Книга: На льду
Назад: Эмма
Дальше: Эмма

Петер

Мы с Ханне и Манфредом идем в переговорную, где нас ждет Хелена Берг. Она представляется и сообщает, что работает в участке в районе Эстермальм. Есть что-то знакомое в ее тощем теле, заостренных чертах лица и тонких русых волосах. Может, мы уже встречались раньше? Во всяком случае, она меня явно не помнит. Почему Бог наградил меня такой заурядной внешностью? Никто не обращает на меня внимания и при новой встрече редко вспоминает, что мы уже однажды встречались. Я из тех людей, с кем можно неделю ездить в одном автобусе по утрам и не запомнить. Полная противоположность Манфреду, которого знает каждая собака. Впрочем, наверно, этого результата он и добивался таким тщательным выбором нарядов.
Ханне и Манфред садятся рядом с Хеленой, а я сажусь напротив. Кошусь на Ханне. Она выглядит как обычно. Собранная, с блокнотом в руках и непроницаемым выражением лица. Ни следа от нашей вчерашней близости. С таким же успехом она могла быть одной из пассажирок автобуса, не потрудившейся запомнить мое лицо.
Жанет тоже иногда так себя вела – игнорировала меня, вела себя так, словно я пустое место. Обычно из стремления наказать меня за что-то. Например, за то, что я забыл про ее день рождения, или за то, что я отказывался пойти осматривать квартиры. Но Ханне не Жанет. Нет двух других людей, столь не похожих друг на друга, как они. Бесполезно их даже сравнивать. И тем более нельзя мерить Ханне меркой Жанет. Во всяком случае, угадать ее мысли это не поможет.
Я поворачиваюсь к Хелене Берг, полицейской, которая пришла сообщить нам о своей встрече с Эммой Буман.
– Спасибо, что вы пришли, – говорю я. Хелена пожимает плечами и криво улыбается.
– Спасибо. Я жалею, что не сложила два и два раньше. Но, как вы знаете, мы каждый день встречаем столько странных людей…
Я киваю. Всем за столом хорошо известно, что такое оперативная полицейская работа. Все мы там были. Кроме Ханне.
– Расскажите нам все подробно, – прошу я. Ханне и Манфред тоже принимают участие, и я пока ничего не говорил им о состоявшемся допросе.
– О’кей, – кивает Хелена и продолжает: – Около двух недель назад нам позвонили из ломбарда в районе Эстермальм в Стокгольме. Им оставили в залог дорогое бриллиантовое кольцо. Обручальное. И когда они сверили описание со списком украденных драгоценностей, обнаружили, что оно похоже на кольцо, похищенное из ювелирного магазина на улице Линнегатан парой недель раньше. Кольцо заложила Эмма Буман. Она живет на улице Вэртавэген, рядом с площадью Карлаплан, где находится ювелирный магазин. Мы с коллегой допросили ее и показали запись с камеры слежения из магазина, на которой явно видно девушку в момент кражи.
– И что она сказала? – интересуюсь я.
– Она призналась, что была в магазине, но не одна. По ее словам, она была там со своим парнем Йеспером Орре. Они смотрели обручальные кольца. Эмма сказала, что они ничего не купили, но позднее Орре вручил ей это кольцо.
– У нее были доказательства?
Хелена пожала плечами.
– Нет. Но она показала на тень на видеозаписи и сказала, что это Орре, но мы не смогли это подтвердить. Запись довольно плохого качества, трудно сказать, что за человек на ней. В любом случае мы позвонили Йесперу Орре, и тот ответил, что никогда не слышал такого имени и не дарил никакой Эмме кольцо. Он добавил, что сумасшедшие постоянно обвиняют его во всех грехах и что очень сложно быть публичной фигурой. Вот и все. Мы были очень заняты в тот период и отложили дело в долгий ящик. И только увидев портрет убитой девушки по телевизору и услышав об исчезновении Орре, я сложила два и два и связалась с вами. Я уже переслала протокол допроса и видеозапись, если вы захотите с ними ознакомиться.
Я достаю портрет жертвы и кладу на стол.
– Так вы уже видели этот портрет?
– Конечно, – отвечает она, хмурясь. – Он повсюду. Правда, что ей отрезали голову?
Я киваю в ответ.
– Какой ужас. Сколько психов вокруг. Да, я видела этот рисунок и не нахожу особого сходства. Плюс у Эммы были длинные волосы. Но она могла постричься.

 

После ухода Хелены Берг мы остаемся за столом. Санчес взбудоражена, как всегда бывает, когда намечается прорыв в расследовании. Она барабанит пальцами по столу.
– Так что вы обо всем этом думаете? Манфред прокашливается и снимает очки.
– Из всего услышанного можно сделать логический вывод, что у Йеспера Орре была тайная связь с Эммой Буман, о которой он не желал распространяться. Возможно, она пришла к нему домой, чтобы поговорить, спровоцировала его на убийство, после чего Орре бежал.
Ханне нагибается вперед.
– Но что тогда тот другой парень?
– Какой парень?
Ханне внезапно заливается краской. Вид у нее потерянный.
– Тот, которого убили десять лет назад… Я забыла имя. Как его звали? Того китайца?
– Китайца? – удивляется Санчес.
– Да, то есть… тот… второй… без головы.
– Кальдерон? – подсказывает Санчес.
Ханне выдыхает, но на лице у нее по-прежнему страх. Одной рукой она теребит волосы и часто моргает. Кажется, что она в любой момент разрыдается.
– Точно. Кальдерон.
– Он был не из Китая, а из Чили.
– Простите, я оговорилась. Но зачем Орре убивать его и отрезать ему голову?
– Мы не знаем, – отвечает Манфред. – Пока не знаем. Но наверняка если покопаться в прошлом Орре, то что-нибудь всплывет.
Я поворачиваюсь к Санчес, решив, что надо воспользоваться моментом и направить эту энергию радостного щенка в нужное русло. Я хорошо помню, что в молодости меня тоже переполнял энтузиазм, но сейчас от него не осталось и следа.
– Родители Эммы Буман мертвы. В розыск ее объявила тетя. Можешь связаться с ней и расспросить об отношениях племянницы с Орре? И опроси ее коллег в магазине. Мы не знаем, были ли они близки с тетей, так что лучше проверить все источники.
Санчес кивает и выходит из комнаты. Манфред следует за ней.
Мы с Ханне остаемся одни в переговорной.
– Пройдемся? – спрашиваю я.

 

Мы идем под снегом через площадь Кунгсхольмсторг в направлении Норр Мэларстранд.
Тонкая куртка не спасает от ветра, ноги промокли, напомнив мне о том, что я так и не купил себе зимнюю обувь. Ханне молча идет рядом со мной в своей бесформенной куртке и массивных сапогах. У Норр Мэларстранд мы сворачиваем к ратуше. Снег засыпает залив Риддарфьерден, окрашивая воду в серый цвет. Сквозь снежную пелену контуры домов в районе Сёдер расплывчатые и нечеткие.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Ханне поворачивается и смотрит на меня.
– А почему я должна быть не в порядке?
Она держится несколько отстраненно, словно хочет сохранять дистанцию.
– Я думала о том, что случилось вчера.
Она останавливается, поворачивается спиной к ветру и натягивает на голову капюшон. Смотрит на меня с грустью в глазах. Снежинки падают ей на щеки и тают. Я хочу протянуть руку и смахнуть эту влагу, но знаю, что нельзя. У меня нет такого права. Ханне не давала мне такого права.
– То, что произошло вчера, – повторяет она, – это было прекрасно. Мне все понравилось. Но я хочу быть честной с тобой, Петер. У нас никогда больше не будет отношений. По крайней мере серьезных. Мы можем проводить вместе время, если хочешь, но встречаться мы не будем. Понимаешь?
Почему-то от ее слов мне стало ужасно больно. Я и сам не понимаю почему. Разве я ждал чего-то другого? Что после ночи, проведенной вместе, мы снова начнем встречаться? Что все то, что я сделал десять лет назад, будет забыто и прощено?
– Могу я спросить почему?
Не отвечая, Ханне отворачивается и продолжает идти к набережной. Подходит к краю, останавливается и смотрит на воду. Я следую за ней и встаю рядом. Большие черные птицы кружат над водой. Чайки? Или вороны?
– Как думаешь, им не холодно? – спрашивает Ханне.
– Чертовски холодно, – огрызаюсь я.
– Я больна, – говорит она, поворачиваясь ко мне. – Серьезно больна. И я не хочу стать для тебя обузой. Это было бы неправильно.
В этот момент я думаю о маме. О том, как она курила на веранде в одном из старых садовых кресел, укутавшись в шерстяную кофту и обмотав голову платком.
При этом воспоминании во мне просыпается нежность к той исхудавшей женщине, которая была мне матерью. Я снова ощущаю ее запах: мыла, табака и… болезни… антисептика, незаживающих ран. Я хорошо знаю запах болезни. Он всегда стоит в больничных коридорах. Это запах мочи, мокрых простыней, вареной в мундире картошки и завернутых в пленку потных бутербродов с сыром. Запах государственной медицины.
– У тебя рак? – невольно вырывается у меня.
Ханне смеется.
– Нет. С чего ты решил, что у меня именно рак?
– Не знаю. Со многими это случается.
Ханне ничего не говорит. Смотрит на меня с грустной улыбкой. Я снова думаю о Жанет. Пару лет назад она вбила себе в голову, что у нее опухоль в груди. Она звонила мне и ныла, и умоляла позаботиться об Альбине, когда она умрет. Я тогда ничего не почувствовал. Мысль о том, что мать моего ребенка может быть смертельно больна, оставила меня абсолютно равнодушным. Наверно, я ужасный человек.
– Но тогда что с тобой? – спрашиваю я.
– Я не хочу об этом говорить, – отворачивается Ханне и уверенным шагом идет обратно в здание полиции.
Я не решаюсь следовать за ней и стою в раздумьях. Вскоре звонит телефон. Это Жанет. По ее истеричному голосу я понимаю: что-то случилось.
– Ты должен поговорить с Альбином, – заявляет она. Я захожу в подъезд, чтобы спрятаться от ветра.
– О чем?
– Он начал прогуливать школу. И завел ужасную компанию. Эти отморозки из Скугоса, ты знаешь? Я тебе о них рассказывала.
Я пытаюсь согреть замерзшие руки о шею. Пальцы совсем окоченели.
– Так он тусит в Скугосе? И о чем ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?
Я понимаю, как идиотски это звучит, и тут же жалею о сказанном. Я не хочу ее обижать, но все время обижаю. Жанет всегда звонит мне, когда у нее проблемы с Альбином, хотя мы условились еще до его рождения, что она сама будет его воспитывать, потому что родила его против моей воли.
– Тебе лучше знать. Ты же полицейский и в курсе того, чем подростки занимаются. Наркотики и все такое. И ты знаешь, к чему это баловство приводит… и потому что ты его отец, – добавляет она едва слышно, словно это то, что нельзя произносить вслух.
Я смотрю на снег и пытаюсь придумать, как отказать ей, не обидев. Продумываю разные отговорки.
– Наверняка ничего серьезного, – робко начинаю я.
– Как это ничего серьезного? – вопит в трубку Жанет. – И так всегда. Ты не хочешь брать на себя ответственность за Альбина. Никогда нам не помогаешь. Даже когда я тебя умоляю. Ты хоть представляешь, как тяжело мне даются эти звонки? Тебя же вообще нельзя ни о чем попросить! Знаешь, как долго я мучилась, прежде чем набрать твой номер на мобильном? Знаешь?
Я переминаюсь с ноги на ногу. Решаю, что сейчас не лучший момент напоминать о нашей договоренности пятнадцатилетней давности.
– Ладно, – говорю я, перекладывая телефон в другую руку.
– Когда?
– Что значит когда? Точно не сегодня. Мы вообще-то расследуем дело об убийстве.
– Завтра?
– Завтра я не успею. Может, на следующей неделе?
– Знаешь что, Петер? Другого я от тебя и не ждала. Понятия не имею, зачем я вообще тебе позвонила. Можешь проваливать к черту со своей проклятой работой. Мы с Альбином тебя не желаем знать. Слышал? Проваливай к черту!
Я долго стою в подъезде и смотрю на снег, на черных птиц, кружащих в небе. Думаю о маме и сестре на кладбище Скугсчюркогорден. Не холодно ли им там в промерзшей земле? Потом думаю о том, как это несправедливо – потерять Ханне сейчас, когда я только ее вернул. Да, я знаю, что не вернул ее, но у меня было такое чувство, что мы снова вместе. Но я потерял не только ее. Я потерял и Жанет с Альбином, хотя они живы и никуда не уезжали. Потерял из-за моей лжи, боязни привязаться, моего бегства. Я столько всего плохого сделал в жизни, что заслуживаю наказания. И мое наказание заключается в том, что Ханне никогда больше не будет моей.
Назад: Эмма
Дальше: Эмма