордыню “цивилизаторской миссии”: европейские империи применяли друг к другу те же методы, которые они использовали (пусть и в другой степени) к африканцам. Медицина, казавшаяся универсальным спасителем в войне с болезнями, уступив расовым предрассудкам и влиянию евгеники, превратила некоторых врачей в убийц. К 1945 году понятие “западная цивилизация” действительно было внутренне противоречивым, на что и указывал Ганди. Быстрый распад европейских империй после войны оказался лишь справедливым возмездием, независимо от того, было ли большинство прежних колоний готово к самоуправлению.

Загадка состоит в том, каким образом в ту жестокую эпоху сумел зародиться новый тип цивилизации, основанной не на колонизации, а на потреблении. В 1945 году для Запада пришло время сложить оружие и снять мундир, надеть джинсы и отправиться за покупками.