В начале XX века Германия находилась в авангарде западной цивилизации. Немецким профессорам доставалась львиная доля Нобелевских премий: 33 % лауреатов в 1901–1910 годах, 29 % – в следующее десятилетие. Немецкие университеты лидировали в исследованиях в области химии и биохимии. Честолюбивые аспиранты съезжались со всей Европы в Геттинген, Гейдельберг и Тюбинген и трепетали перед титанами немецкой науки. После Пастера главным авторитетом в бактериологии стал Роберт Кох. Другой немец, Эмиль фон Беринг, стал одним из создателей противостолбнячной и противодифтерийной вакцин (за которые получил Нобелевскую премию и Железный крест). Фриц Шаудин и Эрих Гофман открыли бледную спирохету – возбудителя сифилиса, а Пауль Эрлих совместно с другим немецким ученым синтезировал сальварсан, первый эффективный препарат от этой болезни.

Триумф знания имел и темную сторону. За фасадом науки скрывалась и псевдонаука. Ее приверженцы утверждали, что люди не являются единым полиморфным видом, а якобы делятся на неравнозначные сорта: от арийской “расы господ” до негроидов, не достойных называться Homo sapiens. Где было удобнее всего проверить эти выкладки, как не в недавно приобретенных колониях? Африка снова стала лабораторией – на сей раз для расовой биологии.

У каждой европейской державы были свои приемы борьбы за Африку. Французы, как мы видели, положились на железные дороги и здравоохранение. Англичане не только добывали золото, но и строили школы при миссиях. Бельгийцы превратили Конго в рабовладельческое государство. Португальцы почти ни во что не вмешивались. Немцы опоздали на этот пир. Для них колонизация Африки стала гигантским экспериментом, затеянным, кроме прочего, чтобы проверить на практике расовую теорию. Конечно, у колонизаторов и прежде имелось представление о собственном естественном превосходстве. Согласно теоретикам социал-дарвинизма, африканцы в биологическом отношении были низшей расой, досадным препятствием для освоения Черного континента белыми “арийцами”. Но никто не применял эту теорию на практике решительнее, чем немцы в Юго-Западной Африке, нынешней Намибии.

Немцы предъявили претензии на эти суровые берега в 1884 году. Год спустя Эрнста Геринга (отца Германа Геринга) назначили рейхскомиссаром (губернатором) Юго-Западной Африки. К 1898 году, когда губернатором стал Теодор Лейтвейн, намерения Германии стали ясны: экспроприировать земли у местных народов гереро и нама и расселить там немецких крестьян. Эту политику открыто защищал Пауль Рорбах в книге “Германская колониальная экономика” (1907). В то время германский проект казался в той же мере научно обоснованным, как и война европейцев против тропических болезней.

В 1851 году Фрэнсис Гальтон, двоюродный брат Чарльза Дарвина, посетил Юго-Западную Африку, пустынную и все-таки прекрасную, по поручению Королевского географического общества. После возвращения в Лондон Гальтон сообщил, что достаточно узнал “о диких расах, чтобы иметь материал для размышлений на всю оставшуюся жизнь”. Наблюдения Гальтона за гереро и нама позднее повлияли на ход его мыслей об эволюции человека. Антропометрические исследования Гальтона наследственности у людей заложили основы дисциплины, которую он назвал евгеникой – селекции ради улучшения человеческого генофонда. Здесь увидели окончательное решение проблем здравоохранения: раса сверхлюдей, не поддающихся болезнетворным микроорганизмам. Важно отметить, что сто лет назад исследования, подобные гальтоновским, были передовыми. Расизм не считался реакционной идеологией, и люди, не имевшие научной подготовки, принимали его примерно с тем же с энтузиазмом, как сейчас принимают теорию искусственного глобального потепления. Лишь во второй половине XX века евгеника и связанная с ней “расовая гигиена” были наконец дискредитированы благодаря открытию того, что генетические отличия между расами ничтожно малы, а вариации в пределах рас очень значительны.

Сто лет назад на Западе едва ли сомневались (белые, конечно), что белые превосходят чернокожих. Расовая теория оправдывала вопиющее неравенство того типа, который позднее институциализировали на американском Юге в виде сегрегации и в Южной Африке в виде апартеида. В Германской Юго-Западной Африке чернокожим запрещали ездить верхом, они должны были приветствовать белых, не могли ходить по тротуарам, пользоваться велосипедами или пойти в библиотеку. В зачаточных колониальных судах показания немца приравнивались к показаниям 7 африканцев. Поселенцев за такие преступления, как убийство и изнасилование, штрафовали, а африканцев без церемоний вешали. Некий миссионер отмечал, что “средний немец смотрит на местных жителей свысока, словно те находятся на том же уровне, что высшие приматы (любимое слово для обозначения аборигена – ‘бабуин’), и обращается с ними, как с животными”. Англичане и французы в XIX веке сочли необходимым отменить рабовладение в своих колониях. Немцы – нет.

Но существовала одна проблема. Гереро и нама вовсе не были похожи на детей, какими их описывали расовые теоретики. Гереро были суровыми скотоводами, умудрявшимися выживать на скудных землях между пустынями Намиб и Калахари, а нама – налетчиками, не уступавшими бурам в верховой езде и меткости. Близко познакомившись в Южной Африке с голландцами и англичанами, гереро понимали, каковы цели немцев. Экономическое положение гереро на рубеже веков было подорвано вспышкой чумы рогатого скота, и продажа земель немецким колонистам шла полным ходом. Напряженными были и отношения гереро с немецкими торговцами, не особенно разборчивыми в методах взыскания долгов. Однако африканцы не снесли открытого грабежа, особенно после ряда вопиющих актов насилия, включая убийство (и покушение на изнасилование) немецким поселенцем невестки одного из вождей.

Подделка молодым окружным чиновником, лейтенантом Цюрном, подписей старейшин гереро на документах, устанавливающих новые границы резервации, стала последней каплей. 12 января 1904 года гереро во главе с вождем Самуэлем Магареро восстали. Они перебили в окрестностях Окаханджа всех здоровых мужчин-колонистов, которых нашли, однако пощадили женщин и детей. Погибло более 100 немцев. В ответ кайзер Вильгельм II послал генерала Лотара фон Трота с инструкциями “восстановить порядок… любыми необходимыми средствами”. Генерал выбрал самые грязные.

Немецкие теоретики колонизации, говорившие о нужде в “полном истреблении” “злых, невосприимчивых к культуре и хищных” аборигенов, пошли гораздо дальше своих французских или английских коллег. Фон Трота последовал совету. Он решил прибегнуть к “абсолютному террору” и “утопить бунтующие племена в реках крови”. В своем леденящем душу ультиматуме фон Трота на ломаном гереро пояснил, что на практике означала немецкая расовая теория:

Я – великий генерал немцев. Я обращаюсь к вам, гереро, тем гереро, которые больше не под немцами [то есть больше не являются немецкими подданными]… Вы, гереро, должны теперь оставить эту землю – она принадлежит немцам. Если вы не сделаете этого, я уничтожу вас при помощи Groot Rohr [больших пушек]. Любой на немецкой земле будет убит из ружья. Я не буду брать в плен женщин или больных, а прогоню их вслед за их вождями или убью их из ружья. Вот мои слова народу гереро.

Великий генерал могущественного немецкого кайзера Трота

Битва при Ватерберге 11 августа 1904 не была битвой: то была бойня. Гереро стояли большим лагерем. Заметив немецкие колонны, они ждали переговоров. Вместо этого фон Трота окружил их. Начался артиллерийский обстрел. Мужчин, женщин и детей косили пулеметы Максима. Как фон Трота, по-видимому, и планировал, оставшиеся в живых гереро бежали в пустыню Омахеке (по словам генерала – “навстречу своей гибели”). Колодцы на краю пустыни были взяты под усиленную охрану. Согласно донесению из Юго-Западной Африки, “безводная Омахеке должна довершить начатое германским оружием – истребление гереро”. Фон Трота выразился столь же откровенно: “Я полагаю, что этот народ… должен быть уничтожен”.

Немцы полагались не только на пустыню. Гереро, не участвовавших в восстании, выследило шутцтруппе, колониальное ополчение, девиз которого звучал так: “гнать их, вешать, расстреливать, пока все не сгинут”. Африканцев, которых не убили на месте (главным образом женщин и детей), согнали в 5 концентрационных лагерей. Позднее к ним присоединились нама. Они совершили ошибку, примкнув к антинемецкому восстанию, и еще большую ошибку, поверив обещаниям, что им сохранят жизнь, и сложив оружие. Немецкие концлагеря отличались от устроенных англичанами в Южной Африке во время Англо-бурской войны. Шла партизанская война, и англичане стремились расстроить ряды буров. Ужасающе высокая смертность явилась непреднамеренным следствием антисанитарных условий. В Германской Юго-Западной Африке военные действия уже закончились, и концлагеря стали лагерями смерти. Больше прочих прославился остров Акул близ Людерица.

Лагерь был разбит в дальнем конце острова, где ветры дули сильнее. Практически лишенных жилья, одежды и пищи заключенных заставляли строить насыпь, стоя по пояс в ледяной воде. Тех, кто прерывал работу, надсмотрщики беспощадно избивали плетьми из кожи носорога. Миссионер Август Кульман посетил остров Акул в сентябре 1905 года. Он с ужасом наблюдал, как истощенной заключенной выстрелили в бедро и в руку (она умерла) лишь за то, что женщина пыталась найти воду. В сентябре 1906 года – марте 1907 года погибло 1032 из 1795 узников острова Акул. Уровень смертности составил около 80 %. До восстания насчитывалось около 80 тысяч гереро, после него – 15 тысяч. Нама было 20 тысяч. В 1911 году, согласно переписи, их осталось менее 10 тысяч. Лишь Ую нама пережили пребывание в лагере. К 1913 году на землях гереро и нама, конфискованных в соответствии с императорским указом (декабрь 1905 года), число немецких поселенцев почти утроилось и достигло 15 тысяч человек. Положение выживших гереро и нама было не лучше рабского. Их жестоко наказывали за малейшее неповиновение.

Страдания народов Юго-Западной Африки на этом не закончились. Будто не удовлетворившись почти полным истреблением гереро и нама, немцы мучили этих людей во имя “расовой гигиены”. По крайней мере один врач проводил смертельные эксперименты на заключенных в Юго-Западной Африке. В 1906 году в рамках “расово-биологических исследований” было проведено 778 вскрытий трупов. Черепа отослали в Германию для дальнейшего исследования. Невероятно, но женщин-заключенных заставляли очищать эти черепа осколками стекла.

Ойген Фишер был одним из многих немецких ученых, чрезвычайно интересовавшихся новомодной областью расовых исследований. Заинтригованный рассказами о рехоботских бастерах, метисах из Юго-Западной Африки, Фишер отправился туда на 2 месяца. Он обмерил их с головы до пят, изучал их лица. В 1913 году он опубликовал свои выкладки и разрекламировал эту работу как первую попытку приложить к изучению человека принципы передачи наследственных признаков Грегора Менделя. “Бастарды”, как выразился Фишер, в расовом отношении превосходили негров, но не белых, и могли бы оказаться полезны в качестве колониальных полицейских или мелких чиновников. Но дальнейшей метизации, по мнению Фишера, нужно избегать: “Мы знаем абсолютно точно, что все без исключения европейские народы… впитавшие кровь менее ценных рас (и только слепые фанатики могут отрицать, что чернокожие, готтентоты [нама] и многие другие менее ценны [чем белые]), заплатили за это духовным [и] культурным упадком”. К этому времени в Германской Юго-Западной Африке уже действовал ряд законов против смешанных браков.

В Германии такие представления разделяли далеко не все. Социалисты и католики протестовали против того, что творила в Африке их якобы цивилизованная страна. Даже теоретик колониальной экономики Пауль Рорбах осудил политику фон Трота, указывая, что Юго-Западная Африка просто не сможет обойтись без африканцев-работников. Все же остается вопрос: не была ли Юго-Западная Африка полигоном для подготовки к будущему, гораздо более масштабному геноциду? Не случилось ли (как предположил Конрад в “Сердце тьмы”) так, что скорее Африка превратила европейцев в дикарей, чем европейцы принесли цивилизацию в Африку? Где было настоящее сердце тьмы? В Африке? Или у европейцев, которые использовали ее как лабораторию для псевдонауки, которая наряду с коммунистической идеологией стала самой опасной статьей экспорта западной цивилизации?

За жестокость к африканцам европейцев ждала ужасная расплата: расовая теория была слишком заразной, чтобы коснуться лишь колониальной периферии. В начале нового века она вернулась в Европу. Западной цивилизации предстояло столкнуться с самым опасным противником: с собой.

Война, начавшаяся в 1914 году, была не войной нескольких европейских стран: то была война мировых империй. Она шла в рамках западной цивилизации и стала первым признаком того, что Запад несет семена собственного разрушения. В той войне Запад применял “приложения-убийцы” шире, чем в любом предыдущем конфликте. Индустриальная экономика обеспечивала средствами механизированного разрушения. Медицина также сыграла свою роль в кровавом спектакле тотальной войны.

Ни на одном театре военных действий не было сложностей с коммуникациями серьезнее, чем в Африке. В отсутствие развитой железнодорожной сети и надежных вьючных животных здесь имелось лишь одно решение логистических проблем: люди. В Первой мировой войне участвовали более 2 миллионов африканцев – почти все в качестве носильщиков и санитаров. И хотя вспомогательные части, о которых часто забывают, находились вдали от полей Фландрии, они действовали в таком же аду, как и солдаты на передовой в Европе. Мало того, что они недоедали, были измождены, воевали далеко от дома – они в той же степени страдали от болезней, как и их белые господа. Около 1/5 африканцев, служивших носильщиками, погибли. Многие стали жертвами дизентерии, потрепавшей все колониальные армии, воевавшие в тропиках. В Восточной Африке 3156 англичан погибли, исполняя свой долг (менее трети – от действий противника). Если прибавить чернокожих солдат и носильщиков, сумма британских потерь превысит 100 тысяч человек.

Как мы видели, оправданием господства белых в Африке служило то, что они несли блага цивилизации. Однако война, охватившая африканские колонии Германии (Тоголенд, Камерун, Восточную и Юго-Западную Африку), сделала эти притязания смехотворными. “За собой мы оставляем разоренные поля, пустые склады и, в ближайшем будущем, голод, – писал Людвиг Деппе, немецкий военный врач, служивший в Восточной Африке. – Мы более не носители культуры. Наш путь отмечен смертью, разграбленными и обезлюдевшими деревнями, подобно тому, как это происходило при продвижении наших и вражеских армий во время Тридцатилетней войны”.

Ситуация на фронтах Первой мировой войны складывалась патовая. На Западном фронте французам и англичанам нужно было выбить немцев с хорошо укрепленных позиций, и преимущество здесь было у оборонявшихся. (По-видимому, это положение дел можно назвать самой масштабной осадой в истории.) В тупик зашли и военные действия на Итальянском фронте: в Трентино и долине реки Изонцо итальянцы не могли разбить австрийцев. Боевые действия на Востоке шли гораздо активнее, но и здесь преимущество было у Германии, несмотря на грубые ошибки ее союзника – Австро-Венгрии. Попытки найти выход из тупика, открывая новые фронты – Дарданеллы, Салоники, Месопотамия, – привели к плачевным результатам. При этом ни у одной из сторон не существовало чудо-оружия вроде атомной бомбы. Широко применялись отравляющие газы. Они причиняли сильный урон, но не могли переломить ход войны. Подводные лодки вредили британской торговле, но не были способны остановить ее. Весной 1917 года, когда шла война на истощение, будущее Франции казалось мрачным. Мятеж и революция в России в феврале дали Германии шанс победить на Восточном фронте. США, еще с 6 апреля находившиеся в состоянии войны с Германией, по крайней мере полгода не оказывали почти никакого влияния на обстановку на Западном фронте. И после ошеломляющих потерь в битве при Вердене (1916) французское правительство было глубоко обеспокоено нехваткой людей. Уменьшение среднего размера семьи началось во Франции раньше, чем в других местах (возможно, потому, что француженки лучше разбирались в сексе, а контрацепция для них была доступнее), и молодых французов было значительно меньше, чем немцев. Уже к концу марта 1917 года погибло или попало в плен около 1,3 миллиона французов. В целом французские военные потери были почти вдвое выше английских: погиб почти каждый восьмой француз 15–49 лет. “Налог кровью”, l’impôt du sang, был действительно тяжелым.

Нередко забывают о том, что в 1870–1940 годах Франция проиграла две из трех войн с Германией. В 1917 году, казалось, она снова на грани поражения. К кому Франция могла обратиться за помощью? К Африке. Хотя, как мы видели, большинству своих подданных-африканцев Франция отказала в гражданстве, они имели право защищать la patrie [Родину] с оружием в руках. И все же африканцы повсюду – в Сенегале, Среднем Конго, Французском Судане, Дагомее и Береге Слоновой Кости – не торопились ответить на “зов Родины”. Общее настроение выразилось в жалобе матери, обращенной к французскому чиновнику: “Вы уже отняли все, что у меня было, и теперь забираете единственного сына”. Большинство африканцев понимало, что призыв в армию означал верную гибель. Единственным человеком, который, казалось, мог спасти Францию, был Блез Диань – первый африканец, избранный в Национальное собрание. Однако желал ли он вернуться в Сенегал как вербовщик?

Диань увидел здесь шанс совершить сделку с премьер-министром Жоржем Клемансо. Он настоял на том, чтобы любому африканцу, который пошел на войну, предоставлялось французское гражданство. В Западной Африке следовало построить больше больниц и школ. Ветераны войны должны получить приличные пенсии и быть освобождены от налогов. Диань телеграфировал коллегам в Дакар, чтобы они препятствовали вербовке, если требования не будут исполнены.

Диань заявил в своей первой речи в Национальном собрании: “Если мы здесь для того, чтобы принимать законы, то мы – французские граждане, а если так, то мы требуем права служить [в армии], как все французские граждане”. То было находчивое обращение к традиции Французской революции с ее идеалом вооруженной нации: все граждане имеют право на свободу, равенство и братство, а также несут почетную обязанность защищать страну с оружием в руках. Клемансо сдался: “Под огнем неприятеля не гибнут ни белые, ни чернокожие – все они погибают как французы, под одним знаменем”.

Обещание французского гражданства оказалось удивительно сильным стимулом для призывников. Не менее 63 тысяч жителей Французской Западной Африки (в два раза больше, чем просили французы) ответили на клич Дианя. Всего в Европе сражались 164 тысячи солдат из Западной и Экваториальной Африки – существенная доля полумиллионной колониальной армии, набранной во Французской империи. Новобранец Ндемати Мбайе вспоминал: “Он [Диань] сказал нам, что Франция ведет войну с немцами. И он сказал: ‘Вы – друзья французов. А когда ваши друзья попадают в беду, вы должны помочь. Французы попросили [вас] приехать, чтобы помочь им в войне’”. Большинство добровольцев испытывали энтузиазм и рассказывали, как они “рады”, что могут служить, как “счастливы”, что должны сражаться, какую “гордость” они чувствуют, пойдя в армию. Дембе Мбоупу, как и многим, не терпелось броситься в бой за Францию:

Я был очень рад, поскольку не знал, что такое настоящая война. Это было своего рода любопытство – узнать, что такое война, что значит быть солдатом… Таким образом, я радовался тому, что получу новый опыт. Я многого не знал.

Скоро Мбоуп узнал о войне достаточно. Его командир, генерал Шарль Манжен, думал, что знает что-то об африканцах. Он принимал участие в экспедиции Маршана. В 1910 году Манжен, молодой честолюбивый подполковник, вместе с группой ученых совершил поездку по Французской Западной Африке с целью вербовки. Манжен был знаком с последними достижениями расовой “науки”. В итоге его группа, вооруженная целым диапазоном псевдонаучных методов, после обследования новобранцев решила, что благодаря своей якобы недоразвитой нервной системе солдаты-африканцы в меньшей степени испытывают страх и лучше переносят боль, нежели европейцы, и поэтому должны исключительно стойко держаться под обстрелом. В 1917 году Манжен получил возможность проверить свою теорию на практике: под его командованием Мбоупа и его товарищей-стрелков бросили, вероятно, против лучших солдат, которых когда-либо видел Запад: против армии Германской империи.